I
Сергей Геннадьевич Басаргин, мужчина глянцевой наружности, в коллективе театра имел неплохую репутацию. Не сказать, чтобы он был ангел: как всякий порядочный россиянин, Басаргин любил залить за воротник. Но пил не очень часто, игнорируя мелкие поводы и выходные дни. Зато, когда вожжа попадала под хвост, он срывался в крутое пике и мог гульнуть недели две. Впрочем, это нисколько не отражалось на его положении. Как-то после запоя он решил вступить в партию. Басаргин заперся в гримерной, заполнил анкету, а потом ее перечитал:
«Батюшка мой родился в семье известного государственного деятеля. Детство и юность провел в Англии, где дед исполнял обязанности российского посла. Возвратившись на родину, поступил в чине поручика на службу в гвардию. По собственному желанию перевелся на Кавказ для боевых действий против горцев. Вскоре отличился при штурме и был награжден. Участвовал в боях на реке Алазани.
Матушка родилась в 1830 году, но рано лишилась родителей и воспитывалась дядей. Она получила блестящее образование, включавшее не только языки, изящную словесность, музыку и танцы, но и основательное знакомство с историей, географией, литературой. Больше всего мама обожала заниматься математикой. Кроме того, интересовалась политикой, философией, экономикой… — Господи, что за околесицу я написал? Какие государственные деятели, дворяне?! В своем ли я уме?» — Басаргин поднялся, желая утолить жажду. Мельком глянул на календарь и пришел в замешательство — на нем витиеватыми цифрами значился 1899 год!
Из-за окон доносились несвойственные современному городу звуки. Сергей Геннадьевич одернул штору. По улице разъезжали конные экипажи. Внешним видом поражал народ: мужчины — в костюмах английского покроя, женщины — в платьях с завышенной талией… Шляпки, рафинированная элегантность серебряного века. «Кино, наверное, снимают историческое. Декорации — на загляденье!» — восхитился Басаргин и поспешил на театральное крыльцо. Вдоль украшенного скульптурной группой театрального фасада крутились торговцы-разносчики с лотками.
— «Вестник Европы», покупайте «Вестник Европы»! — зазывал прохожих мальчишка с сумкой наперевес.
Ни камер, ни режиссера, говорящего о съемках — ничего! «Что за дьявол?» — недоумевал Басаргин и решил выяснить, в чем дело. Не успел он сделать и пару шагов, как лошадиный храп плетью резанул по ушам. Сильный удар свалил кандидата в партию на мостовую. Неожиданно шум и крики стихли, наступила ночь.
— Видите, друзья, сколько интересного способен рассказать обыкновенный алкоголик, подобранный на улице! — Профессор Ребиндер отцепил присоски с головы обездвиженного человека. — Погружение разума в канувшую эпоху прошло успешно.
— Яков Петрович, а вернуть товарища к нормальной жизни можно? — Ассистент приподнял пальцем веко театрального актера, ставшего жертвой любви к горячительным напиткам.
— Можно, но на это потребуется много времени и очень дорогие препараты. Проще сделать эвтаназию! — Ребиндер задумчиво посмотрел на подопытного. — Знаете что, давайте оттяпаем ему голову и присоединим ее к системе искусственного жизнеобеспечения. Очень интересно понаблюдать, как она поведет себя без тела. Но это завтра, а сейчас мне надо домой — рыбок покормить!
II
Желания человека бывают так высоки, что в попытке достичь их многие свернули себе шею. Никодим Рюмин боготворил группу ZZ TOP. Ублажая каприз души, он игнорировал заповедь: «Не сотвори себе кумира» и стремился во всем походить на заокеанских богов. Первым делом он отпустил бороду, холил и лелеял ее, ежедневно вычесывая тополиный пух и всякую гадость, занесенную ветром. Бородка была действительно уникальна — не очень густая, скорее жиденькая, но весьма длинная. Поговаривали, будто Рюмин использовал какие-то мази для ее роста.
Гуляя по улице, он привлекал взгляды прохожих неординарной внешностью. Ребятня считала Никодима джином, выскочившим из бутылки портвейна. Старушки, завидев его, сторонились. Девицы, наоборот, проявляли повышенное внимание. Они дергали из бороды волосок и произносили волшебное: «Трах-тарарах!», мечтая о восстановлении целомудрия. Иностранная делегация, прибывшая в город с дружественным визитом, приняла Никодима за монаха-отшельника и сфотографировалась с ним.
Работал поклонник рок-музыки в банно-прачечном комплексе оператором котельного оборудования. Довольствуясь сравнительно небольшой зарплатой, он грезил о мотоцикле известной марки «Harley Davidson». Никодим откладывал деньги и стал прагматиком, или просто жлобом. Он скрупулезно пересчитывал сдачу и петушком наскакивал на продавщиц с претензиями. Вследствие этого, обслуживать его не спешили. Стоя у прилавка, он терпеливо ждал — когда его вновь обсчитают и… — закатывал скандал.
Под Новый год Рюмин плюнул на выходные дни и трудился в поте лица: экстравагантный Дед Мороз с черной бородой обслуживал утренники и банкеты. По вечерам, пересчитав дневной заработок, Никодим видел себя в кожаной жилетке, очках «каплях», с развивающейся на ветру волосатой красотой. Его мотоцикл летит по улицам города. Захлебываясь от восторга, за ним гонятся дворовые псы. Умирая от зависти, они пытаются тяпнуть Рюмина за ногу. Но куда там…
Весной солнце так припекло голову Никодима, что он приобрел на автомобильном рынке старенький «Восход» — на «Harley» денег не хватило. Сутки напролет Рюмин возился с мотоциклетом: перебирал движок, до блеска полировал никелированные выхлопные трубы и замысловато выгнутый руль. Надо отдать должное — «Восход» засиял! Выразительно урча, подобие «Harley Davidson» рвалось в дорогу.
Страна отмечала праздник труда и ликовала в пьяной эйфории. Воздушные шарики уносились в небо, пролетариат горланил песни и бил друг другу морды, а во дворе банно-прачечного комплекса, игнорируя всеобщее веселье, появился человек в черном. Его борода не оставляла сомнений, что это участник легендарной группы ZZ TОР. Он выкатил из сарая железного коня. Рявкнул движок, колеса с истошным визгом оставили на асфальте след жженой резины. Многие горожане стали очевидцами потрясающего шоу: по улице мчался обезумевший мотоциклист. За ним, задыхаясь от погони, — свора облезлых собак.
Минута славы длилась недолго — на повороте бороду седока замотало в колесо, голову дернуло так, что очки, сверкая тонированными стеклами, слетели. В стремлении их поймать, железный конь завалился на бок. Полсотни метров он волок седока по асфальту. Наконец мотор чихнул на прощание и заглох, приглашая зевак полюбоваться потрясающим зрелищем. Очевидцы трагедии отогнали дворняг и хотели оттащить Никодима с проезжей части, но запутавшаяся в спицах борода крепко удерживала его. Эскулапы из скорой не церемонились: взяли да и оттяпали волосатую гордость. После экзекуции Никодим выглядел боярином, побывавшим на приеме у Петра I. Переломанного, без надежды на восстановление, его загрузили в машину и доставили на операционный стол.
Традиционная медицина оказалась бессильна — шейные позвонки раскрошились. С конечностями дела обстояли не лучше. Ничего другого не оставалось, как отправить безнадежного пациента в экспериментальную секретную клинику, где фокусы врачей не имели предела.
III
Никодим открыл глаза. Стерильный до безобразия окружающий мир благоухал лекарствами. Похожая на бациллу медсестра светилась от счастья и всплескивала руками.
— Батюшки, очнулся! Крепкий, доходяга!
Она выскочила из палаты и тут же явилась с бородатым старикашкой. Тот, не скрывая любопытства, коснулся лба Рюмина.
— Тридцать семь с половиной, не меньше! — на ощупь определил доктор. — Ничего страшного. Главное, что в себя пришел! О вас, молодой человек, весь ученый мир говорит!
Никодим понял, что прославился. Хотелось пожать врачу руку, но сделать это было нечем. От беспомощности или от сострадания к себе он застонал. Профессор со скрипом разогнулся.
— Вот, Караваева, присобачим ему руки, ноги и получится киборг. Я заказал в Германии механические протезы. От настоящих конечностей не отличишь! Глядишь, еще и женится.
— Да кто ж за него выйдет, за конструктор этот? — Караваева ехидно усмехнулась.
— Да хотя бы и ты, ради эксперимента! А уж клиника возьмет вас на полное содержание. — Доктор раздел медсестру глазами и представил брачную ночь.
— За что вы мне жизнь сломать хотите, Яков Петрович?
Крупными горошинами по щекам медсестры покатились слезы.
— Глупая, не понимаешь своего счастья! — успокаивал ее врач. — Вон Глафира Макакина с головой живет и рада до смерти. Погладит ее, послушает умные речи и — пошла налево. А сколько денег государство выделяет на ее содержание! — Яков Петрович Ребиндер сунул руки в карманы и ударился в словоблудие: — На фоне толпы отдельно взятая личность незаметна, как песчинка на склоне бархана. С таким мужем, радость моя, самая пестрая толпа на вашем фоне будет смотреться бледно, ажурно выражаясь — кучкой экскрементов.
Караваева в душе надеялась на чудо, верила: доктор войдет в ее положение и скажет: «Ну ладно, ладно... Пошутил я! Найдем другую кандидатуру на роль невесты». Но доктор молчал.
— Так то — голова! Она совершенно безобидная. Кулаков у нее нет, в морду треснуть нечем. Стоит себе на тумбочке, как радио, по ночам не домогается! А мне с этим-то спать придется! — всхлипывая, Караваева прокляла свою незавидную участь.
— Переспишь разок, ради диссертации. Потом мы его оскопим!
Приговор лишил сознания воскресшего Никодима.
Жужжа многочисленными моторчиками, Рюмин сдавил стакан. Тот лопнул, превратившись в осколки. Врач сморщился.
— Аккуратнее, аккуратнее! Не стоит применять максимальное напряжение. Ты этаким образом жене груди отдавишь. Нежнее надо, нежнее. — Яков Петрович подал новый стакан. — Давай-ка еще разок! Караваева уже сгорает от нетерпения, но немного боится. И я ее понимаю!
В больнице Рюмина звали терминатором. Он ходил приседая и амортизируя. При появлении чуда прогресса, совмещающего в себе живой организм и последние разработки секретных ведомств, медперсонал шарахался в стороны. Вокруг Никодима крутились журналисты из всевозможных изданий. Телевизионные новости начинались с доклада о его здоровье и приобретенных за прошедшие сутки навыках. Как-то в палату терминатора вошел министр обороны и расстегнул кобуру.
— Скажите, а вы ногой можете пистолет держать?
Никодим выхватил ступней оружие и направил его на министра. Генерал отшатнулся, но быстро взял себя в руки. Он ликовал от восхищения, хлопал в ладоши, как дитя, впервые увидавшее заводную игрушку.
— Вы — виртуоз! Идеальный солдат! — Министр прикрепил на пижаму Рюмина орден «За небывалые возможности». — На такое способны лишь былинные герои!
Слава, пришедшая необычным путем, вызывала раздражение. Всем видом показывая радужное настроение, Рюмин ощущал себя совершенно по-другому. Тренируясь в управлении механическими конечностями, он все больше осознавал никчемность такой жизни. Стоит ли ради чужой диссертации переспать с Караваевой, стать кастратом и пребывать до конца дней своих в образе подопытного кролика?!
— Просыпайся лежебока, пора упражняться! — Яков Петрович искал взглядом предметы, с которыми предстояло заниматься. — А где же…
Договорить он не успел. Телескопическая конечность Рюмина схватила доктора за горло. Оторванная, с выпученными глазами голова полетела в угол, фонтан крови забрызгал потолок. Судорожно дергаясь, Ребиндер повалился на пол. Секунд тридцать он цеплялся пальцами за паркет, словно хотел отползти подальше.
Рюмин по достоинству оценил творение своих рук. Запрыгнув на подоконник, он выдавил стекло спиной и полетел вниз.
IV
Глафира Макакина вразвалочку подошла к палате. Опустив на пол ведро с дистиллированной водой, обмакнула в него белоснежную марлю. Жуткая картина произошедшей трагедии заставила ее действовать молниеносно. Сунув голову Ребиндера под халат, она выскочила в коридор и прошмыгнула в подсобку, выделенную для ее проживания. С тумбочки на запыхавшуюся Макакину взирала голова бывшего театрального деятеля.
— Все, Басаргин! Отговорила роща золотая!
Глафира отключила подачу искусственного жизнеобеспечения и выдернула из специальной подставки башку мужа. Не теряя времени, пристроила на его место черепок профессора. Забулькала кровь, наполнила вены и капилляры. Светлые мозги Якова Петровича вернулись к жизни. Сладко зевнув, доктор сморщил восковый лоб и стал удивленно моргать: «Где я?»
— У меня, профессор! — ответила на его немой вопрос Макакина — Будете гениальные мысли нашептывать. Хватит мне полы драить и горшки с дерьмом таскать! В противном случае… — Она раскрыла пакет, в котором лежала голова Басаргина. — А чтоб не вздумали шуметь и безобразничать, я вам кислород перекрою!
Ребиндер плюнул в обнаглевшую санитарку, но вышло неудачно. Слюна вязким ручейком скатилась по профессорской бородке.
— Ой, пустили нюни, как дитя малое! — Санитарка носовым платком утерла ему лицо. — Все, побежала. Время не ждет!
По пути Макакина колошматила пакетом об стену и довела Басаргина до неузнаваемости. В палате она бросила изуродованную голову мужа в угол, повалилась на пол и заголосила:
— Господи, да что же это на белом свете деется!
Послышались торопливые шаги, дверь в палату распахнулась. Караваева бросилась поднимать барахтающуюся в кровавой луже санитарку. Та закатывала глаза, вырывалась и снова падала, размазывая по полу следы произошедшей трагедии.
Подобной драмы в клинике не разыгрывалось отродясь. Мало того, что многообещающий пациент кончил жизнь самоубийством, так он еще угробил ведущего специалиста. Пресса во всей красе расписала смерть Ребиндера, смаковала и додумывала то, чего не было и в помине. Ходил слух, будто бы оторванная голова профессора умоляла замуровать ее в кремлевской стене.
Макакина ущипнула Ребиндера за щеку и вывела из дремы.
— Давай, Гиппократ, делись заветными тайнами! Хочу стать ведущим специалистом в области медицины! В качестве поощрения — будешь любоваться обнаженным телом. — Она распахнула халат, под которым притаились две дыни с огромными сосками. — В наказание — подзатыльники и черная повязка на глаза!
Профессор, вернее то, что от него осталось, молча выслушал предложенные условия. Его ресницы дрогнули и опустились.
— Глафира, уясни — медицина — наука сложная, требует специальных знаний. Ты знакома с анатомией человеческого тела, с тем, как работают внутренние органы?
— Это лишнее, ты идеями делись. Рассказывай, как из человека монстра слепить? Кстати, — санитарка разложила перед Ребиндером фотографии, — полюбуйся на свою могилку! Уясни, — ты полностью принадлежишь мне! Пол-нос-тью! — Она с гордостью посмотрела на притихшего профессора.
Утром Глафира подошла к новому заведующему — Бенедикту Семеновичу Шпаку и осторожно потянула его за рукав.
— Мне кажется, товарищ Шпак, если человеку пришить вместо рук два хобота или щупальца осьминога, то он приобретет незаурядные возможности!
— Макакина, откуда в вашей голове этот бред?
— Не перебивайте будущего Нобелевского лауреата, я еще не поведала о главном! У меня есть мечта: приляпать человеческую голову к телу удава! Вот где будет сенсация! Надо лишь изобрести сыворотку, после введения которой организм не будет отторгать чужеродные органы. В ближайшее время я уделю внимание этому вопросу! — Макакина закинула швабру на плечо и удалилась.
— Совсем рехнулась! — пробормотал Шпак, взглядом провожая санитарку.
Ребиндер любовался обнаженной Глафирой и делился с ней потрясающей информацией. За короткое время были подготовлены химические формулы сыворотки, а также план проведения операции по пересадке человеческой головы анаконде. В благодарность, Макакина прижимала Якова Петровича к груди и разрешала ее целовать. Возбужденный мозг профессора выложил все грандиозные задумки, разрабатываемые им на протяжении многих лет.
V
Макакина все больше и больше заинтересовывала профессора. Оригинальный ход ее суждений приводил Шпака в восторг. Глафира перестала мыть полы, более того, стала его замом. Вскоре в стенах клиники закипела подготовка к сложнейшей, засекреченной работе. Планы операции держались в тайне, даже ведущих специалистов не посвящали в них — боялись утечки информации. Назревала революция в области нейрохирургии.
Бенедикт Семенович одернул занавеску. Полученная им шифрограмма сообщала: «Заказной груз с берегов Амазонки прибыл. Просим срочно забрать его с терминала аэропорта». Шпак спешил поставить Макакину в известность. Он приблизился к дверям, за которыми жила Глафира. Дабы не тревожить ее внезапным появлением, профессор прислушался к происходящему в комнате. Каково же было его изумление, когда он услышал до боли знакомый голос Ребиндера. Бенедикт Семенович прильнул к замочной скважине. Секрет гениальной санитарки был раскрыт! На следующий день Шпак отправил Глафиру получать груз, а сам проник в ее коморку. Он бережно снял накидку с головы Ребиндера и чмокнул коллегу в лоб.
— Яков Петрович, здравствуйте! — сказал Шпак и заплакал.
Перевозка анаконды вымотала Глафиру. Женщина, отдуваясь, вошла в кабинет, развалилась в кресле и вытянула одутловатые, с вздувшимися узлами вен ноги.
— Шпак, включите вентилятор — жара, дышать нечем!
Профессор щелкнул тумблером и направил на заместителя воздушную струю. На всякий случай измерил у Макакиной давление.
— Ничего страшного, сейчас все поправим! — Он достал ампулу и шприц. — Вам, Глаша, нужно отдохнуть перед операцией. Представляю, какой фурор она произведет в научных кругах!
На ярко освещенном операционном столе лежала змея размером с телеграфный столб. Наркоз не лишил ее глаза гипнотических свойств, приписываемых удавам.
— Караваева, не спи! — Бенедикт Семенович бросил в ведро ампутированную голову анаконды и бережно взял из рук медсестры голову человека. Началась кропотливая работа. Сшивая сосуды и капилляры, Шпак все-таки сомневался в успехе.
Докучливый храп разбудил Глафиру. Она зевнула и хотела потянуться, да не тут-то было — у нее отсутствовали руки! Мало того, не было и ног! Любуясь своим закрученным в спираль телом, Макакина зашипела и окинула взглядом реанимационное помещение. На стуле дремала медсестра. Старясь ее не разбудить, жертва врачебного произвола выползла из палаты. Больше Глафиру никто не видел. Бенедикт Семенович знал о ее коварстве не понаслышке и клинику не покидал. При себе он носил парабеллум, заряженный ядовитыми пулями. Голова Ребиндера переехала в его кабинет.
Вечерами коллеги беседовали о новейших медицинских разработках и подыскивали для Якова Петровича донорское тело.