Делакур Флёр
Глава из романа
* * *
Союз Советских Социалистических Республик крепче стального троса удерживал мощную Сибирь. Июньское утро 1981 года заступало на службу по заведенному в Советском Союзе порядку: суббота, - выходной день.
Сибиряки еще спали в своих мнимых крепостях поселка Чистые Ключи. В палисадниках, туго набитых кустами малины, смородины и крыжовника падали на землю бледные от дождя ягоды. Ветер тянул над пустыми улицами грозовые тучи. На Доме культуры покашливал репродуктор.
А напротив, протяжно зевал распахнутыми воротами красавец – дом. Сибирский пятистенок, на высоком фундаменте, с огромными окнами,с резными, голубыми ставнями ставил еще до революции удачливый купец Перетолчин. На века строили дом Перетолчины, да пожить не довелось, революция развернула жизнь владельцев,вышвырнула аж на Аляску.
Здоровенный кот на ветке тополя наблюдал за, будто вросшей в завалинку, нынешней владелицей дома, вдовой Марьей Зыковой.
Безотрывно смотрела Марья на мокрую асфальтовую дорогу. В полдень привезут ее дочь Наталью из морга.
На морщинистую шею с тополиного листа упала дождевая капля.
Марья вздрогнула, обвела старое дерево изумленным взглядом. Потемневшие от воды листья насмешливо перемигивались бусинами дождя, казались ядовито - зелеными, непростительно живыми.
Асфальтовая, мокрая,будто смазанная маслом, дорога, сизые полоски дальних гор, лакированные тополя жгли Марью горем.
«За что? За что - о»?
Ветер швырнул в нее острый запах полыни, промокших бревен и тягучего мазута с железнодорожной станции.
Марья задохнулась, сжала ладонями лицо и, качаясь широким телом, молча, заплакала.
- Льет и льет,- зевая, встал у распахнутых ворот сосед Сафронов.
Его небритый подбородок задрался к небу. Боковым зрением Сафронов угадал притаившееся на завалинке и яростно оглянулся.
- Фу, испугался! – соседу стало стыдно за свой страх, и он сказал фальшивым голосом:
- И дождик по покойнице плачет.
Марья хлестнула его взглядом, натянула на плечи черное кружево паучьей шали.
- Ага,- сосед для приличия потоптался на месте, из-под бровей глянул на железное квадратное лицо Зыковой, ушел в ограду, за забором сплюнул на мокрую траву. «Паучиха»!
- Господи, прости душу грешную, ведь какого мужика в могилу свела,- бормотал он, оглядываясь через плечо,- а теперь и дочку хоронит.
Сафронов остановился, прислушиваясь.
Треск мотоцикла в проулке заглушил визгливый лай собаки.
«Бабка Анисья жива еще или отдала уже черту душу в больнице»? – подумал и снова оглянулся. Не видит ли его Марья? Не слышит ли его мысли?
В доме Зыковых мертвую дожидались поставленный посередине низкий стол, под черным платком спряталось седое зеркало. Все остальное вынесли в «боковуху».
Алексей Беляков, двадцатилетний вдовец, маялся в зале один. Под низкими бровями вразлет - синие в гранитную крапинку глаза. Новая голубая рубаха сковала манжетами сухие запястья колхозного тракториста, стиснула воротником медную от загара шею.
В дом никто не входил. Ждали на улице, в душной тесноте летней кухни.
Вот во дворе приглушенно загомонили, тревожно рыкнул въезжающий в ограду зеленый грузовик с багровым гробом.
Алексея затошнило. Показалось, что под тонкой кожей, об острое ребро рассеклось распухшее сердце, залило грудь кровью. Одурманенный горячей волной, он рванул ворот, неверно встал и пошел к выходу. Но мужики уже тащили длинный, кумачовый гроб, и он посторонился, глядя сверху на желто - синее лицо жены. Гроб качнулся, и качнулось Натальино лицо со сведенными бровями и сжатым ртом.
Леха кинулся помочь, но наткнулся на взгляд Марьи, опустил руки.
В доме приторно запахло стружками и воском. Старухи деловито обложили смуглое лицо мертвой бумажными цветами, втиснули в сложенные на груди руки яркий треугольник носового платка, одернули на вытянутых ногах простыню.
Алексей издалека смотрел, как дрожащая рука Марьи ведет по сжатым губам дочери алым пестиком помады. Лицо мертвой стало старше и спокойнее. Губы зацвели так же ярко и неестественно, как искусственные цветы возле желтых щек. Алый след помады пробивала мертвенная синева.
Было тихо, только дождь опомнился, окропил серые жестяные подоконники.
Леха заплакал, стоя у двери, не вытирая слез.
На него удивленно оглянулись и будто ватного, неживого подвели к гробу, перед которым мерно качалась наряженная Марья. Кто-то, потянув вниз за плечи, усадил его на табурет.
Леха покорно сложил на коленях мозолистые руки и стал смотреть на черный рюш, обвивший края гроба.
Выли и причитали старухи. Прибегали с улицы ребятишки, с порога, вытянув шеи, смотрели на мертвую. Со скорбно - деловитыми лицами заходили соседи и на цыпочках пятились к двери. Во дворе и на летней кухне, обыденно переговариваясь, хлопотали женщины.
Зойки не было.
Она пришла на следующий день, когда взвыли медноголосо трубы и гроб понесли со двора. Ее скуластое, румяное лицо кривилось, шальные карие глаза искали Леху. Короткий подол зеленого плаща едва прикрывал полные ноги над резиновыми сапогами в кляксах грязи. Рыжие волосы трепал ветер.
Мать Натальи вцепилась в край белого полотенца поддерживающего гроб и чуть не уронила мертвую, когда рядом мелькнул яркий плащ разлучницы. Беляков, увидев ее, опустил голову.
- Змея подколодная! - закричала Марья. - Пошла отсюда!
Зойка ее не слышала, оглушенно переживая стыд и ревность к мертвой, она хоронила вместе с Натальей свои несбыточные мечты, надежды, страшные мысли о когда-то живой и грозной сопернице.
- Я тебе дурь из башки выбью!- с косыми от ненависти глазами, кинулась на нее Марья, вцепилась в рыжие волосы.
Все закричали, сбились с шага, несущие гроб замерли на месте, не зная что делать.
Беляков сгреб в охапку Марью, задыхаясь, просил:
- Мама, не надо! Мама!
Марья, пытаясь вырваться, царапала зятя, била кулаками, платок сбился, закрывал половину лица.
- Образумься! - бледный от ужаса гаркнул председатель колхоза Корабельников. - Не позорь покойницу!
Марья обмякла, стянула платок, вытерла им лицо,дрожащими руками вновь накинула, натянув на горящие глаза.
Зойка, с вызовом вскидывая голову, оглядела всех.
Люди молчали.
- Уйди,- сказал Беляков.
Разлучница опустила голову и пошла назад.
Процессия выстроилась, устилая дорогу сосновыми лапами, потянулась по черной дороге к лесу.
Зойка остановилась и пошла вслед.
Она тянулась за похоронами до самого кладбища, но у ограды остановилась, не пошла дальше. Старухи крестились, проходя мимо нее, но она не видела их.
Издалека смотрела на Алексея.
Пошел сильный дождь и возле могилы заторопились. Накрыли гроб крышкой, оттаскивая рвущуюся из рук Марью, стали опускать в яму.
Вдовец оступился на скользкой глине и чуть не упал, схватив за плечо тещу. Та дернулась, будто ее укусила бешеная собака.
Зойка отлипла от мокрой кладбищенской ограды и пошла обратно по раскисшей, чавкающей под ногами, черной дороге. Ее никто не видел, и она плакала громко, навзрыд и, только войдя в густо пахнувший дождем лес, перестала, вытерла рукавом плаща мокрое лицо.
Вот здесь, у старого, зеленого пня в июньское воскресенье, всего неделю назад, встретила Зойку беременная Наталья.
Зойка, красная от жары, в белой, шелковой рубашечке, приторно пахла духами «зеленый горошек». Леха ждал ее в пыльном сквере Дома Культуры, и она шагала широко, размахивая руками, напевая песенку.
Она не сразу заметила соперницу. Наталья сидела на пне тихо, сложив на большом животе, как на прилавке, набухшие руки. А когда заметила, было уже поздно. Хотела поздороваться, но Наталья, сцепив пальцы, с нервным смешком бросила:
- Здорово, малолетка. Куда наладилась?
- А ты чо за спрос? – Зойка с силой рванула ветку кряжистой сосенки, отмахнулась ею от мошкары. – В карауле ли чо ли?
Она искоса оглядела жену Алексея. «Подурнела – то как. Лицо расплылось, все в коричневых пятнах».
Зойка довольно улыбнулась: «Уж я - то такой не буду».
- Ну, ты вот что, - перестала усмехаться Наталья, - будешь к моему мужику бегать, ноги выдерну. Ясно? Ты бы сопли утерла сначала.
Наталья была старше Зойки, степеннее и спокойнее. Она с детства выделялась в Чистых ключах. Светловолосая красавица – певунья, как дельфин среди рыб, всегда была на виду.
Зойка готова была драться с подружками, когда мимо проходила нарядная старшеклассница Зыкова.
- Нашли красавицу. Худерьба! Меня б так одевали, я еще не так выглядела бы.
- Завидуешь.
- Я? Ей? Да у нее глаза как у змеи.
Васильковые глаза Наташи, выдавали в ней внучку убитого колчаковцами первого председателя колхоза.
Большой портрет ее деда, Петра Зыкова, десять лет пугал Зойку со стены школьного коридора.
Председатель погиб совсем не геройски.
Колчаковец из Тамбовской губернии узнал Зыкова, когда накидывал ему на шею петлю.
- Братцы-ы! - закричал он. - Лютый! Это же лютый! О-о-н это! О - о-н гнида!
Офицер карательного отряда выбил из-под ног Петра Зыкова сосновый чурбак. Но солдат не закрепил веревку и Зыков со связанными назад руками полетел на чистый первый снег.
- Кто под Тамбовом деревни палил?- мокрым от снега сапогом, пнул его в зубы вешатель.- Кто грудников на штык поднимал? Деда моего ты заколол!
- Да что ты с ним лясы точишь. Кончай его.
- Бра-а-тцы! – тамбовец взвыл и обвел счастливыми глазами толпу. – Довелось свидеться! Есть на свете Бог! Ирод этот... воды! В валенки - воды! Помнишь, сука, как моему отцу колодезной воды налил в катанки? В мороз! Живого в навоз закопал!
- Что? Снились тебе крестьянские кровавые мальчики?- склонился над Зыковым офицер.
– На штыки его, братцы!
Белые каратели замучили штыками карателя красного.
Об этом дочке Кире и маленьким внучкам рассказала баба Катя:
- Зыков заревел, заплакал: «Дайте Христа ради помолиться перед смертью! Покаяться хочу»! - шептала она, оглядываясь в собственном доме,- А молодой солдат ему штыком в глаза: «Плачь кровавыми слезьми. Как братья мои плакали»!
- А дальше что, баба?- замирая от страха, дернула ее за рукав внучка.
- «Дайте покаяться». «А - а в рай захотел»? И в штыки его. Я уши руками заткнула и головой об забор бух - бух, чтоб не слухать. Волосы у меня были длинные, а стали подыматься! Как вспомнишь, - мороз по коже дерет. Снег от мяса растаял, земля в красных пузырях.
Маленькая, красивая старушка, замолчала, глядя прямо перед собой слепыми от ужаса глазами.
- Баба! Дальше!
- А весна пришла, много нашли по степу вбитых.
- На нашей ключевской степи! Это что за огородами? – глаза старшей внучки Насти сузились от изумления.
Раскинув руки на жесткой степной траве, любила Настя провожать чужеземные облака, впитывая ликование родных жаворонков. И так легко, свободно было на душе.
И когда-то, раскинув руки или сжавшись в комок, умирали в этой степи люди.
- На нашей степи мертвые лежали?- ахнула Зойка.
- На нашей. На какой же еще.
- А кто же их убил? Колчаки?- спросила Настя.
Зойка захохотала.
- Колчаки. Дура ты, Настька. Они же на цепи сидят.
По всей Сибири свирепых цепных псов называли Колчаками и Полканами.
Настя погладила по рыжей голове младшую сестренку.
- Сама ты. Колчаки – это не собаки. Это такие каратели были. Беляки.
- Правда, баба?- недоверчиво спросила Зойка
- Кто ж знает, где правда, с какой она стороны.
- Баба! Ты ничего не помнишь. То ж враги советской власти были! - воскликнула Зойка и оглянулась на мать.- Ничо наша баба не понимат. Белогвардейцы - враги красноармейцев.
- И враги были. И невиноватые были. Кто в такой кутерьме толком разбирается кто враг, а кто нет? Брат на брата шел. Отец на сына, сын на отца. Грех! Жену и дочь Зыкова спрятала у себя в подвале попадья Корабельникова.
- Как это, баба?- Настя часто моргала, пытаясь скрыть слезы.
- Баба старенькая,- вмешалась мать. – Конечно, это были враги советской власти. Деда твой - за красных был. Царство ему небесное.
Бабка погладила внучку по голове, вздохнула.
- Худое житье – встань побежи, а хорошее – ляг, полежи. Ох и страшная да ужасная была жизнь в наших Чистых ключах. Сейчас хучь войны нету. Один твой деда за красных был, а другой -то - за белых.
- Мама!
Баба Катя, улыбаясь, повернулась к суетливой, худой, некрасивой дочери Кире.
- Как-то тоже колчаков понаехало полный участок. Тетку твою, Хведору, колчак хотел снасиловать. А тетка Калиниха строгая была. Увидала, что он за девкой в амбар намылился, схватила ухват да погнала его. Спасла Хведору. А то колчак дал бы ей жару!
- Ма - ма!
Мать обиделась, замолчала.
- Ну, баба. А потом?- Зойка сердито взглянула на мать. – Не мешай!
- А потом они к соседке пошли. Ворота настежь. Корову за рожки привели, зарезали и во дворе жарят.
- А ты боялась беляков? – спросила Настя.
- А как не бояться - то? И беляков боялась, и красных боялась, и всяких. Колчаки - солдаты такие нахальные были. А я молоденькая была добротная. Боя-а-лась. В хлеву у батюшки, у попа Корабельникова, сховалась вместе с Зыковыми. Ох, и искали их, на лютую расправу.
- А они?
- Анисья молилась все, а Марья - ничо.
- Ничо?
- Есть просила, прямо как проглот. А так - ничо, ни звука. Кремень. Наташка - то в ее.
- Ага, - Кира с треском располосовала тугой капустный кочан, - встретит калачом, а проводит кирпичом. А Корабельничихе твоей делать нечего было. И нашим, и вашим. Контра.
- Не мели, Емеля,- рассердилась баба Катя, но смутилась, задумалась, потом меленько рассыпалась дребезжащим смешком.
- И я ведь ее про это пытала.
- А она что? Зойк, кочерыжку будешь?- Кира протянула младшей дочке сладкий огрызок.
- Она? Я не сильно поняла – то. Она ведь с придурью.
- Ну, чо сказала - то?
- Чума на оба ваших дома.
- Во как! С чего это она?
- Сказала: где река глубже, там меньше шумит, а любой бунт от дьявола.
***
Зойка, отгоняя воспоминания, сморщилась, криво улыбаясь, встряхнула рыжей челкой.
Наталья смерила соперницу взглядом.
- Все веселишься?
Зойке было невесело, но она захохотала, окинула взглядом Натальин живот.
- Не тебе мне ноги выдергивать, - и повернулась уходить, бросила ветку в траву.
- Дура малолетняя, – услышала за спиной насмешливый голос. – Он же тебя не любит. Ты ж у меня в заместителях. Временно исполняющая.
Зойка пошла было, не оглядываясь, но вдруг вернулась. Наталья слезла с пня и из-за живота, чувствуя себя беспомощной, смотрела на нее со страхом.
- Так, значит, я в заместителях? – будто мухомор покрылась белыми пятнами Зойка. – Значит, это ты, а не я из армии его дожидалась? Воровка! Мужика себе за дом купила. А может, и пузо я нагуляла, да Лешке в подарок принесла?
Наталья, обхватив живот, пятилась от Зойки, пока не споткнулась о корягу и чуть не упала. Зойка вовремя подхватила, встряхнула, забывшись, за руки.
- Меня он любит, поняла? И в заместителях, - ты! И то...пока молчу. Только слово скажу, одна останешься!
Отпустила Натальины руки и ушла, встряхивая рыжей головой, твердо шагая полными белыми ногами.
- Смотри! - крикнула ей вслед Наталья, – Как бы тебе не пришлось, как Настьке в город сматываться от позора!
Зойка вспыхнула. Красавица Настя сбежала в город с залетным строителем. Жила весело.
Баба Катя разлуку с любимицей не пережила.
- Чтоб тебе не разродиться, - пробормотала Зойка.
И не думала, и не гадала, что всего через несколько дней в промокшем лесочке так сильно и горько обожжет воспоминание об этом летнем, несмываемом из памяти, вольном дне.