РАДОСТЬ И ВИНА: мифоантропологический очерк
Мифологическое мышление предков основывалось на идее, что во время происхождения мира смешались антагонистические элементы и что самой главной задачей богов было их раздеделение [Леви-Строс К. Структурная антропология / Пер. с фр. – М.: Наука, 1982. – С.209]. Человеку, соответственно, суждено привыкнуть к этому созданному богами состоянию «разделения», узнать нормы, «войти в роль» в уже готовой «пьесе», драматургами которой являются божественные силы.
Однако желанное человеком соединение, сцепление всего и вся в гармонию («лад») осуществимо только в мире богов, существование которых есть гарантом безопасности от ненормированных соединений антагонистических элементов, где за каждый из них «ответственен» определенный бог (дух). Собственно в последнем и состоит сущностная идея политеизма (многобожия). Боги истрачивают свои магические силы для поддержания гармонии мира, соответственно люди должны жертвовать им ценнейшее, чтобы те восстанавливали истраченное.
Поскольку только единство противоположностей рождает красоту, она является, как замечает Ф. Шеллинг, совершенным взаимопроникновением или воссоединением того или другого, их неразличением, обозначающим «чудо», и которая прочувствывается потребителями искусства как «тихая преданность неизмеримому (Hingabe), успокоение в лоне мира», в поклонении пред божественным. Искусство провозглашается соучастием в божественных идеях, а причастность к нему — продуктом божественной благодати (харизмы), её «эманацией» (Ausfluss) в виде идей, которые суть образы божественного, но когда они рассматриваются реально — они сущие боги мифологических исканий [Нарский И.С. Западноевропейская философия ХІХ века. — М.: Высш.шк., 1976. — С.233-234].
Для архаического человека общество есть законченная сущность единства человека с природой, действительное воскресение природы, осуществимый натурализм человека и осуществимый гуманизм природы [Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения / 2-е изд. — Т.42. — С.118; Шилов Ю.А. Прародина ариев: История, обряды и мифы. — К.: СИНТО, 1995. — С.41]. Человек, который отчужден от природы общества (по причине присвоения роли об попечении над обществом господствующими меншинствами), жаждет преодолеть свое отличие от природы вообще, от «великого Целого» путем следующего размышления: «… Это отличие создала мудрость человека, его разумность». А поскольку для язычника это «великое Целое» есть Природа (а отсюда формула «Природа = бог»), тогда «… представляется безумием вся жизнь человека, целиком отделившаяся от того бога, который раскрывается в природе» [Боннар А. Греческая цивилизация: От Эврипида до Александрии / Перев. с фр. Ред. и предисл. Л.З. Поляковой. 2-е изд. – М.: Искусство, 1992. — С.62]. Поэтому следует совершать то, что кажется безумием именно для человеческого разума (рассудка): «...Только закружившись в пляске на земле, которая сама несется в танце, надев шкуру животного, человек достигнет единстенно истинной мудрости — безумия безумствующих, Mania Mainadon. Сам сделавшись безумным, то есть вдохновенным, он познает в себе присутствие бога. Тогда природа предоставит ему в избытке чудесные дары. Она даст ему вино, молоко, мед. Но присущая ей щедрость скажется особенно в появлении радости. Познание Вакха есть радость... Радость танца и пения, радость звучания флейты — и веселия виноградных гроздьев, веселие Афродиты и радость Муз — такова жизнь, которая открывается для тех, кто отказавшись от мудрости разумных, отдается Дионису в простоте сердца...» [Боннар А. Греческая цивилизация: От Эврипида до Александрии / Перев. с фр. Ред. и предисл. Л.З. Поляковой. 2-е изд. — М.: Искусство, 1992. — С.62-63].
Из этого следует: действуй вопреки здравому рассудку — «пей кровь», «ешь сырое», разрывай руками живую плоть… Обезумевшего бога буйствующих сил природы Диониса называли «Сыроед» (Омест). Ему, прозванному еще «Олененком» (Кемелий), приносились жертвы в виде разрывания животных, в которые, якобы, превращался сам Дионис (олень, косуля, бык, лев). Бог сам себе приносился в жертву (ср.: «Бог Сам Себя приносит Себе в жертву руками Своих детей»; yajnena yajnamayajanta devAstAni dharmANi prathamAnyAsan – «Жертвою жертве жертвовали боги – такова была изначальная Дхарма», Ригведа Х, 90:16), требовал собственной жертвенной крови (а это безрассудно для человеческого рассудка), благодаря этому получая назад ту часть себя, которая попала в природу, в мир растений и живых существ.
Далее знаком-заменителем реального акта чего-то «некрасивого / недостойного», как вот поедание сырой плоти зверя (врага, божества), становится акт одевания человеком на себя маски — «личины» (венка, зеленых веток, овчины навыворот, священной одежды), благодаря чему как-бы осуществляется реальное перемещение (перевоплощение) человека в «иное Я», которое герой не выставляет напоказ, а осуществляет, воплощает «тайно», «священно», зажигая своим настроением и зрителя.
Это «осуществленное-воплощенное иное Я» и есть «тотем» (на языке индейцев-алгонкинов — «его род»), неверно истолкованное как вера в общее происхождение и кровное родство человека с определенным видом животных, растений, вещей или явлений. Версии о рождении первопредка от тотемного зверя есть только постижение человеком себя в природе и получение от природы права на «осуществление-воплощение иного Я», а именно: столкнувшись со злом, повторить маску ярости, звериный боевой (тотемный) оскал, а не бесится со злобы и ненависти, не плакать.
Но, явив этот оскал, человек заменяет рык смехом, потому что сумел оценить уровень зла и соотнести с ним свои возможности. Это порождает в человеке явно преувеличеную радость [Карасев Л.В. Парадокс о смехе // Квинтэссенция: философский альманах. – М. : Политиздат, 1990. – С.361. – http://marsexxx.com/lit/kvintessencia.htm#724]. В японской традиции этот смех – «хара», он присущь всей дзенской традиции, давшей замечательные школы боя: «… Беседуя с мастером по фехтованию мечами, с мастером танца, кукольником, художником и т.д., я снова и снова слышал слово хара, произнесенное с особым акцентом. Разговаривая с генералом, я спросил его: «Какое место занимает хара в тренировке солдат?». Он поразился такому вопросу, заданному европейцем, а потом ответил: «Смысл всей военной подготовки — хара» [Сафронова Е. С. Дзенский смех как отражение архаического земледельческого праздника // Символика культов и ритуалов народов зарубежной Азии. – М.: Наука, 1980. – С. 68-78].
Апулей (Met. 2, 31): «… Когда Телефрон окончил эту историю, собутыльники, разгоряченные вином, вновь разразились хохотом. Пока они требовали, чтобы совершено было обычное возлияние богу Смеха, Биррена обращается ко мне со следующими словами: — Завтра наступает день, считающийся с самого основания нашего города торжественным, потому что в этот день единственные во всем свете мы чтим веселыми и радостными обрядами святейшее божество — Смех (deum Risum). Своим присутствием ты сделаешь нам этот праздник еще приятнее. Как хорошо было бы, если бы и ты придумал в честь бога что-нибудь остроумное и забавное, чтобы мы поклонялись столь великому божеству еще более преданно и верно».
Употребление алкоголя и конопли способствует веселью и смеху. У греков бога насмешки, злословия и глупости звали Мом (;;;;;), в преданиях он лопнул от злости, когда не смог найти ни одного недостатка у Афродиты.
Но одновременно преувеличенная радость порождает стыд (церк.-слов. стыдъ; санскр. sati «истина»), поскольку оказалось, что наша предыдущая правота является ложью, что мы совершали нечто недостойное, и это самообвинение, опять же, оказывается слишком преувеличенным в отношении к поступку, который уже потерял свою предыдущую значимость [Карасев Л.В. Парадокс о смехе // Квинтэссенция: философский альманах. – М. : Политиздат, 1990. – С.361]. Исходя из этого следует понимать символичность украинских песен о том, что русалки, которые связаны со стихией смеха, просят у людей одежду, в том числе и свадебную (намитку). Тот, кто стесняется (русалка), следовательно, осознает свое бессилие, в нем полностью отсутствует прошлая самоуверенность. Тот, кто смеется (человек), полностью уверен в себе, и поэтому также не настроен на какое-то действие, не стремится распространить свое преимущество далее границ собственного смеха. Смех и стыд, которые идут в паре, в отличие от архаичной пары смех — плач, составляют ядро действительно человеческой, иначе, интеллектуализированой чувственности [Карасев Л.В. Парадокс о смехе // Квинтэссенция: философский альманах. – М. : Политиздат, 1990. – С.365].
Как следствие, ведическая персонификация преувеличенной радости Рудра (Шива) получает в жены персонификацию стыда — дочь Дакшы богиню Сати, которая, не выдержав унижения со стороны отца из-за её любви к Рудре (Шиве), со стыда бросилась в жертвенный огонь и сгорела (здесь «огонь» как троп стыда). Термин «сати» до сих пор применяется к вдовам, которые сжигали себя на погребальном костре мужа. Сати возрождается как богиня Парвати («Горная») и дочь царя гор Химавата («снежный»; он же славянский Земовит или Зимовит). После тысячелетий неудач утешить Рудру, пребывающего в горе из-за смерти любимой, она все-таки своим подвигом во имя Шивы (Рудры) привлекает к себе его внимание и пробуждает на его губах улыбку радости – он узнает в ней свою любимую.
Не той ли семантики миф римлян о Пармиске, который, побывав в Аиде, розучился смеяться? (Ср. со страданиями Рудры после самосожжения Сати). Ничто не могло его утешить, пока он не посетил по совету оракула остров Делос, где увидел богиню Латону (Лето) в виде грубого полена. Конечно, полена для жертвенного костра.
Также чувство стыда испытывает тантрическая богиня-кумаритва Кубджика, дочь Химавана, когда, слившись с каменным («шила») лингамом на Горе Луны (Чандрапарвати; либо в пещере-«гуха» горы Кайласы), она не только забывает о предназначении, данном ей Бхайравой (стать «пробужденным существом»-прабуддхабхаватма), но и вследствии своего подвижничества несет угрозу бытию: «... она взбирается на камень и впадает в йогический транс, вызванный питающей энергией (аджна). В результате, мир обволакивается в ее энергию и погружается в нее. Сейчас очередь бога пребывать в благоговейном страхе, чтобы в отсутствии творения богини (шамбхави-сришти) увидеть, как все пребывает в совершенстве абсолютного бытия (нирамая). Все погружается в темноту не проявленного абсолюта, за исключением места, где богиня находится в форме линги, которое из-за его великолепия он называет островом Луны. теперь бог оставляет свою не проявленную форму и начинает поклоняться линге. Это возвращает богиню из забвения ее блаженного, обращенного внутрь созерцания и она выходит из линги, являясь во всем великолепии ее двусмысленной мощи. Темная как «синяя сурьма», она «прекрасна и ужасна во многих формах». Бхайрава просит богиню о милости и передачи ему энергии (аджна), полагая, что суровое подвижничество, практикуемое ей, несет ему вред. Богиню охватывает чувство стыда, и она становится покорной (кубджика-рупа). Богиня не смущена только тем, что ее просят быть наставницей бога, но она смущена тем, что это подразумевает ее обязанность соединиться с ним, чтобы сделать эту передачу действенной. Богиня, которая «кругла», как линга, становится «кривой», как треугольный йони. Она должна выйти из своего предыдущего нейтрального безразличия трансцендентности, чтобы стать йони – символом эротики и плодородия. Энергия, которая передается по цепи ученической преемственности, является духовной энергией ее пробужденной сексуальности. Это есть истечение ее выделений. Питающая энергия (аджна – слово женского рода) это ее семенной флюид, который освобождается благодаря соитию с ее партнером-мужчиной. Бог побуждает ее соединиться с ним, напоминая ей, что питающая энергия, которую она должна дать, является продуктом их взаимных отношений»» [Могущество, метаморфозы и полное трансформация теофании кубджика-тантр (перевод главы из книги Dyczkowski, Mark S. G. A Journey in the World of the Tantras. – Varanasi: Indica Books, 2004) // http://www.mahadevi.ru/kubjika.html].
Для того, чтобы этот союз стал возможным и законченным, богиня должна путешествовать по земле Бхараты. В ходе этого путешествия она проповедует учение, порождая сыновей и дочерей, соединяясь с проявлениями Бхайравы в священных местах, которые она посещает. Соответственно, в одной из ее канонических форм она изображается как имеющая шесть лиц. Одним из них является «северное» ее лицо – Трипура (это лицо красное, как цветок граната, оно круглое, как полная Луна, у него мирное выражение и оно дарует блаженство). Вторым воплощением богини в образе мандалического треугольника с вершиной вниз – это вышеупомянутая «кривая линга» («вакралинга»), т.е. «треугольная йони» – богиня Вакра («Кривая»).
Также, как и Кубджика, от стыда должна освободиться и вайшнавская богиня Радха, отдавшись желающему наслаждений богу Кришне (она рождается из самовоспылавшего к себе бога). Именно Трипура, приняв облик Мантры и совершая ритуал с помощью жестов-«мудр», оказывает помощь Кришне в его овладении Радхой, которая потеряла к богу интерес.
От брака Парвати и Рудры родился бог Сканда («излитый»), которого воспитали богини Плеяд (Криттики). Культ Сканды тождественен культу двух греческих богов тайны и экстаза Гермесу и Дионису. Он как-бы их объединяет, напоминая о былом индоевропейском единстве. У славян ему аналогичен Переплут. Ведическую Парвати хронисты-христиане, которые не слишком углублялись в языческий пантеон, упоминают как божество Поревита, которому поклонялись прибалтийские славяне (укры – «кривые, кривичи»). Польский хронист Ян Длугош сопоставил Поревита с античной богиней плодородия Прозерпиной-Персефоной, которую, согласно мифам, похитил бог потустороннего мира Аид и лишил дара радости, дав проглотить зернышко граната (архетип «Царевны-Несмеяны»). Ежегодное возвращение богини на землю в начале весны сопровождалось буйством природы и веселиями. Так её мать Деметра (Церера), которой у славян, по Яну Длугошу, тождественна славянской Маржаной (Марьяной, Марьей-Моревной) проявляла по поводу возвращения дочери радость.
По нашему мнению, аналогом ведического Рудры («Ревущий») у прибалтийских славян был Руевит. Т.е. славянский Переплут рождался от связи Поревиты и Руевита. В христианских апологетов Переплут непременно упоминается наряду с берегинями-русалками. Б. Рыбаков отождествляет Переплута с киевским богом Семарглом и иранским псом-птицей Сенмурвом (Семургом) [Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. — С. 415-416], т.е. это — инварианты темы «дракон — дерево — русалка». Сам теоним Переплут связывается с греческим богом Плутосом, обладателем подземных богатств, урожая хлебных злаков, который родился на трижды вспаханном поле (ср.: Семаргл-Сенмурв, он же Саена, Шьена упоминается в «Ригведе» и «Авесте» как существо не единственной природы, а в трех ипостасиях, трех образах), и со старо-греческим словом pluto «богатство, достаток, счастье» [Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. — С. 419].
С последним сопоставляем санскритско-авестийское *raj- «богатство, счастье», которое дало такие понятия как греко-украинское «ирий» и церковно-славянское «рай», и стало удачным обозначением христианского «вхождения в радость» (Матф. 25: 21) того, что в мире есть существо безмерно лучшее, чем мы, что наша судьба и жизнь, как и все сущее зависят от Него — этого сверхразумного и сверхблагого начала, а не от чего-то безсущностного, не от некой слепой или фатальной силы. Бог хочет от человека, чтобы он была согласен («со-образен», symmorfa) и подобен ему, проявлял свое внутреннее родство с Богом, способность и решимость к овладению совершенством, «имел Бога в себе» [Смирнов М. Добро как правда: Этическая концепция В. Соловьева / / Наука и религия. — М., 1991. — № 5. — С.45-46]. Т.е. осуществлял-воплощал другое "я", «иначе-бытие», совершенствовался — «будьте совершенны как Отец ваш небесный». Реализацию этого духовного начала видим и в стремлении к творчеству: всё наше земное творчество есть радость, которая переплетена с глубокой тоской по совершенныму и идеалу. Мы ощущаем в себе огромные возможности, осуществить которые полностью нам не дано. Горизонт и направление безграничны, а человеческая жизнь коротка, как мгновение. Это касается не только творчества, но и свободы и разума [Мень А. История религии в семи томах : В поисках Пути, Истины и Жизни. — М.: Слово, 1991. — Т.1. — С.120].
Если христиане это несоответствие «земного» и «райского» бытия преодолевают фабулой перспективы бесконечного развития личности, далеко за пределами ее нынешних условий бытия получает она действительный прострор, то для язычников (и всех предшественников христианства) такой фабулой (латинский эквивалент греческого mythos «миф, рассказ, повествование») был «ритуальный текст». Например, обряд русалий, благодаря которому индивид «в-ключался», «в-ходил» путем обучения-участия (инициации) в общий процесс естественного взаимодействия (получал свою долю, становился «съ частью»), этика его поведения полностью подчинялась интересам общины, традициям, освященным бытием предков [Грица С.Й. Народный профессионализм // Искусство и этнос: культурологический аспект. — К.: Наук.думка, 1991. — С.5-6].
Современность (укр. «су-час(т)-ність») индивидом воспринималась исключительно как необходимость «воспроизводства естественной субстанции без установки на её изменение», т.е. как потребность истины, мифологема которой связана с божеством солнца (неизменно заходящего и вновь восходящего) и ритуалом вокруг него: хатт. istanus «Бог солнца» / хетт. istanza «душа», «сам» < хатт. Estan "Бог солнца" ~ аккад. isatu(m) «огонь» / аккад. isum «брат солнечного бога Шамаша, посол и советник богов попечитель людей» < шумер. izi «огонь» + dum «бог плодородия Думузи» (букв. dum(-uzi) «истинный (сын)»; «бог весні Таммуз»).
Миф о боге Думузи (Таммуза) аналогичен мифам об умирающем и воскресающем боге. В греческой передаче этот теоним выступает как Даозос, Даоннос, что дает основания полагать, что в ионийско-фракийской передаче он мог иметь форму именно как Диониса (прафрак. *Deiwos Nusas «Бога Нашего» ~ иврит. Элохейну «Бог Наш»), а в среде семитов претерпел «народноэтимологическое выравнивание» в Адонис (финик. dn «хозяин, обладатель» ~ иврит. Адонай «Господь»). Однако, собственно в Элладу Дионис-Адонис пришел в качестве двух разных этнических богов.
Для эллинов Дионис становится узнаваемым древним богом Вакхом (латын. Bacchus ~ дв.-инд. Bhaga «судьба, счастье, собственность» ~ ст.-слов. богъ [Трубачев О. Н. Из славяно-иранских лексических отношений // Этимология. 1965 г. — М.: Наука, 1967. — С.26] ~ др.-инд. bhaga «vulva», bhagya «сексуальное наслаждение» ~ фрак. bachos «одержим», «богатый», «быстрый» [Васильева М. Гора, бог и имя : о некоторых фрако-фригийских параллелях // Вестник древней истории. — М., 1990.— № 3. — С.98]. «… Познание Вакха есть радость. В трагедии именно это — основная тема хоров. Радость танца и пения, радость звучания флейты и веселья виноградных гроздьев, веселье Афродиты и радость Муз — такова жизнь, которая открывается для тех, кто. Отказавшись от мудрости разумных, отдается Дионису в простоте сердца. Эта религия, обретающая радость в общении с природой, которая, согласно античному пониманию, не есть создание бога, но сама в целом божественна, эта религия для нас имеет определенное название: это язычество» [Боннар А. Греческая цивилизация: От Эврипида до Александрии / Перев. с фр. 2-е изд. – М.: Искусство, 1992. – С.63].
Поэтому становится понятной дионисийськая сентенция «in vino veritas» — «В вине — истина». Само же слово «вино» (греч. einai <*Feinai) выводится из финикийской «йайн» (yayn), которое сопоставляеться с санскр. yoni «источник», «женские гениталии» (букв. ya yoni «которая источник (наслаждения)» ~ укр. «жерло», «джерело» ~ англ. girl «девушка»), поскольку индоарийцы Ближнего Востока в течение ХIV-ХIII вв. до н.э. находились в непосредственном контакте с финикийцами, образовав вместе с хурритами и семитами симбиотическое государство Митанни на севере современной Сирии и юго-востоке Турции. Древнеиндийский культ Йони является составной частью культа шиваистской богини Парвати-Сати. Но, возможно, истоки его достигают времен сино-тибето-кавказского единства на Ближнем Востоке: кит. ; [y;] «радоваться (наслаждаться); радостный»; ; [yu;n] «источник, исток».
Очевидно, что до-шумерской паралеллю Йони-Парвати является вышеупомянутая супруга Думузи – богиня Ин-анна («Ин-милостивая», «богиня планеты Венеры», «обладательница неба»), покровительница плодородия и любви, мужем которой был выше упомянутый Думузи. У греков она трансформировалась в богиню Хиону («Снежная»), которая родила от Диониса-Думузи бога Приапа, покровителя садов, виноградников, овец и т.д. Как богиня утренней зари Ин-анна тождественна этруско-итальянской богине Венере (латин. venus «любовь», venia «милость»; испан. venero «источник», «вытекание», «начало» ~ санскр. yoni «источник», «женские гениталии»; слав. «жона»).
Их аккадо-вавилонская параллель — двурогая богиня-царица небес Иштар (Астарта, Ашторет), жена Баала (Ваала), управляет похотью, любовью, войной, изобилием, порождением, дождем, амбицией, судьбой, кометами, агрессивностью, нетерпением, дуальностью, желанием, опасной любовью, физической страстью, запрещенной любовью, солнечными затмениями, жизненной силой, водами жизни, Венерой как утренней, и как вечерней звездой и т.д.
Она же — греческая Астрея («Звездная»), дочь Зевса и Фемиды. Астрея считалась воплощением справедливости (Дикеосине, где Дике — «обычай»), сестра Стыдливости. Астрея в Золотом веке правила миром, а когда испортились обычаи (в 2774 г. до н.э. наступил Бронзовый век, по М. Чмыхову [Чмыхов Н. Истоки язычества Руси — К.: Лыбидь, 1990. — С.335]), Астрея-Иштар вернулась на небо и превратилась там на созвездие Девы (дв.-инд. devi «богиня» < dev-«сиять»). Но сохранилось пророчество о её грядущем возвращении.
Дочерью Астрейи (Астерии), богини-владычицы Золотого века, и Перса, сына Андромеды и Персея, считается богиня Луны Геката (др.-греч. ;;;;;, Hek;t; «далекоразящая»), обучившая людей изначальной мудрости, волшебства и перекрестков путей, «Вселенной Ключница». В поэмах Гомера она не упоминается, а в «Теогонии» Гесиода Геката предстает подательницей счастья и удачи, в гимнах – надежды и укрепительница духа. В орфическом гимне отцом её именуется герой Персей («Бродишь, Персеева Дочь, средь могил затевая охоту… Юношей доблестью Ты наделяешь, воинственный пламень В них возжигаешь. Летишь по горам, озирая владенья»). «…Единственная из рожденных, пережившая всех как самая приспособленная, она наделена тройной властью на земле, море и небесах, она восседает на месте судьи рядом с царями, коронует тех, кому она дарует победу на войне и в играх, обеспечивает благосостояние и почтение, как покровительница моряков и всадников она известна как Коуротропос («кормящая мать»)… «В Аргонавтике» … Геката Триформис является как лошадь, собака и змея… » [Браун Р. Единорог: мифологическое исследование / пер. с англ. // http://www.liveinternet.ru/users/juss1/post220620607/].
Геката изображалась в виде трёх женщин, соединённых спинами (символы юности, зрелости и старости). Напрашивается сравнение с вышеупомянутой индоарийской Трипурой и триипостасным Семарглом-Сенмурвом.
Свита Гекаты состоит из псов, охотящихся на тельцов. Древняя статуя, датированная VIII в. до н. э., изображает Гекату с крыльями, держащую змею. Заклинание, обращенное к ней и дошедшее до наших дней (его приводит Ипполит в «Philosophumena», III в. н.э.), таково: «Приди, подземная, земная и небесная Бомбо, богиня дорог и перекрестков, приносящая воздух, ходящая ночью, враг света, друг и возлюбленная ночи, радующаяся лаю собак и пролитой крови, бродящая во мраке блуждающим огнем среди могил, жаждущая крови и наводящая ужас на смертных, Горго, Мормо, луна из тысячи обликов, прими благосклонно нашу жертву» (Бомбо – колдовское имя Гекаты; Горго – сокращенное от «Демогоргон»; Мормо – царь вампиров, легендарный супруг Гекаты).
С лягушкой на голове или как жаба изображалась древне-египетская богиня плодородия (связанная также с загробным миром) Хекет, которую античные греки позаимствовали под именем Геката. Они считали ее богиней Луны, колдовства, повелительницей призраков и зверей.
Римляне отождествили Гекату с увенчанной розами кроткой богиней родов Люциной (позже – Юноной Люциной Матроной), праздник которой («матроналии») отмечали 1 (14) марта. Женщины получали подарки от мужей и дочерей, женщины также готовили еду для рабов в хозяйстве, которые в этот день имели «выходной». Сам праздник проводили на Эсквилинском холме (древнейшем некрополе Рима), где находилась площадь лакомств (Forum Cuppedinis) и храм Исиды. Ныне там находится церковь Санта Мария Маджоре, где хранится главный богородичный образ Рима «Salus Populi Romani» («Спасение римского народа»). Но там же, по словам Горация (на «мрачных Эсквилиях» – «atrae Esquiliae») находились также бойни, места казни, роща богини смерти и похорон Либитины, квартал похоронных дел мастеров (libitinarii), а позже – Золотой дворец Нерона и Колизей.
На Балканах это один из самых почитаемых и древних обычаев – Мартеница (болг. Мартеница, Мартенка, Байница; серб. Мартеница; молд. Мэрцишор; рум. Marteni;a, M;r;i;or; греч. ;;;;;; — «Мартис»). Рано утром хозяйки стирают и вывешивают перед домами красные предметы одежды (халаты, пояса, пряжу, коврики, скатерти), которые должны оберегать дом, чтобы в него не могли войти злые силы, люди, нехорошие мысли, болезни и бедность. Когда Баба Марта их увидит, то засмеётся и пригреет солнце. В этот день близким дарят специальный двухцветный красно-белый амулет, называемый «мартеница». Невесты носят мартеницы справа, а старые девы — слева. Холостяки носят с незавязанными концами ниток, а женатые — завязанные и обрезанные до узла (чтобы не засматривались на других женщин). Снимают их только когда увидят первого журавля или вешают на плодовое дерево с распустившимися почками или цветами и загадать желание, которое непременно исполнится. В других местах её бросали в реку, чтобы была удача во всех начинаниях, а всё плохое утекало, как вода. Легенда гласит, что праздник введен в честь покинутой предками прародины (Ирия), из которой ласточки ежегодно приносят в виде весточек от оставленных там сестёр (Калин) самые красивые цветы сада, связав их двумя нитками красного и белого цвета. В румынско-молдавской и словенской версии богиня Весна (Arc, ср.: ирл. Earrach, слав. Ряха как антоним которой – Неряха; болгар. «Баба Марта») защищает от лютой Зимы (Iarna, ср. исп. invierno, ирл. gheimhridh; словен. Je;i-babа «Баба Яга») пробившийся из земли белый первоцвет, чтобы он не погиб, оживляет его своей кровью, уколовшись о терновник. Или же белые подснежники образовались из крови умершего от ран юноши, победившего Змея и освободившего из его плена Деву-Солнце (как вариант Персея и Андромеды).
1 (14) марта до 1492 г. по византийской традиции было началом Нового года («новичек»), что совпадает с праздниками христианской Евдокии (рум. Baba Dochia или Baba Odochia) и киевской Мокоши (Царевны-Лягушки, Авдотьи Плющихи или Весновки). Русские верили, что Господь Бог поручил св. Евдокии воскрешать землю от зимнего сна — смерти и дал ей ключи от всех весенних вод (с 1 марта «закипали все подземные ключи). Она могла по собственному усмотрению «пускать или не пускать» весну: «Тепло светит солнышко, да Авдотьей поглядывает — либо снег, либо дождь». В Белоруссии в этот день проводили «гуканье весны». Звонкие, радостные песни разносились повсюду. Девушки собирались на самом высоком месте в деревне, расстилали там солому и севши пели весенние песни-вяснянки до поздней ночи. В своих песнях не только приветствовали приход тёплых дней, пробуждение природы, но и как бы сообщали всем о своей готовности к любви, браку. Девушки и парни в первый день весны обходили все дома, желая хорошего урожая, приплода стаду, здоровья всем жильцам. Дети тоже собирались своей группой. Бегали по деревне, не пропуская ни одного дома. Пели веснянки с пожеланием здоровья и хорошего урожая. Хозяева давали детям хлеб, яйца, колбасу, тыквочки, сушёную чернику и яблоки. Потом дети собирались в одном доме, устраивали угощенье, пели, баловались, рассказывали смешные истории. В Украине, Польше, Чехии, Словакии, Австрии и Венгрии носят чучело по деревням и полям, одетое в женское платье, которое называется Марена или Мара (польск. Marzana, ;miertka, словацк. Morena, Marmuriena, чеш. Morana, Smrtka, укр. Марена, болг. Мара Лишанка). Лужичане одевали чучело в рубаху последнего умершего в селе человека и подвязывали поясом последней вышедшей замуж невесты. Её провожает толпа детей, парней, девушек и молодиц при громком пении. Марену несли с песнями за село и там уничтожали: топили (словац., чеш., морав., пол.), сжигали (пол., чеш.), разрывали на части (морав.), забрасывали на дерево (морав.), разбивали о дерево (словац.), били палками (словац., морав.), закидывали камнями (морав.), сбрасывали в пропасть (морав.), закапывали в землю (чеш.) и т.п. Уничтожение должно было быть окончательным: следили, чтобы Марена сгорела полностью, брошенную в воду Марену забрасывали камнями до тех пор, пока она не утонет, разбитое чучело сжигали на костре. После уничтожения чучела Марены следовала вторая часть обряда: там же, за селом, молодёжь украшала жердь, на которой было укреплено чучело, или специально срубленное в лесу зелёное деревце, ветку лоскутками и лентами; одежду, снятую с Марены, надевала здоровая девочка или специально избранная «королева» (kralovna), и все возвращались с песнями в село, поздравляя с приходом весны. За это их одаривали и угощали.
Чешская Морана (старочеш. Morana) в подложных глоссах из «Mater Verborum» отождествляется с Гекатой и Прозерпиной-Персефоной («Ecate, trivia vel nocticula, Proserpina»). В. В. Иванов и В. Н. Топоров связывают имя Марены с именем римского бога войны Марса, первоначально также имевшего аграрные функции, восстанавливая общую праформу *M;r- (допуская при этом, что позже, возможно, произошло смешение — в духе народной этимологии, — корней *M;r- и *mer-, «смерть», в результате чего божество плодородия стало ассоциироваться ещё и со смертью) [Иванов В. В., Топоров В. Н. Индоевропейская мифология // Мифы народов мира. — М.: Советская Энциклопедия, 1980. — Т. 1. — С. 527–533]. Очевидно, что это народноэтимологическое сближение со смертью перенесло праздник Марены в некоторых регионах не к началу марта, а к одному из воскресений к концу Великого Поста или к Пасхальной (Празной) Среде.
В балканской традиции святая Докия была дочерью правителя даков Децебала. Когда римский император Траян захватил Дакию, Докия скрылась на священной горе Чахлэу, чтобы не выходить за него замуж. Она переодевается в пастушку и пасёт овец, но замерзает от холода. Дева Мария по одной версии превращает её со стадом в скалы, а по другой версии Докия становится ручьём, а овцы цветами. В другом варианте Докия издевается над невесткой своего сына Драгобете (покровителя скота), приказывая ей отстирать до белого кусок черной шерсти и за это превращена в камень.
В христианской традиции самарянка Евдокия Илиопольская (Гелиопольская), отличалаясь красотой и будучи блудницей, заработала огромное состояние. Согласно житию, принятию ею крещения от монаха Германа предшествовало явление Евдокии архангела Михаила, который вырвал её из лап сатаны. После крещения она стала игуминей женского монастыря (вернее, общины). До местных властей дошли слухи что в монастыре сокрыто огромное сокровище и местный правитель направил воинов обыскать монастырь. По житию Евдокии, воины три дня не могли войти в монастырь, удерживаемые божественной силой, а затем на них напал огромный змей, уничтоживший почти весь отряд. Наместник Диоген велел повесить ее на дереве и четырем воинам жестоко бичевать. Воины взяли ее, обнажили до пояса и повесили. Когда ее раздевали, с груди ее спала часть Пречистого и Животворящего Тела Господня, взятая ею при выходе из монастыря. Слуги, не зная, что это такое, подняли и принесли наместнику. Протянув руку, он хотел взять ее, и тотчас часть Пречистого Тела Владыки превратилась в огонь, и великий пламень попалил слуг мучителя и повредил левое плечо самому наместнику. После этого на наместника «ниспал … огонь, как молния, и умертвил его, опалив тело, как головню», но по молитве Евдокии он был воскрешён и стал христианином. Также из мертвых был воскрешен Евдокией лжеинок Филострат, попытавшийся овладет ею, но пораженный ранее словами святой «Бог отмщения да запретит тебе». Также Евдокия возвратила к жизни сына правителя Аврелиана, преследовавшего её, Фирмину, умершую жену её палача Диодора и сына некоей вдовы, ужаленного змеёй во время работы в саду.
Т.е. Евдокия, как и Геката, владеет властью над земноводными, любовью, браком, осуществляет колдовские деяния и даже имеет власть над смертью.
Астрея – родная сестра Лето (матери Аполлона и Артемиды, и, соответственно, воплощение Стыдливости), а их родители – дети Урана и Гейи – титанида Фойба («сияющая», «очищающая») и титан Кой (Гесиод, Теогония, 136, 404; Аполлодор, I 1, 3). В соответствии с Эсхилом, Фойба была во владении Дельфийским оракулом, который она подарила своему внуку Аполлону.
В мифологии индусов («Вишну Пурана», 4.6; «Брахма Пурана», 23; «Деви Бхагвата», 111; «Бхагават Пурана», 9.14; «Хариванша Пурана, 1.25; «Падма Пурана», 12; «Вайу Пурана», 90-91) богиня Астрейя известна как Тара («звезда»), которую похитил у богов-девов бог Луны Сома (Чандра). Брахма вернул Тару мужу Брихаспати (Юпитеру), но она уже была беременна от Сомы и вскоре родила бога Будху («мудрый, знающий», «планета Меркурий»). Он называется Саумйа, то есть «Сыном Сомы (Луны)». От Будху происходит Лунная династия царей. Сома (Луна), являющаяся его отцом, дружественна к нему, но Будха (Меркурий), зная, что он – сын жены Брихаспати (Юпитера), враждебно относиться к Соме, совратившего его мать. Сам Будха был женат на Иле (богине ритуала), их сыном был Пуруравас, первый царь Лунной династии. Авторству Будхи приписывается один из гимнов «Ригведы» (РВ X, 101). Он – любимый глава собрания богов, даритель счастья и шуток, надежды и материального благополучия, управляет торговлей и финансами, воровством и азартом, знанием и расчетливостью. Будха является повелителем двух знаков Зодиака – Митхуна (Близнецы) и Канья (Дева), сфера обитания – воздух (Вата), направление – север, день почитания – среда. Будха известен и под другими именами – Индусута, Чандрапутра, Чандратмадж, Гйа, Бодхан, Витт, Сомья, Ронанайе, Шбямгав, Тарасута (см.: [Дом Солнца : Будха // http://www.sunhome.ru/magic/12899/p1]).
В шумерской мифологии бог стихий и воздушного простраства Энлиль соблазняет / насилует Нинлиль (Суд; аккад. Муллиту), дочь бога хранилищ Хайя и богини ячменя Ниншербаргунны. Произошло это на священном острове Дильмун, на берегу реки Ид-нунбир-тум. Она зачала ребенка Нанну (Суэн-Ашимбаббара; аккад. Син), будущего бога луны. В наказание Энлиль был отправлен в загробный мир, царство Эрешкигаль, куда Нинлиль последовала за ним. Чтобы иметь право покинуть подземное царство, Энлиль последовательнопринимает облик стража ворот подземного мира, стража реки Ид-кур-а и перевозчика Ур-Шанаби (SI.LU.IGI) через реку и зачинает с Нинлиль богов Нергала-Мешламта-эа, бога смерти, Ниназу, бога подземелий и пещер, и Энбилулу, бога рек и каналов. Эти трое сыновей остаются в подземном мире вместо Энлиля, Нинлиль и Нанны (принцип «за голову – голову»).
В древнеегипетской мифологии бог земли Геб соблазнил свою сестру богиню неба Нут, «огромную мать звёзд», жену бога Ра,
родившую от соблазнителя Осириса, Сета, Исиду и Нефтиду. Для их рождения бог Тот выигрывает в азартной игре 1/74 час годовых суток и складывает из них пять целых суток, над которыми не властно проклятие Ра и в которые Нефтида может разрешится от бремени.
Мотив ухода / похищения / соблазнения жены царя богов и рождения от похитителя сына известен и славянам. Это – звёздная богиня Коляда («Стара Маты»), жена бога Перуна, но которая от Велеса (Бадняка) рождает сына – Божича (Новый Лунный Год), убегая (спускаясь по Мировому дереву с небес на землю) от преследования (мужа или Мары) в образе козы. Как указывает Б. Успенский, сохранившееся у южных славян представление о Старом Бадняке (Старом Боге) и Божиче (Младом Боге) тождественно в восточнославянском ареале (как христианское переосмысление) представлению о «Николином батьке» и «Николе-угоднике», находящихся в ссоре: «…Уместно отметить в этой связи, что святки, знаменующие окончание Рождественского поста, в целом ряде мест начинаются не с Рождества, а именно с Николина …, т. е. на Николин день переносятся вообще существенные функции Рождества Христова. Знаменательно, что на Украине рождественский сочельник и Никольский сочельник могут называться совершенно одинаково, а именно «полазник»: «полазник — ден' перед р'iздвом i перед с'ватом Нэколэ, коли н'iкого не пускайут в хату» … Вместе с тем в некоторых местах на Украине отмечают «Николины святки», когда едят кутью и узвар…, т. е. ритуальную пищу, которую едят вообще в рождественский сочельник» [Успенский Б. Филологические разыскания в области славянских древностей. Глава III. Никола и Волос (Велес) // http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/usp/02.php].
Люди уход богини (Астреи/Иштар/Тары) посчитали своей собственной виной. Но реакция на постижения вины — это не ненависть к самому себе, а стимул к тому, чтобы исправиться. Э. Фромм четко уловил мотив: когда мы грешим, а потом реагируем на грех — но не страхом, а заботой о спасении — мы можем стать людьми в полном смысле этого слова (др.-инд. Manu, нем. Mann, англ. Man «человек» < man- «мыслить»). В мышленни людей, центром которого является утверждение силы человека, его достоинство богу (по чьему ообразу и подобию сотворен и чеье дыхание воспринял), именно опыт радости, а не горя, именно постижение вины (грехов) означает полное признание человеческой силы, а не опыт бессилия [Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов. — М.: Политиздат, 1989. — С.201].
Иначе: осознание греха (санскр. grah «схватывать», «брать», «получать») декларирует этим самым способность человека осуществлять как разделение (греч. dia- «разделение» + boyle «воля», «стремление», «размышление» = diabolos «дьявол»), так и воссоединение (греч. syn-/sym- «совместное действие», «соучастие», «одновременность», «завершенность» + boyle = symbole «объединение», «сращение», «слияние», «край», «шов», «совет», «установка», «обобщение», «символ».
Человек внес разделение в этот мир (узнал о добре и зле) и этим попытался «стать как боги», присвоить себе верховную власть над миром и его тайнами. Но сделала это без Бога, вопреки Его воле, Бог стал «предметом зависти, Богом-соперником» для людей [Мень А. История религии в семи томах: В поисках Пути, Истины и Жизни. — М.: Слово, 1991. — Т.2. — С.293].
У индо-европейцев эта мифологема выступает как восстание всех — богов и людей — против верховного Бога-Громовержца. Мятежники потерпели поражение и сброшенны на землю. Среди них — сын Громвержца, который превратился в растение – опиумное (мак — у балкано-балто-славянских народов, виноград — у греков, сома — у индоариев), либо «близнечное» (сдвоенный колос Юмис, Jumis – у латышей, ср. с Яма и Ями – брат и сестра в «Ведах», литовское dvilypais, kemerys).
Однако, как единственный и истинный сын (ср.: теоним Думузи «истинный сын») Громовержца (Бога Небес), он проходит обряд испытания (инициации), воскресает в обновленной ипостаси и получает власть над сезонными изменениями в природе [Судник Т.М., Цивьян Т.В. К реконструкции одного мифологического текста в балто-балканской перспективе // Структура текста. — М.: Наука, 1980. — С. 242, 283].
В эллинской мифологии – это владыка годового круга Фэб («Сияющий»; отождествлен в позднеэллинское время с Аполлоном). В прабалтославян – это Овсень (Авсень, Овесень, Баусень), праздник которого – первый день весны, 1 марта, которым прежде начинался год. Территория распространения обозначенных терминов (а также их вариантов) – р-ны Поволжья, средних и некоторых южных областей России (Тверская Ярославская, Московская, Тульская, Рязанская, Нижегородская, Оренбургская, частично — Воронежская, Белгородская и Курская). Овсеневые песни практически ни чем не отличаются от среднерусских колядок, кроме припева (и факта их приуроченности к кануну Нового года). Одни и те же песни исполняемые на Рождество, могли именоваться колядками, a в канун Нового года — авсенями. Тексты со сдвоенным рефреном («Ой авсень, ой коляда!») встречались как в рождественском, так и в новогоднем песенном цикле. Также можно предположить, что Овсень — реликт, оставшийся в русском языке со времен скифского переднеазиатского похода: Овсень < аккад. esennu, isinnu, i;;innu, es;nu, is;nu (сопр. сост. esen, isin, мн. ч. esenn;ti, isinn;ti) «определенно установленный срок, установленное время, (периодический) праздник, праздничное время» [Калиниченко И.Е. Овсень // http://trueview.livejournal.com/92286.html].
Считаем, что индоевропейское имя сына Громовержца имело в себе до-индо-европейский фонетический комплекс *es+*tan- (хатт. Иштану «бог солнца»), кодирующий определенную семантему (с последующим забыванием подлинного значения и народноэтимологическим объяснением):
Иасиос Танатос у греков
Езус Донн у кельтов
Ас Один у германцев
Аши Даена у иранцев
Вишну Адити у индусов
Ветус Оциум у римлян
Вециас Тевс у латышей
Авсень Таусень у вятичей
(Все)Вышний Тайный у славян
Сущность семантемы состоит в священном ужасе, и что чувство подчинения человека этой безграничной силе рождает утешение (укр. «розрада», греч. «миф», лат. «фабула») в высшем замысле (Dios noos как истолкование теонима Dionysos «Дионис»), в промысле (manteia) как присутствии Бога в мировом развитии на пути к Истине. «… Все это взятое вместе — наслаждения и горести жизни — и есть та ослепительная тайна, которая повергает нас» [Боннар А. Греческая цивилизация: От Эврипида до Александрии / Перев. с фр. 2-е изд. — М.: Искусство, 1992. — С.65].
Утешение в Боге — вполне христианское переживание: Иисус (ст.-евр. Jehosua «бог-помощь», «спасение», «Спас») выступает как даритель истинного знания (греч. pistis «вера», «знание», «убеждение», «миссия») о том, что «сердце наше там, где сокровище наше» (Матф. 6:21), что означает, что у человека есть и нечто более глубокое, чем его сердце — потому что именно сердце уже прикрепляется к тому, что дух человеческий выбирает как свой клад [Зеньковский В. Принципы православной антропологии // Русское зарубежье в год Тысячелетия крещения Руси: Сборник. — М.: Столица, 1991. — С.118]. А этим «кладом», «сокровищем», «сокровенным» есть у человека скорбь, тоска как воспоминание о радостном прошлом, о прошлой славе, о блаженном и безболезненном состоянии (поэтически: «утраченный рай», «золотой век» или «золотой род», «русальные времена» и т.д.).
Образцом мистического общения с божественным и аскетического уединения для этого общения является библейский Енох (ст.-евр. hanok «учитель»), образ покаяния для поколений. Енох, мужская ипостась Ин-анны-Астарты, выступает как первоверховный правитель, правитель человечества, правление которого отображало «универсальное и справедливое царство солнца» [Аверинцев С.С., Иванов В.В. Енох // Мифы народов мира. — Т.1. — С.435]. Взят он был на небо, как греческая Астрея, и, согласно верованиям, непременно вернется на землю.
Скорбь порождает движение к Богу, но через участие в церкви, то есть в общности, духовном «трайбе», определенной в христианской мистике как «Тело Христово», ибо только Церковь есть путь спасения через «освоение» и «приобщение» к искупительному подвигу Спасителя [Зеньковский В. Принципы православной антропологии // Русское зарубежье в год Тысячелетия крещения Руси: Сборник. — М.: Столица, 1991. — С.81-82]. Эта задача для каждой личности толкуется христианством как «свой крест» (Матф. 16:29), как свободное участие в «иге Христовом» (Матф. 11:29-30), в искупительном подвиге Его спасения и преображения мира и людей, в чем следует человечеству проявить свою внутреннюю «сродность», способность и решимость к овладению совершенством.
Именно использование христианами символа креста и помазания на «крестный подвиг» подчеркивает их следование Закону-Этосу, который отобразился, в том числе, и у славян (в летописях особенно этизируется племя полян). Во многих традициях крест тоже является особым признаком, знаком творческого начала, как вот в индуизме таким знаком выступает лингам (санскр. linga «характеристика, образ» ~ латын. lingua «язык» < lino «мазать, натирать» ~ грец. christos «помазаник, освященный» < hrio «мажу, натираю, освящаю»).
Если раньше, желая гармонизировать общество, пророки и волхвы вселяют в человека оптимистичную идею (миф) вечного круговорота тела и души (иначе бы язычник, осознавая свою духовную и физическую конечность, пришел бы к хаосу вседозволенности), тогда как ныне, «… когда основные идеи истинной ветхозавитнои религии прочно вошли в сознание народа, появилось Откровение о вечности» [Мень А. История религии в семи томах: В поисках Пути, Истины и Жизни. – М.: Слово, 1991. – Т.2. – С.296], центром учений становится идея морального жизненного и посмертного пути человека и всех существ.
Созидание с крещением и миропомазанием «нового человека» воплощено в драме, атмосфера которой — пасхальная радость, ибо прошлое в этот момент возникает чистым и светлым видением: все есть круговорот, возвращение к идеальному (Экклезиаст 1:9-10). Правда, это не «вечное возвращение / повторение», как в язычестве, а однократное.
Но зато — навсегда.