Слёзы в сахаре

               


   Летний душный вечер. Жаркое солнце клонится к горизонту. Пахнет разогретым асфальтом. Ни ветерка, ни малейшего дуновения. 1980 год. Конец июня. Я спешу, то и дело поглядываю на часы. Стрелка неумолимо движется, заставляя меня ускорять и без того быстрый шаг. Сегодня для меня радостное и, в то же время, грустное событие: выпускной бал первых в моей учительской  жизни учеников. До торжественного собрания без малого два часа, но я очень спешу, мне необходимо подготовить себя к этому трудному вечеру. В общем-то, все уже позади: шесть долгих лет, в течение которых я вела своих учеников к порогу взрослой жизни, который они вот-вот переступят, горячая пора выпускных экзаменов. Уже лежат в сейфе у директора стопкой новенькие аттестаты- одним словом, все ступени пройдены, осталось, образно выражаясь, отворить дверь в большую прекрасную жизнь.
      Вот я переступила порог школы, прошла по пустому коридору в актовый зал. Там тихо и пока никого нет. Я опустилась в кресло на первом ряду и осталась наедине со своими мыслями. О чем я думаю ? Трудно сказать. О многом. Вспоминаю, что 1974 год был для меня первым учебным годом, который я начинала  не в роли студентки педвуза, а в роли учительницы литературы и русского языка…
       Директор школы, Лариса Ефимовна, высокая, полная женщина, встретила меня не очень радушно. Она долго рассматривала мои документы, потом внимательно оглядела  меня с головы до ног, покачала головой, отчего у меня душа ушла в пятки.
- М…да…Марина Максимовна, все, конечно, очень хорошо, просто отлично: и диплом, и характеристика, очень, ну очень все замечательно, но только, слишком уж вы молоды, да и вид у вас…- она опять покачала головой,- ну, как бы это помягче сказать, не учительский, что ли, да я вас сразу и не отличу от своих десятиклассниц!
        Я стояла перед ней, вся пунцовая от смущения, и пыталась спорить, тщетно стараясь скрыть волнение.
- Лариса Ефимовна, я справлюсь, я только на первый взгляд такая. На самом деле я очень даже строгий и знающий педагог…- голос предательски задрожал.
     Лариса Ефимовна опустила голову, но я-то видела, что она тщательно старается скрыть усмешку.
- Ну, хорошо, могу предложить вам 4»Б». Будете вести свой предмет, но будете и осуществлять классное руководство. Класс трудный,- продолжала Лариса Ефимовна после паузы,- но вы молоды, полны энтузиазма, дерзайте…
      Я  хотела было возразить, но пристальный взгляд Ларисы Ефимовны остановил меня. « Так,- пронеслось у меня в голове,- первое же испытание, а я уже спешу расписаться в собственном бессилии! Нет, нет и нет! Я справлюсь! Хороша  же я буду, если скажу: нет-нет, не надо, не смогу, не сумею… Детский сад, ей-богу!»
Вслух  я сказала:
- Я просто боюсь, что для классного руководства у меня нет должной подготовки, да и опыта никакого нет…
- Ну, полноте, Марина Максимовна, вы же только что пытались убедить меня в обратном. Я думаю, вы отлично найдете общий  язык с ребятами, а насчет опыта, так я не оставлю вас своим вниманием и всегда буду рада вам помочь, если возникнут какие-то вопросы и проблемы. Трудностей не бойтесь, поможем!
       Вот таким образом и  стала я классным руководителем первого и единственного моего класса. О, Господи, как же дрожала я, когда шла на первую в  моей преподавательской деятельности  линейку! Вот стоят они дружной стайкой, загорелые, смешливые, мои первые ученики. Я подхожу к ним, наконец-то, в последний момент, взяв себя в руки.

- Здравствуйте, ребята!
- Привет,- голубоглазый мальчишка улыбается мне, это Саша Третьяков, как позже узнала я.- Вы наша новая вожатая?
 От смущения я, кажется, краснею.
- Я- Марина Максимовна, ваш новый классный руководитель и учитель русского языка и литературы.
- Ни фига себе! Новая училка! Ну, то есть, эта, как ее, учительница!
       Все сразу затихли и уставились на меня. Я окончательно стушевалась, но на мое счастье, мне на выручку приходит Лариса Ефимовна. Она уже начинает линейку и громко, в микрофон, окликает меня.
- Марина Максимовна, прошу вас, подойдите, пожалуйста, я вас представлю…
    Моя  нервная дрожь потихоньку проходит, по мере того, как продолжается линейка, и, когда  Лариса Ефимовна предоставляет мне слово, я уже достаточно спокойна и мое короткое выступление проходит на должном уровне. Искоса смотрю на свой 4»Б»: замешательства в их стройных рядах не наблюдается, а вот веселость явно возросла, даже девочки присоединились.
- Ну, что ж,- мысленно вздыхаю я,- авторитет, наверное, долго придется зарабатывать…
…. И вот я стою перед классом. Пытаюсь придать себе строгости и солидности. Всматриваюсь в лица. Девчонки, мальчишки. Они разные. Серьезные, смешливые, некоторые будто отсутствующие, ну, это когда сидит себе этот человечище за партой, эффект присутствия на лицо, а вот  мысли…Да, мысли за пределами не только школы, а иной раз вообще, в другом измерении… Это потом уже я со всеми познакомилась, а первые мои шаги были довольно трудны и для меня, и для них, наверное. Короче говоря, всю первую четверть мы друг друга воспитывали, я – их, они, в свою очередь- меня. Но я сейчас не об этом. Итак ,стою я вот так перед классом. Молча друг друга изучаем. В классе довольно тихо, ребята внимательно меня оглядывают.
- А сколько вам лет?- это доносится с последней парты третьего ряда.
Ответить я не успеваю. Прорвало.
- А вы замужем?
- А вы правда у нас литературу будете вести?
- А где вы учились?
- А откуда вы приехали?
- А у вас есть дети?- и так далее, и тому подобное.
- Ребята, ребята, ну не все сразу, давайте лучше  я вам задам несколько вопросов…
- Да, ну, это не интересно, лучше вы нам о себе расскажите…- не унимается «камчатка».
На что я строгим голосом, на который только была способна, сказала:
- Давайте от стихийного собрания перейдем к уроку. Начнем с личного знакомства,- и я взяла в руки классный журнал…
… Мои губы трогает грустная улыбка. Да, все это прожито, наступил последний день. «Что же мне сказать моим ученикам сегодня?»- снова и снова думаю я: не хочу избитых фраз.  Между тем в зале появляются люди. Учителя взволнованно что-то обсуждают. Надежда Алексеевна, завуч, заботливо поправляет корзины цветов на импровизированной сцене. Зал пестреет плакатами, шарами и благоухает цветами.
- Марина Максимовна, ну что же вы?- окликает меня Лариса Ефимовна.- Вы готовы?
Я киваю  и чувствую, что сердце начинает учащенно биться. Зал наполняется шумным разноголосьем. Появляются виновники торжества- выпускники. Я наблюдаю за ними, входящими в зал, из-за кулис.


Все нарядные и шумные. Зал буквально тонет в море цветов и красок. Как красивы девушки, как галантны юноши, как взволнованы родители! Гомон долго не умолкает.  Я глазами отыскиваю свой 10»Б».
- Ну что, товарищи, пора начинать…-слышу я голос Ларисы Ефимовны.
- Да, да, пора…
     Медленно открывается занавес. На сцене все мы, учителя, мы улыбаемся своим ученикам. Зал взрывается аплодисментами, выпускники все встают. Надежда Алексеевна подходит к микрофону…
 Меня волнение охватывает все сильнее, и я почти не слышу о чем говорит она, потом директор. Все труднее и труднее взять себя в руки. Вот в зале дружно захлопали, ученики стайками  подбегают к учителям и дарят цветы. Блеснули первые слезы. Было много выступавших. Родители, учителя, ученики. Говорили много и хорошо. Потом дружно пели: « Когда уйдем со школьного двора…», девчонки, хоть и боялись размазать тушь на ресницах, все же дружно расплакались. Сначала одна, потом вторая, потом третья… Слезы катились из глаз и оставляли на щеках темные полосы от потекшей туши, но на это мало кто обращал внимание. Даже у ребят неприятно защипало в носу, они старательно откашливались, и то и дело, то один, то другой, говорил друзьям, вытирая покрасневшие вдруг глаза: « Что за черт! Соринка попала!» И друзья понимающе кивали.
       Мне предоставили слово, я пытаюсь удержать слезы, но это у меня очень плохо получается. Я  старалась сказать свою тщательно подготовленную речь, но эта попытка была напрасной. Комок так подкатил к горлу, что  сказать что-то и не разрыдаться, стало попросту невозможно. Я, с трудом превозмогая себя, все же выдавила:
- Ребята, дорогие мои ребята! Тут так много всего сказали, что мне нечего добавить… А повторяться не хочется… Я тоже желаю вам всего самого хорошего, счастья, любви, благополучия…- я вытерла все же побежавшие слезы.- Мне грустно сегодня вдвойне и, наверное, потому я плачу. Я не стесняюсь этих слез, вы меня извините за слабость…Я расстаюсь с моим первым классом. Вы навсегда останетесь первыми. Мне трудно говорить, я вот тут написала вам свои пожелания…
Я спустилась в зал, ребята бросились ко мне, и я раздала каждому по конверту, куда положила подписанную открытку. Девчонки плакали, ребята старались крепиться. Я с трудом удерживала букеты цветов, которыми они меня засыпали.
      Потом выступали сами ребята, показывали шуточные номера, читали стихи, пели замечательные песни. Только я ничего этого не видела, потому что сидела и плакала, запершись в нашем кабинете литературы.  Торжественное собрание давно кончилось. Я мало-помалу успокоилась, привела себя в порядок и вышла к своим ребятам, которые, оказывается, разыскивали меня по всей школе. ( В те времена, о которых идет речь, выпускные проводили исключительно в стенах школы).
     Веселье было шумным и неудержимым, будто брало реванш за только что пролитые слезы. Я сидела за столом в окружении своих ребят, смотрела на танцующие пары и предавалась воспоминаниям.
      Вот Леночка сегодня пользуется большим успехом, красивая, стройная. А где же Ольга? Ага, вот и она. Тоже очень хороша! Красавицы! И когда же они успели вырасти!     Две неразлучные подружки. Ох, и легкомысленные были девчонки! А учиться-то как не хотели! Одни мальчики и танцы были у них на уме. То в кино сбегут, то об уроках забудут, какая там алгебра или химия, если в ДО ( Дом Офицеров) танцы! Еле вытягивали их, почти « за уши», на троечки, и с родителями беседовала, и самих девчат сколько раз оставляла для разговора по душам после уроков. В памяти всплывает один наш такой разговор. Смотрят, слушают, усмехаются.  Лена  сказала:
- Марина Максимовна, учеба- это хорошо,- улыбнулась с ехидцей,- ну и что? Ну, вот вы выучились, а замуж вас никто не берет… А  мы выйдем за офицеров замуж, ну и к чему вся эта химия дурацкая, ну будет « трояк», и кому от этого плохо?
- По-вашему, главное - выйти замуж? И для этого не нужны школьные занятия?
- Не нужны…- смотрят открыто, с чувством собственной правоты.- Что может для девушки быть важнее замужества и семьи? Тем более, в нашем городе, где на одного мужчину десять баб!
- Женщин…- говорю я.
- Чего?
- Не чего, а кого! Не баб, а  женщин…
- Да какая разница!
 Я смотрю на них, и мне не хочется ничего говорить. Нет, не то, чтобы нет слов, я просто не хочу с ними говорить! Я, наверное, плохой педагог, если у меня не хватает терпения и такта, а просто хочется взять эту девчонку за шкирку и сильно- сильно встряхнуть!
- Марина Максимовна,- вступает в разговор и Оля,- успокойтесь вы, нас устраивают наши тройки, больше нам и не надо! Вы-то чего паритесь? Знаете, мужчинам вовсе не нужны наши аттестаты…- смеется.
- Девочки, да не о том вы, не о том!- устало говорю я.
    Действительно, меня разбирает зло на саму себя, ну всё всех устраивает, и девчонок, и родителей, ну а мне, мне-то какое дело! Ходят они на эти танцульки вместо того, чтобы уроки делать, ну и пусть ходят! Мне-то что?! Приводов в милицию не было? Не было. На второй год не оставили? Не оставили. Ну и хорошо!!
А я все что-то толкую им о том, что надо учиться, и замужество здесь совершенно ни при чем, разве в этом дело-то?! А они смеются и смотрят на меня, как на «недалекую» дурочку. Да и как не смотреть, если почти таким же взглядом смотрела на  меня сидящая на этом же самом месте днем ранее, моложавая, красивая, холеная женщина с высокой, пышной  прической. Это мама Ольги. Она слушала меня якобы со вниманием, но в глазах я видела точно такое же выражение, в котором ясно читалось: « Господи, ну кто бы что говорил, и было бы кого слушать!»
- Марина Максимовна,- говорит она, едва я заканчиваю свой монолог,- чего вы хотите от  моей дочери? Она у меня единственная и я ни в чем и никогда ей не откажу. У нее будет все! Слышите?
- Я то слышу, а вот вы меня, видимо, не слушали…
- Отчего же, я выслушала вас внимательно и не понимаю, что плохого в том, что мы, как состоятельные люди, одеваем нашу девочку хорошо, ну да, у нее много золотых украшений, она любит хорошо и модно одеваться. Любит музыку, у нее лучшие, новейшие записи! Да что же в том плохого?
- Она часто пропускает занятия и учится она очень слабо! Сплошные тройки! Когда она последний раз брала в руки учебник? Вы подумайте об  ее будущем, куда же она пойдет с такими знаниями!?
- Да это уж, простите, не ваша забота!- она сердито встает.- Можете не беспокоится, уж конечно, не в школу работать… Но я , разумеется, поговорю с дочерью!- спохватывается она.
Когда она уходит, я долго еще сижу в кабинете, обхватив голову руками…

… - Марина Максимовна, можно вас пригласить?
Поднимаю глаза. Алеша Акулин. Высокий, плотный, косая сажень в плечах… Совсем взрослый! Танцуем, он робко обнимает меня за талию, я ему не достаю до плеча. Он обстоятельно и серьезно излагает мне планы на будущее. Спокоен и рассудителен, действительно, он совсем взрослый, так сильно изменился за такое короткое время!...
… В восьмом классе он был, что называется, « трудным». Учился так-сяк, пропускал уроки, колючий, как ёж, « злой гений», рок моего класса! Я со страхом ждала перемены, потому что приходилось выслушивать от коллег нарекания и жалобы. И одна и та же  фамилия! Акулин… Разбил окно, нарисовал на парте, нагрубил, курит за школой, сорвал урок, нахулиганил, ушел с урока, устроил драку в туалете, не готов к уроку и прочее, прочее, прочее… Что только мы с ним не делали! И родителей вызывали, и выговор выносили, даже однажды возник разговор об исключении его из школы ( редчайшее явление в то время, и к тому же, настоящее ЧП, повод для разбирательства на уровне Гороно)! Мама его  каждый день мне звонила: пришел ли на урок, что получил, что натворил, где находится? Когда же это случилось? Кажется, весной. Да, весной… Девятиклассники… Мы готовились к военизированной  общегородской игре « Орленок». Мой класс не знал ( или делал вид, что не знает) даже слов песни, с которой мы должны были выступать. Репетиции ничего не давали, я уже была на грани срыва. Пока уговорю девочек, ребята разбегутся, пока убеждаю мальчишек, девчонок уже и след простыл. Вот стоят они передо мной, понурые, смотрят, как черти на попа, с тихой ненавистью, сопят, недовольные. Дай только волю, в момент разбегутся! Построить их мне не удается. Нервы на пределе. Кто-то что-то сказал- смеются. Им весело! Я не выдержала и сказала им, что не собираюсь их больше задерживать, что они могут совсем не являться завтра на соревнования, потому что мне будет стыдно за них. И мы разошлись: я - в учительскую, а они- на урок химии. Прозвенел звонок, учитель входит в класс, а класс пуст! Ни души! Туда – сюда, никого… Конечно, подняли шум. Директор вызвала  меня.
- Ваш класс сорвал урок химии и никто не знает, где они! То ли разбежались по домам, то ли где-то отсиживаются! Это все Акулин заправляет!
Позвонили матери Алексея. Она сказала, что дома его нет, и что она немедленно придет. Я выбежала на улицу. Где класс? Куда идти? Где искать? Что делать?
       Вдруг слышу, с отдаленной спортплощадки доносится песня: « Мы красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…»
- Это  мои!- только и смогла я вымолвить. Как бежала к спортплощадке не помню, только стучало в голове: « Ах, кавалеристы красные, ну я вам сейчас задам, сейчас, голубчики, я вам устрою!!»
       Увидев меня, они перестали маршировать. Песня оборвалась. Я молча смотрела на них, не в силах говорить от душившего меня негодования.
      Зашумели. Я обернулась. Бежит Алешкина мать, за ней еле поспевает директор. Подбежала, с трудом перевела сбившееся дыхание, потом подошла к сыну и влепила ему, со всего размаха, звонкую пощечину.
- Дрянь… Ты просто дрянь!- она заплакала и пошла прочь. Повисла тишина. Алеша побледнел, как мел. Он некоторое время стоял, не шевелясь, потом бросился бежать. Но не за ней, а в другую сторону. Я  было сделала движение за ним, но голос директора заставил  меня остановиться.
- Теперь вы понимаете, Марина Максимовна, какую ошибку вы допустили с вашей игрой в демократию с учениками?! Вы совершенно распустили их, разложили всю классную дисциплину! Да вы посмотрите на них! Они не признают никого и ничего! Не уважают ни учителей, ни даже собственных родителей!
- Я виновата…- повторяла я потрясенная,- Это я виновата…
Ребята молчали, потупив голову. Потом кто-то робко сказал:
- Мы не хотели…
Затем уже все заговорили в один голос:
- Вы ни в чем не виноваты, Марина Максимовна, и Акулин не виноват!
- Идите… Идите все на урок…- устало сказала я,- после уроков поговорим…
- И разберемся, кто зачинщик этого безобразия!- добавила Лариса Ефимовна.
- Да  мы просто хотели отлично все прорепетировать. Завтра смотр… Не хотели Марину Максимовну подводить…
- И для этого сорвали урок химии?- сурово вопрошала Лариса Ефимовна.
Опять замолчали.
… Потом Акулин сидел передо мной и плакал, размазывая грязными руками слезы по щекам. Он, большой и сильный ( Алексей был уже тогда высоким и широкоплечим), плакал, как ребенок, навзрыд, и все повторял:
- За что же она  меня ударила? При всех ударила, я же не виноват! Ничего, я еще докажу, я ей докажу. Я всем докажу…
… Алексей проводил  меня на место, поблагодарил за танец. Угостил конфетой «Белочка», припрятал, наверное, для какой-нибудь девочки, а отдал  мне…
…. Гляжу на своих мальчишек. Какие все  красивые, в костюмах, при галстуках! Ну, просто красавцы! Как же они молоды и прекрасны!
 Вот Юра и Саша. Два друга. На первый взгляд,  тихие и скромные ребята. А сколько мне пришлось обивать пороги нашего милицейского участка, оба состояли на учете в инспекции по делам несовершеннолетних. И пьяными их задерживали, и за драку! Но к моменту окончания школы с учета их сняли, и я до сих пор горжусь, что доля моего труда, частица моей души в том, что ребята стали нормальными людьми, есть.    
      
    … Вот группа девчат. Смеются. Веселые, красивые… Ну, просто не узнать их в этих чудесных платьях! Невесты! Королевы нашего бала! Заметили мой взгляд. Обступили, говорят, перебивая друг друга. Милые мои девчонки, как же мы расстанемся с вами? Вот две подружки: Алла   и Ира. Две абсолютные противоположности, и внешне, и внутренне. Как вообще они могли уживаться друг с дружкой? Вот уж действительно, противоположности притягиваются! Мне тоже с ними хлопот  хватило, особенно с Аллой. Иринка, она более-менее покладистая, все таки комсорг класса, первая моя помощница. Алла же- человек очень противоречивый, упрямый. Вот сейчас она обнимает  меня, и ее радости нет предела, а ведь всего неделю назад, перед экзаменом по физике, она швырнула мне на стол свою тетрадь, кричала, что я кто угодно, но не учитель, гнать меня из школы надо, и вечно я сую свой нос в чужие дела! Ну вот какое мое дело (собачье, между прочим ), три она будет иметь по физике или четыре!
  Потом дулась на меня еще пару дней, не разговаривала, а теперь вот всё забыла, весела и беззаботна!      
        Как все-таки быстро пролетели эти годы! Вы выросли, а я даже не заметила этого! 
….  Сменили музыку. Вот все дружно запрыгали в тесном кругу… Мой дорогой класс! Всегда ты считался отстающим, ведь «хорошистов» в классе всего раз- два, и обчелся, а до отличников и вовсе не доросли мы… Но какой же ты у меня хороший! Ты все эти годы был для меня лучшим! А на всяких соревнованиях был первым всегда! А спортивные состязания! А металлолом и макулатура…  Дружный, самый лучший мой класс!  .      
   
      …- Следующий танец мой…
      Голос заставляет меня вздрогнуть. Конечно, это Славик, мой Славик…Мне всегда становится неловко, когда я его вижу, хотя уже прошло достаточно времени, чтобы забыть. Но разве  можно забыть?
      … Я вывожу мелом на доске название сочинения: «Образ Печорина в романе Лермонтова «Герой нашего времени».
      Ропот недовольства пошел по рядам. Оборачиваюсь:
- В чем дело?  Если кто-то чем-то недоволен, может покинуть класс и не мешать другим…
- О чем тут писать-то?- недовольно бурчит с «камчатки» Хромченко.
- Образ главного героя произведения, что ж тут непонятного?
      Класс никак не угомонится, какое-то шевеление, перешептывания, неясный гул… Меня  это начинает раздражать, я мысленно решаю все же досчитать до десяти, чтобы успокоиться. Мало-помалу наконец-то втягиваются в работу, становится тихо. Все склоняются над тетрадя-
ми, начинают писать. Хорошо… Процесс, как говорится, пошел…
 - А много писать?- один Хромченко все никак не угомонится.
- Пиши уже. Сколько напишешь, столько и будет. Говори поменьше, побольше думай…
      В конце урока ребята сдают тетради. Все хорошо, урок заканчивает-
ся. Славик Тимченко тоже сдает свою работу…
      … Тетради проверяю уже вечером дома. Его работа предпоследняя. Я немного устала и хотела было отложить проверку до следующего дня, но потом передумала, осталось всего две работы, это займет не более 30 минут, потом- ура!! Душ, стакан сока и долгожданное блаженство сна! С энтузиазмом, который сама же и вызвала мыслями о скором своем блаженстве, открываю тетрадь Тимченко. Начинаю читать и сразу не совсем вникаю в смысл прочитанного, по привычке обращая внимание сначала на грамотность. Ошибок пока не вижу, вот, правда, пропустил запятую…» люблю вас и не понимаю…»- так, стоп, что такое?! Еще не осознанно возвращаюсь к началу текста.
«… Марина Максимовна! Как хорошо, что сегодня сочинение про этого замечательного Печорина, и я могу не только вновь видеть вас, но и могу свободно написать вам, дорогая, прекрасная, волшебная Марина Максимовна. Я люблю вас, и не понимаю, если честно, что мне с этим теперь делать? Признаюсь, я и сам не знаю, как все получилось! Только вдруг однажды я понял, что вы самый дорогой на свете человек для меня, что не будь вас, я, наверное, умер бы! Я смотрю на вас и не замечаю вокруг ничего. Вы одна заполнили весь мой мир! Все вокруг перестало существовать: и друзья, и школа- все, чем я жил раньше. Я думаю о вас ежеминутно, эти мысли не покидают меня, и я просто схожу от всего этого с ума! Я люблю вас и делайте со мною что хотите, но это сильнее меня! Я понимаю, что выгляжу глупо в ваших глазах, но прошу вас, поверьте, это не шутка. Вот написал вам и будто груз с плеч свалился. Вы знаете, Марина Максимовна, вы прекрасны!!!!! Я вас люблю!!!
      У меня прямо над письменным столом висело зеркало, потому что письменный стол, за неимением места, выполнял еще и функцию туалетного столика. Так вот, когда я в полной ошарашенности, подняла голову от тетради Тимченко, то увидела свою растерянную физиономию в зеркале.
- М-м-м…да…- только и смогла произнести я сама себе. Через какое-то время это состояние мгновенного отупения прошло, и я спросила у своего совершенно обалдевшего отражения:
-Ну-с, и что все это значит, и что со всей этой фигней (ой, простите меня, Иван Дмитриевич, наш филолог), делать?
      Мысли в моей голове действительно настолько спутались, что, честно говоря, я попросту растерялась. Сижу в совершеннейшей прострации, то открою тетрадь, то закрою, то возьму ручку, то отложу. И внутренний голос, который столько раз выручал меня в сложных ситуациях, молчит, как назло. Наконец, как говорится, он обрел дар речи:
- Ну, что, красавица, приплыли?- еще издевается, тут и так самой до себя!- Ну, что делать будешь? На дурацкую шутку все это не похоже. Не тот человек Слава, чтоб так шутить… Однако, в самом деле, надо что-то делать… Соберись, раскисла, как кисейная барышня! Фу, ты, какие нежности! Прямо слезы в сахаре! Мелодрама в девятом «Б»! Так, быстро взяла себя в руки! Ты учитель или ты кто?! У-ЧИ-ТЕЛЬ!! А раз так… То вот, жирная «двойка», вот и три восклицательных знака, нет, четыре! Итак, что же написать? Ага! « Тема сочинения «Образ Печорина», а не свободная. Тема не раскрыта, сочинение не по существу вопроса. Переписать!» Еще пара восклицательных знаков. Вот так! Ишь, герой-любовник нашелся!
И вот тут раздался этот телефонный звонок. Беру трубку.
- Марину Максимовну можно к телефону?
- Я слушаю…
- Вы меня не узнали?
- Нет, простите..
- Это Вячеслав…
М-да, сюрпризы для меня еще на сегодня не закончены.
- Ну, что еще случилось, Тимченко?
- Да вы не волнуйтесь, Марина Максимовна, ничего не случилось, я это… вот…
- Ну, говори, что тебе нужно…- я  уже примерно поняла, что меня ждет, и, в общем-то, не ошиблась.
- Я вот решился сегодня позвонить вам и все сказать…
Он замолчал.
- Ну, говори, что же ты молчишь? Может, уж лучше завтра поговорим?
-  Нет…только сегодня и только сейчас, второй раз начинать этот разговор у меня не хватит смелости…
      Он еще немного помолчал, потом я услышала:
- Марина Максимовна, вы прочитали мое сочинение?
- Да. Надо сказать, весьма странное сочинение, Вячеслав. Объясни, что все это значит?
- То и значит, что там написано. Я вас люблю… Люблю давно, еще с восьмого класса… Люблю сильно и по-настоящему…- он сбивался, заикался, просил прощения и все говорил, говорил, говорил о своей большой любви.
      А я все слушала молча. Как поступить? Что сказать? Положить трубку? Сказать, что все это чушь собачья? Разыгралась кровь молодая? Детское воображение незнамо куда занесло? Во взрослые игры захотелось поиграть? Нет, нет, нельзя! Думай, думай, Мариша!
- Почему вы молчите?
- Знаешь, Вячеслав, давай все же поговорим об этом завтра. Ладно? Все это меня немного выбило из колеи, да и не телефонный это разговор…
- Вы просто уходите от ответа. Скажите прямо, мне не на что надеяться? Ну дайте же мне шанс доказать вам! Только не молчите, скажите же!
      Он еще много говорил, а я все молчала. Как могло случиться? Нет, это бред какой-то! Он сошел с ума! Он болен! Он просто сумасшедший!! Я, слушая его сбивчивую, но страстную речь, с ужасом понимала, что дело принимает совсем не шуточный оборот.
- Только не вешайте трубку,- просил Славик,- не вешайте, пожалуйста, трубку…
- Знаешь, Вячеслав, давай все-таки поговорим обо всем завтра…
- Где? И когда? – грустно, упавшим голосом спросил он – невольно его грусть передалась мне.
- Ну, мы завтра после уроков договоримся…
- Хорошо, но завтра я получу от вас ответ…
« Господи,- пронеслось у меня в голове,- мальчик, ну какого ответа ты от меня ждешь? Что я должна тебе сказать, тебе шестнадцать, мне- двадцать восемь, ты- мой ученик, я- твоя учительница, Славик, ну что я могу тебе сказать, кроме одного: выбрось из головы эти глупости!»
- А теперь извините меня,- продолжал он,- что отнял у вас столько времени. До завтра, Марина Максимовна,- последние его слова я не расслышала, но ничего переспрашивать не стала, а поспешила тоже попрощаться.
Положив трубку я опустилась на стул. Не помню, сколько я просидела так, мысленно задавая себе множество вопросов, но не могла получить на них ни одного ответа…
…Славик Тимченко. Сидит у меня за третьей партой в среднем ряду. Хороший, скромный, правда, немного молчаливый мальчик. Ну совершенно ничем не отличается от других! Спортсмен, комсомолец. Хороший товарищ. Господи, да что же это я о человеке, как по анкете! А что же мне известно о нем не как о моем ученике, активисте и спортсмене, что он представляет собой как личность? Достаточно замкнут, вежлив, в коллективе с ним считаются, но лидером он никогда не был и не стремился к этому. Кто его друзья? Среди одноклассников близких друзей у него нет- так, приятели- значит, кто-то со стороны,
кто? Какие у него интересы? Какие увлечения? Кажется, увлекается живописью, даже ходил, или ходит в Художественную школу, но точно не знаю… Как же плохо, однако, я знаю своих учеников!
Что же ему сказать-то завтра? Каким будет этот наш  с ним разговор?
Сон как рукой сняло, а что если это серьезно?! Только этого мне и не хватает! Тут тактично надо, мягко: чувства же…
      Ночь была ужасной. Я почти не спала, неустанно думая, как выбраться из этой непростой ситуации, а то, что все довольно  серьезно, я почему-то почувствовала всем нутром… Как могло такое случиться? Господи, что же за наказание мне с этим классом! То одно, то другое! И вот тут нате вам! Только любовных историй мне не хватало. Да еще со мной в главной роли! Мальчишка! В любовь ему поиграть захотелось! Ну, уж я с тобой завтра поговорю!..
      …Урок литературы. С трепетом переступаю порог класса. Затих мой 9»Б». Начинаю урок. Вижу отчаянные, печальные голубые глаза Славы Тимченко. Дух перехватило, ноги в момент стали ватными, а ладони вспотели. Не думала, что мне будет так трудно взять себя в руки. Наконец, мне это удается. Напустив на лицо суровости, прохожу к столу, сажусь, беру классный журнал. Вызываю к доске ученика. Сначала я его слушаю очень внимательно, но взглядом невольно слежу за Тимченко. Он сидит грустный, что-то чертит на парте. Мне бы сделать ему замечание, да боюсь: вдруг подумает, что хочу обратить на себя внимание… Пепельные, немного вьющиеся волосы, голубые глаза… Почему я раньше не заметила, что с мальчишкой что-то происходит? Вдруг мы встречаемся взглядом, и я не нашла ничего лучшего, как улыбнуться ему. Какая же я глупая, что я наделала, он ведь подумает, что я ему симпатизирую, и, как это, а- отвечаю ему взаимностью! О, Боже, ну вот, теперь с его лица не сходит блаженная улыбка! Мне почему-то приятно видеть его голубые глаза и улыбку. Я ловлю себя на мысли, что слишком уж увлеклась. « Тебе доверено учить, так будь же добра, учи! А не улыбайся мальчишке, что глаз с тебя не сводит! Приятно, конечно, с одной стороны… Господи, Мариша, о чем ты? Что тебе приятно? Совсем уже…»- но голубые глаза не дают мне покоя! Я их чувствую постоянно, даже когда поворачиваюсь к нему спиной…
… После звонка класс опустел, остались только он и я. Кто начнет первым? Он начал:
- Вы не верите мне, ведь правда?
- Ты о чем?- спросила я, хотя сама все прекрасно поняла.
- В мою любовь не верите, ведь так? Думаете, глупости все это, так, заскок по молодости, а ведь я на самом деле люблю вас…- он встал из-за парты, его проницательный взгляд заставил меня опустить голову. Я молчала. « Господи, да не смотри ты так на меня! Ну, что, что я должна тебе сказать? Для меня-то все само собой разумеется, а для тебя? Что ты ждешь от меня, милый ты мой мальчик?» Вслух я сказала:
- У меня закончились уроки, проводи меня немного, вот и поговорим…
… Он шел рядом, нес мой портфель с учебниками и тетрадками, которые я взяла домой на проверку. Я много говорила; как мне казалось, очень правильные слова говорила. И доводы мои были железные, и вся речь моя была донельзя складной и даже без тени нравоучений. В-общем, на пятерку с плюсом, Марина Максимовна, как на зачете по психологии. Вот только я боялась взглянуть ему в глаза, и у меня холодело все внутри, когда он поднимал свою опущенную голову и поворачивался ко мне, чтобы что-нибудь сказать. Я страшилась его слов, даже не знаю почему. А ведь он говорил такие слова, какие любая женщина ждет, мечтает услышать. Но в устах этого мальчика все это звучало не радостной мелодией, а до боли резало  мне слух. Я только теперь понимаю, что до ужаса была напугана этим потоком красноречия, но мне нравилось его слушать, нравились его голубые глаза, его вьющиеся волосы, его голос, так нараспев произносивший мое имя…
Он определенно нравился мне больше, чем это можно было назвать симпатией к своему ученику. А самое страшное было то, что и он это понял. И сказал прямо:
-Вы же не равнодушны ко мне, просто это тщательно скрываете и боитесь признаться даже самой себе…
Я, кажется, покраснела. А вся правда-то была в том, что просто я об этом никогда не думала! И вот теперь стали появляться какие-то неясные мысли. Он своими словами будто нашел эти мои дурацкие мысли, которых и не было в моей голове, хотя, может быть, и были, но я об их существовании как-то не задумывалась, я их попросту не замечала.
      Мы говорили очень долго. Мне было чрезвычайно трудно говорить с ним. Я боялась буквально всего: боялась любым словом больно ранить его, боялась допустить двусмысленность в моих словах, боялась, что он не поймет, что не хватит мне сил убедить его: ничего и быть не может, даже в принципе!
      Собственно говоря, этим разговором все и кончилось. Кажется, он все понял, но голубые глаза – ах, эти голубые глаза – так и остались печальными….
… Прошло почти два года, мы танцуем с ним на этом прощальном вечере. Он молчит, а я мысленно прошу все высшие силы, какие только есть, чтобы он не возвратился к этому давнему разговору. Он не возвратился, только немного дольше, чем того требовал танец, задержались его руки на моей талии. И вздохнул. И все. Мы вернулись к столу. Шумно приветствуют меня ребята. Хотя мне до слез жалко расставаться с моими ребятами, все же можно сказать, что я счастлива в эти минуты. Со мной мой класс, его я люблю так сильно, что нет, наверное, таких слов, чтобы это выразить. Мой первый класс! Мои девчонки и мальчишки. Я еще держусь молодцом, не плачу, и комок в горле стараюсь не замечать, но боюсь, что моей выдержки хватит ненадолго.
      Стрелка часов неумолимо отсчитывает часы и минуты. Эта ночь почти на исходе. Скоро рассвет. Мы по обычаю встретим его на  набережной Волги, в парке выпускников. Да, эта ночь прощания с уходящим детством до обидного коротка. Как много хотелось сказать моим ребятам, как много хотелось вспомнить и пожелать, но ночь на исходе, и небо на востоке едва заметно начинает светлеть.
      В распахнутые окна врывается утренний ветерок, ветер новой жизни. Он ерошит волосы ребят, шуршит легкими, летящими, длинными платьями девчат. Все умолкают, невольно задумываясь. Я смотрю на их лица, такие родные и близкие, веселые и счастливые, и щемящее нежное чувство переполняет сердце. В притихшие школьные коридоры врывается звонок, последний для моих выпускников. Девочки утирают набежавшие вдруг слезы, мальчишки держатся, но головы опустили, каждый вслушивается в голос детства, юности. Может, вспомнили, какими пришли сюда… Мое терпение тоже не беспредельно, я чувствую на щеке горячую слезу…
…Потом мы чинно собираемся и идем на набережную встретить рассвет новой жизни, взрослой. Идем, дружно взявшись за руки. Поем хорошие добрые, правда, немного грустные песни о школе, о первой любви…
      Небо посерело, а у самого горизонта появилась розовая полоса. Мы стояли у самой кромки воды и слышали плеск волн. Величественная Волга неспешно продолжала свой путь к низовьям, и я со смешанным чувством радости и грусти смотрела на ее синюю гладь, дышащую свежестью. Вот край воды у горизонта как-то неуловимо изменил свой цвет и в следующее мгновенье окрасился ярким пурпуром зари. Солнце всходило над волжским простором, над родным городом. Озарилась первыми лучами даль, пробудился новый день…
      Солнце поднималось все выше и выше, метнулись быстрые ночные тени и расцвела набережная разноцветными шарами. Легкие, яркие шарики рвались из рук в голубую высь, мы выпускали их и радовались их долгому красивому полету.
-Неужели мы никогда больше не увидимся все вместе, вот так, всем классом?- спросил кто-то.
- Да на следующий год, второго февраля, вечер встречи выпускников! Чего бы и не встретиться?- это Алексей Акулин.
- Не получится: кто – в армии, кто где, ведь и поступать люди едут…- возразил кто-то.
- Ребята,- предложила я, - давайте через пять лет встретимся! Мальчики все отслужат, кто в этом году поступит учиться – закончит учебу… Я думаю, все у нас умнички, все пойдут учиться… Встреча даже интересней будет, мы сможем узнать, кто и чего смог достичь…
- Правильно! Марина Максимовна, а связь со всеми через вас будем держать, хорошо?
- Конечно! Пишите, когда трудно и когда легко, пишите о радостях и бедах, пишите мне и друг другу, пусть этот день останется в вашей памяти на всю жизнь!
… Да, моих ребят ждут великие дела, они молоды и честолюбивы, полны энтузиазма и юношеского задора… Как сложатся их судьбы, я тогда, конечно, и представить себе не могла, и как я буду жить без них, тоже не представляла. Ну, просто не укладывалось в уме!
…Как часто это бывает, дорогие друзья, ученики уходят и очень быстро забывают своих учителей. Конечно, первое время я получала много писем, почти каждую неделю, веселых и грустных, прямых и ироничных, от моих ребят. Строчки писем уводили меня вслед за авторами на север и на юг, в столицу, в аудитории ВУЗов и в цеха заводов и фабрик, и повсюду, где жили и работали мои ученики, была и я.
      Но потом письма стали приходить все реже и реже, наконец, наступил день, когда из почтового ящика я стала вынимать письма, написанные одной и той же рукой. Тимченко.
      Славик учился недалеко, в Дубовке, что под Волгоградом, поступил в техникум на отделение кинологии. Я иногда отвечала ему на письма.
      Встретились мы в октябре 1981-го…
… Вечер. За окном- светопреставление. Сильный дождь, ветер. Я читаю книгу, уютно устроившись в кресле и укрывшись пледом. Вдруг звонок.
- Кто там?- спрашиваю у двери: уже достаточно поздно и визитеров я не жду.
- Марина Максимовна, это я, Тимченко…
- Господи, Славик, что-то случилось?- я быстрее стараюсь отпереть дверь.- Так поздно, на улице ужас что творится! Заходи, заходи, скорее! Боже мой, да ты насквозь промок!
      Слава действительно весь мокрый.
- Простите, что не пришел к вам раньше… Я… Я не решался…
- Да проходи же! Снимай мокрую куртку, давай я тебя чаем горячим напою, ты ведь весь вымок! Замерз, наверное?
      Славик покачал головой:
- Марина Максимовна, не надо, ничего не надо… Я на минуту… Вот,- он протянул мне черный тубус.- Это вам…
-Что это?- удивилась я.
- Потом посмотрите… Это подарок… От меня, на память… Я уезжаю завтра…
- Как  уезжаешь, ты же сам сказал, что только недавно приехал…
- В армию…
      Я ахнула.
- Да,- он улыбнулся.- Вот и мой черед пришел. Да не волнуйтесь, у нас уже многие ребята ушли служить…
- Так быстро! Уже завтра?
- Ну да, у меня и так отсрочка до осени была, чтоб закончил первый курс…
- Тебе же должны были дать закончить учебу!
- Не-а… Не дали,- покачал он головой.- Ну, ладно, я пошел. Так рад был вас видеть! Вы напишите мне?
- Ну, разумеется! Как пришлешь свой адрес, так и напишу!
      Я прижала его  к себе. И поцеловала. Да, именно поцеловала, не думайте, разумеется, не как женщина, а как учительница, может немного нежнее.
      Он взял мои руки в свои и вдруг припал к ним губами.
- Слава, ну что ты!- я одернула руки.
- Мне пора… Простите, и прощайте…
- Да не прощайте, а до свидания…
- Ну да, конечно до свидания…
- А может, все-таки чаю, обсушишься немного…
-Нет, нет, меня ждут…- он еще немного потоптался у порога, стараясь не встречаться со мною взглядом.
- Счастливого пути тогда тебе, Вячеслав, и легкой службы! Ни пуха…- достаточно серьезно сказала я.
- Да… Да, спасибо… До свидания…
- Да не спасибо, а к черту!
- Ну да, к черту…
      И он ушел. Я закрыла за ним дверь. Потом подошла к окну. У подъезда было достаточно освещения и я проводила взглядом его, согнувшуюся под струями дождя, фигуру. Он возмужал за этот год, раздался в плечах и очень повзрослел. Он, видимо, почувствовал мой взгляд, обернулся. Я помахала ему рукой. Он – мне. Потом скрылся в темноте.
      Я вернулась в комнату. Вспомнила про принесенный тубус. Открыла. Вытащила содержимое. Покачала головой. Это был мой портрет. Карандашом. Достаточно большой и очень хорошо выполненный. Он и сейчас висит у меня в спальне, над моим рабочим столом. У меня на этом портрете грустные глаза. Когда я смотрю на него, мне всегда вспоминается этот холодный осенний дождь за окном и фигура в неверном свете подъездного фонаря с поднятой в прощальном взмахе рукой…
      Это была наша последняя встреча.

 Под Новый год я получила от него письмо:
      « Здравствуйте, милая, вечно любимая моя Марина Максимовна!
      С горячим комсомольским приветом к Вам Тимченко Вячеслав.
      Я писал Вам еще из Дубовки, а вот теперь это мое первое армейское письмо. Сейчас я в учебке под Ташкентом. Я не буду всего описывать, напишу все одним словом: трудно. Но не обо мне речь. Сам не знаю, как я решаюсь Вам писать это! Как в девятом классе, так и сейчас я скажу,
что люблю Вас! Марина Максимовна, Вы единственная, кто нужен мне! Пишу, а сам вижу Вас такой, какой Вы были тогда, на уроке, помните, когда поставили мне пару за Печорина, а еще такой, как в тот вечер, когда я провожал Вас домой, а Вы мне всю дорогу твердили, что во мне просто говорит влюбленность в Вас, как в свою учительницу, и это не удивительно, и так часто бывает, что уважение легко принимается за любовь, и много еще всего такого, от чего холодело мое сердце, но я не мог подать и вида, мне было просто хорошо от того, что Вы рядом, я вижу Вас, слышу Вас, Вы говорите со мной! Или тогда, на выпускном, когда я пригласил Вас на танец! О, если бы Вы только знали, что испытывал я, когда кружил Вас в вальсе, такую нежную, невесомую, такую близкую! И как потом у меня дрожали руки от счастья, что я прикасался к Вам! Прошу Вас, берегите себя, скоро я приду, уже осталось служить год, 10 месяцев, ну и плюс минус две недели. Сюда мне не пишите, все равно сказали, что скоро перебросят куда-то. Куда, не говорят, в общем, неизвестность. А уж как буду на месте, сообщу. Я хочу сказать Вам многое, но совершенно не представляю, какими словами все это можно передать. Письма мои Вы получали регулярно и даже иногда отвечали, я долго перечитывал их потом, мечтая найти в их строках хоть немного нежности, а может даже любви. А Ваше пожелание, помните, вы его написали на открытке и вручили нам на выпускном? Оно здесь, со мною. Я вновь и вновь перечитываю строчки, написанные Вашей милой рукой:
«Желаю добиться в жизни всего, чего ты желаешь; быть настоящим мужчиной, не оступиться на большой дороге жизни, и сохранить в своем сердце все то лучшее, что я в тебе знаю». Да, я стану настоящим мужчиной, и добьюсь, чтобы Вы это увидели и оценили. Я представляю себе, как Вы читаете эти строчки. Они сумбурны и нескладны, и, наверное, построены не так, но, Марина Максимовна, это правда! Я так и не осмелился сказать Вам о любви еще раз, после нашего разговора. Тогда, давно, еще в школе, Вы ясно дали мне понять, чтобы я соблюдал субординацию. Я ее и соблюдал, хотя ни на минуту не забывал о Вас. Вы знаете, а ведь я пытался бороться во всем этим. И не раз! Я очень старался выбросить мысли о Вас из головы, а Ваш образ – из сердца. Но, увы, у меня ничего не получилось. Прошло время, я уже не ваш ученик, и Вы вправе смотреть на меня с другой точки зрения, так же, как и я. Марина Максимовна, простите меня за это письмо, но я хочу знать, что меня кто-то ждет, кому-то я нужен, и хочу, чтобы этим кем-то были Вы! Прошу Вас ответить мне. Пожалуйста, поймите, я уже не ребенок и со всей серьезностью смотрю на жизнь, а еще хочу сказать, что Вы- самая умная, добрая и самая красивая! С горячей любовью к Вам и новогодними поздравлениями Вячеслав.»
      Ответить на это письмо мне не пришлось…
      О том, что он в Афганистане, я узнала совершенно неожиданно. В школу пришло письмо. Помню, я вошла в свой кабинет ( после выпуска моего 10»Б» я отказалась от классного руководства, Лариса Ефимовна предложила мне должность завуча, так как Надежда Алексеевна ушла на пенсию, и я согласилась), на столе уже лежала свежая почта: «Учительская газета», «Комсомолка», «Ленинское знамя»- местная газета, «Известия» и три конверта. Одно письмо было  Ларисе Ефимовне
из Гороно, другое- в нашу библиотеку, а третье… Третье было адресовано мне. Я сразу же узнала его ровный, мелкий почерк. Обратный адрес: Москва  400, полевая почта такая-то. Я быстро распечатала конверт:
      «Дорогая Марина Максимовна! Дорогие мои учителя: Лариса Ефимовна, Маргарита Петровна, Елена Ивановна, Светлана Васильевна, Лидия Михайловна, Сергей Николаевич! С горячим комсомольским приветом Тимченко Вячеслав из ДРА. Мы сейчас под Кабулом. ( далее две строчки густо зачеркнуты). Все в порядке. Служба трудная, конечно, но нам нельзя поддаваться трудностям. Дорогой Сергей Николаевич, если бы вы знали, сколько раз я здесь вспомнил ваши уроки! Передайте всем десятиклассникам, чтобы очень серьезно относились к вашему предмету: ничего так не нужно для службы, как выносливость, бег, физ. подготовка, т.е. ,все то, что вы пытались втолковать в наши садовые головы! Ох, как же аукается сейчас, что мы удирали с НВП или халтурили на физкультуре! Так что, парни, уделяйте больше своего времени физ-ре и НВПэшке. ( Далее снова густо зачеркнутые строки). С боевым приветом Тимченко. Бывший ваш ученик, а теперь воин-с…(нечитаемо, зачеркнуто) ограниченного контингента СВ в республике Афганистан.»
      Я отложила письмо. Афганистан…Сапёр? Связист? Я слышала, как стучало мое сердце…
      … На линейке, в понедельник, Сергей Николаевич зачитал это письмо всей школе. Добавил что-то от себя. А я вздрогнула, услышав из строгого ряда девятиклассников: « Ну и убьют его там!..»
      Зашумело в ушах. Хотелось крикнуть: « Вы что, очумели!?» Но я сдержалась, просто резко повернулась и сказала строго:
- Так, а ну замолчали все!
      И все замолчали. Только Сергей Николаевич еще продолжал что-то говорить. Дальше все пошло своим чередом: ученики разошлись по кабинетам, начались уроки. Лариса Ефимовна окликнула меня, когда мы спускались в учительскую.
- Марина Максимовна, что-то вы бледны. Заболели?
- Да,- поспешно согласилась я.- Что-то плохо себя чувствую…
- Так пойдите домой, у вас же сегодня нет уроков, вы плохо выглядите, прилягте, выпейте что-нибудь…
- Пожалуй…- я действительно чувствовала себя страшно разбитой. И ушла домой. Я думала, что в почтовом ящике меня будет тоже ждать письмо. Но ошиблась. Почтовый ящик был пуст. И на следующий день, и через день, и через два.
      А в субботу вечером мне домой позвонил Сергей Николаевич.
- Марина Максимовна, погиб наш Тимченко,- просто сказал он. Или мне показалось, что просто.
- Погиб?- я похолодела.- Как погиб?! Когда погиб?! Только же письмо от него пришло! Этого не может быть! Просто не может быть!!- мне показалось, что я кричу, а оказалось, что еле говорю.
- Что, не понял…- переспросил Сергей Николаевич.- А, письмо… Да оно шло, наверное, целый месяц. Мне из военкомата позвонили: завтра похороны. Спрашивают, от школы будут ли представители. Пойдете со мной?
      Я положила трубку. В этот момент я ничего не могла сказать. Я опустилась на стул и в оцепенении застыла. На меня грустно смотрели мои глаза с портрета, что подарил мне перед отъездом Славик.
      … На похороны я пошла. Пошел Сергей Николаевич, я, Лена Ситкина, наш комсорг школы, и человек десять десятиклассников. Мы купили большой венок, прицепили черную ленту с надписью « От учителей и учеников 11-й школы». Писали утром, и краска на ленточке не успела даже высохнуть, как следует…
      … На мать было страшно глянуть. Цветущая сорокалетняя женщина в один миг превратилась в старуху. Лицо ее было пепельно-серым, всклоченные волосы выбивались из-под черного платка. Под глазами набрякли тяжелые черные круги. Она сидела на табурете около наглухо запаянного цинкового гроба и раскачивалась из стороны в сторону, тихонько приговаривая  что-то сорванным голосом.
- Это не мой сыночек, не мой сыночек…- только и смогла я разобрать.
      Резко пахло валерьянкой и корвалолом. В маленькую  двухкомнатную квартирку народу набилось много.
- Сергей Николаевич, я не могу… Я выйду…- сказала я, чувствуя, что еще немного и я просто упаду.
- Идемте,- он взял меня под локоть, проводил по лестнице.
      Все скамейки у подъезда были заняты. Мы отошли вглубь двора, к детской площадке.
- Вам плохо?- Сергей Николаевич усадил меня на скамейку.- Может, валерьяночки?
      Я отрицательно помотала головой. Больше всего на свете мне захотелось сейчас заплакать. Слезы душили меня, но никак не могли прорваться, будто что-то заклинило.
- А в гробу даже окошечко закопченное…- грустно вздохнул Сергей Николаевич.- Да, жаль пацана…
      И меня прорвало. Я зарыдала так горько, так надрывно, будто потеряла в этой жизни самое дорогое. Сергей Николаевич прижал меня к груди.
- Ну-ну, тихо, тихо… Успокойтесь… Марина Максимовна, возьмите себя в руки, ну, полно…Тяжело… Тяжело, конечно, но успокойтесь…
      А я никак не могла успокоиться. Уже подъехали представители из военкомата: военком, ребята с автоматами. Вынесли гроб с телом. Поставили у подъезда для общего прощания. Я все это видела как в нереальном кино, сквозь пелену слез и в голове звучало только одно- слова его почерневшей от горя матери: « Это не мой сыночек…Не мой… Не мой сыночек…» И я подхватила: « Это не Славик, это не мой Славик, нет, это не он…»
      На кладбище я не поехала. Не смогла. С его мамой я увиделась через неделю. Она пришла к нам в школу и попросила отдать ей письмо. Я отдала. Оказалось, что и домой письмо из Афганистана не пришло. Не написал? Никогда не поверю. Скорее всего, где-то затерялось на огромных просторах страны  в дебрях почтового ведомства.
- Марина Максимовна, вы приходите к нам. Помяните его светлую душу…- она так взглянула на меня, что у меня мурашки пошли по спине.- Я знаю, как он любил вас…
 Я опустила голову…
      Через месяц я ушла из нашей школы. В Гороно. Методистом. Мне невыносимо стало пребывание в этих стенах. Я не могу конкретно объяснить, что творилось тогда со мной. Но работать в школе я так и не смогла. В 1986 году погиб еще один ученик нашей школы. Хлебников Игорь. Я его плохо помню. Когда я уходила из школы, он учился в седьмом классе. В 1991 году на стене в школе появились портреты Славика и Игоря. Хорошие, добротно сделанные портреты. С надписью: «Слава героям!»…
      … Когда я бываю в нашей школе, я обязательно приношу гвоздики. Засовываю прямо за рамочки, и какое-то время, пока не начнут вянуть, мои гвоздики, как пятнышки крови, алеют на белой стене.

P.S.
      А каблучки мои по асфальту цок, цок, цок, цок… Я иду с букетом красивых цветов. Я всегда прихожу сюда, тщательно уложив прическу и в строгом деловом костюме. Для меня это не просто привычный ритуал, для меня это стало чем-то необходимым. Вроде никто меня не заставляет, НИКТО, но я не могу не приходить сюда, к этой плите. Я часто бываю здесь, иногда с цветами, иногда – без, а иногда молча постою, мысленно поговорю; и так все двадцать лет.
      Поначалу никакой плиты не было- просто камень. Молодцы все-таки ребята наши из городской организации воинов-интернационалистов. Они одни из первых в стране решили поставить памятник афганцам. Нигде еще не было, а у нас уже был. И городишко-то крохотный, ни на всех картах и найдешь, а сделали! Сами, без излишней болтовни и пафоса. Денег сначала не было, так поставили просто камень и написали, что здесь будет обязательно памятник погибшим в этой непонятной войне. Потом гор. администрация подключилась, и вот он стоит, незамысловатый, но такой нужный. Это потом уже появилась строгая, трагически красивая аллея, мраморные именные плиты по числу погибших ребят из нашего города, позже к ним добавились плиты уже другой войны, «чеченской», которая тоже собрала свой страшный урожай в нашем тихом городке.
      Если считать от Волги, плита девятая справа - Славика. Холодный мрамор равнодушно принимает мой букет. Буквы и цифры, как всегда, сообщают мне, что Тимченко Вячеслав Семенович родился 14 мая 1963 года, погиб 4 апреля 1982. Молча стою; легкий ветерок играет с опавшей разноцветной листвой. Сегодня 1 сентября, хороший, теплый, ясный день. Я снова и снова возвращаюсь мыслями в прошлое. Мой первый и последний класс. Судьбы моих учеников сложились по-разному.
      Я смотрю на мраморный портрет и представляю, каким бы Слава стал, спустя два десятилетия. Но никак не могу представить, упрямые мысли рисуют мне его таким, каким я увидела его впервые, потом таким, каким он был в десятом классе, и наконец, таким, каким видела его в последний раз…