БЗ. Глава 5. Кэльдбеорг. Параграфы 1-3

Елена Грушковская
5.1. Суд и приговор


После обряда посвящения в члены Ордена хищников мне довелось побывать ещё на одном их представлении – суде. И принять в нём участие в качестве главной героини.

Зал суда представлял собой подземелье старого замка, кишащее крысами, летучими мышами и прочей вызывающей у людей содрогание живностью. Меня доставили туда в тяжёлых, покрытых налётом ржавчи­ны кандалах, которые служили скорее символом моего статуса подсуди­мой, поскольку я могла порвать их цепи; настоящей же острасткой мне служили остро отточенные блестящие сабли моих конвоиров, постоянно приставленные к моему горлу и из-за которых всё время приходилось дер­жать голову высоко поднятой. Единственный способ убить хищника – от­рубить ему голову, и поэтому холодное рубящее оружие против нас гораз­до действеннее огнестрельного.

В озарённом светом жаровен зале (или лучше сказать погребе) за столом сидела фигура в чёрном балахоне и остроконечном колпаке-маске с прорезями для глаз – той же формы, что у членов Ку-Клукс-Клана, только не белого, а чёрного цвета. Стол был покрыт чёрной тканью, такое же покрытие было у двух кафедр по бокам судейского стола, за которыми располагались защитник и обвинитель. На столе перед судьёй лежал обнажённый меч, по левую руку – череп, а по правую стоял ку­бок. Справа от судейского стола, вдоль смежной стены, стоял стол пониже, за которым сидели тринадцать фигур в таких же чёрных балахонах и кол­паках-масках. Перед каждым из их на столе лежала человеческая кость – нижняя челюсть с зубами. Защитник и обвинитель были облачены в чёр­но-красные балахоны с капюшонами и чёрные полумаски. Руки всего состава суда скрывали чёрные перчатки.

Наверно, это был самый мрачный и странный суд, какой только можно выдумать. Начиная от помещения, в котором он проходил, и заканчивая костюмами его участников – всё было в высшей степени жутко и создавало ощущение обречён­ности. Атрибутика этого таинства – челю­сти, череп, кубок, меч – остава­лась для меня загадкой. И всё-таки я не могла отделаться от чувства, что всё происходящее – отвратительный, ненужный фарс, похожий на плохой фильм...

Что это было на самом деле?

Это был Орден Железного Когтя. Неизменный, закосневший, за­стывший в веках, свято почитающий свой кодекс и блюдущий обычаи, со­ставленные много столетий назад и не изменившиеся ни на йоту с древних времён. Наверно, носители этих обычаев верили, что на их слепом и точ­ном выполнении, вплоть до последних мелочей, и зиждется нерушимость Ордена, его сила и постоянство. А на деле всё выглядело как театральная постановка, странная и мрачная. Деваться мне было некуда, так что приходилось в ней участвовать...

Впрочем, речи обвинителя и защитника были вполне конкретными и мало чем отличались от речей в обычном суде; обвинитель извергал гро­мы и молнии на мою несчастную голову, а защитник – это был Оскар – го­ворил вкрадчиво, рассудительно и мягко. Мне вообще не задавали никаких вопросов, а полагалось мне только стоять и молча слушать, как защита с обвинением перебрасывается репликами и спорит обо мне. Слова мне ни­кто не давал, хранила молчание и чёртова дюжина чёрных балахонов, а о челюстях, лежавших перед ними, и говорить было нечего – они уже своё отговорили. Впрочем, им-то и предстояло сказать судьбоносное для меня слово.

Вызвали свидетеля – Юлю. Не считая меня, она была единственной участницей суда, не носившей маски, хотя её фигуру окутывал чёр­ный плащ. Окинув мрачный зал суда чуть презрительным взглядом, она посмотрела на меня, и я поняла, что она разделяет моё мнение о дешёвой фарсовости происходящего. Звонким серебристым голосом она отчётливо проговорила свои показания и была отпущена, а потом внесли главную улику – окровавленную шашку. Судья, подержав её в руках, посмотрел на меня сквозь прорези маски, потом передал её крайнему из тринадцати чёр­ных балахонов, и те тоже брали улику в руки, передавая друг другу и так­же взглядывая на меня. Потом обвинитель и защитник произнесли заклю­чительные речи: первый требовал для меня смертной казни через обез­главление, второй просил о сохранении мне жизни с заменой высшей меры на заключение в тюрьму Ордена, настаивая на том, что убийство было совершено мной не предумышленно, а в честном поединке в ходе самообороны. После этого тринадцать чёрных балахонов выполнили то, для чего они здесь находились: вставая, они по очереди подходили к столу судьи и клали челюсти либо перед черепом, либо перед кубком, а в это время судья держал в руках меч острием кверху. Перед кубком оказалось семь челюстей, а перед черепом – шесть. После этого меня подвели к су­дейскому столу, и я поцеловала кончик меча, протянутого мне судьёй.

Затем мне пришлось ждать приговора, и меня препроводили в каме­ру. Конвоиры провели меня через большой сумрачный зал с невысоким эшафотом посередине, на котором возвышалась старая гильотина, тяжёлый нож которой был покрыт старой засохшей кровью. Тому, кто вла­деет искусством проникновения в сердце теней, долго находиться в этом страшном зале невозможно, как невозможно долго слушать пронзитель­ный визг: жуткая память этого места била по всем чувствам. Пол, стены и потолок были пропитаны ужасом и отчаянием осуждённых, принявших здесь смерть.

Если это была часть фарса, то самая страшная и тяжёлая.

Пол камеры устилала солома, а свет проникал через небольшое отверстие под потолком, в которое также струился наружный воздух – хо­лодный, с грустным запахом мокрого снега. Помещение это было больше в высоту, чем в ширину, не имело ни стола, ни койки, ни каких-либо сиде­ний, и я провела там сутки, сидя на соломе. Мне удалось даже на пару ча­сов задремать, и во сне я видела Карину. Деньгами моя девочка была обес­печена, в порядочности и надёжности Юли я не со­мневалась. Не было у меня тени сомнения и в том, что даже после моей смерти Карина будет получать поддержку. А я, может быть, буду изредка приходить к ней призраком – ведь после расставания с телом моя душа вряд ли обретёт покой и превратится либо в духа-скитальца, либо в потустороннее существо, которое люди причисля­ют к злым силам. Но, разумеется, я буду приходить так, чтобы не напугать мою куколку, а может быть, если мне это удастся, буду даже её оберегать. (Де­мон-хранитель – а что, в этом есть что-то оригинальное.) Я и до сих пор была для неё лишь призраком, так что в корне ситуация не изменится. Та­к я размышляла, пока в уединении камеры ждала вынесения при­говора.

Меня разбудили весьма неделикатно – пинком. Грубый голос прика­зал:

– Встать!

Эта побудка безжалостно разбила мой полный нежной грусти сон о Карине, а окрик оборвал ещё звучавший в моих ушах её звонкий голосок, считавший: «Раз, два, три, четыре, пять!» Гремя кандалами, я поднялась, и мою голову задрали две сабли.

Декорации были прежние: тот же зал-погреб, трепещущий свет жа­ровен, чёрные балахоны и судья, меч, череп и кубок. Обвинитель и защит­ник стояли за своими кафедрами. Меня подвели к судейскому столу и дали поцеловать кончик меча, затем отвели на моё место.

– Аврора Магнус! – прогудел суровый, холодный и грозный голос из-под остроконечного колпака. – Суд, рассмотрев ваше дело, вынес при­говор. (Слово «приговор» прозвучало р-раскатисто и р-рычаще, и всё моё ну­тро сжалось в дрожащий комочек.) – Убийство Дезидераты Альмарих было признано непредумышленным. Семью голосами из тринадцати было решено сохранить вам жизнь, приговорив к заключению в тюрьму Кэльд­беорг сроком на пять лет, считая со дня вынесения приговора. Вы лишае­тесь звания младшего магистра и исключаетесь из Ордена Железно­го Когтя. Сдайте ваш коготь.

Я сняла с пальца кольцо и отдала конвоиру, а тот положил его на судейский стол.

Первая часть представления театра хищников, под названием «Суд», закончилась.

Настал черёд второй части фарса, которая называлась «Узник замка Кэльдбеорг». Представляю её вашему вниманию...


5.2. Северная крепость


Закон Ордена предусматривал всего два вида преступлений: против Ордена и против ближнего. Я совершила преступление против ближнего. А у категории «преступлений против Ордена» была одна общая суть – раз­ного рода инакомыслие. Услышав «пять лет», я решила, что легко отдела­лась. Пять лет – это не двадцать, и приговор показался мне весьма мягким по сравнению с перспективой окончить жизнь на гильотине. Пять лет – просто смех, чепуха, скажете вы. Особенно для хищника. Ведь они бессмертны!

Это очередное ваше заблуждение относительно нас. И вы ещё не знаете, что такое тюрьма Кэльдбеорг. Но ничего: скоро вы узнаете, как всё обстоит на самом деле...

Прибыв на место отбывания наказания, я получила массу впечатле­ний, среди которых преобладали в основном жуткие и мрачные. Начать надо с того, что тюрьма Кэльдбеорг располагалась на небольшом гористом остро­ве в Северном Ледовитом океане, и, естественно, климат там был не слиш­ком жарким, так что тюрьма вполне оправдывала своё название – Cealdbeorg – «Холодная гора». Сама тюрьма представляла собой угрюмую крепость, с виду весьма неприступную. У неё было четыре угловых баш­ни, а внутри крепости стояла высокая главная башня, возвышавшаяся над всеми остальными; за мощными зубчатыми стенами укрывались вну­тренние постройки – главные покои замка и служебные помещения. Не знаю, кто, когда и зачем воздвиг здесь этот замок, но степень его разруше­ния была крайне мала – быть может, он подвергался реставрации. Он был кряжист и невзрачен, с могучими башнями и толстыми стенами: строите­ли явно делали акцент на прочности и долговечности, а не на красоте и изысканности. Эта мрачная громада внушала трепет своими размерами и уродливой мощью, а суровый горный пейзаж вокруг довершал впечатление. Когда меня доставили на остров, из низких рыхлых облаков сыпался снег, и на зубцах стен и башен, а также на крышах внутренних построек лежали белые шапки.

Мрачное впечатление усугубляло то, что замка не коснулись дости­жения современной цивилизации: в нём не было электроэнергии, горячей воды и отопления. Впрочем, природа хищника позволяет ему выносить крайне неблагоприятные условия и не мёрзнуть даже в самый суровый мо­роз, так что в горячей воде и отоплении особой надобности не было, а для освещения здесь пользовались керосинками и свечами – словом, жили по старинке. Освещён замок был плохо, внутри царил постоянный сумрак, и это отнюдь не прибавляло этому месту привлекательности.

Меня ввели в главные замковые покои, в которых и располагалась сама тюрьма – камеры, помещения охраны и кабинеты начальства. Сопро­вождали меня двое конвоиров с обнажёнными саблями, но вели меня ещё не в камеру, а, как оказалось, к начальнику тюрьмы. Его кабинет имел окно и оштукатуренные стены, до высоты среднего роста окрашенные в бежевый цвет, а обставлен он был вполне современной мебелью, как-то не вписывавшейся в общий вид замка. На полу лежал ковёр, с потолка свиса­ла керосинка под коническим абажуром, а на столе горели три свечи в мас­сивном канделябре. Строго говоря, кабинет был не бог весть какой краси­вый, и попытки придать ему уютный вид имели весьма скромный ре­зультат. В массивном кресле с высокой резной спинкой сидел мужчина средних лет с короткой стрижкой, в чёрном костюме полувоенного фасона, в сапогах и с сигарой в зубах. Он листал какой-то журнал, а когда меня ввели, на миг поднял на меня взгляд небольших холодных серых глаз и подвинул к себе какую-то папку. Внешность этого господина была весьма зауряд­ной: как говорится, взгляду не за что зацепиться. Не глядя на меня и не здороваясь, он спросил:

– Ну, как вам наша крепость?

Как будто я не осуждённая, а приехала на экскурсию. Я ответила:

– Впечатляет.

Он вынул изо рта сигару и сказал:

– Надо добавлять «сэр», когда говорите со мной. Как-никак, я на­чальник тюрьмы.

Как будто какое-то зябкое веяние коснулось меня, когда я встрети­лась с его бесстрастно-холодным взглядом. В его негромком спокойном го­лосе прозвучало нечто, что заставило меня выпрямиться и сказать:

– Извините, сэр.

Господин в полувоенном костюме удовлетворился моим ответом и отвёл от меня свой обдающий холодом взгляд. Он открыл папку – доволь­но тонкую, в которой было всего два или три листа.

– Значит, осуждённая Аврора Магнус. Что ж, добро пожаловать в тюрьму Кэльдбеорг. Будем знакомы: начальник тюрьмы Август Минерва. Что ещё вам необходимо знать? Заключённых у нас немного – всего три десятка. Их провинности перед Орденом не так тяжелы, как ваша... Вы здесь на данный момент одна, кто осуждён за убийство. Обычно за такое преступление выносится смертный приговор, но у вас, видимо, был хоро­ший защитник. Здесь у нас содержатся заключённые обоих полов – разу­меется, в отдельных камерах. Тут все сидят в одиночках. Всякого рода лю­бовные связи запрещаются. Наказание одно – карцер, лишение пайка. Условия здесь не санаторные, но жить можно. Если будете соблюдать наши несложные правила, то, вполне возможно, отбудете свой срок без особых проблем и благополучно выйдете на свободу. Есть какие-нибудь вопросы?

– Мне положены свидания? – спросила я.

– Одно за весь срок, – ответил начальник тюрьмы, перелистывая скудное содержимое папки. И добавил, снова подняв на меня холодный, острый и цепкий взгляд от страниц: – И то если я сочту, что вы его заслу­живаете.

Я спросила тихо, уже ни на что не надеясь:

– А переписка?

– Исключено, – сказал он. – Это не обычная тюрьма. Замок Кэльд­беорг – место, в котором вы поймёте, как Орден относится к тем, кто нагло попирает его законы.


5.3. Десять дюймов


Я получила вполне конкретное представление об отношении ко мне Ордена в тот же день. После знакомства с начальником меня отвели в по­мывочную – помещение с довольно низким сводчатым потолком и скольз­ким полом. Вдоль длинной стены располагались в ряд несколько камен­ных ванн – точнее, это был один каменный узкий и длинный бассейн, раз­делённый на несколько частей перегородками. По всей длине бассейна тянулся уступ в каменной стене, на котором стояли тазики из оцинкован­ного железа, в них лежали ковшики, а над ними из стены торчали желоб­ки. У противоположной стены располагались: деревянная массивная скамья, большой деревянный шкаф и широкий, ярко пылающий камин. Благодаря этому камину помещение было не таким неуютным и холод­ным. На полке у огня гре­лась вода в большом закопчённом бачке, а на табуретке сидел жирный лы­сый тип в фартуке и грубых сапогах, с закатанными рукавами, до того бледный, что его можно было принять за оживший кусок сала. Его пухлый двойной подбородок и щёки были намылены, и он скоблил их складной бритвой.

– Эй, Ингвар! У нас новенькая, – сказал один из моих надзирателей. – Приведи её в надлежащий вид.

Кусок сала в фартуке по имени Ингвар остановил руку с бритвой, покосился в мою сторону, моргнув заплывшими поросячьими глазками, и сказал неожиданно высоким, каким-то бабьим голосом и со странным вы­говором:

– Айн момент, обождатт ест неопходимо... Фидите – порядок на лице нафодим? Натобно её покамест приготовитт, одёжу снятт – это фи и делайтт.

Надзиратель сказал мне:

– Раздевайся.

– Полностью? – спросила я.

– Полностью, полностью, – усмехнулся он. – Ты что, привыкла мыться в одежде? Снимай всё и давай сюда. Тебе выдадут другой наряд.

Я разделась догола и отдала ему все вещи. Он и его напарник откро­венно разглядывали меня.

– Она ничего, – сказал один другому.

У меня было большое желание проутюжить его по ухмыляющейся физиономии, но я удержалась. Мне не хотелось нарываться на неприятно­сти в первый же день.

– Ну, ладно, – сказал представитель здешней охраны. – Мы подо­ждём в коридоре. Давайте тут поживее!

Бряцая саблями и стуча каблуками сапогов, они вышли. Я оста­лась вдвоём с куском сала по имени Ингвар, который у камина заканчивал скоблить своё жирное лицо.

– Клади тфой славний парочка пулки фон туда. – Он показал кивком на табуретку, стоявшую под небольшим оконцем в потолке, из которого падал тусклый свет холодного северного дня.

Догадавшись, что мне предлагают устроить мой зад на табуретке, я прошла мимо скамейки и шкафа и уселась, зажав руки между голых колен. Ингвар спросил:

– Какофо ты назыфайтт? Тфой имя?

– Аврора Магнус, – сказала я.

– Сколько тебе фпаяйтт имели?

– Что, простите? – не поняла я.

Он хрюкнул.

– Ну, сколько лет? Срок? – уточнил он свой вопрос.

– Пять лет, – ответила я. – Это немного.

– Таа, этто не ест шипко много, – усмехнулся он. – Но это если на фоле. А тут один гот за десятт идёт, ха-ха! Пят помножит на десятт – фыхо­дит полсотни, точно так!.. Это и естт тфой настоящий срок, милочка...

– Что, такие плохие условия? – пробормотала я.

Ингвар снова ухмыльнулся – правда, беззлобно.

– Тут тугофато тебе придётся. Если ф тебе тух слабий, мошно и ноги протянутт... Анабиоз, точно так. Слабост, упадок силы, анабиоз. Зна­ешь?.. Попал в него – считай, тебя нет. И никто с тобой возиться не станет. Тогда тебе на шею камен – и в море. На отин заключённый меньше, ха-ха! Корм тля рыпка. Тут ф море такие зубастые рыпка плавайтт, такие голод­ний... хам! – Ингвар щёлкнул зубами и осклабился в клыкастой улыбке. – И от тебя осталась полофина.

От его «хам!» я вздрогнула. Увидев моё выражение лица, он негром­ко засмеялся.

– Это тебе к сфедений. И такой исход естт возмошен, таа. Na gut. – Ин­гвар решительно поднялся, вытирая фартуком лицо и обтирая об него же бритву. – Причёску пудем делайтт, кака тут фсем полошена.

Достав из шкафчика коробочку, он открыл её. Там лежало несколько складных бритв, и он стал выбирать, пробуя на ногте.

– Какой тут самий острий? Аха, фот этот.

Выбрав, на его взгляд, самую острую бритву, он взял миску с мыль­ной пеной, которой только что пользовался сам, и протянул мне:

– На.

Я взяла липкую миску, а Ингвар, забрав правую половину моих во­лос в пучок, одним взмахом лезвия отхватил её. Отрезанный пучок он бро­сил в огонь, и сразу противно запахло палёным волосом. Так же он посту­пил со второй половиной моих волос. Это было ещё не всё. Густо на­мылив мне голову из миски, которую я держала, он забрал у меня её и велел сложить руки в пригоршню. Лезвие начало скрести мне череп, а в руки мне шлёпались мыльные ошмётки моих волос.

– Ничефо, ничефо, – утешал Ингвар. – Тут фсе так ходитт. Пыла пы тфой колофа на месте! Это ест клафное, мой торогуша. Dein Kopf ist an Ort und Stelle! Фсё не ест так плохо.

Заострённый с одного края небольшой кусок металла сделал мою голову гладкой, как бильярдный шар, вместо того чтобы такой же кусок металла гораздо большего размера и массы отделил её от моего тела – та­ков был смысл утешения, которым Ингвар сопроводил процесс очищения моего черепа от волосяного покрова. Проведя ребром ладони по моей шее, а потом над моей свежевыбритой макушкой, он засмеялся:

– Чувствуешь разницу? (Позвольте мне больше не передавать его ужасный немецкий акцент.) Она всего дюймов в десять, но, согласись, как эти десять дюймов всё меняют!

Я согласилась, что разница весьма существенная – такая существен­ная, что мороз пробирает по коже. С такой причёской здесь ходят все за­ключённые независимо от пола, сказал Ингвар, в том числе и он сам, так что расстраиваться не имеет смысла.



продолжение см. http://www.proza.ru/2009/11/05/409