О музыке и слове

Евгений Козырь
Связь музыки и поэтического слова общеизвестна. Она естественна, понятна и логична. Об этом говорят сами поэты в своих стихах (Осип Мандельштам, Поль Верлен). Можно часами рассуждать об общности метра, ритма, интонации, формы. Любопытно, что по всем этим общим показателям, музыка гораздо превосходит поэзию. По существу у поэзии только два неоспоримых преимущества перед музыкой – это рифма и непосредственно само слово, которое всегда насыщено смыслом (что бы там ни пытались делать некоторые поэты, лишая слова смысла в угоду красоте звучания или собственным художественным взглядам). Как известно, словом можно описать абсолютно любое явление окружающей действительности, но, пожалуй, хуже всего этому поддаются человеческие чувства. Любой, кто хоть раз пытался их точно описать, вдруг обнаруживал определенную скудость языка в выражении оттенков чувств. И тут первенство опять переходит музыке, для которой мир человеческих чувств является родной и главной стихией. Не зря ее так часто любят использовать в спектаклях и кинофильмах. Впрочем, все это хорошо известно и даже банально. Сосредоточимся на более тонком взаимодействии.
И начну я, пожалуй, с одного из самых музыкальных из всех русских поэтов – Осипа Мандельштама. Название его стихотворения – Silentium (в переводе с латинского Молчание) абсолютно не случайно. Не надо думать, что это отсылка к одноименному стихотворению Тютчева, смысл их очень различен. На первый взгляд оно посвящено моменту, предшествующему рождению Афродиты, но стих этот гораздо шире и глубже. Он о том состоянии, когда еще не произошел момент творения красоты из чего-либо первоначального, состоянии молчания. Для любого верующего человека «В начале было Слово» (первая строка книги Нового Завета Евангелие от Иоанна). Впрочем, музыканты запросто ее меняют на «В начале был Звук». Надо полагать, что художники смело могут сказать, что «В начале был Цвет». И, как ни странно, все эти утверждения нисколько не противоречат друг другу, так как в начале все это было единым. Вот вам и вся изначальная «трагическая» разделенность видов искусства. Физики толкуют о Большом взрыве, в результате которого из некой первоначальной среды появилась известная нам вселенная (да простят мне специалисты варварское описание процесса). Мандельштам говорит о первоначальном единстве музыки и слова, до того момента, пока они не были окончательно разделены. Конечно, мы видим множественные поверхностные попытки слить их обратно (об этом свидетельствуют все вокальные жанры), но Мандельштам это делает на гораздо более глубоком уровне, добираясь до первооснов.
Вообще, Мандельштам слышал музыку всегда и везде (вспомнить хотя бы «Концерт на вокзале»). Не менее чуток к музыке был и другой русский поэт, совершенно отличный от Мандельштама – Владимир Маяковский. Об этом свидетельствует его стихотворение «Скрипка и немножко нервно», уже давно ставшее признанным шедевром. Оно не похоже на прочие множественные образцы лирики Серебряного века. И оригинальность его заключается не только в авторском стиле и предельной искренности. Маяковский тоже хотел слить воедино музыку и слово, но не за тем, чтобы добраться до первооснов (за которыми, как выясняется  у Мандельштама, полная немота), а затем чтобы заставить звучать свои стихи, звучать как оркестр. Потому в этом стихотворении присутствует мощный музыкальный пласт, который дополняет другой – сюжетный. На их взаимодействии строится все стихотворение.
Это произведение довольно своеобразно раскрывается именно для человека, разбирающегося в музыке. И вот почему: в нем присутствует описание интонаций музыкальной речи, звукоподражание и даже определенная концепция симфонического оркестра. Вряд ли Маяковский был знаком с исследованиями Б. Асафьева по теории музыкальной интонации, но чувствовал он ее, судя по всему, превосходно. В самом начале скрипка «издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась» – это прямое описание интонаций lamento (итал. ламэнто), очень распространенных в музыке интонаций плача, стона, жалобы и рыдания. Довольно избитый образ в литературе (еще у Афанасия Фета в стихотворении «Сияла ночь…» можно прочесть о «рыдающих звуках») и, тем не менее, очень точный. Звукоподражание в стихе выражается в том, что звуки речи имитируют звучание музыкальных инструментов: барабанную дробь, звон тарелок, реплики геликона.
Симфонический оркестр мыслится у Маяковского, как некий микросоциум, где каждый инструмент обладает собственным характером, голосом и манерой поведения. Признаться, я всегда ощущал оркестр, как единое целое, как многоголосый, многотембровый, но единый инструмент. У Маяковского же оркестр представлен группой индивидуальностей, которые не просто взаимодействуют между собой, но могут находиться в состоянии конфликта. А сам автор не просто пассивный слушатель, он непосредственный участник этого взаимодействия. В идеале можно даже попытаться представить себе звучание этого музыкального произведения, хотя не думаю, что Маяковский имел в виду какой-то конкретный скрипичный концерт. Скорее это обобщенный образ симфонической музыки вообще. Да и геликон в основном используется в военных оркестрах (так как на нем можно играть стоя, на ходу или верхом на лошади).
Здесь мы рассмотрели два отдельно взятых стихотворения разных авторов, но что если взглянуть на творчество какого-либо поэта целиком, подняться на более высокий уровень и попытаться там увидеть музыкальные и литературные связи. К этому очень располагает поэзия Игоря Северянина. Своим стихам он часто давал «музыкальные» названия: элегия, nocturne, хабанера, увертюра, prelude, мадригал, прелюдия, баллада, запевка. Конечно, такие названия сразу настраивают на определенное восприятие стиха. Элегия задумчива и печальна, nocturne [фр. – ночной] лиричен и мечтателен, хабанера проникнута знойной страстью и острым ритмом, увертюра, прелюдия, запевка являют собой начало чего-либо, мадригал изыскан и т.д. Стихотворение «Лейтмотивы» [нем. Leitmotiv – ведущий мотив], как и следует из названия, обрисовывает личность самого Северянина, его отдельные черты.
Поэт знал и понимал музыкальное искусство, на страницах его книг можно встретить фамилии композиторов классиков. Бизе, Россини, Григу, Шопену, Бетховену и Чайковскому посвящены сонеты из книги «Медальоны». В большинстве своем, его стихи до предела насыщены яркими красками и звуками, а строки «Там, как песни, звучны краски,/ Там, как краски, сочны песни…» из стихотворения «Грезы Миньоны» и вовсе наводит на вопрос: не обладал ли Игорь Северянин так называемым цветным слухом (синопсией), явлением довольно редким, при котором два чувства — зрение и слух — связываются воедино?
Без сомненья все представленные поэты, не смотря на всю их непохожесть, очень тонко чувствовали и понимали музыку. Все они хотели добиться гармоничного единства ее звуков и слова, но цели при этом преследовали абсолютно разные и средствами пользовались различными. Сама разъединенность музыки и слова, надо полагать, будет существовать столько, сколько будет существовать наш мир. Так и будут они, то отталкиваться друг от друга, следуя собственному пути, то притягиваться, стремясь достичь полного единства.