Несколько лет назад, когда я отдыхала в Лигурии, приятель предложил мне прокатиться в соседний город под названием Генуя. Мы припарковались где-то в центре и пошли гулять в поисках знаменитой крепости. Когда мы приблизились к пешеходному переходу через оживленную улицу, он вдруг прошептал мне: «Смотри, смотри! Вот она, ну как есть – гордость итальянского нищего!». Между остановившихся у светофора машин действительно гордо вышагивал высокий красивый итальянец. Лицо его было надменным, подбородок высоко поднят, а рука вытянута вперед так грациозно, как будто он не просил, а раздавал милостыню…
И вспомнила я давнюю историю из своей перестроечной московской жизни.
Годы были тяжелые, денег на жизнь еле хватало, а ребенка надо было отдавать в школу. И чтобы получить заветное место, приняла я бесхитростное предложение отработать барщину, согласившись в свободное от и без того нелегкой преподавательской деятельности время давать еще и уроки в школе... Нагрузка у учителей была немереная, труд неблагодарный, и потому к своим новым коллегам, для которых школа была единственным местом работы, прониклась не только трепетным уважением, но и глубочайшим сочувствием…
И вот как-то, идя по платформе метрополитена, вижу у входа на эскалатор крошечную фигурку с огромным плакатом на груди: «Помоги бывшему учителю!». Сердце сжалось: под плакатом обнаружилась согбенная сухонькая старушка с потухшим взором, в старом выношенном пальто с облезлым меховым воротником. «Боже, человек отпахал всю жизнь в школе, а теперь вынужден просить милостыню, чтобы не умереть с голоду…» Ее обреченный вид не оставлял мне выбора. Слова сочувствия застряли у меня в горле вместе со слезами. В кошельке была всего одна, достаточно внушительная купюра – уже не помню ее достоинств, мы тогда все были миллионерами, – но я мужественно протянула ее несчастной, хотя и осознавала, что наношу сокрушительный удар по семейному бюджету. Старушка на секунду опешила от масштабов подаяния, но потом как-то резко ожила и быстро спрятала купюру в недра своих ветхих одежд. «Ты наверное учительница, да? – живо поинтересовалась она у меня. – А нам вот сруб привезли, дом строим за городом. Надо срочно рабочим платить, а дочь сегодня денег не оставила», - жизнерадостно поделилась она своей проблемой, глядя на меня резко заблестевшими глазами. Ловким движением сбросив плакат и вместе с ним принятый на время мученический образ, она стала собираться уходить: похоже, моих денег ей было уже достаточно.
Я же сразу с тоской вспомнила про свою дачу, которую незадолго до этого безжалостно снесли вместе с сотней других, чтобы освободить пространство для строительства нового жилого района Митино, в связи с чем мы оставались накануне лета без надежды вывезти детей на воздух…
Затевать же покупку или строительство новой дачи тогда даже помыслить не могли…
Я непроизвольно сделала пару шагов прочь от места так неожиданно разыгравшегося фарса и оказалась на ступеньке эскалатора, который повез меня наверх, туда, где меня ждали мои ученики, уроки и тетради…
«Эй, ты куда? Ты ж так и не сказала: учительница ты или как?» – летело мне вслед. «А я русский и литературу преподавала!» - доносился ее бодрый голос уже откуда-то издалека снизу…
«Не жалейте своей доброты и участья, даже если за всё вам усмешка в ответ…» - советовал как-то поэт… Ну конечно, конечно же не жалею, ведь не в деньгах счастье, да и мерцающее сознание того, что может зачтется когда-нибудь - присутствует... Боролась с собой недолго: эта история все равно не смогла заглушить во мне настойчивую потребность не отказывать просящему... Но с тех пор решила: всё, подаю теперь только Христа ради. Не зря же раньше на Руси именно так и называлось это занятие – христарадничать. Если вспомнит кто Христа –тому и подам…
Прошли годы. И снова метро, но берлинское. По вагону идет некто, каких много, кто привычно сообщает пассажирам, что продает газеты в пользу бездомных. Голос как будто женский, поэтому автоматически бросаю издалека взгляд – нет, вроде молодой человек… Снова погружаюсь в свои мысли, стоя в самом конце вагона... Знаю, что, как обычно, пройдет мимо, не пристанет. Но вот мы оказываемся один на один. Худенький, но вполне ухоженный, чисто выбрит и аккуратно подстрижен. Глаза смотрят на меня в упор. «У Вас есть сердце? Да, я спрашиваю Вас – есть ли у Вас сердце?» – слышу я необычно нежный и высокий голос, и он обращается именно ко мне. «Мне негде ночевать, я давно не ел. А Вам знакомо такое?» Я медленно возвращаюсь к действительности из своего привычного задумчивого состояния. Есть ли у меня сердце? О, как он повернул… Я смотрю на него почти виновато, снизу вверх, он не отрывает взгляда. «Сколько ты хочешь?» - проговариваю я, как под гипнозом. «Пятьдесят», - не задумываясь, отвечает он с легкой улыбкой. Приближается остановка. Я достаю кошелек, он держит ногой дверь, чтобы она не закрылась. В кошельке пятидесятиевровая купюра и мелочь, которую надо еще доставать, для чего пришлось бы раскрывать молнию в специально отведенном для монет отделении. Нет, не успею уже достать эти несчастные пятьдесят центов. Я быстро вынимаю купюру, протягиваю ему, он выскакивает с ней на платформу, и дверь захлопывается…
«Никогда-никогда ни о чем не жалейте…» - продолжает поучать меня мудрый поэт.
Вряд ли этому парню не хватало денег, чтобы выплатить кредит за новый мерседес. Хотя даже если это и так – пусть… Наверное, это уже что-то внутри меня, что-то неисправимое, как порок, и с чем придется доживать до конца дней своих… И самой потом смешно, но кажется все-таки, что должен же быть в этом какой-то тайный, но важный для меня смысл.
Ведь была, была в моей жизни еще одна старушка. Задолго до всех этих историй.
Она обходила вагон электрички с коробкой, на которой был наклеен адрес какого-то монастыря, и приговаривала тихо:
«Не приведи, Господи, просить. Приведи, Господи, подавать…»
Я часто вспоминаю эти слова и повторяю их про себя.
Ведь это молитва, а она должна быть услышана...
* Фото из Интернета