навеяно http://proza.ru/2009/11/11/36
Зуев сам удивлялся, почему это ему так везёт на красивых! На этот раз он никак не мог остановиться в своём выборе. Агитбригадские Людки и та, и другая, такие разные – одна хорошо пела, другая пыталась читать стихи - начисто заполнили его сердце. Ну, не начисто, если он ещё мог прикидывать, кому он отдаёт тот или иной желудочек или предсердие. Но, кроме них двоих, ни о ком-нибудь другом он думать не мог. Пожалуй, Круглова всё же перевешивала, но Степанова казалась более отзывчивой.
Пока он удивлялся и выбирал, сначала Круглова успела выйти замуж и уехать в Свердловск, затем женился сам Зуев, а потом и Степанова стала Успенской. Жила она с мужем хорошо и даже недалеко, и Зуев с женой, бывало, заглядывали к ним на огонёк. Лев был хорошим мужиком, талантливым художником, но – чужим! Из экспедиций по Средней Азии он всегда привозил массу рисунков и эскизов, а на этот раз из пластмассовой коробки высыпал на стол трёх засушенных скорпионов.
- Привёз, вот, - Лев раскуривал трубку, - да не знаю пока, что с ними делать.
- Смешно, - Зуев разминал сигарету; жёны обоих возились на кухне, - ты что, не слыхал про мух или ящериц, застывших в янтаре? И про эпоксидку не слыхал? Про смолу.
Нельзя сказать, чтобы он был специалистом в затронутой области. Всего лишь на прошлой неделе два аспиранта с пятой кафедры помогли ему создать застойную зону в модели твёрдотопливного двигателя при подготовке испытаний. Запомнилась густая, как мёд, субстанция, остатки которой через час превратились в почти прозрачную твёрдую янтарного цвета пластмассу.
- А что это такое, эпоксидка? – Лев, явно, был искренен.
- Давай, сделаем так. Ты выдаёшь мне дохлого скорпиона, я через день или через неделю возвращаю его тебе в виде янтарной брошки, внутри которой Людка увидит это чудище. А что дальше – увидим!
Было видно, как скорпионовладелец борется с недоверием, но стремление сделать необычный подарок жене победило. Когда через неделю Зуев принёс светло-жёлтый, как янтарь, отшлифованный полуплоский камень, восхищению Людки не было предела! Внутри янтарной массы, меняя размеры и контуры под разными углами, угрожающе направляло на зрителя своё жало неземное насекомое. Немедленно было определено предназначение камня – кулон! – и срочно в ближайшем ювелирном закуплена тяжёленькая цепочка из серебра
- Как жалко, - сказала Людка, покрутившись перед зеркалом, - что не во-время ты, Алька, сделал эту прелесть! У моей начальницы на работе юбилей – а пятьдесят человеку исполняется не каждый день! – пожалуй, придётся сделать ей подарок.
- Твоё дело, - Зуев был слегка обижен, - сделаем что-нибудь ещё лучше, только давайте уж сделаю всё сразу!
И ему были выданы обе оставшиеся сушёные твари.
Текучка на работе долго не позволяла повторить ювелирный опыт, а когда почти через месяц он принёс отшлифованный камень, не сразу обратил внимание на то, что Людка была немного не в своей тарелке. Вид чудовища, впаянного в янтарь снова привёл её в восторг. Тут же кулон был подвешен на цепочку, оснащён тремя царскими серебряными рублями, и оба автора с восхищением глядели на Людку, вертящуюся перед зеркалом. В дополнение картины она переоделась в праздничное платье. Затем колье примерила жена Зуева и только потом Лев сбегал за бутылкой коньяка. Перед самым расставанием Людка с грустью поведала, что на днях её начальница, проболевши почти месяц, преставилась, и сегодня утром они простились с ней.
Прошло две недели. Оставшегося третьего монстра, заключённого в янтарный панцирь, Зуев обрабатывал особенно тщательно; жена ждала с нетерпением. Ему казалось, что жало внутри янтаря, всегда готовое ужалить, выглядит особенно угрожающе. Было досадно, что изготовление украшения так затянулось. Он тщательно дошлифовывал почти готовый кулон, и к вечеру можно было уже крепить цепь и подвешивать серебряные рубли. И тут зазвонил телефон. Лев просил зайти вместе с женой, желательно поскорее.
Чем дольше, сидя за столом, толковали они вчетвером, тем тревожнее делалось на душе у Зуева. Потом женщины уединились. Вскоре, не придя ни к какому выводу, расстались. По пути домой жена сказала Зуеву, что на Людкиной груди прямо под тем местом, где должен располагаться кулон, виднеется пятно, напоминающее формой скорпионье жало. И что уже почти две недели Людка не находит себе места: что-то жжёт, душит её!
Дома он посмотрел ещё раз на будущий, почти доделанный, кулон. Затем вздохнул и с сожалением поместил над самодельным верстаком на полку, где стояли и лежали разные неприменимые штучки.
А ещё через месяц…
Месяц… Стендовые испытания зуевской модели двигателя с треском провалились – застойная зона была безобразна. Следующие испытания отменили – подготовка была признана слабой, некорректной. Вчера у него в первый раз произошла серьёзная размолвка с женой, и теперь, поужинав баночной кукурузой, он в одиночестве прикреплял к кулону серебряные рубли. Звонок жены позвал к Успенским. Пьяный Лев, качаясь, сидел перед мольбертом, людкин кулон висел рядом на стене. Наш, пожалуй, будет лучше, подумал Зуев.
- Не могу писать, понял? – разбежавшиеся глаза Льва смотрели почти мимо, - Сколько дней! Понял? Совсем разучился, будто и не умел… Давай, выпьем…
Из кухни вышли женщины, и Зуев поразился, насколько сегодня Людка выглядела старше – они ведь были ровесницами!
- Вот, полюбуйся, - сказала Людка, - и, что делать с ним, ума не приложу! Подменили его мне. У-у, пьянь подзаборная! И кулон мой любимый отобрал, дурак. Говорит, что выбросить его надо. Я те выброшу! – в комнате прозвучала хлёсткая затрещина.
- Уйди, гнида! – до этого на его глазах никогда ещё Лев не сказал жене грубого слова.
- Знаете, ребята, - Зуев встал, - давайте-ка разберитесь между собой, а мы – пошли.
Дома жена искоса взглянула на зуевский самодельный верстак и долго не могла оторвать взгляд от почти доделанного кулона:
- Что делать будем?
Вопрос упал, как ведро в колодец, Зуев промолчал. Спать легли врозь. Через неделю к вечеру в дверь позвонили. На площадке с чужим лицом стояла пожилая женщина, с трудом можно было признать в ней Людку. Она молча прошла между них и только в кухне не своим голосом произнесла:
- Дерётся, сволочь… Ну, что делать с ним, скажите же кто-нибудь… - она вдруг положила голову на стол, и Зуев в первый раз услышал, как женщина воет; его жена бросилась к ней. Вышел в гостиную, подошёл к окну. Взгляд упал на сияющий в свете уличного фонаря кулон. Вошедшая жена, помолчав, объявила – спать будешь здесь: Людка на ночь остаётся у нас. Они снова долгим взглядом смотрели друг на друга.
Когда в спальне всё затихло, Зуев взял с верстачка, так и не подаренный жене, кулон и вырвал всё серебро. Даже опозоренный, какой-то обнажённый, кулон странно притягивал. Он обернул его газетой, оделся и на позднем трамвае доехал до Волковки; здесь речка терялась в болотистых зарослях. Всплеск был похож на чавканье в болоте. Спички долго не загорались, но потом газета вспыхнула и, налетевший откуда-то, ветерок разметал, развеял пепел…
Все последующие дни Зуевская жена была ласкова, как прежде. Она помогла помыть и прибраться в доме Успенских, но, когда попыталась протереть, висевший на стенке, кулон, Людка чуть не ударила её: подумала, видимо, что её хотят обокрасть…
Зуев не был большевиком, не признавал их методов насилия, но понял, что настало время действовать. Через день он пришёл в гости с бутылкой и незаметно совершил единственную в своей жизни кражу; грубо вырванное из кулона серебро незаметно оставил на серванте.
Чавк волковской воды по звуку был таким же, как и в первый раз…
Возвращаясь на последнем трамвае, он глядел в мокрое окно. Неожиданно поразила мысль, мелькнувшая незадолго до последней остановки: интересно, а как сопрягаются с десятью заповедями его последние поступки?...