Тасе завидовали все взрослые девушки села. Даже вреднющий мужик, сторож Андрон, уважительно называл Таисьей. А мы, мелюзга, засматривались на девушку, и хоть нам этого никто не говорил, понимали: Тася красивая. Подражая ей, волосы заплетали в одну косу, но только до половины косы доплетали. Стягивали резинкой. На висках волосы кудрявились колечками. Но, если у Тоси эти самые колечки появлялись сами собой, как только высохнут волосы, то другие девушки на какие только ухищрения не шли, чтоб и у них локоны походили на свисающие пружинки. А уж платья, почитай у каждой – рукава фонариком.
Всё это было только внешняя сторона вопроса. Тщательно скрывалось то, в чём взрослые девушки ни за что бы не признались, даже матушке родной. А матери и не спрашивали. В селе знали: Тася с армии ждёт своего солдата, Николая, а попросту – Деревянко. Никто и не думал так его дразнить. Фамилия у него такая.
Тася ждала своего Колю, когда в десятом классе училась и, когда на курсы учётчиц ездила, и теперь, в сельсовете, где её по-взрослому Таисией Михайловной кликали. А она, немного смущаясь, ещё ниже клонила голову над бумагами и хмурила бархатные брови. Даже зоотехник, большой знаток женских сердец, уважительно пропускал её вперёд. Зато в других местах визг и женский хохот сопровождал его появление.
Вдруг, словно туча на солнце нашла, Тася погрустнела, как-то сникла, стала людей сторониться. Заперешёптывались бабы на селе. А всё с того самого дня, как Верка-почтальёнша кому-то сболтнула сдуру: Деревянко Таське больше не пишет. Маме своей пишет, как писал, а ей – ни письма, ни открытки.
Пока думали-гадали, дескать дело молодое, свидятся – помирятся, мама солдата позвала в помощь соседок, хату белить. Отец забор и ворота чинит. Даже калитку покрасили. Конечно, все родители радуются возвращению сына со службы, но чтоб так… Однако приезд Николая удивил даже тех, кто и вовсе уже ничему не удивлялся.
Вместе с сыном в дом Деревянко вошла стройная смуглая девушка, а следом за ней её отец и два брата.
В тот же день село облетела весть: Николай невесту в родительский дом привёз. Скорая свадьба будет. А всё потому, что жениху нужно опять возвращаться в свою часть. Точнее сказать – на свою заставу. Ещё говорили, что он «подписался» на сверхсрочную службу остаться.
Ни в следующий день, ни в последующие дни Тася на работу не вышла. На расспросы мама её отвечала, будто бы отправила дочку к сестре погостить. Да о ней в селе вскоре и забыли. Всем было интересно посмотреть на новую невесту Николая. Слухи ползли по селу самые противоречивые. И во всех разговорах, чуть ли не шёпотом, повторялось слово «не такая». Тут же вырастал вопрос: а какая?
Что там о других говорить, я и сама тогда, с подружками-третьеклассницами, раз пятнадцать прошлась мимо Деревянкинских ворот, но увидеть приезжую девушку так и не удалось.
Не помню в какой из дней, после приезда Николая, уже в сумерках, шла я тропинкой мимо колодца. Тропинка между огородами узкая. Двоим мудрено разминуться. Слышу, впереди уже разговаривают двое. Я решила подождать, пока они переговорят и разойдутся – каждый в свою сторону.
Вот, стою в тени бузины, о своём думаю. Вдруг слышу:
- Смотрю на тебя, Люся, и понять не могу. Ходишь, как в воду опущенная.
А в ответ, вместо слов слышится только всхлипывание и торопливое сморкание в фартук.
- Не горюй соседушка. Что случилось, то уже случилось. Сынок твой сам себе судьбу выбрал. Не плачь милая, и не буди лихо пока оно тихо.
«Ага, теперь мне понятно, кто на тропинке стоит, - думаю я и радуюсь, что дальше не пошла. – Это ж «Леночка», старая учительница. У неё чуть ли не все жители села учились. А вторая – тётя Люся, мама жениха…»
Если тётю Люсю я хорошо знала, она иногда приходила к нам домой и маму мою «подругой» называла, то с «Леночкой» мне ни разу говорить не приходилось. Бабушка моя говорила, что Елена Иосифовна ещё при царе начинала учительствовать в нашем селе. Её маленькую, худенькую женщину, никто из сельчан ни разу ни в чём не упрекнул. Никто не строил насмешек, дескать, здоровые мужики и бабы, им бы работать, а они «учительствуют», то есть – бездельничают. Разве что «Леночкой» называют, так это от того, что уж больно хрупкая она.
«А «Леночка» строгая была. Когда учила дядю Ваню, маминого брата, за какую-то провинность даже линейкой его огрела…» - вспомнила я мамин рассказ и ещё больше оробела перед предстоящей встречей с этой всеми уважаемой женщиной.
И, пока я пряталась за кустами, женщины разговаривали о своём.
- О-ой, что он думал, что думал, когда её сюда вёз?! Мы уже два года Таисьиных родителей «сватами» называли… В гости, как к родне, ходили. А теперь, как людям в глаза смотреть? Он, через недельку-другую опять на свою заставу укатит, а мне каково?..
- А так и смотреть. Не твоя в том вина и винить себя нечего. Ты, Люся, не об этом думай. Ты на сыночка своего смотри. Он же светится от счастья…
После этих слов поутихли всхлипывания тёти Люси. Вздыхая, она слушала увещевания старой учительницы, потом спросила:
- А вы видели её? У меня язык не поворачивается её дочкой назвать… В нашем роду никогда таких небыло.
- Что ж ты хочешь? Нездешняя она. Красота, знаешь ли, разная бывает.
- О-ой, какая ж там красота-а?
- А это уже не нам о таких вещах судить, - прямо таки прикрикнула Леночка. – У них там своё понимание красоты. А ты - мать, подумай хорошенько и не плюй в колодец, пригодится воды напиться.
Тут, позади меня, по тропинке послышались знакомые шаги. Я их сразу узнала. Это мама моя с фермы возвращалась. Увидела меня, улыбнулась, умножив радость ямочками на щеках, кивнула головой и первой пошла по тропинке. Я не раздумывая пошла следом. Поздоровались, разминулись со стоящими женщинами и дальше пошли.
В Воскресный день, после обеда, чуть ли не всё село собралось на выгоне. Это, чтоб посмотреть, как Николай Деревянко привезённую невесту в сельсовет расписываться поведёт. Мужики хвалили привезённое гостями дагестанское вино. Женщины в свою очередь перешёптывались, детально рассматривая наряд невесты. Взрослые девушки, в платьях с рукавами фонариком, прямо таки сверлили глазами нездешнюю красавицу. Молчали. И в этой тишине, дядя Сеня, колхозный конюх, в пол голоса, в общим-то про себя, невольно проговорил то, что ему в этот момент подумалось.
- Ой, Мыкола, Мыкола! Гарну дивчыну покынув, а худую и носатую в далэкых горах знайшов… Я б таку молоду (невесту) на свою бабку нэ проминяв. Моя краще…
Его затолкали локтями женщины, опасливо поглядывая на трёх здоровяков в чёрных дорогих костюмах. Хотя, даже мы, дети, заметили, что именно эти костюмы им были в тягость. Видимо, эти люди не привычные праздники праздновать.
Целую неделю судачили женщины у колодцев, который раз «полоскали» каждый эпизод свадебного ритуала. Потом толпой, немногим меньше свадебной процессии, провожали уезжающих, а заодно Николая с женою, до автобуса. Тётя Люся плакала, прикрывая рот платочком. Деревянко старший шёл рядом с сыном, изредка перекидываясь ничего не значащими словами. В одной руке нёс тяжёлый чемодан, а в другой видавшую виды кепку-шестиклинку.
Прощанье было коротким. Подъехал автобус. Мужчины с трудом занесли чемоданы. Пожали друг другу руки. Тётя Люся обцеловала сына с невесткой. Щёлкнув, захлопнулась дверь, и автобус покатил дальше.
Супруги Деревянко сиротливо смотрели вслед уезжающему автобусу, а сельчане с надеждой полагали «не впоследний раз видимся…», направлялись каждый на свою улицу. Подвыпивший дядя Сеня, размахивая длинными руками, подкрепляя жестами корявость слов, уверял своих соседей Деревянко:
- Ку-ум, не горюй! Приедут, ейбогу приедут! Мужики они хорошие. Обещали бочонок вина привезти…
После отъезда гостей, на той улице, где живут Деревянки, опять стало скучно, правильней сказать – буднично. За делами утекали вёсны и осени, а всё потому, что летние дни хоть и длинны, а присесть да оглядеться некогда. Если и собирались мужики в компании перекурить, то иногда скупо спрашивали Деревянко:
- Как там сынок поживает? Скоро ли в гости приедет?
- Стареющий отец вздыхал, затягивался папироской и уклончиво отвечал:
- Приедет, Когда ни-будь да приедет. Не до того ему теперь. Сами должны понимать – Граница! Это вам не коров в стойло загнать и дверь подпереть.
И, отбросив окурок, брался за другую папиросу.
Бывало, самим докучливым отвечал:
- Уважают его там. В чужой стороне за своего приняли. Да-а, мой Мыкола такой! Ко всякому человеку ключик подберёт. А там, не то что тут. Там горы! На кордоне он! Это ж понимать надо. Если местные жители не помогут, то трудненько будет чужака поймать…
- И что же, ловили?
- А как же иначе? Чай не за так капитанские погоны носит…
- Небось, жалование хорошее?..
- Может и хорошее, не спрашивал. Только на такую семью, что горсть гороху на стол высыпать. Раскатятся горошины - и нет ничего. Его жёнушка, как есть крольчиха в моём понимании. Что ни год – новый приплод. Мыкола шутит, будто он заставу бойцами пополняет…
- Что одни пацаны родятся?
- Ага, шестой на прошлой неделе родился. Телеграмму прислал. Написано, что в честь деда назвали. Данила Деревянко! Во, слышишь ты, звучит!.. Да-а, там бабы своё дело знают. И никаких тебе сосок-пустышек. Только грудью кормят.
- А ты, того, не заливаешь? Как же она, невестка твоя, чай не дойная корова… Я ж её видел. Худющая, как веретено. Откуда ж молоку взяться?...
- Чего мелешь, пенёк трухлявый? Это собака худая! А женщина, она свои формы имеет.
И не найдя подходящих слов, прищелкнул языком.
- Летом ещё фотографию прислали. Пацанята черненькие, как галчата. Я не в обиде, есть которые и в нашу родову пошли, только волосы чёрные и курчавые.
- А невестка?
- А что невестка? Женщина добрая, в теле. Не хуже наших будет. Зато верная! У них там с этим строго… Да-а. А моя, дура, всё Таську вспоминает. Говорит: женился б на Таське, сами б внучат нянчили. А так… только с фотографии глядят и молчат. Тихо в доме, как в подвале.
- Во, как жизнь закрутила! – подвёл черту конюх Семён. – Мыкола – чорти где. Таисья в город подалась. В науку ударилась. И что интересно: на мужиков не глядит. Не доверяет нашему брату. Страсть какая сурьёзная стала. Вон, Дарья, мать еёная, моей говорила, будто бы Таська опять на повышение пошла. Да-а! Хорошо, конечно. Только неправильно это.
- Что тебе неправильного?
- Баба, на то и баба, рожать должна. Такое у неё, понимаешь ли, предназначение свыше. А всё, что кроме этого, надо понимать – забота мужика…
- Не буровь! Я тебе так скажу: кому чего при рождении, там, в небесной канцелярии пропишут, так человек и живёт. А Таисья, что там говорить, молодец. Всем мужикам фору дала. Глядишь, может у неё там ещё какое-никакое открытие случится. Село наше на всю страну прославит. А, что? Я без дураков. Всё может быть. Наши – то дети на чистых хлебах росли. От того сила в них и мысли светлые…
14 октября 2007 года.