Иван Сплюйкин ни разу не был за границей. Оно бы ничего страшного, да стала с ним твориться ерунда, от которой отвязаться не было никаких сил.
Хотя Иван никогда наружу не выбирался, о загранице все же имел представление, поскольку не раз просматривал зарубежные киноленты. Просматривал, но все сомневался: возможно ли такое? "Сегодня, - цинично рассуждал он, - когда реальная жизнь по качеству все больше уступает трехмерной графике, такую "заграницу" можно легко соорудить на компьютере. Сканируешь объемное тело, а потом только цвет да анимация".
Но заграница настойчиво теребила его сознание, и, в конце концов, Иван в нее поверил. И едва поверил - будто камень сомнений с плеч долой. Выпрямился, похорошел и, что характерно, стал по ночам видеть цветные сны. До этого ничего подобного с ним не случалось. Вернее сказать, сны он видел часто, но заграницы в них не было. А отечественные сновидения выходили черно-белыми, сумеречными и плохого качества. Что-то вроде старых-престарых лент с Чаплином, только без хохм. Единственным приметным в этих снах местом были пинки в зад. Однако, в отличие от чаплинских шутливых пинков, удары были болезненные и несправедливые. А мелькающие во сне озабоченные серые человечки, - очевидно, народ - то и дело срывались и бросались наутек от милиции, налоговых органов, партии и правительства. Удирали всегда с оттопыренными карманами и припрятав что-нибудь под полой.
Заграница, пусть даже на экране, сохраняла внутри Ивана равновесие. Регулярные просмотры иностранных фильмов закрепляли позиции, усвоенные с детства. Однако под тяжестью местных условий эти позиции то и дело потрескивали. Цветные сны блекли, мигали, а зарубежные предметы принимали все более привычные очертания. Небоскребы и эйфелевы башни "приседали" до крыш соседних лабазов. Английские двухэтажные double deckers, зеленели и сплющивались в пузатые, кособокие автобусы типа "Львiв" - чахлое дитя украинской социндустрии. А цветастые шали мексиканских танцовщиц все чаще походили на бывшие когда-то белыми халаты девушек из отдела "Фрукты и овощи", с приставшими к этим халатам шмотками прелой капусты и следами раздавленных помидоров. Через какое-то время эта причудливая мозаика из чужого и родного окончательно опошливалась и принимала черно-белые национальные тона.
Возможно, Сплюйкин превозмог бы такое оскудение, если бы сон не прерывался. Но сон прерывался. И утром, едва Иван открывал глаза, в его сознание шумно врывалась страна и, засучив рукава, принималась разрушать некогда устойчивые понятия и суждения. Сплюйкин начинал путать причину со следствием, подлость часто принимал за хитроумие, а рассеянность - за щедрость. Появились сбои с арифметикой. В одном магазине Ваня горячо вступился за женщину. Она не принимала от покупателя две бумажки по 100 и требовала 200 одной купюрой. Две по 100 она считала за половину. Иван вместе с другими пристыдил мошенника. Однако когда на выходе мысленно сложил достоинства двух банкнот, встревожился и заспешил к знакомому терапевту.
- Рубашку не задирай. Мы это не лечим, - произнес доктор. И, выдержав паузу, чтобы насладиться эффектом, доверительным шепотом добавил: - Вот что я тебе скажу, Ваня: хотя я теперь доктор платный и, стало быть, в тебе материально заинтересованный, осмотрами терзать не буду. Потому что я тебя люблю. И, любя, открою всю правду. Собери-ка сэкономленные на мне денежки, да поезжай за рубеж. Гонорара, который ты мне не заплатишь, как раз хватит на туда и обратно. Там и придешь в норму. Что, не веришь? Тогда почитай вот это. - И положил перед Иваном зарубежную газету. На странице жирным курсивом было выделено To stay sane you have to move out of the country at least 3 times a year (чтобы остаться в здравом уме, следует выезжать из страны по меньшей мере три раза в год). От этих слов Иван вздрогнул, а потом нерешительно подвинул к себе обрывок газеты.
По статье выходило, что безвыездное пребывание в стране со временем вызывает серьезнейшие аномалии в голове. Авторы иллюстрировали этот вывод ссылками на проведенные обследования взрослого населения. Опрашиваемых делили на две группы: невыезжавшие и выезжавшие. И тех, и других просили совершить несложные арифметические действия, а затем дать оценку плохим и хорошим поступкам в предлагаемых примерах. Задания были несложными, и большинство невыезжавших в целом их выполняло правильно. Но за внешней незамысловатостью задачек крылся подвох. В самом конце спрашивалось "А вы уверены?" В этом-то вопросе и заключалась суть эксперимента - проверка на прочность. И те, кто никуда не выезжал, начинали нервничать, шарить глазами по стенам, умоляюще смотрели на устроителей эксперимента и молчали.
Напротив, выезжающие регулярно на провокационный вопрос не реагировали. Делили и умножали без запинки. А в предлагаемых ситуациях легко отличали скопидомство от бережливости, хамство от острословия, вседозволенность от уверенности, бесхребетность от дипломатии, жестокость от изобретательства, а доносительство от любви к закону.
- Прочитал? Ну вот. Наука, брат, - ничего не поделаешь. Только поезжай подальше от эпицентра. Так лучше. И еще один добрый совет - не связывайся с визами. Виза расшатывает нервы и грозит угробить весь эффект. Видишь очередь в соседний кабинет? Это те, кто сломался на оформлении виз. Можешь поговорить с ними, но лучше их не трогать.
Иван вышел из кабинета и подумал о визах. Про них он слышал. Умные люди объяснили Ивану, что визы - давнее изобретение. С их помощью государства рассчитывали просеивать сомнительный контингент и впускать только тех, кто умудрился соединить в себе честность и большие деньги. Честные, но без кредитной карточки отбраковывались. А те, что с кредиткой, долго и нудно проверялись - сначала на состоятельность, а потом на честность. Последнее включало в себя беседу с консульским работником, детектор лжи, повторное собеседование по результатам детектора, анализ на беременность и предоставление наглядного свидетельства о намерении вернуться домой (обратный билет). Люди со слабой психикой ломались и надолго или навсегда остывали к визовым государствам. Особенно дулись на славян и их близких соседей, которые в угоду Западу подло покинули братский безвизовый союз. Иван знал одну такую обиженную семью. Оба были заядлыми грибниками. И, не имея средств на Париж и Лондон, они ездили в Словакию, где собирали грибы. "Там всегда были замечательные лисички", - грустно рассказывала семья. Виза положила конец грибной охоте под Братиславой. Ощетинились визами также леса Чехии, Венгрии и Польши.
И принялся Иван опрашивать знакомых, кто ездил: как, мол, там и в каком месте ему полегчает. Но впечатления были слишком пестрыми, чтобы понять, где же все-таки лучше. Склонный к обобщениям, он пытался из обрывков слов, восклицаний и жестов нарисовать в воображении некую единую страну с названием Заграница. Но однородной территории - вроде Японии - с усредненной внешностью, привычками и образом жизни не получалось. И еще настораживало то, что на щеках у всех рассказчиков горел румянец возбуждения, в глазах - очевидное счастье, а по сути вопроса - ничего толкового и порой сплошные претензии.
Претензии огорчали, но и ошарашивали непонятной капризностью. Один его соратник, приехавший из двухнедельной командировки, обрушился на туалетную бумагу, которая у них, дескать, не такая мягкая, как в рекламе. Иван терпеливо слушал его стенания, но сочувствия не испытывал. Он хорошо помнил время, когда рулоны этой бумаги заменяли стопками прессы, и ни один пользователь никогда не жаловался на ее качество. Если кто и страдал, то, скорее, люди, уважавшие печатное слово. Одинокие старушки, тихое интеллигентное еврейство, работники библиотек добросовестно прочесывали хозяйственные магазины в поисках рулонов. И лишь после многократных неудачных попыток и не в силах больше терпеть, раздираемые внутренним конфликтом, с болью отрывали клочки от печатных страниц, сознавая, что губят реликвии. Но основная масса не отличалась подобной щепетильностью. Иван на всю жизнь запомнил, как к нему из Тюмени приехал свояк с семьей пожить на дачу в Подмосковье. Быстро употребив подшивки старых журналов, тюменцы принялись за выцветшие книги, которые Сплюйкин берег пуще глаза. Когда гости уехали, Иван долго возился в туалетном домике, собирая и разглаживая нанизанные на проволоку письма Екатерины Великой, воспоминания декабристов и другие пожелтевшие странички, не успевшие исчезнуть в черной пасти выгребной ямы.
Раздраконив западные рулоны, соратник иссяк. И лишь в конце сказал, что это была Франция. "Но ты не думай, Вань, они там все заодно".
Испания тоже разочаровала. Из услышанных историй Иван понял, что Испания, особенно ее столица, кишит голубыми юношами, агрессивно затягивающими одиноких мужчин в свое сексуальное меньшинство. Испанцы легко распознают их в толпе. Голубой, по их приметам, - тот, кто всячески выпячивает свою мужественность и рельеф мускулатуры, прилично одет, аккуратно отутюжен, до блеска начищен, гладко выбрит, стильно причесан. Непосвященные могут спутать его с обыкновенным мужчиной приятной наружности. Испанки, подчеркивающие фигуру и линию ног, - опять же сексуальное меньшинство либо представительницы древней профессии. Потертые джинсы, кеды, бесформенная куртка, отсутствие макияжа, затрапезный, бесполый вид - люди со здоровой ориентацией. Ивану советовали выглядеть именно так, чтобы не приковывать к себе двусмысленные взгляды. Лучше всего, как рекомендовали доброхоты, ходить по городу в сопровождении женщины.
Не все, однако, выглядело столь мрачно. Италия, к примеру, порадовала. Знакомый, побывавший в Риме, с восторгом рассказал Ивану, как в первый же день на него прямо из окна свалилась пара неплохих джинсов. Он и раньше слышал о еще сохранившейся традиции итальянцев выбрасывать мусор прямо из окна. Но его поразило, что в понятие мусор местное население вкладывает вполне пригодные к употреблению вещи. Из окон Италии на него летели предметы, которые еще годы могли бы с пользой просуществовать в семье. То же самое впечатляло в Германии. Но в Германии этот мусор аккуратно выставляли на обочину в мешочках. Совершив такое открытие, он стал регулярно выбираться в Европу за этим самым мусором. И всегда поездом, где объем багажа не лимитировался.
Встречал Иван и пару из Швейцарии. Но она была немногословна. "Зимой и летом одним цветом", - произнесли оба. И добавили, что коренных швейцарцев не видели, потому что находились в долине, где одни иностранцы. Коренные швейцарцы живут в Альпах. По словам очевидцев, они мелковатые, жадноватые, не любят шума и обо всем необычном заявляют в полицию. Плечистые и добрые швейцарцы - редкость и обитают лишь в тех горных районах, где когда-то проходил Суворов со своими солдатами.
Африка до Ивана почти не доходила. Туда ездили редко и, в основном, режиссеры и операторы, снимающие борьбу третьего мира за независимость. Одного фотокорреспондента Иван все же отловил. И тот рассказал. Но не про Африку, а про то, как завалил ответственное задание - отснять восторг стран, избавившихся от колониального гнета. Задание он не выполнил, поскольку так и не смог найти население, где никто бы не ковырял в носу.
- Иван, ты представляешь! Я спозаранку выбегал на улицу и пытался отловить женщин с корзинами на голове, да так, чтобы схватить их в натуре. Но... они все время держат палец там!!! Ну, как я мог их снимать в таком виде?
Он долго бился над местным населением. Платил им свои скромные суточные, выстраивая прохожих в шеренгу, треугольником, полукругом. Но африканцы не понимали, чего он добивается. Стояли неподвижно, и даже держали руки по швам, но при этом растерянно улыбались. Отчаявшись выдавить из них массовый восторг, репортер плюнул и переключился на фламинго. Но птиц снимал без энтузиазма, машинально, отрабатывая остаток командировки. А, вернувшись домой, был отстранен от работы с формулировкой "идеологическая незрелость" и ушел на свободный рынок, где к тому времени активно формировался зрительский спрос на флору и фауну. С уходом идеологов народ расправил плечи и громко стал требовать показа разной экзотики, в том числе птиц, зверей и рыб. Быстро уловив конъюнктуру, фоторепортер с головой окунулся в съемку и тиражирование фильмов о флоре и фауне Африки. Работа была выгодной и почти не требовала расходов, поскольку кадры снимались не в африканских саваннах и не на дне океана, а в зоопарках, зоомагазинах, в гастрономических отделах "Живая рыба" либо через стекло домашних аквариумов.
Знакомых, побывавших в Штатах, было немало. Сплюйкин охотно спешил к ним на огонек и, формулируя свои вопросы, невольно переходил на "вы". Они отличались повышенными знаниями в области цифр и превосходно производили в уме арифметические операции. Те, кто пробыл за океаном длительное время, не расставались с карманными калькуляторами. Все увиденное и услышанное они раскладывали на аккуратные столбцы, где значились вес, объем, количество кирпичей и металлических скоб, джоулей, калорий и т. п. А по калькулятору подсчитывалась сумма выгоды, упущенной в результате простоя этой груды кирпичей, скоб и калорий. На вопросы Ивана об американских нравах, приехавшие отделывались общими фразами, что, дескать, убивать и грабить - однозначно плохо. Там это уже поняли, и вот-вот дойдет до других. И что справедливость существует, но пока лишь в черновом варианте. Поэтому на сегодняшний день искать ее лучше всего не в законах и не в адвокатских конторах и судах, а на экранах фильмов с суперменами. В этих фильмах перед американцами прокручиваются образцы крупной и мелкой несправедливости, а Кларк Кент все еще демонстрирует возможные варианты борьбы с ней. Но пока только в пределах Соединенных Штатов. "И вообще, нам, как они, еще рано..." - с томной усталостью отделывались они от ивановских допросов, хотя глаза счастливо блестели и у них.
Все рассказы совпадали лишь в одном - отсутствие очередей. Иван и раньше слышал, что за границей очередь - мимолетная случайность, недоразумение, вызванное временным затором мысли либо технической поломкой пропускного аппарата, но никак не состояние нации. Эта особенность увлекала многих уехавших, хотя, как опасались врачи, отпускавшие своих пациентов за границу, грозила тяжелым похмельем по возвращении на родину.
Вопреки мнению расхожей литературы, сравнивающей очередь с гидрой, озлобленной по всей длине тела и лишь у головы - умиротворенной и подобострастной, Иван не считал это явление чем-то темным и угнетающим. Стояние в очереди было для него актом физической близости с народом, к которому он притирался не только телом, но и настроением. В очереди он полнее всего ощущал себя частью общества, притом без всякого напоминания от средств массовой информации.
Получалось, что жить невозможно нигде. Длительное проживание в одной и той же стране раскрывает перед тобой всю зернистость кадра, а с ней - все дефекты, до последнего прыщика, но картинка постоянно меняется, как фата-моргана. Англичане - чопорные и жадные, вроде дирекции работного дома в "Оливере Твисте", вдруг поворачиваются к тебе буйной и развеселой головушкой футбольных болельщиков. Однако через какое-то время вновь запахиваются в футляр, надевают цилиндры и цедят сквозь зубы сакраментальные формулы вроде "мой дом - моя крепость" и "держи свой норов при себе". Индусы - мудрецы, добросовестно накапливающие в каждой новой жизни положительные пункты, через некоторое время превращаются в мелких уличных воришек и жуликоватых продавцов. А служители буддистских храмов Таиланда, рассказывающие о реинкарнации, в конце сеанса требуют заплатить за лекцию, а потом бегут за тобой и кричат вслед что-то обидное про инфляцию.
Из всех разговоров Иван так и не смог вывести цельную картину. Однако понял одно. Жить за границей невыносимо, но бывать там надо и как можно чаще. Временный - для страны желанный гость, страна для него - радушная хозяйка, пока вы не присмотрелись друг к другу. Поэтому задерживаться больше чем на год не надо. Или ты испортишь, или тебя испортят. К тому же, после года принято платить налоги. В общем, все хлопали Ивана по плечу и советовали ехать. Но при этом не зацикливаться на одном и неустанно внушать себе, что где-то еще лучше.
Накопив мнения, Иван задумался и вышел в парк. Над ним мелкой ватой осыпалось зимнее облако. На скамейке кот оседлал кошку и нацеливался совершить таинство любви. Сплюйкин рассеянно подергал кота за хвост, но кот сердито засопел и укусил его за палец. Тогда Иван не стал мешать, встал со скамейки и отвернулся. А через несколько секунд услышал нечеловеческий вопль: "Что ж ты, дура, орешь?.. Сама же просила" - и, не оглядываясь, пошел прочь. Он шел и произносил про себя стишок, который разучивал ребенком.
У занесенных снегом кочек...
нашли мы маленький цветочек,
полузамерзший, чуть живой,
должно быть, сильно припекало
сегодня солнышко с утра,
цветку под солнцем жарко стало
и он подумал, что пора, и вылез...
"А может быть, и правда, рано я из-под снега-то... решился. Подпустишь к себе Запад, а потом, как эта кошка..."
Иван оглянулся. Кошка с довольным мурлыканьем каталась по траве и с благодарностью смотрела на своего "мучителя". Стоял конец марта.