Без конца
(История о любви в картинках)
"Далеко – не расстояние для любви,
а долго – не срок для ожидания"
До востребования
Писать.
Писать…
Клочок бумаги, огрызок карандаша, кнопки клавиатуры - все равно…
Писать!
Это не письмо, но адресат есть - моя Тень, отраженная в соленом зеркале слез умершего моря. Эта дама без возраста умеет ждать, морщины не властны над преломлением света. Когда-нибудь, в ящике без номера, через много рек утекшего безвозвратно времени, она заберет пожелтевший конверт, подписанный моей рукой… «ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ».
Писать, чтоб не вымолчать себя до немоты…
Писать, чтоб не завыть на лупоглазую…
Просто писать…
Выписать все слова, которые я знаю, все мысли, все мечты, весь хлам!
То, что угнездилось во мне, не поддается логике и правилам повествования, оно развивается по своим законам. Они просты и сложны одновременно. Закон Случайностей, непреодолимо превращающихся в Закономерности - главный.
Как веретено, я наматываю на себя пряжу своей судьбы и несусь, наперекор всем законам физики вверх. И, как бы у меня не кружилась голова, остановиться нет никакой возможности. Ибо случайность, ставшая закономерностью, доказывает только одно - случайностей не существует!
Писать!
Мне очень важно не забыть выражений лиц каждой из крупинок моего счастья. Надо продублировать все файлы, пока не сгорела “материнская плата”… она может не выдержать накала.
Писать!
Пока ветер с севера не смел остатки памяти своими заиндевелыми рукавами, пока будущее не превратилось во вчерашний ужин, пока не “заглючило” окончательно.
Моя голова устала от монолога, я оцифровываю его кириллицей, на листе формата А-4.
Встреча
Как любая встреча, она произошла ровно в тот день и час, когда ей суждено было свести две пары глаз для столкновения. Я прекрасно помню это мгновение, оно остановилось, врезалось в мой мозг 25 кадром.
Каждый день, выходя из объятий своей постели, мы надеваем на лень, поселившуюся в костях, одежды, сливающиеся со стенами и булыжниками на мостовой. Переступив порог страха, превратившись в невидимок, держащих в каждом кармане по фиге на всякий случай, а под языком целую горсть брани, мы окунаемся в поток сотен, тысяч пар глаз, привычных до ненужности всматриваться, не знакомых, скользящих по поверхности, отрешенных, быстрых, колючих, в ноль, в молоко.
В один из сухих и промозглых дней, похожий на все дни до его рождения, когда их количество уже готово было перевалиться через края числа «бесконечность» и начать обратный отсчет, моя жизнь вдруг перевернулась с ног на голову. Или все это время я ходила ногами вверх? Это уже не имеет значения, так как все последующие дни стали отличаться один от другого, будто бы они никогда до этого не видели своего отражения в зеркале.
Вот он, единственный и незапрограммированный.
Взгляд.
Электрический разряд, прожигающий сканером сетчатку, и дальше, вглубь, огромным внутренним щупом.
Мой!
Я поняла это сразу, за микро доли секунды. От запаха - до безумия, заполнившего его уже давно, еще до меня. Он подошел ко мне так близко, что тени разбежались по стенам, потревоженные прикосновением наших ресниц. Он не испугался и посмотрел на меня в упор, а мои глаза не побоялись считать информацию с флешки. Теперь я знаю о нем больше всех, хотя даже не знаю еще его настоящего имени. Только первую букву, которая прыгнула медальоном ко мне на грудь. Этого достаточно, так как на всех языках она пишется одинаково.
Я дождалась того, чего не ждала. Я принимаю с благодарностью подарок. И время перестает управлять моей жизнью, устало отсчитывая дни, месяцы, складывающиеся в годы, как оказалось, ожидания этого взгляда, точно попавшего, как шар, в лузу моего Я.
Без сна
Я не хочу спать. Я не сплю. Или сплю? Нет, это не сон. Это другое.
Я проваливаюсь ненадолго, но попадаю куда - то не туда… Я не бывала здесь раньше.
« Пустыня. Пить… пить… напиться твоим дыханием…
Небо стало песком, песок небом, линия горизонта стоит перпендикуляром, накручивая облака на земную ось. Еще немного, еще несколько метров, вот-вот, уже рукой подать… до тебя».
Так было раньше. Живя много лет во сне, я не заметила, как он стал моей явью, и реальность намоталась изолентой на оправу моих исцарапанных обыденностью очков. Теперь все по-другому. Мой день увеличивается, теряет край, ночь стала его продолжением, моей настоящей жизнью. Я черпаю силы в бессоннице. Это не та, глупая тупая бессонница, изнуряющая желанием заснуть, выспаться бодрым сном без сновидений. Моя – другая. Она дает мне право быть собой. Я не могу остановиться, все во мне кипит, работает, как часы: сердце, мозг. Душа в полете!
«Ты ускользаешь, ты просыпаешься сквозь пальцы, ты даешь мне приблизиться, но только я наклоняюсь к твоему источнику губами – ты исчезаешь. Мой мираж. Я найду тебя настоящего. Моя жадность заразна, я утомлю тебя своей настойчивостью. Тебе надоест играть в прятки. Ты тоже захочешь выпить меня, осушить до дна. И, сделав глоток, ты поймешь, что не можешь напиться, так велика твоя жажда. Слишком долго ты скитался под палящими лучами солнца».
Небольшая стенокардия, пульс чаще, чем надо бьет в голубую вилку на запястье. Но, это ерунда, ведь время моих ночей заполнено, как никогда - звуками и желаниями, фантазиями и строчками залетевших в окно хоку, любовью, вытекающею из моих глаз и невозможностью прикоснуться к тебе.
« Я проваливаюсь в горячий песок. Он повсюду. Но там, в низком небе, плавящемся на солнце, есть ориентир. Он манит меня, и я иду на зов оазиса. И я дойду, чего бы мне это не стоило».
Как я могла спать все эти годы? Спящая царевна. Но, я не просто спала, я ждала поцелуя, я сразу узнала прикосновение твоих губ. Ты подарил мне избавление! Теперь я могу не спать. Я умею. Я лежу тихо – тихо, мои девять граммов уже вышли на свидание с тобой, но пока еще здесь, прихорашиваются, перебирают мои волосы нежностью.
Я слушаю шум прибоя, ласкающего своими лапами кирпичную стену моей многоэтажки, я вижу, как шепчутся кленовые листья, перед тем как сорваться вниз, я говорю с тобой ночи напролет.
Если бы ты тоже не спал, я бы уже выболтала тебе все свои секреты.
Первый снег
Ты не веришь в любовь. Но ты знаешь, что такое страсть.
Я верю в любовь. Но я сомневаюсь в том, что бывает любовь без страсти.
Как перезревшая девственница, я хочу близости до сумасшествия, я готова отдаться и исчезнуть в твоих руках. Но, о боже, как же мне страшно потерять свою девственность!
Твои глаза проводят линию от затылка, и ниже, по позвоночнику к точке, соединяющей меня с реальностью. Я плавлюсь, искрю, заливаю подсвечник воском своего желания. Пляшущие тени на стене задают ритм колебаниям наших сердец, пальцы уже встретились, переплелись в поцелуе, прелюдия любви перебирает струны вдохов и выдохов горячих ветров наших дыханий.
Мы собрали паззл, он сошелся точно, один к одному, нет не лишних деталей, не недостающих.
Я оторвалась от точки, державшей меня все эти годы на привязи. Ты развязал узел.
Стены раздвигаются и исчезают в верхних слоях атмосферы. Огромная белая луна летит навстречу моим раскрытым объятиям. Я ловлю ее своими гигантскими руками. Я смеюсь. Моя оболочка лопнула, границ больше нет. С наших тел срываются бисером капли звезд и, сплетаясь лучами, уносятся в невесомость, разбредаясь по вселенной, образуя цепочки созвездий, которым еще нет названий.
Взрыв!
Образовалась новая галактика. Наша галактика. Мы создали ее вместе. Мы сотворили чудо. Что может быть прекрасней! Давай придумаем ей имя!
***
Горячий чай. Плохо выкрашенная рама чужого окна. Сигарета засыпает в твоих пальцах, дрожит. Я подхожу к окну и смотрю в лицо старого безликого дворика. Ты обнимаешь мои плечи.
- Смотри, снег пошел. Первый снег.
Теперь у нас есть знак. Первый осенний снег нашей любви. Я ловлю ртом снежинки. У нас еще осталось немного портвейна, он оживает на губах дыханием жаркого Крыма.
- С первым снегом тебя, девочка.
- С первым снегом.
- Девочка моя.
Я вылетаю в ночь и просыпаюсь снежной крупой в твои сны. Вот она я, кружусь в луче одинокого глаза одноногого ночного сторожа спящих улиц.
Мыслеобраз № 1
Со мной это впервые. Я лежу в своей постели, но я не сплю. Мой мозг работает на 100%, я полностью ощущаю свое тело здесь и сейчас. Но одновременно с тишиной зимней ночи и плотностью одеяла, которые я чувствую мурашками на коже, я нахожусь в другом времени и пространстве. Какая из двух реальностей реальней, трудно сказать. У меня три пары глаз на два тела. Третья пара бестелесна.
Тяжелая, беременная вода Ганга, смешавшая в себе окись железа с глиной, движется медленно и ровно, согласно своему положению. Ее нагота прикрыта от посторонних глаз орнаментом из листьев, цветов и сора. Ее разнесло, раздуло, берег на той стороне ее одеяний лишь угадывается. Он, как заботливый супруг, обнимает ее стан своими руками, одетыми в киноварь, оберегая и защищая мать своего будущего дитя. Несколько величественных богинь с золотыми рогами, огромными, изогнутыми, как стволы священного пипала, разлеглись, утолив жажду, в ее волосах, лениво отгоняя надоедливых оводов кисточками хвостов.
Легкий ветерок стелется низко, намеком, едва касаясь тончайшего хлопка сари, ласкающего бедра и икры моих босых ног. Ткань моего платья вобрала в себя прохладу рук, с любовью выкрасивших его желтой охрой. Волосы мои забыли вкус платины, они цвета зрелости моей души, переплелись в пучке с запахом сандала. Мы держимся за руки. Клетки кожи твоей ладони сроднились с моими, сплелись молекулами. Нам не нужно смотреть друг на друга, нам важно смотреть в одном направлении.
Покой и любовь в моем сердце. Покой и любовь в твоей руке.
Прижавшись к моей груди, тихо и спокойно, как маленький Будда, спит в перевязи наш сын. И небо, расписанное шмальтой, королевской синью, проплывает над нашими головами бесконечным парусом. Я не могу развернуть картинку, не могу увидеть твоего лица. Но я вижу свое и этого достаточно, чтобы не ошибиться. Так счастлива я могу быть только рядом с тобой.
Мне сорок лет.
Так будет, когда мне исполнится сорок человеческих лет.
Предрассветное
Ты спишь, дышишь мне в ухо что-то теплое, а я смотрю в потолок. Прыгающее пятно от наполовину истлевшей свечки висит на облупившейся побелке незнакомого потолка рваным квадратом. Ты рядом, это бывает так редко. Я боюсь пошевелиться, чтоб не вспугнуть пригревшуюся между наших объятий голубку. А потому, таращусь в этот квадрат, как в экран кинопроектора, пытаясь увидеть хоть что-нибудь.
Ничего не показывают.
- Ты не спишь, девочка?
- Спи, спи, милый, я тоже буду.
“Девочка” – “Милый”.
Только в эти редкие минуты между сном и жизнью. Чертовы правила! Я ненавижу теперь любые правила.
Ты прижимаешься ко мне, такой родной, что внутри у меня разрывается от боли, которая называется счастьем, целуешь сонными губами. Я хочу запомнить, это мое! Но время не остановить, оно безжалостно, тикает в стенных часах, приближая новый день и час прощания.
Пятно на потолке дрожит все сильнее, свеча прогорела до конца и, кажется, что порвалась пленка.
Светает.
Надо затушить. Отрываюсь тихонько, выползаю из-под одеяла. Ты хватаешь меня, будто испугавшись, что выронил из рук что-то очень ценное, хрупкое. Прижимаешься, утыкаясь куда-то между животом и подмышками.
- Ты куда?
Умереть бы! Умереть бы так!
- Ну, что ты… Я сейчас вернусь.
Задуваю.
Квадрат экрана гаснет навсегда вместе с последними звездами на огромном экране мироздания.
- Иди ко мне, девочка. Ты что такая встревоженная?
“Встревоженная”.
Мне нравится, как ты меня назвал, в нежности этого слова есть боль скорого расставания. Я заберу его с собой, не оставлю ничего подглядывающему в окно рассвету.
У меня есть только этот миг. Зажмуриваюсь и растягиваю.
Ритм не в рифму
Где ты был?
Где я была?
Чем ты жил?
Чем я дышала?
Успокоилась…
Забыл…
Ты устал.
Поспи.
Закралось…
Чьи – то губы.
Поцелуи.
Мне бы тоже,
Хоть немного…
Потерял?
Нашел.
Другую…
Я курю.
Одну…
Вслепую…
Потерпи.
Я не успела…
Улетаешь?
До свиданья.
Подожди,
Еще наверно,
Не прощай…
Еще свиданье.
Может, скоро,
Или вовсе…
Я давно тебе не снилась.
Я люблю тебя!
Любимый!
Ты… со мной?
Во мне.
Не мимо.
Темный с белой.
Я в тунике.
Белый с черной.
Меч и тога.
Не отдам тебя!
Родная!
Хочешь,
Буду я с тобою?
Буду… или…
Нету мочи…
Обернуться
На прощанье.
Не напрасно.
Не случайно.
Не случайно.
Очень – очень!
Опыт
Я хорошая ученица. Я люблю учиться! Если предмет мне нравится, то я готова принести в жертву своим интересам многое. Я зацикливаюсь, меня не оттащишь за уши от учебника. А если еще и учитель хорош, то результат гарантирован, скоро я буду знать все то, что знает он, а чуть позже начну удивлять его своими сверхпознаниями и глубиной проникновения в суть этих самых познаний.
Ты начал урок. Мой конспект открыт. На чем мы остановились в прошлый раз? Я тяну руку. Вызови меня! Вызови! Я хочу отвечать у доски! Но, нет… сегодня практическое занятие. Проведем эксперимент. Для опыта нужны двое. Нас ровно столько. Ты и я. Мне не терпится узнать, в чем суть эксперимента. Если на закрепление материала, тогда я просто асс! Я в теме! Теорема проста, ее не трудно запомнить, всего три слова, всего лишь десять букв. Но, требуется доказательство. В прошлый раз доказывал ты, сегодня моя очередь. Я подготовилась и могу это сделать несколькими способами. Я тебя удивлю! Но, как всякий хороший учитель, ты непредсказуем, ты не даешь расслабиться, придумывая каждый раз что-то новенькое, неожиданное…
Ты достаешь скальпель. Ты очень сосредоточен. Ты в белом. Ты будешь… препарировать. Меня. Считаешь, что я готова? Покажет результат вскрытия. Анестезии не будет, мы в “полевых условиях”. Ну, что ж, я доверяю твоим рукам. У тебя есть опыт, твои пальцы не дрожат, видно, что ты проделывал это не раз.
Мне больно, но я терплю. Смотрю, не мигая, в твои глаза, вместо наркоза.
Какая она толстая!
Ты снимаешь с меня, как чулок, сантиметр за сантиметром, зелень моей кожуры. Я не знала, что этот цвет был моим. Как я умещалась в ней, в моей пупырчатой оболочке? Все, готово. Вот она, лежит под моими ногами. Ты чиркаешь спичкой и поворачиваешь ручку газа. Минуту, не больше, держишь руки над огнем, то ли греешься, то ли омываешь их после операции. Потом поднимаешь ее, мою шкурку и, взвесив на руке, бросаешь в самую сердцевину окружности конфорки. В самое пламя.
Вспышка!
Я ослепла? Я ничего не вижу. Только белое. Я зажмуриваюсь, тру глаза. Потом какое – то время привыкаю к свету, как к темноте. Ты стоишь напротив меня, и в твоих глазах стоят слезы.
- Откуда этот свет?
- Он исходит из тебя. Ты прекрасная. А я урод.
Я вырываю из своего конспекта страницы. Сжигаю их на огне, съевшем прежнюю меня. Опыт не завершен, поэтому сложно сказать, удался ли он. Знаю лишь, что ты ждал другого результата. Я спрячу скальпель в надежное место и буду ждать. Я четко запомнила движения твоих рук. Нам нужно закончить.
Возможно, когда-нибудь, ты разрешишь мне сделать надрез.
SMS
А: Ничайна – мое имя,
Родился случайно ни в “чайне”.
S: Стишки? А меня вот на крупные формы потянуло…
А: Это как?
S: Да вот, пописываю понемногу… все равно по ночам делать нечего…
А: А я трахаюсь.
…………………………………………..
S: А я… нет. Тот, кого я хочу - не хочет меня. А того, кто хочет меня - не хочу я.
А: Вот такая…
S: Да, такая.
Комета
Город покрыт серым, не то снегом, не то печалью несбывшихся амбиций застрявших в нем навсегда провинциалов. По этой жиже тяжело ходить, можно увязнуть, втянуть в себя чужие стоны. Но я не боюсь. У меня жар, под моими ногами плавится даже это. Я прохожу сквозь тела и тени, я исколесила все улицы, пытаясь высушить озеро внутри моей головы, в надежде найти потерянную складку в уголках своих губ.
Троллейбусы, как огромные рыбы - призраки, проплывают сквозь туман уснувшего навсегда города потерянных надежд, кивают рожками никому из людей. Желтые афиши не случившихся гастролеров облепили столбы и вылинявшую побелку домов липкими пальцами, я слышу, проходя рядом, как они шепчут мне обветренными ртами: - Он просто проходил мимо… проходил мимо… мимо…
Я затыкаю уши, врубаю громче, чем переносят мои барабанные перепонки музыку цвета какао. Врезаюсь с разбега в толпу одинаковых лиц, бьюсь о металлические рамы грудных клеток, только чтоб заглушить эхо змеиного шипения, которое повсюду, которое вползает помехами в грохот моего плейера. Бежать! Я убегу. Я обгоню пульсацию волн.
Запрыгиваю в обожравшуюся людьми маршрутку. Буду кататься по кругу, пока не проглочу все слезы, живущие на дне моих глаз, пока не закружится голова. Такая у меня карусель.
- Абонент временно не доступен, - девушка - автоответчик утешает меня электронными вибрациями своего голоса.
Временно - это не навсегда. Временно – это на время. А что такое время? Ничто, его нет, его придумали люди, не умеющие ждать.
- Остановите! Остановите, я хочу сойти!
- Да ты уже сошла… - водитель жирной маршрутки крутит пальцем у своего виска.
- Спасибо, - кричу я, выскакивая в пустоту, - И вам того же!
Они врут! Ты не проходил мимо. Ты пролетал! Ты человек - комета. Ты задел меня своим хвостом. Когда, описав круг по траектории своей орбиты, ты вернешься - ты прочитаешь все письма, которые я написала тебе на обрывках чужих объявлений. Они везде, на каждом столбе, на всех остановках. Смотри внимательно. Ты увидишь, как сильно я тебя ждала и…
«Забери меня, пожалуйста, мне здесь плохо, очень плохо без тебя”.
Ты
Я–
Далеко не полный список характеристик, данный самому себе о самом себе. Скажи мне вчера, что этот список застрянет костью у меня в горле, я обернусь в поисках нелепости, сорвавшейся насмешкой изо рта провидения.
Скажи мне завтра, что список лежит, свернутый аккуратной “козьей ногой” под моей подушкой, я рассмеюсь в глаза недальновидности той, чье имя - память, потому что под подушкой лежит только ключ от потайного грота. И список является лишь предисловием к тяжелой рукописи, хранящей имена твоих пороков и отметки покоренных высот твоей души, и одни не смогли бы свить гнезда из двух камер и двух желудочков без других.
В один из холодных и пасмурных дней, когда желания и сны замерзают под старым дорожным плащом, хранящим прикосновения скал и ароматы южных ветров, ключи от тайного грота, пригревшись на моей груди, захотели остаться. Они выбрали меня, почувствовав, что я не смогу причинить вреда ни им, ни надежно спрятанным от посторонних глаз тайнам твоего сердца. Ночью они спят у меня под подушкой, а днем перебираются в ложбинку между ключицами, на которой вытатуировано прикосновение твоих губ.
Список – предисловие может прочитать любой, кто случайно, ища свою тропинку в бесконечном множестве таких же на первый взгляд тропинок, ведущих к рекам, несущим лица странствующих судеб, увидит высеченное твоей жизнью длинное слово. А вот рукопись, хранящуюся под замком, в которой, когда бы ты ее не открыл, всегда последняя страница будет пустой, а предпоследняя – не такой, как вчера, можешь взять в руки только ты сам.
Однажды ночью, поджидая опаздывающий на свидание сон, ключи, лежащие под подушкой, привыкнув ко мне, как к сестре, открыли мне тайну. У каждого, имеющего такую рукопись, наступает момент, когда ему кажется, что он нашел близкую и родную душу. И тогда ему хочется поделиться собой, всеми своими пороками и добродетелями, показать флажки, которыми отмечены покоренные высоты, и раскрыть карты еще не пройденных дорог. Загвоздка заключается в том, что рукопись читать вслух можно только один раз. Если ты ошибся, то человек, которого ты принял за своего, услышит слова, вывернутые на изнанку. Приняв их за чистую монету, он начнет подгонять тебя к ним. И, не успеешь оглянуться - вывернет наизнанку тебя самого. И совсем скоро, рукопись уже не узнает сердца, писавшего ее, и начнет путать слова и съедать живьем собственные страницы. Но, если ты не ошибся, если читая вслух, ты сможешь даже не размыкать губ, чувствуя, как каждая буква растворяется в глазах, которые старясь, будут становиться только краше - ты увидишь, как рукопись вдвое увеличится в размере, но станет от этого только легче.
Засыпая, я молюсь теперь только об одном. Чтобы ты не ошибся.
Мой–
Письма
Мы разучились писать письма. Дышать запятыми, отдыхать между строк, слушать тишину многоточий…
Как жаль, что мы так и не узнаем почерка друг друга… Не сможем насладиться ритмом, размером, затактами, синкопами и бриджем…
Модуляция… какой восторг! Повышение всего лишь на пол тона… эти пол тона ни с чем не сравнить… Когда буквы из крупных, гладких, почти каллиграфических, вдруг становится спешащими, заикающимся, мелкими…
Когда кажется, что первое “Здравствуй” начала писать одна твердая рука, а последнее “Жду”, закончила совсем другая, мягкая, дрожащая… В этой разнице – вся прелесть, вся соль пролившегося на бумагу ожидания…
А: « Здравствуй, мои гемоглобины отнюдь не дрессируемы… Я на подходе к состоянию, которое именуется депрессией. Верно заметил один, не помню точно, как зовут его, что найдется тысяча причин – чтобы, и только одна, чтобы – вопреки. Меня оглушил рокот из окна, я слышу все звуки… С утра запускаю музыку и сразу глотаю наркоту. Потом лежу на полу и вижу картинки, которые не нарисовал и уже не успею… Пью чай и лью на себя воду. Если можно придумать одиночку, то она уже здесь… За всю неделю в первый раз вышел на улицу, захотел ненавистного пива, и сразу степень антиродства с людьми возросла на 37% по шкале Блюрика (есть такой чел. или теперь появится). Вот как создается чудовище. В моем лице не вижу Бога, в своем лице я вижу путь. Единственное, что успокаивает – это конец. Моя твоей поклон. А.»
S: « Я – ничто. Я фикция. Фантом.
Я – точка под именем Ноль на оси координат,
с поворотом головы в минус.
Я – не любовь. Я боль и невозможность. Я потерялась.
Во времени. В пространстве. В тебе.
Я – без тебя. Одна. Без воли. Без ума. Без дна. Я.»
А: « Так – так, теперь твоя очередь фатальности…»
Мне даже не нужно представлять себе тебя. Мои клетки выучили наизусть твой образ. Твой «мыслеобраз» поселился в моем образе мыслей, в самой глубине молекулярного дома и, кажется, заблудился…
Он выберется только тогда, когда перестанет искать выход…
S: « Здравствуй!
Здравствуй, где ты?
Ты… где?
Ты молчишь, и твоя немота бьет по ушам. Я решила разболеться, я вяну без тепла. Меня нужно полить из лейки, а лучше из шланга. У тебя нет шланга для меня?»
А: «Мне и полить – то нечем, не то что – шланг. Я здесь, и далеко, и близко. Хрен его знает, где».
Мне не хватает тебя, как воздуха… не забыть бы, как дышать…
Я буду писать тебе письмо. На бумаге.
Помнишь еще вкус клея на конверте?
Вкус детства…
Попробуй лизнуть липкую полоску, может, хоть ради этого момента, ты найдешь для меня пару слов…
Не знаешь моего адреса…
Я и сама не знаю номера своего почтового отделения…
Есть ли у меня почтовый ящик…
Не помню…
Кажется… нет…
Электронный есть, а……….
Одиночество
Раньше Одиночество жило в соседней комнате, в коммуналке. Заходило иногда на чашку чая. Бывало, засидевшись дольше обычного, оно доставало из кармана, который каждый раз оказывался в новом месте на изъеденном молью пальто, что покрепче. Так мы и сидели до утра, пока первые трамваи не начинали трезвонить о том, что пора идти спать. Потом, когда коммуналку расселили, оно перебралось ко мне под кровать. Попросилось на постой, ненадолго, на время. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. Так и живет теперь там, в принесенном с собой кривом дорожном чемодане, в котором хранятся законсервированные прошлой осенью слезы и целые стопки истрепанных дневников, написанных неизвестно кем и когда. И все бы ничего, но иногда мне хочется побыть одной. Тогда я иду на хитрость, прошу его почитать мне вслух, что-нибудь из дневников. Одиночество надевает очки и, укутавшись в старый плед, начинает. И так увлекается этим занятием, что уже ничего не видит и не слышит, потому как самое приятное на свете - это читать о себе. А я сажусь на подоконник, свесив ноги, и чищу перья. Они слеживаются за день, приминаются одеждами повседневности, а для полета крылья должны быть в полном порядке, перышко к перышку.
Я пролетаю над спящим городом, заглядываю в окна, в которых горит свет. Иногда, очень редко, попадаются такие, в которых вместо электричества используется другой источник энергии. Это мои самые любимые, они светятся ярче всех остальных, согревая своим теплом весь дом. И даже зимой, ласточки там вьют под крышей гнезда, а каштаны во дворе зажигают ароматические свечи. Это окна, в которых живет Любовь.
Потом я гуляю босиком по карнизам и крышам, замотавшись в крылья, как в шарф, и считаю звезды, сначала невидимые, а потом и все остальные, пока рассвет, наводя в небе порядок, не вытрет пыль ночи своим носовым платком.
Вернувшись домой, я тихо, на цыпочках, чтоб не разбудить уснувшее Одиночество, закрываю чемодан чужих историй. Я не хочу, чтоб они расползались по углам моей комнаты. Я знаю, что скоро, очень скоро, оно уйдет из моего дома, изголодавшись, потому что я так и не выпью с ним на брудершафт, не перейду на “ты”, и никогда не назову его “своим одиночеством”.
Что поделать, но ведь даже Одиночество может взвыть от одиночества.
Короткий почти сон
Лайки, целая упряжка. Их большие морды дышат паром.
Ты лежишь голый на краю обрыва. Боком, на снегу. Он рыхлый. Сухая трава, пробиваясь сквозь него, колышется на ветру тусклыми головками. Я наклоняюсь к твоему лицу, целую тебя в губы. Ты подаешься ко мне, тянешься тем, что внутри. Но, меня нет. Я Дух.
Упряжка мчится вперед, мощными рывками, и языки свешиваются из открытых ртов. Ты лежишь в этой упряжке. Я тоже здесь, над тобой, я – твой Ангел Хранитель. И небо проносится бешено.
И, наверное, мы успеем.
Три дня
Время – странная штука. Иногда, годы, прожитые в тумане, так похожи один на другой, что сворачиваются в клубок, занимая всего одну страницу, умещающуюся на ладони дня. А бывает и так, что посреди зимы, укутав ноги в шерсть, ты вдруг, почувствовав, что за дверью гость, идешь открывать еще до звонка. И почтальон, не говорящий на языке соседей, живущих в замочных скважинах, вручает тебе посылку, за которую не надо расписываться в бланке. Это подарок. Я получила его в самой середине января, когда чуть было не поверила в то, что чудес не бывает.
Три дня, подаренные мне, были аккуратно завернуты и перевязаны. Первый – в дорожный билет, подпоясанный шнурками от ботинок, купленных весной будущего года. Второй – в меню самого дорогого ресторана большого города, в котором июнь забывает потушить на ночь солнце. Он был обвязан красной лентой, такой мягкой и теплой, что перевязав ею волосы, я могла ходить босиком по снегу в булочную, как по траве. Третий – был завернут в карту осенней Европы и перехвачен узлом из проступающих с ее контуров синих жилок, обозначающих реки. Таким образом, три дня вместили в себя три времени года, а четвертое и так жило за окном.
День первый. Весна
Развязав шнурки первому дню, у меня закружилась голова от сладкого запаха, выпавшего из него. В нем были собраны ароматы всех весенних цветов, распускающихся по очереди, каждый в свою пору. Так они и касались моего носа, будто бы лорды, выстроившиеся в очередь, чтобы поцеловать перстень на руке Ее Величества. Когда же я, придя в себя от опьянения, внимательно рассмотрела обертку – билет, то увидела, что времени до прибытия твоего поезда у меня осталось в обрез. И мне пришлось много раз хлопать глазами, чтобы не опоздать встретить тебя на незнакомом перроне чужого города. Ведь на улице была весна, и ты мог заблудиться в ней с непривычки.
В марте ты назначил мне первое свидание. Мы бродили по улицам, и целовались в парадных. Иногда из рукава твоего короткого пальто выпадал букет подснежников или тюльпанов, который ты забывал мне подарить, залюбовавшись моими волосами.
Апрель приютил нас в маленькой кофейне, где варили по-турецки, на песке. Ты грел лицо в моих ладонях и учился произносить мое имя вслух. А я училась хохотать и держать тебя под руку.
Майские ночи были такими теплыми, что мы привыкли ходить друг перед другом нагишом, и такими дождливыми, что занимаясь любовью, мы забывали о том, что уже несколько дней не выходили из дома и не ели ничего кроме дождя, которым была заполнена вся посуда.
И все это было помещено в зерне одного единственного долгого и нежного дня, которому могли бы позавидовать все остальные зерна, хранящиеся в чулане года в матерчатом мешке, чтоб не завелись мошки. Но, из одних уже вчера была сварена каша, а другие еще не созрели.
День второй. Лето
Лето навалилось жарой со всей своей страстностью. Оно опрокинуло нас на свежевыстиранные простыни неба, лишило рассудка, опьянив жемчугом винограда, рассыпающего блики по стенкам бокалов тончайшего горного хрусталя, и отдалось сразу, не ломаясь, бесстыдно и прекрасно.
Слепившись в июне, мы кружились в центре гончарного круга, то вытягиваясь в амфору, то растягиваясь в ладью, а потом комкались и начинали сначала, наслаждаясь изяществом и отдыхая в простоте. По ночам мы любовались разведенными мостами и никуда не спешили. А днем стирали в «машинке» лишние слова и гадали с закрытыми глазами на меню, перевязанном красной лентой. Если пророчества совпадали, мы заказывали столик в дорогом ресторане и ужинали ими, запивая вином, которое было таким сладким, что его давали с собой в кубиках сахара, рассовывая по карманам, пока мы смотрели друг другу в глаза.
В июле ты подарил мне спиричуэл-с, живущий под левой бровью твоего сердца, знающего, как по буквам пишется твое настоящее имя, разрешив гладить его по голове и чесать за ухом, когда оно ластится. Я же заплела свои волосы в косу, чтобы ты мог в любой момент взобраться по ней, как по лестнице, на любую высоту, какую захочешь.
В августе мы веселились, устраивая вечеринки. Каждый, кто видел в наших окнах свет и хотел заглянуть на огонек, заходил в наш дом, открывая дверь улыбкой, как ключами. Тот же, кто не мог привыкнуть к тому, что у нас лето, а ходил, как по календарю, в воротнике из январской стужи, пряча под шапкой парочку метелей, не мог попасть к нам, даже если пытался залезть в окно по водосточной трубе, оказываясь все время в гостях не у нас, а у кого-то еще. Когда же вся музыка была выпита, а танцы начинали зевать, сладко потягиваясь, пристраиваясь клубочками в кончиках ресниц, под окнами просыпался веселый таксист и развозил всех по домам и гнездам. А мы ложились на гончарный круг и так, обнявшись, засыпали под утреннюю трель соловья, который пел нам, пока мы не уснем в поцелуе.
Так прошел второй жаркий день нашей любви.
День третий. Осень
Гудит в проводах ветер застывший на полувздохе вопроса
Слетевшего с губ поцелуем осенним дождливым,
И, кажется, что уже не дождется ответа.
Но он где-то есть, заблудившийся в синем рассветном,
Качается в рожках луны, ускользающей в тени,
И первые солнца лучи облекают в прозрачные крылья
Ответ на вопрос не успевший оформиться в слово.
Стихи слетали с моих ногтей, как первые сентябрьские листья, раньше других уставшие от солнца и почувствовавшие притяжение земли. Я ловила их невидимым сачком, как бабочек, рассматривала жилки на хрупких телах, раскладывая на образы, буквы и ноты. А ты рисовал углем на стенах профили снов, не успевших повернуться анфас. Теплыми ранними вечерами мы любили молчать в окно, выходящее на главную улицу, освещенную огнями, бережно храня прикосновения каждого вздоха, касающегося кожи над выпуклостью седьмого позвонка.
Октябрь. «Октябрь уж наступил…»В нем мы разучились спать. Нам так много всего надо было сказать друг другу. Мы говорили ночи напролет, без передышек и запятых, разливали как суп по тарелкам наши жизни, приправляя их объятиями и запивая поцелуями. Голод наш был так велик, а жажда так опасна, что мы отрывали по кусочку у дня и приклеивали в тетрадку ночи, которой никак не могли насытиться.
По вечерам мы выходили подышать, асфальт был застелен багряными персидскими коврами, поющими под ногами свою шуршащую песню. Как то, продрогнув, мы зашли погреться в маленькое кафе без вывески. Хозяином, барменом, поваром и охранником там был грустный армянин с добрыми глазами. Пока мы обсуждали меню, он надевал белый фартук и взмахивал под барной стойкой палочкой. И дешевые занавески превращались в бархат, а клеенка на столе - в чистейший лен, накрахмаленный так густо, что по нему можно было кататься на коньках, не боясь провалиться, а тем более порезать его лезвиями. Не успевали мы открыть рта, как на столе появлялись те блюда, которые мы хотели заказать, и напитки, которых не было в винной карте. Незаметно исчезали все посетители, свет приглушался, а музыка становилась отчетливей. Сидя в центре огромного зала великолепного греческого храма, окруженного по периметру мраморными колоннами, уходящими в небо, за столом, сервированным серебром и венецианским стеклом, нас обслуживал синеволосый кудесник в кипельно белом фартуке, с надписью “Vladimir” на бейджике. С тех пор мы ужинали только там. И каждый раз, возвращаясь домой заполночь, я вынимала из волос белую хризантему, а ты обнаруживал во внутреннем кармане пиджака бутылку дорогого армянского вина.
Первые слезинки ноября прыгнули в уголки моих глаз, когда последние косяки перелетных птиц улетели на юг, стирая крыльями ориентиры, проложенные в небе пролетавшими до них, а ты показал мне обратный билет, ждущий своего часа в потайном кармашке твоего бумажника, с еще не проставленной датой отправления и временем прибытия. Он звал тебя туда, где ты еще никогда не был, манил шпилями готических башен и флюгерами на крышах, крытых красной черепицей. И, когда ты закрывал глаза, я видела, как капиляры на твоих веках заполняются синими водами Рейна.
Отступление. Ночь
Ночь. Тебе надо выспаться перед дорогой. Я охраняю твой сон, собираю по капле лепестки твоего дыхания, складываю их в дорожную сумку, растягивая последние мгновения наших трех дней, нашего медового троемесяца, пока они не вытекли сквозняком из щелей в полу.
Ты говорил, что у тебя нет дома. Это не так. Раньше у тебя не было дома. А теперь он есть, твой и мой. Наш дом. Ведь дом – это такое место, где тебе спокойно, независимо от того, какое время года за окном. Куда, возвращаясь, тебе не надо осваиваться и делить территорию. Где чай – самый горячий, а простыни - самые прохладные. Где, проснувшись утром, ты улыбаешься, зная, что рядом сопит твоя душа, и тебе хочется смотреть на нее, до бесконечности, умирая от нежности. Я не знаю, где мы окажемся завтра, и окажемся ли вообще. Я не хочу загадывать. Знаю только, что когда мы будем рядом, какой бы вид не открывался из окна, ты будешь чувствовать себя дома.
Я смотрю на тебя спящего, любуюсь твоим покоем. Твое лицо сливается с профилями на стенах, придавая им объем. Это женщины, которых ты любил, и мужчины, которыми ты не был. Иногда, мне кажется, что я вижу там и свои глаза, они мигают, довольные своим воплощением, им нравится модель, с которой ты их писал.
Близко, ты так близко от меня. Я прикасаюсь к тебе настоящему, тому, что вышел из спящего тебя и парит бестелесный надо мной, то ныряя в запах моих волос, то целуя глаза, отделившиеся от поверхности стен. У нас осталось так мало времени, и вот мои пальцы уже проскальзывают между иероглифами простыней, хранящих соль долгих ночей нашей любви. Я засыпаю, чтоб не упустить касаний твоих рук, макаю в сон кончики пальцев, чтобы запомнить навсегда или забыть. Все будет зависеть от того, насколько крепким был сон.
Утром, я заварю чай, как ты любишь, с медом и лимоном, а потом провожу тебя на вокзал. По снегу. Ведь на дворе зима, самая ее середина. Прости меня заранее, но я буду молчать, я не пророню ни одного слова и не потеряю по дороге ни одного прикосновения. Я буду хранить их до того момента, когда мы снова войдем в наш с тобой дом. Там я отпущу их на волю.
Мыслеобраз № 2
Утро. Я сижу с ногами в стареньком, но любимом и страшно удобном кресле, знающем на ощупь все мои позвонки и привычки, и смотрю в раскрытое настежь окно. Его деревянные рамы принимают солнечные ванны, подставив еще не жаркому, только что проснувшемуся солнцу свои руки-ставни. Лето. Лен занавесок колышется, еле-еле, приветствуя новый день. Люблю этот старый живой дом, все в нем имеет свое значение и место, в нем нет ни одной случайной вещи, и этот чудесный вид, вытекающий, как молоко, из окна нашей мансарды. Я могу часами смотреть на маленькие аккуратные крыши, которые, как грибы после дождя, хвастаются друг перед другом, у кого нарядней шляпка. Твоя спина вписывается в пейзаж за окном так гармонично, что кажется, отойди ты в сторону, он потеряет всю свою перспективу. Но, ты любишь работать здесь, перед окном, в закатанных по колено парусиновых брюках, и поэтому за пейзаж можно не опасаться, он не потеряет своей законченности. В моих руках блокнот в кожаном переплете, туда я записываю свои и чужие истории, которые иногда толкаются в нетерпении, спрыгивают со страниц, желая быть рассказанными раньше остальных. Но, у каждой истории свой час, и они, доверившись мне, нехотя мирятся, и занимают свои места, кто на строчках, а кто между строк.
Телефонный звонок вырывает меня из ласковых рук фантазий и грез, которые всегда здесь, рядом, стоит только прикрыть глаза.
- Сиди, сиди, девочка, отдыхай, - ты идешь снимать трубку, дотрагиваешься до моего плеча.
Я улыбаюсь, зная, что ты не пройдешь мимо просто так. И ты, возвращаешься на секунду, коротким обратным движением, и, зарываясь в ёжик моей модной стрижки, целуешь меня в затылок:
- Обожаю твой запах! Девочка моя!
Ты говоришь по телефону с нашим сыном, он приедет завтра, он всегда приезжает на мой День рождения. Он так похож на тебя! И я не знаю, куда уж больше, но завтра я буду еще счастливее.
Мне исполнится 73 года.
Так будет, когда мне исполнится семьдесят три человеческих года.
До востребования
Писать.
Писать…
Клочок бумаги, огрызок карандаша, кнопки клавиатуры - все равно…
Писать!
Я не знаю, зачем я это делаю…
Может быть, таким образом… я… хочу… притянуть… свое… счастье?
За струны…
Достаю из футляра скрипку, на которой играет, порой, моя Душа.
Да, она… скрипка… Душа… немного расстроена…
Когда она зазвучит чисто и тонко, ты не сможешь не услышать ее голоса, ведь моя Душа будет играть для тебя.
Я нетерпелива, мне хочется открыть последнюю страницу, заглянуть в самый конец, в глаза еще не случившемуся… Но, конца нет, его просто не может быть. Только белый лист, с проступающими на его полях время от времени, размытыми обрывками фраз и незнакомых силуэтов.
Я плюю на одиночество, оно не может находиться под моей кроватью вечно.
Я теперь точно знаю, что ДАЛЕКО – НЕ РАССТОЯНИЕ ДЛЯ ЛЮБВИ, а ДОЛГО – НЕ СРОК ДЛЯ ОЖИДАНИЯ.
Писать…
Моя голова устала от монолога, я оцифровываю его кириллицей, на листе формата А-4. Пока не сгорела “материнская плата”, пока не “заглючило” окончательно.