На сайте Фонда сохранения исторического наследия Ю.В. Андропова
в ответ на многочисленные вопросы о Венгерских событиях октября –ноября 1956 г. Был опубликован отрывок из рукописи Посла Советского Союза Игоря Юрьевича Андропова.
Венгерские события октября 1956 года.
(Из рукописи И.Ю. Андропова, сына Ю.В. Андропова, от 1996 года)
Венгерские события октября 1956 года уже сорок с лишним лет являются предметом самого пристального изучения, как в самой Венгрии, так и за ее пределами. Все эти годы идут острые дискуссии по вопросу об истоках, причинах и характере мощного социального взрыва, потрясшего до самого основания венгерское общество, от которого со временем побежали все более различимые трещины по всей системе социализма. Наиболее основательной на сегодняшний день выступает характеристика венгерских событий как народного восстания, которая, однако, грешит тем, что оставляет в тени вопрос о его социальной природе, движущих силах и конечных целях, а они, как свидетельствуют те же исследования и мемуарная литература, противоречивы и многообразны.
Однако все это - предмет для фундаментального академического исследования, углубленного поиска, широких общений и выводов. Цель этого очерка - ответить на поставленный мне вопрос о месте моего отца, в то время посла в Венгрии, в событиях 1956 года и какова его роль в связи с решениями советского руководства ввести советские войска в Будапешт 24 октября и 4 ноября 1956 года.
По сути, такая постановка вопроса сама по себе обходит те аспекты, которые связаны с компетенцией посла вообще - проще говоря, что может, а чего не может делать посол. Ведь давно признана аксиома: посол, как показывает практика международных отношений, не может произвольно, по своему усмотрению определять внешнеполитический курс своей страны. Даже Бисмарк, не обремененный принципами в проведении в жизнь своего великого замысла, обладавший исключительными знаниями, мощью интеллекта и чувством меры, вынужден был до конца жизни доказывать "берлинским консерваторам" свою правоту и доказал ее, благодаря редкому дару в водовороте сиюминутных событий рассмотреть долгосрочные интересы собственной страны.
Но это участь гения и его великой эпохи, а в дипломатических буднях, как правило, определение долгосрочных интересов государства выкристаллизовывается в тесном взаимодействии аналитической работы Центра и посольств. Однако в ситуациях, подобных той, которую нам предстоит рассмотреть, воздействие аналитической работы посольства на выработку внешнеполитической линии своего правительства может возрасти в той степени, в какой динамика политических событий в отдельной стране не стыкуется с возможностями политического предвидения процессов в столице, опрокидывает сложившиеся стереотипы и разрушает инерцию его привычных представлений. Неординарный вызов, брошенный советскому руководству мятежом в Венгрии, потребовал такого экстраординарного решения как военное вмешательство Советского Союза. Решения, которое могло осуществиться советскими властями только при глобальной оценке ситуации всеми вовлеченными внешнеполитическими службами и ведомствами (при инициативной роли посольства и посла лично). При этом личная ответственность посла возрастала беспредельно, что требовало от него незаурядного политического мужества.
Характер и специфика отношений между социалистическими странами с начала 50-х годов все более предъявляли нетрадиционные, весьма жесткие требования к кандидатурам послов в этих странах. Этим, видимо, можно объяснить тот факт, что в середине 50-х годов во всех без исключения социалистических странах Восточной Европы должности послов занимали не карьерные дипломаты, способные успешно решать проблемы в духе традиционной, хрестоматийной дипломатии, а партийные или государственные работники, призванные осмыслить новые социальные процессы в этих странах. Многое в такой практике было порочным, но если этим "эмиссарам" удавалосьизбавиться в отношениях с лидерами социалистических государств от стереотипов партийной опеки, давления, менторства, а то и прямого вмешательства, то результаты, как правило, были неплохими. При всех критических замечаниях современных исследователей венгерских событий 1956 года никто не может бросить упрек послу Андропову в том, что он преступал грань партнерского равноправного сотрудничества.
Между тем, события, происходившие в Венгрии в 1954 - 1956 годах, не раз подводили его к той черте, где, казалось бы, требовалось активное участие Москвы, взявшей на себя роль своего рода гаранта в процессах социалистических преобразований в странах Восточного блока.
Похоже, после смерти Сталина в 1953 году Москва не имела проработанной комплексной внешнеполитической концепции. За год до смерти, в марте 1952 года, Сталин адресовал Западу так называемую "мирную ноту", истинное значение которой так во всей полноте и осталось неразгаданным, но где Западу ясно давалось понять, что в "холодной" войне возможна длительная пауза на основе признания за СССР и США сфер влияния в Восточной и Западной Европе соответственно, и создания объединенной, вооруженной и нейтральной Германии. В перспективе многоплановый характер этого советского предложения позволил не только запустить долгосрочные дебаты по германскому урегулированию, но, параллельно с многотрудными переговорами по европейскому строительству, укрепить военно-политическое единство стран Варшавского пакта. Для Советского Союза, осваивавшего после победоносной войны новые геополитические преимущества в мире, разъединенном противоборствующими идеологиями, Восточная Европа представляла своего рода сплав социалистических ценностей и геополитической необходимости. Обе великие державы - СССР и США - по-своему были уверены в универсальности собственных идей. Если американцы верили, что историю можно переделать по образу и подобию принципов Декларации независимости, то в Москве были уверены в объективном, то есть неизбежном характере поступательного движения истории к социализму, для которого, по мере сил, необходимо создать новые возможности и предпосылки.
Если к середине 50-х Вашингтон признал за Москвой геополитические преимущества в Восточной Европе, то в области идеологической борьбы не было, естественно, ни уступок, ни компромиссов.
По мнению моего отца, в силу исторического, политического, социального и даже культурного развития, не все страны соцсодружества были в одинаковой степени восприимчивы к социалистическим идеям. Венгрия, - рассуждал позднее отец, - еще до XX съезда была едва ли не самым уязвимым звеном в социалистическом содружестве. Ракоши 16 лет был изолирован в тюрьме, всю войну проработал в Москве, и сам признавал, что с 1925 года венгерские реалии были для него за семью печатями. Тем не менее, именно он возглавил в 1947 году Венгерскую Партию Трудящихся.
По горькой иронии венгерский социализм делался буквально под копирку с советской модели, включая его драматические аспекты. Демократическое наследие венгерской революции 1948 года, зачатки жизни, развитое самоуправление и т. д. были практически уничтожены. Вдобавок, по преимуществу сельскохозяйственная страна должна была пережить все тяготы принудительной индустриализации. Мощное недовольство породило массовые репрессии 1948 - 1951 годов: в одиннадцатимиллионной стране 200 тысяч политзаключенных томились в тюрьмах. Так называемый процесс над Ласло Райком унес жизни 11 влиятельных членов партии. Ракоши сетовал: "Вы, товарищ Андропов, должны помнить, что в Венгрии нет Сибири, и все, кто вышел из тюрьмы во время вашей оттепели после 1954 года, находятся прямо здесь, рядом с нами, на улицах и площадях, на заводах и в кооперативах".
Все это находилось в вопиющем противоречии с историческими и национальными традициями. Между тем феномен венгерского национализма, о котором написаны сотни статей и десятки книг, и в самом деле достоин самого глубокого осмысления в контексте политического развития событий, предшествующих октябрю 1956 года. Сформировавшийся на крутых поворотах венгерской истории, в которой венграм не раз приходилось утверждать себя, свой язык и культуру в губительной мясорубке средневековых войн, турецкого владычества, многовекового господства Гасбургов, а затем в легендарной борьбе венгров в 1848 году за независимость от австрийской монархии. В цепи исторических переплетений и случайностей, увенчавшихся, наконец, созданием двуединой монархии, венгерский национализм самым невероятным образом впитал в себя как элементы патриотизма и свободолюбия веками угнетаемой нации, так и весьма стойкие ростки нации господствующей по отношению к словакам, хорватам, трансильванцам и т. д. У венгерского национализма было как бы два лица: неукротимое стремление к политической свободе, и готовность подавлять соседние маленькие зависимые нации.
Таким образом, в разные периоды истории острие венгерского национализма, подобно стрелке компаса в поле магнитной аномалии, показывало самые различные направления по всем азимутам. Восточное направление этой стрелки определялось смертельными ранами, нанесенными венгерской революции 1848 года царским генералом Паскевичем, разгромившим наголову освободительную войну, связанную со священными для венгров именами Кошута, Петёфи, Гёргея. К тому же, отмечал отец, после Первой, и особенно после Второй мировой войны накопилась критическая масса огнеопасного материала в отношениях между нашими странами, который и воспламенился в социальной атмосфере октября 1956 года. Таким образом, в 1955 - 1956 годах компас венгерского национализма устойчиво показывал в сторону СССР.
Всплеск "венгерского эгоизма", продукта националистической идеологии, имел под собой всерасширяющуюся социальную базу. Тем не менее, отец говорил, что в 1956 году "мы недооценили потенциала венгерского национализма". Такое же мнение позднее я слышал от участника октябрьских событий в Венгрии, известного советского политического деятеля В.А. Крючкова.
В стране стремительно формировалась оппозиция, обострялась борьба в руководстве ВПТ и правительстве. В 1955 году был смещен с поста Председателя Совета Министров Имре Надь. Весьма скромные, по более поздним критериям, проекты реформ в политике и экономике Венгрии тогда встретили в Москве более чем настороженно. После нормализации отношений с И. Тито, Н.С. Хрущев явно опасался критики со стороны оппозиции в руководстве КПСС и обвинений в поощрении любых проявлений ревизионизма.
М. Ракоши мастерски использовал навязчивый ревизионистский синдром в руководстве КПСС, и умело разыгрывал карту венгерского национализма. Такое поведение Первого секретаря ЦК ВПТ не только дискредитировало И. Надя в глазах московского руководства, но и отводило от него самого подозрения в национализме и ревизионизме (которыми, кстати, он никак не грешил), продлевало его в общем-то завершенную политическую судьбу. В этих условиях маловероятно, чтобы посольство в Будапеште могло дать в центр объективную оценку политическим инновациям И. Надя, ибо инициативы премьера сильно отдавали характерными симптомами того самого "венгерского эгоизма", который все активнее пускал корни в ВПТ и в обществе.
Тем временем И. Надь был исключен из партии, что, по мнению моего отца, было большой ошибкой, так как лишало руководство ВПТ последних рычагов влияния на бывшего премьера.
В феврале 1956 года над мировым коммунистическим движением, подобно цунами, прокатились грозные волны XX съезда КПСС. М. Ракоши с кругозором бывалого комминтерновца и опытного политика прекрасно понял, что означают решения съезда не только для руководства ВПТ и его лично, но и для модели социализма, внедренной Сталиным в странах Восточной Европы. Он присутствовал на съезде. В Москве он молчал, но свои развернутые характеристики решений съезда, не стесняясь в определениях, пытался передать в Москву через совпосла. "Юрий Владимирович, - наставительно выговаривал он, - вы еще очень молодой человек и застанете то время, когда сами убедитесь, какой ценой придется заплатить вам и нам за этотСъезд. Так не делается. Это катастрофа..."
На слух предсказания преданного сталиниста воспринимаются пророчески, но это не так: в этих словах сквозило отчаяние коммуниста старой формации, привыкшего видеть социализм лишь под углом догматической и противоречивой сталинской конструкции.
То был достаточно редкий в дипломатической практике случай, когда оценка, данная авторитетным лидером другой страны, прямо вклинивалась бы в острейшие дебаты, проходившие в советском руководстве, поскольку они были необыкновенно схожи с теми аргументами, которыми оперировала после съезда оппозиция Маленкова, Кагановича, Молотова и других против Н.С. Хрущева.
С весны 1956 года советское посольство в Будапеште в многочисленных аналитических документах подчеркивало, что брожение в партии и обществе усиливается, растут националистические и антисоветские настроения, стремительно падает авторитет ВПТ и ее руководства, в особенности самого Ракоши. Для этого периода, по оценке совпосольства, были характерны массовые дискуссии, в том числе политические выступления в кружке Петёфи, в которые были вовлечены тысячи деятелей интеллигенции. Той же весной, под давлением венгерской общественности, начинается процесс массовой реабилитации политзаключенных, которые подключаются к антипартийным и националистическим выступлениям. В первых числах июля посол Андропов предупреждает Центр, что венгерское руководство не предпринимает должных мер по укреплению партии, и подчеркивает, что политический кризис в Венгрии углубляется. Между тем венгерские друзья так неуверенно держат власть, что если сформируется сила, способная ееперехватить, они власть выпустят.
Что касается личности И. Надя, популярность которого весной и летом неуклонно росла, то у посла,в отличие от представителей КГБ, не было иллюзий. В это время информация совпосольства и сведения представителей спецслужбы явно не стыковались в Центре, а к концу лета вступили в прямое противоречие. Контраст в оценках ситуации в Венгрии нарастал:посольство во второй половине лета шлёт в Москву все более тревожные упреждающие сигналы; представители же КГБ подчеркивают, что дестабилизирующие процессы в обществе носятповерхностный характер, а, главное, контролируются руководством страны. В июне- июле преобладающее влияние на Н.С. Хрущева имела точка зрения близкого к нему председателя КГБ И. Серова. Свидетели того времени утверждают, что телеграммы посла из Будапешта неделями лежали невостребованными в приемной Первого секретаря. В июлезаместитель министра иностранных дел А. А. Громыко бросил в разговоре с отцом по ВЧ многозначительную фразу: "Здесь, в Москве, создается впечатление, что вы слишком много пишете". Это был не первый намек Андропову, что его активностьназойлива, а в ситуации, когда главное внимание советских лидеров было обращено к Польше, просто неуместна. Ещё до кризиса для выяснения обстановки на месте, в Будапешт все чаще стали приезжать высокие советские эмиссары - А. И. Микоян и М. А. Суслов, что при всех прочих плюсах таких визитов означало: тревожные сигналы, посылаемые в Москву совпосольством, руководство не воспринимало. Оно искало дополнительных подтверждений правильности собственного курса.
Перед июльским пленумом ЦК ВПТ, на котором, наконец, дал согласие на свою отставку М. Ракоши, в Будапешт прибыл А.И. Микоян. На место М. Ракоши был избран Э. Герё, что в обстановке нарастающего кризиса в стране означало лишь одно: взрыв, который был подготовлен всем ходом политического развития последних месяцев, лишь отсрочен, да и то на весьманепродолжительное время. Пленум не изменил общей ситуации в стране и не приостановил тенденции к дальнейшему обострению противоречий, хотя в политбюро после пятилетнего перерывавернулся Я. Кадар. Но более существенным фактором, породившим впоследствии в Москве новые иллюзии, было возвращение в ряды ВПТ и на политическую арену И. Надя.
Во второй половине июля в советском руководстве стала брезжить кошмарная перспектива того, что в Польше и Венгрии может возникнуть ситуация, при которой применение советских вооруженных сил окажется неизбежным. И, хотя в этот момент внимание западных держав было преимущественно занято тем, что привело в октябре к Суэцкому кризису, перспектива военной конфронтации сразу с двумя странами Варшавского блока не вписывалась, казалось бы, в геостратегические возможности СССР и реально грозила тем, что США нарушат "правила игры" и выступят на стороне Венгрии и Польши, хотя реальных возможностей у Запада в этом случае не было.
Хрущев по- своему понимал проблему геополитического соперничества и правила игры, которых следует придерживаться и которыми, в крайнем случае, можно и пренебречь. Он напоминал любителя-шахматиста, ошарашившего профессионального партнера тем, что начинает игру в дебюте, вопреки всем описанным в учебниках правилам. Сталин никогда не включал в свои расчеты страны колониального мира, полагая, что они не вписываются напрямую ни в идеологические построения (поскольку в них нет исторического материала для продвижения к социализму), ни в плоскость текущей политики, так как он не видел в национально-освободительных движениях союзников, которые нуждаются в его поддержке.
Другое дело Хрущев. Он инстинктивно чувствовал, что "социализм" начинается там, где кончается колониализм, а советское влияние в условиях глобального противостояния берет начало там, где нарастают антиамериканские тенденции. У Хрущева в его суэцком предприятии было то, чего не было у американцев в их подходе к проблемам Польши и Венгрии - способности рисковать.
Так или иначе, в Москве летом 1956 года пытались решить многоплановую задачу, в которой суэцкий аспект вызывал мучительные раздумья и в то же время, по мнению Н. С. Хрущева, мог отвлечь внимание западных стран, особенно Англии и Франции, от назревающего конфликта в Восточной Европе. Во многом успех зависел от того, до какой степени удастся увязать геополитические и идеологические аспекты суэцкого кризиса, с одной стороны, с аналогичными проблемами в Восточном блоке. США, по существу осудив колониальную политику Англии и Франции, до определенного времени рассчитывали, что бывшие колонии отнесутся к идеалам американской демократии с энтузиазмом и доверием, и потому воспрепятствуют проникновению советского влияния, и даже сыграют, как замечает по этому поводу Г. Киссинджер, свою роль в американской стратегии "сдерживания". Однако советские аналитики быстрее разгадали природу национально-освободительных движений вообще и арабского национализма, в частности. Советский Союз был неизмеримо слабее США в геостратегическом отношении, но, исходя из антиимпериалистической идеологии Насера, смог идти на рассчитанный риск, опираясь на политический вес Египта. В Восточной Европе была совсем иная картина: влияние социалистических идей здесь таяло, но геостратегические позиции в глазах американских политиков были незыблемы, и это, в общем, понимали и в Москве. Такими в июле - августе были нелегкие заботы советского руководства.
В этой неблагоприятной ситуации Ю.В. Андропов делает неординарную попытку вновь привлечь внимание советского руководства к венгерским проблемам. В середине августа он приезжает для консультаций в Москву и убеждается в том, что венгерские реалии отражаются в сознании руководства, будто в кривом зеркале. В Москве считают, что в Венгрии после смещения М. Ракоши не наблюдается отрицательной динамики, что кризис, по крайней мере, не расширяется, что руководство ВПТ не исчерпало своих возможностей и в принципе контролирует ситуацию. Не вполне поддержали в Москве и опасения посла относительно консолидации правых сил в руководстве ВПТ и роста влияния среди них личности И. Надя. Аргументы относительно активизации националистических сил и подъема национализма до уровня господствующей идеологии в обществе не воспринимались, как говорится, с порога: везде, мол, есть свой национализм - и у поляков, и у венгров, и у арабов, где его нет? Главное, конечно, что явно недооценивали в Москве, это весьма вероятную надвигающуюся опасность окончательной и бесповоротной утраты власти венгерскими друзьями. Вообще, вспоминал отец, создавалось впечатление: несмотря на то, что польские беспорядки в Познани и нарастание напряженности в Будапеште, хоть и рассматривались параллельно, но в центре внимания все-таки была Польша. Вопрос о возможности применения советских войск обозначился более рельефно, но было ясно и другое - вести войну в двух странах одновременно советское руководство не может.
Неожиданное решение Э. Герё в самый разгар политической борьбы уехать на полтора месяца из страны на отдых в Крым возымело в Москве успокаивающий эффект. Кто, мол, покинет страну, находящуюся на грани взрыва? В первых числах сентября Н.С. Хрущев, принимая Э. Герё, показал ему телеграммы совпосла об обстановке в Венгрии, что, по мнению советского руководителя, было жестом, означавшим беспредельное доверие к венгерскому собеседнику (точно так же Хрущев поступит два месяца спустя, показав Я.Кадару аналитические шифротелеграммы, содержащие персональные характеристики, не испытывая при этом никакой этической неловкости). Э. Герё внимательно прочитал материалы и как отрезал: "Ваш посол нервничает".
Расхождение мнений Первого секретаря правящей партии и советского посла в оценке принципиального, жизненно важного вопроса, касающегося судьбы социалистической Венгрии, а стало быть, и смысла советско-венгерских отношений, могло для посла означать лишь одно - отставку. Вспомним здесь, что реплика Э. Герё вполне совпадала с линией на "умиротворение", которая под влиянием ряда объективных и субъективных факторов прорастала в сознании советского руководства. Вопрос о замене посла был предрешен. В конце сентября наша семья уже сидела на чемоданах, в кармане были билеты на поезд, когда из Москвы грянул "отбой". Мы отказывались в это верить: история с отставкой превращалась в недоразумение, так как в МИДе отца ждала новая работа, были нанесены необходимые по протоколу прощальные визиты. Тем не менее, через несколько дней последовало подтверждение: послу Андропову предписывалось продолжать исполнять свои обязанности. Позднее выяснилось, что Э. Герё, услышав об отзыве совпосла, немедленно связался по прямой связи с Н.С. Хрущевым и попросил его в виду сложности обстановки в стране оставить "товарища Андропова в Будапеште".
Подобно другим лидерам, предпочитающими передохнуть посреди схватки, Э. Герёпосле отпуска вернулся в страну, в корне отличную от той, которую оставил: тенденции, отмеченные отцом во время его августовских консультаций в Москве, определились предельно четко. Ни Э. Герё, ни другие члены венгерского руководства больше не контролировали ситуацию, в руководстве царил раскол - партия, по существу, была обезглавлена; экстремистские националистические настроения охватили не только интеллигенцию, но и широкие массы трудящихся. Но, что было хуже всего, в самой партии, вокруг того же И. Надя, стал оформляться центр политической оппозиции, которая под лозунгами обновления социализма бросила открытый вызов руководству ВПТ. Э. Герё, Я. Кадар, Ф. Мюнних, А. Апро, А. Хегедюш и другие были готовы при определенных условиях пойти на компромисс с И. Надем. Цена такого компромисса была чрезмерной, как с точки зрения консервативного крыла в партии, так и с точки зрения умеренного центра. И. Надь требовал своей полной политической реабилитации, что, по существу, означало капитуляцию почти всего старого руководства. По мере того, как менялся социальный формат событий, национально-демократическое народное движение, направленное на реформу социализма, на глазах перерождалось в массовое движение, острие которого было направлено против социализма и СССР. На фоне такой трансформации фигура И. Надя, как лидера, способного объединить прогрессивные силы, породила новые иллюзии не только в Москве, но и в соседних социалистических странах, например, в Польше и Югославии. Как отмечает в своих мемуарах Хрущев, в президиуме ЦК КПСС, который непрерывно заседал с 20 октября, начали склоняться к мирному решению конфликта как в Польше, так и в Венгрии.
Советское посольство в Будапеште еще 6 октября предупреждало Центр, что если события пойдут и дальше на самотек, "вопросы социализма в Венгрии будут решаться на улицах". (К удивлению нынешних исследователей резидентура КГБ в Будапеште по-прежнему посылала в Москву "убаюкивающие" депеши). Даже когда вернувшись из отпуска Э. Герё признал, что обстановка в стране резко ухудшилась, И.А. Серова убеждали, что в городе нет, де, признаков политического возбуждения. Серов, несомненно, оказывал "умиротворяющее" влияние на Н.С. Хрущева и А.И. Микояна. Но главное было в другом: Н.С. Хрущев, опираясь на мнение большинства в руководстве, готовился к поиску компромисса с новым польским партийным лидером В. Гомулкой, который и был достигнут 20 - 22 октября. Сама атмосфера этих дней располагала к поиску политического решения в Венгрии - Н. С. Хрущев искренне гордился своими дипломатическими успехами.
Однако события в Будапеште 23 октября, начавшиеся с митинга студентов и интеллигенции в Буде на площади Бема в знак солидарности с Польшей, должны были показать московским оптимистам, что ситуация в Венгрии пересекла ту черту, до которой был возможен компромисс с новым венгерским руководством наподобие того, что достигнут в Варшаве. Распространенный представителями студенчества список требований шел значительно дальше реформ, осуществленных в Польше. В него входили: свобода слова, суд над Ракоши, вывод советских войск, возвращение к власти И. Надя и т. д.Так началась напряженная динамика событий этого дня.
После митинга в Буде толпа его участников, быстро разрастаясь по ходу шествия, двинулась как демонстрация через мост Маргит в Пешт, а потом по главной магистрали города - проспекту Сталина мимо здания посольства СССР, расположенного в двух кварталах от площади Героев. По другим прилегающим к этой площади улицам подтягивались колонны молодежи. К концу дня на примыкающей к ней парадной площади, тоже носившей имя Сталина, собирается толпа, достигающая 150 - 200 тысяч человек. В неё уже входили внушительные группы интеллигенции, молодёжи, служащих и рабочих. На этой площади началось, но не сразу увенчалось успехом низвержение памятника Сталину.
В этот же вечер, в центре города и других его частях фактически началось восстание, а возле радиокомитета прозвучали первые выстрелы. Около полуночи огромная толпа подошла к посольству СССР, сопровождая грузовик, волочивший статую Сталина, и с полчаса простояла там прежде, чем продолжить движение по проспекту к бульварному кольцу.
Под давлением драматических событий в Будапеште в муках принималось решение о вводе в город особого корпуса советских войск. Такая устная просьба была передана самим Э. Герё по телефону в Москву уже около 18 часов, но Н.С. Хрущев попросил посла получить от законного правительства письменное обращение к Правительству СССР. Такое обращение подписал потом А. Хегедюш, датировав его 23 октября, но посольство получило его лишь два–три дня спустя. Дело в том, что И. Надь 23 октября еще не возражал против обращения Э. Герё в Москву о военной помощи, но после того, как в ночь на 24 октября возглавил правительство, отказался его подписать. Послу пришлось не один день «выбивать» его у венгерского руководства. Кремль получил его лишь 26 октября.
"От имени Совета Министров Венгерской Народной Республики, - говорилось в нем, - прошу правительство Советского Союза прислать на помощь советские войска в Будапешт для ликвидации возникших в городе беспорядков, для быстрого восстановления порядка и создания условий для мирного созидательного труда. Председатель Совета Министров Венгерской Народной Республики А. Хегедюш. Будапешт, 23 октября 1956 г." Текст послания не требует пристально юридического анализа, чтобы заключить, что он был составлен в крайней спешке, косноязычно и без экспертной проработки.
23 октября уже в 20.00 командующий особым корпусом генерал Лащенко получил команду из Генштаба о приведении корпуса в боевую готовность. Четыре часа спустя, перед восставшими выступил И. Надь. В ночь на 24 октября собрался экстренный пленум ЦК ВПТ и, в то же время, а точнее в 24.00, из разных концов Венгрии соединения особого корпуса выступили в направлении Будапешта. С 4 до 5 часов утра механизированные части советской армии вступили в Будапешт - началась операция под кодовым названием "Компас". К этому времени повстанцы овладели военными арсеналами: в городе начались уличные бои, а потом и переход на сторону восставших солдат и офицеров парализованной венгерской армии.
Утром 24-го на аэродроме в Секешфехерваре, в 80 километрах от Будапешта, с разницей в 8 часов, поочередно, приземлились два самолета. В первом находились А. И. Микоян, И. Серов и генерал армии М. Малинин, во втором - М. А. Суслов. Это был мощный десант из Москвы. Оценка ситуации высокими партийными, государственными и военными авторитетами во многом могла решить как судьбу народной Венгрии, так и исход политической борьбы. От принятых в первые- же часы решений, зависели и тактика боевых действий наших войск в Будапеште.
Поздно ночью отец и два сотрудника посольства выехали по дороге на Секешфехервар, для встречи высоких московских гостей, но в десяти километрах от Будапешта, в маленьком селении, неподалеку от памятника советскому парламентарию Остапенко, машина посла была остановлена толпой и обстреляна. Утром 24 октября я видел эту машину в гараже посольства: ветровые стекла «ЗИМа» были выбиты, по лобовому стеклу от удара пули по касательной паутиной рассыпались трещины, бампер и правое крыло были помяты. Дипломаты и водитель вышли из машины и были окружены возбужденной толпой человек в 50-70. "Первым на моем пути, - вспоминал отец, - оказался молодой подвыпивший паренек, с непонятно откуда взявшимся огромным портфелем в руке. Я шагнул в его сторону, и парень инстинктивно сделал шаг влево; толпа за ним расступилась, и мы по очень узкому коридору вышли из кольца". Несколько часов, минуя Буду кружным путем, вчетвером они пешком пробирались к посольству. Машину чуть позднее на буксире к посольству доставили военные.
А.И. Микоян и М.А. Суслов остановились на том же проспекте Сталина, где предыдущим днем бушевали демонстранты, в правительственной резиденции, названной с давних послевоенных времен "домом Ворошилова". Еще на аэродроме в Секешфехерваре, В. А. Крючков, тогда третий секретарь посольства, слышал, как И.А. Серов докладывал А. И. Микояну, что, мол, посол по молодости преувеличивает опасность - ничего серьезного в городе не происходит.
Сразу по возвращении в город отец направился в "дом Ворошилова". А.И. Микоян встретил отца холодно, сдержанно поприветствовал его и попросил И. Серова вновь доложить обстановку. Смысл сказанного И. Серовым сводился к тому, что обстановка в городе сложная, но преувеличивать сложности было бы неверно, и главные очаги повстанцев подавлены; наиболее опасным центром повстанцев, где, по данным, было сосредоточено около 5 тысяч человек, оставался радиоцентр. А.И. Микоян, между тем, с порога заявил Андропову, что посольство сгущает тучи, явно преувеличивает силы повстанцев и сложность обстановки. Поскольку это были его первые слова, то выглядело это как мнение Москвы.
Драматизм ситуации граничил с комичной нелепостью: эта мизансцена происходила под аккомпанемент пулеметной стрельбы, что заметно смущало А.И. Микояна.
В тот же день послу Андропову, второй раз за неполные два месяца, довелось услышать, в тоне плохо скрываемого раздражения, вердикт о своей отставке: отправляясь вместе с М. А. Сусловым на встречу с И. Надем, А.И. Микоян в дверях бросил: "А вы, Юрий Владимирович, оставайтесь. С Надем мы договоримся без вас". Ближе к вечеру, когда Микоян и Суслов надиктовывали телеграмму в Москву, которая, по существу, принципиально отличалась от тревожных "мобилизующих" сообщений посольства от 22 и 23 октября, в кабинете возникла напряженная дискуссия, в завершение которой А. Микоян высказался еще определеннее, отчеканив: "Юрий Владимирович, вам надо отойти в сторону".
Однако, опять политическая судьба Андропова повернулась неожиданным образом. 25-26 октября в Будапеште действительно наступило относительное затишье, но лишь затем, чтобы на следующий день очертились контуры той пропасти, куда отныне устремится политическая лавина, увлекая все классы, слои, объединения и группировки венгерского общества.
Верил ли А. И. Микоян в возможность мирного исхода, в перспективу договоренности с И. Надем? Теперь, многие десятилетия спустя, можно с большей степенью уверенности ответить отрицательно. Анализируя факты в совокупности, следует отметить, что внутриполитическая обстановка не давала Микояну сколько-нибудь серьезных оснований для таких надежд. Отчитав Ю. Андропова и по существу отстранив его от дел, А. И. Микоян скорее отдавал дань надежде, которая теплилась в Москве, укрепив, как ему казалось, веру в то, что формула компромисса с И. Надем может быть вот-вот найдена. Разумеется, в такой позиции был далекий политический расчет. А.И. Микоян и М.А. Суслов поддерживали внутриполитические позиции Н.С. Хрущева, который демонстрировал потенциальной оппозиции, в лице Молотова, Маленкова и Кагановича, возможности достижения внушительных договоренностей с теми лидерами, которые вели курс к утверждению национальных моделей социализма, возможности их сосуществования. Это была правильная и дальновидная линия, подсказанная Н. С. Хрущеву не только грозными послесъездовскими событиями, но и линией на преодоление сталинизма, и, в конце концов, логикой борьбы за власть. Потенциальная Хрущеву оппозиция, и особенно В. Молотов, были против диалога с югославскими ревизионистами и ревниво следили за тем, как вырабатывался компромисс с Польшей. Н.С. Хрущев сделал их свидетелями трудной победы своего курса в Варшаве. Ему позарез нужен был успех переговоров в Будапеште. Беда заключалась только в том, что именно Венгрия оказалась неподходящим полигоном для подтверждения такой политики.
А.И. Микоян, разумеется, не мог не видеть, что слова, которыми его увещевал И. Надь, и дела его разительно несхожи: премьер, например, говорил об обновлении социализма, и в то же время вольно или невольно освобождал дорогу антисоциалистическим силам, уверял московского гостя в приверженности дружбе с Советским Союзом, верности союзническим обязательствам, и прямо поощрял националистические силы, вещал о необходимости наведения порядка, и поощрял разгул реакции в стране. По существу, с каждым часом Надь утрачивал влияние на обстановку в стране и обществе. Он, подобно другим самовлюбленным реформаторам, не понимал, что все более становится похож на капитана корабля, потерявшего управление. Вцепившись в штурвал обеими руками, он был уверен, что судно все еще послушно его воле, на самом деле оно уже находится на самом гребне девятого вала, который с 27-28 октября неумолимо нес его к кровопролитной гражданской войне, к столкновению с советской военной мощью, ибо такой ход событий не только грозил крушением социалистических порядков, но и напрямую затрагивал интересы СССР в этой части Европы.
Что сделал в эти дни Надь? Он, по существу, 28 октября распустил армию и органы госбезопасности, отменил введенный ранее комендантский час, выпустил из тюрем заключенных, разрешил в кризисных условиях многопартийную систему, отменил согласованные ранее с советскими военными операции по ликвидации главных узлов сопротивления (о которых как о свершившемся факте сообщал в Москву А. Микоян).
Но самое главное, в тот же день в выступлении на пленуме ЦК ВПТ он призвал партию "встать во главе тех мощных народных сил, которые пришли в движение". Это был радикальный поворот навстречу повстанцам.
Масло в огонь антисоветской истерии подливала радиостанция "Свободная Европа", которая хоть и финансировалась американским правительством, но официально управлялась независимым советом директоров. Этот нюанс явно не воспринимался советским руководством, сбивал его с толку. Подстрекательские призывы к ускорению темпов революции, искоренению всего, что еще оставалось от народной Венгрии, вооруженной борьбе с советским присутствием, - все акции "Свободной Европы» носили наглый, подстрекательский характер, на шаг опережали в своих прогнозах темпы разгула реакции и хаоса, нараставшие в стране. Именно деятельности "Свободной Европы" обязано венгерское восстание тем, что за ним прочно закрепилась репутация «империалистического заговора», как характеризовал его в своих публичных выступлениях и посол Андропов, отлично отдавая отчет в том, что возможностей для прямого военного вмешательства в венгерскую ситуацию у Запада нет. Этому способствовала и воинственная риторика государственного секретаря Дж. Даллеса, который, к примеру, заявил 26 октября, что любая страна, которая порвет с Москвой, может рассчитывать на помощь Америки. При этом госсекретарь намекал, что вопрос о том, в каком блоке будет находиться Венгрия, зависит от Вашингтона.
Такое положение дел не могло не беспокоить Москву, поскольку в бурном водовороте событий тех дней действительно было трудно понять, где кончается политическая риторика, а где начинаются прямые угрозы. И, хотя советское руководство знало почти наверняка, что США чтят принципы геополитического размежевания и не оспаривают пока прав СССР в Восточной Европе, да к тому же не имеют реальных возможностей для вмешательства (ядерная война, естественно, исключалась), на душе у Н.С. Хрущева было неспокойно. В это время, как мы помним, он вел наступательную линию в Египте, демонстрировал жесткий подход в борьбе с империализмом, а проще говоря, готовился в свойственном ему разнузданном стиле заявить претензии на роль великой мировой державы, не постеснявшись намекнуть даже на возможность мировой войны. Он искренне не хотел осложнений в Европе, о чем тоже знал А.И. Микоян. Беспокойство относительно возможного косвенного вмешательства не утихало в Москве до тех пор, пока 31 октября президент Эйзенхауэр не выступил с более чем сдержанной речью, в которой буквально успокоил советское руководство, официально обозначив отказ США от применения силы. "Мы, - заявил президент, - конечно, не можем осуществлять политику такого рода (политику освобождения стран Восточной Европы и т.д.), при помощи силы". Только после этого заявления Хрущев мог чувствовать себя уверенно. Но это произойдет только через четыре дня, а пока А. Микоян вынужден был маневрировать, отыскивая в поведении И. Надя малейшие намеки на возможный компромисс, оснований для которого с каждым часом становилось все меньше.
С 25 по 27 октября отец, номинально оставаясь послом, был фактически не у дел, влияние его было незначительным.
Между тем в Будапеште прямо перед особняком на проспекте Сталина, где остановились А. И. Микоян и М. А. Суслов, разворачивалась картина уличных военных столкновений. Можно сказать, что высокие советские эмиссары, в прямом смысле слова, услышали там то, что на протяжении многих недель и, по большому счету, даже месяцев не сумели прочитать в Москве в отчетах советского посольства: массовые выступления венгерской общественности, поощряемые предательской политикой правых и националистических сил, переродились в антисоциалистическое и антисоветское вооруженное восстание.
Всё, что лишь вчера было скрыто флером деклараций и фраз о демократии, суверенитете, национальной независимости, стало на глазах кровавой реальностью. Окончательная точка была поставлена 28 октября в выступлении по радио И. Надя, который заявил, что движение, охватившее страну, является общенародным, опирается на широкую базу и потому не может быть подавлено с помощью штыков и танков.
Это был не только прямой призыв к эскалации восстания под открыто националистическими лозунгами, к вооруженному массовому сопротивлению, но и обращение к международному общественному мнению, к ООН. Был здесь и скрытый расчет воздействовать на умонастроение советского народа, деморализовать личный состав советских войск, сражавшихся в Будапеште или, по крайней мере, на его офицерский корпус, расчет, который в психологической атмосфере военных действий просто не мог оправдаться. На деле выступление И. Надя, прежде всего, раскололо ВПТ, укрепив позиции тех членов партии и ее руководства, во главе с новым лидером Я. Кадаром, которые в сложнейших перипетиях борьбы не утратили политической перспективы и понимали, что это начало острого вооруженного гражданского столкновения, гражданской войны.
В этих условиях, убедившись, что политическое решение конфликта в Венгрии практически становится невозможным, что Надь не может быть союзником и что радикально-отрицательная позиция советского посольства по отношению к характеру венгерских социально-политических процессов и силам, стоящим за И. Надем, оправдывается, А.И.Микоян "снял карантин" с советского посла. Он сделал это в той неподражаемой восточной манере, которая не требовала длинных объяснений. "Юрий Владимирович, ты что нас сторонишься? Обиделся? Ну, разве можно сердиться на старого армянина, - так вот сказал вечером 27 октября Микоян, - давай работать!" Посол Андропов продолжал оценивать выступление И. Надя как предательское и провокационное; вооруженные выступления, по их характеру и направленности - контрреволюционными, объективно вредными не только для дела социализма, но и противоречащими интересам широких трудящихся масс в Венгрии. Впрочем, посол понимал, что на данной стадии разворота событий, их антисоциалистический характер тем теснее будет связываться в Москве с их антисоветской направленностью, чем громче в Будапеште будут раздаваться антисоветские и националистические лозунги, которые к этому времени перекочевали с улицы в официальные заявления венгерского правительства, тем острее в Москве воспримут угрозу Восточному блоку. Но теперь, казалось бы, это стало и внутренним убеждением А. Микояна. Во всяком случае еще 29 октября и А.И. Микоян и М.А. Суслов считали, что обстановка в Венгрии ухудшается и военная помощь должна быть усилена. Страшные подтверждения такого подхода стали обрастать фактами подобно снежному кому.
В ночь на 29 октября, по причинам, которые и сегодня не ясны до конца, советские войска получили приказ прекратить огонь. И. Надь, к тому времени оценивший позитивные и негативные аспекты своей линии на поддержку массового восстания, решил опереться на международно-правовую базу. 30 октября он, от имени правительства, потребовал незамедлительного вывода советских войск, что значительно усложнило положение, так как была аннулирована и без того небезупречная правовая основа пребывания советского Особого корпуса в Будапеште. Это решение вызвало серьезные разногласия в советском руководстве и явилось свидетельством того, что с тактической точки зрения выступление И. Надя возымело свое действие. В Будапеште против вывода войск решительно выступил Ю.В. Андропов, поддержанный М.А. Сусловым. В Москве - Г. Жуков. Аргументы отца были предельно просты: войска можно вывести, но это не остановит кровопролития, а с точки зрения советских стратегических интересов будет непоправимым просчетом, так как в дальнейшем приведет к столкновению, во много крат более жесткому и кровавому.
А.И. Микоян, как вспоминает Н.С. Хрущев, считал необходимым вывести войска, угрожая даже своей отставкой. Такая позиция А.И. Микояна не может иметь иного объяснения, кроме того, что искушенный политик, вопреки логике и фактам, поддержал линию Хрущева на еще один виток поисков компромисса.
Н. Хрущев не мог или не хотел понять, что главным лозунгом венгерских событий были не реформы социализма, как требовали поляки, а его полный демонтаж. Колебания Хрущевавыглядят более объяснимо и оправданно: он еще не знал, что по-другому, путем дальнейшего увещевания И. Надя, Венгрию сохранить в рядах союзников нельзя. Микоян же отличнопонимал, что Н.С. Хрущев и советское руководство не пойдут на утрату Венгрии, и за пять дней пребывания в Будапеште мог убедиться: с уходом советских войск Венгрия для СССР исоцсодружества будет потеряна, тем не менее, ратовал за ВЫВОД ВОЙСК.
К 30 октября внутриполитические события в Венгрии также благоприятствовали тому, чтобы не рисковать реальной ситуацией ради сохранения лица: 31 октября на развалинах ВПТ была создана новая Венгерская Социалистическая Рабочая Партия, лидер которой Я. Кадар, еще за день до этого, просил поддержки советских войск. Остается непонятным, почему А. Микоян не учел и этот немаловажный по тем условиям фактор.
Вывод войск начался в ночь с 30 на 31 октября. В стране начался кровавый пир победителей. Началось массовое уничтожение работников органов безопасности. Когда, 31 октября, семьи советских дипломатов, минуя З-й и 4-й блокпосты повстанцев, выезжали из Будапешта в аэропорт Тёкеле, я своими глазами видел трупы людей в серой форме сотрудников госбезопасности и в синей милицейской, повешенные на фонарях, деревьях и даже в пролетах мостов. Детям пытались прикрыть глаза, но не видеть этого было нельзя. Вслед за нашим автобусом, в аэропорт прорвалась группа сотрудников венгерской госбезопасности, их было человек 150.
30 октября вооруженная толпа захватила Будапештский горком партии и зверски уничтожила всех, кто там был.
1 ноября - знаменательный день в кровавой венгерской драме. В этот день в "Правде" было опубликовано весьма странное, с точки зрения западных аналитиков, заявление Советского правительства, в котором говорилось, что размещение иностранных войск в братской коммунистической стране, требует одобрения самой страны и всех членов Варшавского пакта. Советское правительство выражало уверенность в том, что народы социалистических стран не позволят реакционным силам за рубежом и внутри страны расшатать основы народно-демократического строя.
Стремление Н.С. Хрущева заручиться консенсусом среди стран Варшавского блока было понятно, но просматривалось в этом заявлении и другое: с какой стати нужно было оговаривать условия ввода войск в Венгрию (страну Варшавского договора), если бы такой ввод не планировался. Дело было в- другом. 31 октября завершились в пользу вторжения жаркие споры в советском руководстве, последовавшие после требования И. Надя вывести советские войска. А.И. Микоян под влиянием кровавой вакханалии, развернувшейся в Будапеште 30 октября, поддержал такое решение, третий раз за два дня изменив свою позицию. Утром этого же дня началась подготовка операции по вводу в Венгрию советских войск, под кодовым названием «Вихрь».
И. Надь не мог знать ничего достоверного об этой операции, но в отличие от американской администрации, которая не усмотрела или не хотела видеть весьма прозрачного подтекста в заявлении Советского правительства, И. Надь интерпретировал советское заявление вполне адекватно его достоинству. Кроме этого к нему, естественно, стекались косвенные свидетельства того, что крупные соединения советских войск пересекают венгерскую границу, предпринимаются попытки изоляции Будапешта от провинций, захвата аэродромов и т.д. Надь требовал от Андропова объяснений, посол, не имевший никаких указаний, не мог пойти далее версий и гипотез. Режим И. Надя с 28 октября исподволь продумывал долгосрочные акции с целью вывести Венгрию за рамки обязательств, которыми она была связана с СССР как член Варшавского договора. Такую ситуацию прогнозировало советское посольство и военные ещё во время пребывания А.И. Микояна и М.А.Суслова в Будапеште, но было трудно предсказать время, которое Надь сочтет наиболее подходящим для такого хода.
Заявление Советского правительства было призвано придать предстоящей акции по возможности легитимный, «респектабельный» характер, оно ни в коей мере не дезинформировало общественное мнение, подтверждало принципы равноправного сотрудничества со странами Варшавского договора. Демонстративно отвергая сталинские методы диктата, заявление вызвало понимание со стороны китайского руководства. Но оно, несомненно, насторожило Надя. К тому же было похоже на то, что оговоренные в заявлении условия для введения войск, складывалось вполне реально. Ещё 30 октября стала вырисовываться вполне приемлемая позиция Я. Кадара к вопросу советской военной помощи, а за ним теперь стояла ВСРП, сила, конечно, пока больше символическая, но способная в решающий момент сказать своё слово.
Н.С. Хрущёв в это время совершал вместе с Г.М.Маленковым перелёты по маршруту Брест, Бухарест и Бриони, в ходе которых, он не без труда достиг понимания с В.Гомулкой, Г.Георгиу Дежем и И.Броз Тито по вопросу о советской военной помощи Венгрии. Ещё раньше была получена поддержка других стран Восточного блока. Так что ожидать хоть какой-нибудь поддержки со стороны социалистических лидеров Надь не мог. Он не знал о факте этих консультаций (о них не знал и Андропов), но анализ обстановки по линии венгерского МИДа не оставлял ему никаких надежд.
Итак, подталкиваемый к роковой черте крайне настроенными националистическими силами повстанцев, во главе с Белой Кираем и другими, Надь объективно оказался в западне между повстанцами, и силами национального социалистического возрождения во главе с Я.Кадаром и Ф.Мюннихом. Лично Надь, социальная база которого, уплывала из под ног, мог мечтать о том, что удастся найти такой правовой статус, который, подобно Австрии, стал бы спасательным для нищей Венгрии, но это, конечно, было чистой воды политической галлюцинацией. Те же, кто стоял у него за спиной, силы реакции и крайнего национализма, рассчитывали на большую кровь.
1 ноября И.Надь в присутствии кабинета министров, среди которых уже не было Я.Кадара и Ф.Мюнниха, объявил советскому послу о выходе Венгрии из Варшавского договора и объявил о нейтралитете Венгерской Народной Республики.
Надь читал текст по бумажке - он явно нервничал, движения его были суетливыми, как будто он никак не мог удобно устроиться в кресле, глаза его беспокойно перебегали с одного лица на другое. Он избегал встречаться взглядом с советским послом, который неестественно прямо смотрел в середину лба премьера. Все присутствующие, молча, выслушали короткое выступление И. Надя. Андропов медленно обвел всех взглядом, и начал говорить неестественно громким, но притом выверенно-спокойным голосом, чеканя слова и обозначая предложения паузами, как он всегда говорил в минуты крайнего напряжения. Сопровождавший его третий секретарь посольства В.А.Крючков, быстро делал заметки в блокноте.
«Господин премьер министр», начал Андропов подчеркнуто холодно. Посол впервые назвал премьера так: раньше они звались «товарищами».
Все права защищены. © Фонд сохранения исторического наследия и культурных инициатив имени Ю.В. Андропова. Москва 2009 г.