Дары Иллюзиона
1.
Это было в начале 80-х годов. Я сидел у друга в гостях, в Саратове,
приехав в город детства на несколько летних дней. Я заявился из Москвы,
а вернее – из Белых Столбов, где работаю научным сотрудником в Госфильмофонде.
Миша Ралль,принимавший меня,был моим давним товарищем. Мы общались
почти на равных, хотя Миша был лет на пятнадцать старше автора этих строк,
но в свое время, Миша пригласил меня сняться у него в игровом любительском
фильме по рассказу Герберта Уэллса «Человек, который мог творить чудеса».
Совместная работа – неудачи, скромные победы и в конце концов отснятый фильм
(длящийся 15 минут), сделал нас друзьями, как выяснилось, на всю жизнь.
Мы не виделись почти год. Первым делом Михаил в очередной раз удивился
тому, как я внешне стал еще более походить на Андрея Тарковского («Ты нарочно
так стрижёшься?» «Да не стригусь я совсем…»). К сходству с великим режиссером,
о котором мне так часто напоминали, я относился спокойно. Не скрою, мне было
приятно, но и только. Правда, однажды от таких напоминаний у меня по спине
пробежали мурашки. Это случилось много лет спустя, в 90-е годы,
на кинофестивале в Выборге «Окно в Европу» - в киношной толчее ко мне
протиснулась некая дамочка и сходу выпалила: "Вы знаете, что похожи
на Тарковского? Вы случайно ему никем не доводитесь?" "Не довожусь.
Фильмы его люблю…" "Но как похожи!.. Я видела его за три месяца
до смерти. Ну - копия!.." "Надеюсь, вы - не Кассандра..."
"Ах, простите", - встрепенулась дамочка, а потом, когда были танцы,
и объявили - белый, дамочка пригласила меня составить ей ви-за-ви.
Партнерша так прильнула ко мне, что я понял: танцует она не со мной…
2.
Но вернёмся в Саратов, в 80-е годы, к моему гостеприимному хозяину
Михаилу Раллю. Его квартира была с видом на Волгу. Во время разговора
взгляд невольно ускользал в окно, за которым по широкой глади реки время
от времени с лебединой медлительностью к пристаням приближались теплоходы…
Вероятно, у Миши ко мне накопились претензии, и он и продолжал кромсать
меня своими едкми замечаниями:
- Тут недавно мы с целой компанией поклонников искусства Терпсихоры
проходили мимо местного «Ла Скала», и вдруг на афише я узрел массу знакомых
названий и фамилий: «Александр Невский». Балет-оратория по музыке Прокофьева
к фильму Сергея Эйзенштейна. Авторы либретто…
- …ваш покорный слуга и Анатолий Дементьев.Кстати, талантливейший
балетмейстер. Это он мне предложил написать либретто на музыку к фильму и
на фрагменты из симфоний. У Сергея Михайловича в картине музыки минут
на тридцать. Надо было дополнить... Кстати, когда фильм вышел на экраны,
один из маститых киношников, после просмотра сказал: «Балет днем».
- Ну-ну,-запротестовал Михал Юрьевич.– Не примазывайтесь… Мне было
стыдно сидеть в зале среди этих юнцов, которые и Карамзина-то в руки
не брали и теперь постигали историю родного Отечества через пируэты и
антраша. А уж когда на сцену в черных трико попёрли «псы-рыцари», которых
изображала женская часть кордебалета, я был уверен, что меня задушат спазмы
немого хохота… Кто придумал эту чушь? Неужели ты?..
- Не я. Но это гениально со всех точек зрения.
– Это с каких же?
- Ты же знаешь, что в нашем оперном не хватает артистов, даже на миманс.
Откуда взять столько вояк? И, когда постановщик объявил, что псов-рыцарей
будут исполнять балерины, проблема с воинским ограниченным контингентом была
решена. А потом, Миша, ведь это гениальная находка - столкновение двух культур:
русской, брутальной, отчаянной и - западной, утонченной, но бездушной…
Кажется, я пытался отразить натиск последнего из потомков
«псов-рыцарей», к коим относился Ралль. Говорили, что он из рода
поволжских немцев, и в войну вместе с матерью был выселен куда-то
в глухомань под Новосибирск. Классическое «В деревню, к тётке,
в глушь, в Саратов!" – товарищами из НКВД в те времена уже, вероятно,
не воспринималось безопасным расстоянием, на которое можно было
подпускать к городу маленького Мишу Ралля и его мутер, вооруженную
круглыми толстыми очками.
Не помню, чем в тот вечер закончилась наша «балетная баталия» (наверное,
всё-таки нашей победой - ведь хореографического «Александра Невского» давали
в оперном театре еще года три, а Дементьев стал главным балетмейстером этого
храма искусств). Но, наконец, Миша, заговорил о своих кинопланах. А они у него
были не менее безумны, чем у моего балетмейстера. Но чем безумнее они
казались, тем более Михаилом владела уверенность, что замысел удастся
осуществить. И ведь удавалось! Потому что Ралль сам был человеком, который мог
творить чудеса.
3.
В этот раз в своей, организованной им любительской киностудии, Михаил
творил очередной шедевр – теперь уже по рассказу американского фантаста Рея
Бредберри «Улыбка». Замечу, что судьба этого фильма оказалась весьма
счастливой – кинорассказ о приключениях портрета леонардовой Джоконды после
3-й мировой войны получил не одну премию на многих
зарубежных кинофестивалях любительского кино.
В тот вечер Михаил живописал о том, как он снимал свой «пейзаж после
битвы», сиречь – после всемирной атомной катастрофы: на городской свалке,
среди черных и белых дымов, в ноябрьскую холодюгу.Собрал массовку оборванцев
- человек сто.
- Откуда их столько в Саратове?
- Да в нашем театральном училище набрал, - рассмеялся Миша.
- Верю, - и я еще раз подивился уму Ралля. А он четко, как говорили
только актеры старой театральной школы, вдруг вопросил меня:
- Женька… А почему ты меня никогда в Госфильмофонд к себе не пригласишь?
- Я? к себе в Госфильмофонд? О чём вы, Миха-а-ал Юрьич?
- Я о Феллини, Антониони, на худой конец – о Джеймсе Бонде? У вас
тысячи фильмов, и ни одного ты мне ни разу не показал…
- Ах, Миша, у нас столько фильмов, - старался я ненароком не выдать
убойные цифры коллекции, хранящейся в Госфильмофонде, хотя всем видом давал
понять, что с удовольствием назвал бы весь миллион роликов…
- Миша, - с грустью, но значительно, как в плохом фильме про шпионов,
произнёс я, - ты же знаешь: мы – объект…
- А почему тогда ты мне не ничего не рассказываешь про ваш «Иллюзион»?
Это тоже «объект»?
- Ты и про «Иллюзион» знаешь? – с трагическим тремоло в горле
воскликнул я.
- Всё-таки правильно, - сказал Ралль, - что в нашем фильме по Уэллсу
мы отказались от диалогов. Хотя пастор, которого ты столь блистательно…
провалил, лжив, как твои теперешние интонации…
- Миша, - я сбросил почти все маски и заговорил обыденным голосом. –
Зачем тебе «Иллюзион»? Ты сам себе «Иллюзион»…
- Так ты что – не поведёшь меня на Котельническую набережную? – Ралль
был готов обидеться.
- Давай сначала хоть до Москвы доедем, - предложил я компромиссный
вариант.
«Поедем. Поскакали други.»
4.
Со дня своего открытия «Иллюзион» сразу завоевал себе в Москве (да и
по стране среди киноманов) славу, как теперь сказали бы, элитарного клуба.
«Фэйс-контроль» на входе здесь не требовался: общество подобралось
по единственному признаку: преданности кино. Сюда влекла людей в первую
очередь возможность редко, но увидеть фильмы, в советский прокат не выходившие
– это могли быть не только итальянские, английские, американские киноленты,
но и (надо же!) и польские и чешские. Лекции по кино, которые читали наши
сотрудники и знаменитые критики, творческие встречи с актёрами – словом,
зритель был самый разнообразный, но рафинированный в своих вкусах. Кажется,
каждый из посетителей Госфильмофондовского кинотеатра олицетворял собой живую
цитату о том, что из всех искусств для нас важнейшим является кино.
Атмосфера в «Иллюзионе» была самая доброжелательная и демократичная.
Также необыкновенное очарование придавало киносеансам сопровождение
фильмов немого периода под фортепиано. Экранные, но немые страсти Веры Холодной,
Ивана Мозжухина, героев картин Гриффита или Чаплина оживляли чуткие пальцы
самых настоящих тапёров. Это очень понравилось Раллю: "Ты не представляешь,
Женька, я мальчишкой еще застал такие сеансы… Молодцы!
- хвалил он мне работников "Иллюзиона" за то, что они не озвучили
фонограммой киноленты. – Ты чувствуешь, что такое живой звук?
А ты знаешь, что благодаря тапёру, фильм мог провалиться в прокате,
а мог и заполучить бешенный успех!.. Кстати, Дмитрий Шостакович
начинал, как тапёр. Представляешь – тапё-ё-ёр!..."
Миша стал завсегдатаем «Иллюзиона» (разумеется, когда он приезжал
в Москву). Однажды, посмотрев здесь вместе с друзьями «Нетерпимость»
американца Гриффита, мы шли после позднего сеанса к метро «Таганская»,
и вдруг Ралль сделал неожиданный вывод:
- Странное сравнение родилось у меня: Вы, Госфильмофонд, как Скупой
рыцарь: сам не «ам» и другим не дам…
- Мне приходит на память Лопе де Вега и его «Собака на сене»…
-…А «Иллюзион», - Миша пропустил мимо ушей мое замечание, - а «Иллюзион»
- это сказка «1000 и одной ночи». Скажи: «Сезам откройся!» и он явит тебе
сокровища…
5.
Всего лишь лет через двадцать дано было явить эти сокровища миру.
Это произошло в конце второго тысячелетья, в конце ХХ века, когда
Истории стало тесно в рамках теле- и киноэкрана, тем более на балетных
подмостках. Она забурлила на площадях и улицах – в столицах и на окраинах
государства. В конце концов, она разодрала огромную страну, как одеяло,
на разноцветные куски. Госпожа История оказалась совсем не такой, как нам её
показывали или описывали в учебниках – она готова была проливать кровь,
она разводила людей и народы по разные стороны, она возносила в политике
самозванцев, порождала беззастенчивых грабителей… Одни становились
миллиардерами, другие мародёрами, третьи - нищали…
В Россию пришло Смутное время, и за границей пытались понять: в какую
сторону потянет эту глыбу: на Европу, к Индийскому океану или - в бездну,
куда канули предыдущие империи?
И тут вспомнили, что мир спасёт красота. Красота России, похоже,
не подвергалась сомнению, тем более, что российские закрома искусства стали
являть миру сокровища из запасников. Не отставал от своих коллег и
Госфильмофонд. «Иллюзион» стал проводить тематические ретроспективы
из своей коллекции. И совершенно по-новому - в полный голос - зазвучали
имена первых русских кинопредринимателей Ханжонкова и Дранкова,
режиссеров – Чардынина, Старевича, подлинным открытием
для европейских кинозрителя стали фильмы Евгения Бауэра…
Госфильмофонд принимал активнейшее участие в ретроспективах
русского и советского кино. Отечественные кинопрограммы, можно сказать,
были предварительно обкатаны в «Иллюзионе». Наши сотрудники «увешанные
кинороликами» выезжали в Европу, в Китай, Японию…
Дошла очередь и до автора сего повествования.
Однажды меня призвал к себе в «Иллюзион» Володя Соловьев.
- Женя, мы готовим ретроспективу советских фильмов-балетов
в Милане. У нас главный знаток балета это ты. Вот на тебя и
возлагается эта миссия. Мероприятие значительное – проводится
Госфильмофондом в содружестве с театром "Ла Скала" и Миланской
Чинетекой, которой руководит (запомни это имя) синьор Джанни
Коменчини. Тебе придётся с ним общаться… в Милане.
Разговор по четкости формулировок почему-то напоминал фильмы
о разведчиках. Вспомнились сразу все киношные шпионы – от Штирлица до
Джеймсов Бондов. Но моя миссия была самая мирная. Душа вмиг запела
«О, солей мио…», следом сразу вступил хриплый голос Высоцкого:
«А также в области балета мы впереди планеты всей…». И вдруг я понял,
что ничего больше не помню… Никогда еще я не был так близок к провалу.
На помощь невольно пришел Володя:
- Ну, конечно, надо Уланову показать, Плисецкую, кто у нас там еще?
- Наталья Дудинская, Константин Сергеев, Вахтанг Чабукиани…
- Ну, вот видишь! У тебя паспорт заграничный есть?
- Пока нет…
Володя с улыбкой космонавта пожал мне руку:
- Оформляйте паспорт, Евгений Михайлович, и пожалуйте - в страну
Феллини, Антониони, Бертолуччи…
(фрагменты из материалов к сборнику
"Кинотеатр Госфильмофонда России "Иллюзион" вчера,
сегодня, завтра" -
М.,РИД "Интерреклама", 2008, с.132-142)
/в авторской редакции/