Смуглая леди лайф

ироническая повесть


Драматург Валерий Шагин не любил драматурга Вильяма Шекспира.
Как каждый образованный человек, Шагин видел два-три спектакля в театрах, даже читал несколько его пьес, преклонялся перед талантами Козинцева и Смоктуновского за их «Гамлета», но не более того. Не чувствовал он за текстами пьес живой жизни, не испытывал, сидя в зрительном зале, того нервного волнения, которое всегда возникало при встречах с великими произведениями. Может, попадались не лучшие переводы? Не лучшие постановки? Может быть.
Когда в издательстве «Брик пресс» ему вдруг предложили написать повесть о великом английском драматурге, Шагин сходу отказался. Главным редактором в «Брике» работал его приятель Вадим Попович. Знакомы они были двести лет, изредка ходили, друг к другу в гости, якобы, дружили домами и все такое. Шагин еще очень удивился, когда Попович почему-то передал свое предложение через секретаршу. Сослался на катастрофическую занятость.
Секретарша издательства, пожилая милая дама, с которой Шагин был знаком столько же лет, сколько было бы самому Шекспиру, доживи он до наших дней, посоветовала, «не пороть горячку» и подумать. Договора не каждый день падают на голову. Лишние деньги на дороге не валяются. Небольшие, но все-таки деньги.
Сначала Шагин пообещал подумать. Минут через десять настойчивых уговоров согласился. Непоследовательность всегда была в его духе. Все друзья-приятели знали, Шагина можно подбить на что угодно. Ему проще согласиться, нежели отказать.
Бедняга и не подозревал, какими драматическими коллизиями и фантастическими переменами в его судьбе это обернется.

— Шекспир? — удивленно вскинула брови жена Лида. — Его не существовало. Была артель, раскрученный бренд, если по-нашему.
— Надо же! Я и не знал, — пробормотал Шагин.
— Одни думают, под этим именем творил какой-то знатный граф. Другие убеждены, Вильям Шекспир вообще был женщиной.
— Не болтай чепухи!
— Это известно любому образованному человеку! — обиделась Лида.
Когда-то жена окончила Архитектурный институт, считала себя очень продвинутой женщиной. Читала она чудовищно много. Запоем все подряд, без какой бы то ни было системы. Вкусы ее отличались невероятной широтой и многообразием. Постоянно перечитывала Тургенева, Чехова, Бунина и Достоевского. По пути захватывала всю модную переводную литературу. Не брезговала Дарьей Донцовой, Полиной Дашковой и Татьяной Устиновой. Всегда была в курсе литературных сплетен и новостей.
— Шекспир - это миф, — настаивала Лида, — Такого человека не существовало в природе. Был третьесортный актер по фамилии «Шекспир». Это правда. Но он не писал пьес. Он попросту был неграмотным.
— Ну, откуда такая информация? — поморщился Шагин.
— Читала одну книгу, — Лида на секунду задумалась. —  Кажется, американскую. Ты-то у нас вообще ничего не читаешь. Лет десять ни одной не раскрывал.
— Чукча не читатель, чукча писатель, — мрачно отозвался Валера, — Автор книги о Шекспире, разумеется, женщина?
— Ну и что? Ну и что!? — разозлилась жена, — Не помню её фамилию, только…
— Только в бабские мозги может залететь подобная глупость. Женщина не способна написать более тридцати гениальных пьес. Не считая кучи сонетов.
— Как хочешь. Твое дело. Я бы не связывалась.
Лида в раздражении швырнула на стол кухонное полотенце. Даже легкий намек на идею «Курица – не птица!», всегда выводил ее из равновесия. Жена была фантастически аккуратна, педантична и запредельно чистоплотна. Швырять что-либо из предметов в их ухоженной квартире, было равносильно преступлению. Шагину сие под страхом смерти категорически запрещалось. А сама?
— Наплачешься ты с этим Шекспиром! — тоном Кассандры пригрозила жена.
— Аннушка уже пролила масло, — вздохнул Шагин, — Я подписал договор.

В издательстве при подписании договора случилась странная нелепость. Судьба или наш персональный ангел хранитель ежедневно посылают нам знаки. Указывают, предупреждают, оберегают. Постоянно! Мы же подобные знаки просто не видим или через секунду забываем о них. Болтаем как попугаи, «знаковое событие!», «знаковый поступок!», но не видим дальше собственного носа.
— Заработались, Валера?
Шагин удивленно поднял брови. Пожилая секретарша, улыбаясь, протянула ему через стол три экземпляра договора.
— Посмотрите, как вы расписались!
Шагин, нахмурившись, взял в руки договор. В нижнем углу каждого листа стояла отчетливая подпись. «В. Шекспир».
— Переутомились, — доброжелательно улыбнулась секретарша.
— У меня началась мания величия, — хмуро ответил Шагин.
— Но за это вы должны поехать в командировку.
— В Лондон? — уточнил Валера.
— Ща-ас! Держите карман шире! — с эдакой залихватской, молодежной интонацией выдала пожилая  секретарша. — В Светлогорск.
— С какого перепуга туда пилить? Какие дела у издательства в Светлогорске?
Риторический вопрос повис в воздухе. Ровесница Шекспира равнодушно пожала плечами. Мол, мое дело сторона, я – технический секретарь, ничего более. Разбирайтесь сами с вашим ближайшим другом.

Последние годы Валерий Шагин вел образ жизни бедствующего литератора-прозаика. В узких кругах даже слегка популярного. Пять лет назад он неожиданно для всех кинулся в бизнес, зарегистрировал собственное небольшое издательство «Пумма», которое практически  состояло из него самого и приятеля Игоря Перкина, художника иллюстратора. Выпустил несколько хорошо распроданных книг, но дальше дела в финансовом смысле покатились под горку.
Долги, кредиты, займы под частное слово... Занять, перезанять... Бедность схватила за горло костлявой рукой и медленно, но верно сдавливала все сильней. Как удав. Выручала старенькая «Ока», безотказный ослик, экономичная, неприхотливая машина. Мечты о чем-то мерседесообразном, джипоподобном пришлось засунуть куда-то очень-очень далеко.
После трагической смерти их пятнадцатилетнего сына Шагин сознательно начал нагружать себя все большим и  большим количеством дел. Бомбил направо и налево на старенькой «Оке». Подвозил одиноких вечно опаздывающих на работу женщин до метро. С двумя из них у него даже сложились неплохие приятельские отношения.
Потом дал объявление в газету «Из рук в руки» и начал издавал за счет авторов небольшими тиражами повести и рассказы начинающих, в основном молодых и зеленых. Даже зачем-то согласился встречать после школы соседского первоклассника Мишу. За символическую плату пять раз в неделю. Только б не останавливаться, не задумываться, не оглядываться назад. Но и деньги, конечно, деньги проклятые.
«Небеса не помогают людям, которые бездействуют!», постоянно цитировала, ни много, ни мало Софокла еще в детстве мать Валеры.
Деньги, деньги... Их вечно не хватало, даже на самое необходимое.

В Светлогорске от вокзала Шагин решил пройтись пешком. Вышел на центральную улицу городка. И чуть не впал в ступор. Сначала подумал, попал на киносъемки какого-то унылого фильма про прошлую жизнь. Хотя вокруг ничего такого киношного не наблюдалось. Ни кинокамер, ни осветительных приборов, ни массовки, ни ограждений от любознательных местных жителей.
Валера Шагин прямиком угодил в прошлый век. Без шуток. Ностальгия дело, конечно, хорошее, можно одним глазом посмотреть по телевизору хронику тридцатилетней давности, но не такой же степени. Сюда не только либерализм с демократией, сюда и  перестройка с гласностью еще не докатились. Хотя ехать от столицы на электричке всего каких-то пару часов.
Славные семидесятые, эпоха развитого социализма. Во всей красе. Чтоб ему…
Единственная асфальтированная центральная дорога была сплошь усеяна лужами разных калибров. В самой большой плавали и с удовольствием громко крякали утки. Редкие прохожие топали сапогами по деревянным тротуарам. Точнее, по дощатым настилам справа и слева от дороги.
А над всем этим великолепием лениво колыхалась на холодном  ветру рекламная растяжка.
Шагин на своем веку повидал немало лозунгов и кумачовых транспарантов. Этот сразил наповал своим лаконизмом и незатейливой простотой.
«Край ты наш родной, светлогорский!».
Городской дом культуры будто выплыл из детства. Кажется, совсем недавно, зажав в кулаке медные монетки, с приятелями бегал в киношку в такой же Дом культуры на окраине Волгограда. А ведь почти целая жизнь прошла.
Такие же желтые обшарпанные стены, четыре белые колонны, сплошь расписанные местными любителями наскальной живописи, такие  же рукописные афиши справа и слева от центрального входа. Только названия фильмов иные. «Ласковая и нежная стриптизерша», «Мой муж – киллер», «Убей первым!». Диким контрастом смотрелась афиша местного Народного театра, «Ромео и Джульета». Имя героини Шекспира было написано с одним «т». Явно у местного художника была напряженка с краской.
«Экономика должна быть экономной!».
Перед центральным входом дворничиха в оранжевом жилете, как старая мельница без устали махала метлой. Медленно и степенно. Мела, мела во все пределы. Пылища вокруг плавала облаками так же медленно и степенно, и, как бы, нехотя оседала на землю, будто ей тоже было лень отлетать куда-нибудь в сторону.

Встретили Шагина как заезжую эстрадную знаменитость. Только каравая с хлебом солью не хватало. Раздели в кабинете директора, проводили, усадили в центр зала. Вручили программку и проспект, повествующий о многотрудном творческом пути Народного театра. Не иначе, сам Попович позвонил и запудрил мозги наивным провинциалам.
К вам едет московский журналист! Писатель, прозаик, драматург и сценарист! Переступив порог Дома культуры, Шагин ловил на себе любопытные и жадные взгляды женщин всех мастей. Что неудивительно. Женщинам он всегда нравился. Спокойный, ироничный, всегда со вкусом одет. Чем-то неуловимо на Джека Лондона смахивает. Самый что ни на есть, положительный тип.
Симпатичный, среднего роста, черноволосый с интеллигентным лицом и умными  глазами сорокадвухлетний парень. Или мужчина, как угодно. Люди этого типа до глубокой старости внутри остаются юношами. Такова уж их планида.
В меру практичен, в меру наивен, в меру силен, в меру слаб. Все в меру. Наверняка, Господь Бог, создавая Валеру Шагина, пребывал в хорошем расположении духа. Потому и получился очень гармоничный человек. Женщины это чувствуют, как кошки.
Короче, есть в нем что-то от Джека Лондона. И все тут.

Как только начался спектакль, у Шагина разболелся зуб. Зубы всегда заболевают некстати. В этот раз особенно. Валера сидел в полупустом зрительном зале и, прижав ладонь к щеке, сморщившись, смотрел на сцену.
Довольно долго не мог разобрать: кто есть кто? Ромео и Джульетта были абсолютно одинаковыми. Одинаковые фигуры, прически, высокие писклявые похожие голоса. Да и одеты они были в голубые одинаковые джинсы и футболки с какой-то эротической символикой. Таковым было «решение» супер  прогрессивного местного режиссера.
«Мы днем и ночью во всем равны! На нас надеты одни штаны!».
Постановщик пыжился изо всей дурацкой мочи осовременить «Вильяма нашего Шекспира». Сотовые телефоны, банки с пивом, темные очки и белые кроссовки мелькали по сцене как в рекламном телевизионном клипе. Когда в первом же эпизоде в  зрительный зал понеслись реплики, «Блин!, Отпад!, Отстой!», Шагин попросту перестал слушать. Тупо смотрел на сцену и осторожно массировал щеку.
На сцене между тем вовсю нарастало недюжинное действо, даже отдаленно не напоминавшее шекспировскую пьесу. Ромео усердно демонстрировал физическую подготовку. Ходил на руках, отжимался от пола, подтягивался на всем, за что можно было ухватиться руками. Не отставала и Джульетта. К месту и не к месту она садилась на шпагат. В финале каждого эпизода ходила по сцене колесом.
«Мир – не театр, а цирк. Все люди в нем – жонглеры, акробаты!» — с тоской подумалось Шагину. — «Бедный, бедный, Вильям!»
Семейства Монтекки и Капулетти различались между собой только цветом футболок. Да и вообще, действующих лиц в спектакле было значительно меньше, нежели в первоисточнике. Всех пожилых персонажей режиссер-постановщик попросту сократил. За ненадобностью. Мир принадлежит молодым. Разве с этим поспоришь?
Зубная боль, слава Богу, постепенно отступала, и Шагин нагло начал задремывать.

Встрепенулся, когда вдруг услышал со сцены:
«Алые паруса-а! Алые паруса-а!
 Привезут мне чудеса-а!»
Раскачиваясь через всю сцену на веревках, как обезьяна на лианах пела тонким писклявым голосом Джульетта.
Ассоль! Супер популярная среди тинэйджеров московская певица. Ассоль! Как вспышка молнии перед глазами замелькали кадры воспоминаний…
Ассоль! И Машенька Чистовская! И Мистраль!
Мистраль! Теплый ласковый ветер, раз в году не иначе по недоразумению залетающий в наши северные широты откуда-то со Средиземноморья.
Мистраль! Машенька Чистовская! Почти близнец двойняшка популярной московской певички! Безумное лето на Истре в писательском дачном поселке! Сумасшедшая страсть сорокалетнего идиота к семнадцатилетней девчонке соседке по даче. Тысячу раз правы лирики и романтики прошлых веков, когда утверждают, каждому смертному в жизни отпущена только одна настоящая любовь. На Валеру Шагина свалилось это ошеломляющее чувство, когда он уже, и мечтать о нем перестал. Был абсолютно убежден, в этом смысле лично он судьбой обделен.
Потом поздней осенью, когда пришло отрезвление, Шагин очень удивлялся, как его попросту не пристрелил отец Машеньки. Повезло, ничего не скажешь. 
Прошло всего-то два года, а будто было совсем в другой жизни. И вовсе не с ним.
С Машенькой Чистовской, как и с певицей Ассоль, до ужаса похожей на Машеньку,  Шагин после того сумасшедшего лета больше ни разу не встречался. Было ли все это вообще? Если и было, в какой-то абсолютно другой жизни.
Джульетта светлогорского разлива продолжала раскачиваться по всей сцене на веревках. Перед глазами Шагина вспышками мелькали одно за другим воспоминания того лета. Ему и в голове не влетело, пошлая песенка, несущаяся со сцены – это опять знак! Предупреждение!
«Еще не вся черемуха, тебе в окошко брошена!».
Судьба опять уготовила ему встречу с Машенькой Чистовской. И не только с ней.

Но главная режиссерская «находка» создателя данного шедевра была только на подходе…
Неожиданно из-за кулис на самую авансцену выскочила странная особа. Дырявая черная шляпка, надетая почти на уши, подобие длинного темного плаща с заплатками в самых неожиданных местах, измазанные до невозможности грязью ботинки. Один ботинок даже подвязан веревкой, явно чтоб подошва не отвалилась.
Эдакая типичная лондонская бродяжка из романов Чарльза Диккенса. Явно крепко подвыпившая, но с очень большим чувством собственного достоинства. Слегка смугловатое лицо, изящный носик, большие выразительные глаза.
Она обвела мутным взглядом немногочисленных зрителей в зале, хлопнула в ладоши, привлекая к себе внимание, и заявила:
— Вильям никогда не писал подобной дребедени!  Немедленно прекратите! Я доложу самой королеве! Вас всех упекут в Тауэр!!!
Наших зрителей ничем не прошибешь. Их хоть водой со сцены из шланга поливай, будут принимать, как должное. Может, даже аплодировать станут очередной «находке» режиссера.
Другое дело актеры. Несколько мгновений они пребывали в ступоре. Потом очнулись. Двое молодых исполнителей подхватили с разных сторон странную особу под руки и попытались увести за кулисы. Не тут-то было.
Особа в шляпке вырывалась, брыкалась и ни в какую не желала уходить со сцены. При этом ни на секунду не закрывала рот. Грозила чудовищными карами всем актерам, зрителям и, (почему-то!?), даже самому Вильяму Шекспиру.
Короче, пришлось сделать незапланированный антракт.
Зрители степенно двинулись в театральный буфет, на ходу обмениваясь одобрительными репликами по поводу только что виденного. Им «режиссура» местного Мейерхольда была явно по душе.

Шагин сидел в крохотном кабинете местной администраторши, массировал щеку и глотал из пластиковой бутылки минералку. Зуб болел все сильнее. Администраторша, худая, как цапля подслеповатая девица в очках, видя его страдания, где-то раздобывала пачку импортного болеутоляющего. Валера сходу проглотил две таблетки, потом еще две. Как ни странно, через пару минут боль прошла. Не до конца, конечно, так, слегка притупилась. Но уже можно жить.
Вот только с головой начались нелады. Резко подскочило давление, зрение начало выкидывать фокусы. Перед глазами возникла какая-то мутная пелена. Предметы то увеличивались в размерах, то становились почти крохотными.
Валера залпом допил минералку и прикрыл глаза.
«Закончится антракт, незаметно исчезну! В Москву, в Москву, в Москву!» — вертелась в голове фраза из «Трех сестер» Чехова.

В электричке всю дорогу Шагин, чуть прикрыв глаза и опустив голову на грудь, в оцепенении просидел у окна.  По проходу постоянно кто-то ходил, в полный голос разговаривали соседи справа и слева.
Только один раз Валера невольно поднял голову, когда услышал в конце вагона женский голос:
— Вас всех следует заточить в Тауэр!!!
У дальнего выхода в тамбур мелькала фигура той самой сумасшедшей особы в дурацкой шляпке из спектакля светлогорского «Мейерхольда». Особа была в окружении трех ревизоров. Как и актеры, двое из них держали особу под белы руки, и пытались вывести в тамбур. Как и в спектакле, особа вырвалась и брыкалась.
Или все это только померещилось Валере Шагину?
И только когда он выбрался из тамбура на перрон и глубоко вдохнул вокзальные запахи, голова неожиданно перестала болеть. И зрение прояснилось. И даже зуб окончательно успокоился.
Чудеса творит с нами родной чистый московский воздух.

Уже подходя к своему подъезду, Шагин невольно замедлил шаг. В глаза бросился стоящий задними колесами на тротуаре джип «Гранд Чероки». Шагин узнал его сразу. На этом  джипе ездил приятель и главный редактор издательства Вадим Попович.
Шагин абсолютно точно знал, у Поповича нет знакомых не только в подъезде, но и во всем  их доме. В жене Валера был уверен как в себе самом. Да и сдала она крепко после смерти их сына. Когда-то была привлекательной девушкой. Теперь же.…
За последние годы Шагин ни разу не засекал, чтоб кто-то из знакомых или просто случайных встречных смотрел на Лиду как на привлекательную женщину.
«Бред собачий! Не может быть!» — вертелось в голове.
Но ноги словно приросли к асфальту, ни в какую не желали входить в подъезд.
Несколько секунд Шагин стоял неподвижно. Потом медленно повернулся и побрел на детскую площадку. Присел на самую дальнюю скамейку так, чтоб видеть выход из подъезда. Поставил рядом на скамейку сумку, достал из кармана куртки трубку, медленно по всем правилам в три приема набил и с удовольствием закурил.
«Бред! Скорее всего, просто какое-то совпадение».
Тем не менее, Шагин достал мобильник, набрал свой домашний номер.
Лида взяла трубку почти сразу. Голос ее был озабоченным. Но не более чем всегда.
— Привет! Как у вас там дела?
— Валера! Ты где? — тревожно спросила жена.
— В Светлогорске, где еще! — брякнул Шагин. Почему так сказал, Шагин, и сам объяснить бы не смог. Вырвалось и все тут.
В трубке тихо, но отчетливо звучала медленная джазовая мелодия. Что-то знакомое из репертуара Дюка Элингтона. Лида джаз не любила. Джаз любил Вадим Попович.
— Когда приедешь? — поинтересовалась она.
— Дня через два-три. Как у вас там дела? — вторично спросил Шагин.
— Где… у нас? — нервно спросила Лида. — Что ты имеешь в виду?
— У вас в Москве. Какие новости?
— Никаких новостей нет. Все по-старому.
— Больше звонить не буду, — неожиданно для себя разозлившись, сказал Шагин, — У меня вот-вот сядет батарейка.
— Хорошо, — равнодушно ответила жена. И отключилась.
Валера Шагин сидел на скамейке детской площадки во дворе своего дома и неторопливо курил. В голове ни мыслей, ни каких бы то ни было соображений. Тупо вертелась одна единственная фраза. Из какого-то дурацкого боевика.
«Бей, первым! Умрешь вторым!». Кого бей? Зачем? Какая разница, умрешь ты первым или тридцать девятым?

Неожиданно во дворе стало темно. Будто кто-то вырубил гигантский рубильник. Одновременно погасли фонари на столбах, и свет в окнах на всех этажах здания.
«Опять происки Чубайса!» — мысленно усмехнулся Шагин.
Детскую площадку, да и весь двор быстро окутал густой туман. Такой возникает при резких перепадах температуры. И действительно, резко похолодало. Но обычный туман наползает медленно, постепенно, как бы, исподволь. Этот же, густыми белыми клубами опустился откуда-то сверху и угрожающе заполонил всю округу. Уже через пару минут разглядеть что-либо в двадцати метрах от скамейки стало попросту невозможно.
Шагин непроизвольно поежился и в ту же секунду услышал у себя за спиной хриплый кашель.
Обернулся, посмотрел назад, но никого не увидел.
— Сэр! Одолжите пару пенсов?
Услышал он простуженный голос. Быстро развернулся обратно и увидел прямо перед скамейкой уже знакомую странную особу. Ту самую, которая выперлась на сцену в светлогорском спектакле.
Самое смешное, при ближайшем рассмотрении особа сильно смахивала на актрису Одри Хэпберн в роли цветочницы из старого фильма «Пигмалион». Просто копия, один в один.
— Сэр! Вижу, вы человек гуманистический. Способны войти в положение.
— Бомжуешь, подруга? — равнодушно спросил Шагин.
Валере стало даже любопытно разгадать секрет интереса этой экзотической особы к своей персоне.
«Явно сумасшедшая! Любопытно! Она что, следила за мной?» — равнодушно подумал Шагин. Он еще раз окинул бродяжку с головы до ног, пододвинул к себе сумку, расстегнул молнию, достал пару банок пива, одну протянул ей.
— «Балтика» подойдет?
Особа в шляпке с достоинством кивнула, взяла в руки банку, поднесла к глазам, довольно долго рассматривала ее со всех сторон. На её давно немытом лице появилось выражение самого искреннего удивления.
— Вы… тоже чужестранец, сэр? — наконец выдавила она из себя.
— С чего это ты решила?
— Дьявольщина! В жизни не видела ничего подобного!
Особа поднесла банку к уху, несколько раз встряхнула. В банке отчетливо булькнуло.
— Тысяча чертей, сэр! Сдается мне, содержимое этого странного сосуда не лишено некой живительной влаги.
— Не лишено, — кивнул Шагин, — Только не стоит величать меня «сэром».
— Образованного человека, сэр, с закрытыми глазами видно, — отозвалась бродяжка, продолжая рассматривать банку, — Вероятно, жидкость из семейства напитков Джон Ячменное зерно?
— Вероятно, — согласился Шагин, — Угощайся.
— С превеликим удовольствием, сэр! Но сосуд намертво запечатан. Издалека привезен? Из Вест-Индии или какой-то другой колонии?
— Из соседнего киоска, — ответил Шагин.
Шагин, разумеется, ни на секунду не поверил в ее неумение вскрывать пивные банки. Но та и в самом деле никак не могла справиться с банкой. Вертела ее так и эдак, даже пробовала открыть зубами.
Шагин только сдержанно усмехался и покачивал головой.
— Тысяча чертей! — сдержано шипела она.
Валера сжалился. Взял из рук незнакомки «Балтику», одним движением открыл ее, вернул обратно незнакомке.
— Так просто, сэр? — удивилась та.
— Все гениальное всегда просто.

Ничто так не сближает, как совместное распитие спиртных напитков. Новоиспеченные знакомые разговорились. В основном вещала она, незнакомка. И вот тут-то началась и вовсе какая-то… фантасмагорическая дребедень.
Свою предыдущую жизнь она, якобы, начисто не помнила. С ее слов в один прекрасный день с ней приключилось Нечто! С большой буквы. В нее, якобы, переселилась другая душа. Одной экзотической особы с британских островов. И судя по всему, напрочь вытеснила ее собственную. Или наоборот. Теперь уже и не разберешь. Махнулись, не глядя, как говорят в народе. Всей  памятью, опытом и заодно биографией. Бывает же такое!
Шагин поначалу воспринимал откровения экзотической особы как обычную болезненную фантазию. Пустой треп. Собеседница Шагина явно когда-то получила неплохое образование и была довольно прилично начитана. Иначе откуда столь подробное знание малоизвестных фактов из жизни великой английской королевы Елизаветы? Не могла же, в самом деле, эта потрепанная особа в одночасье переместиться с британских островов из шестнадцатого века непосредственно в век двадцать первый.
Разумеется, переселение душ чушь собачья. Можно фантазировать на эту тему сколько угодно. Шагин давно вышел из того восторженного возраста, когда с упоением читают макулатуру в стиле «фэнтези». И еще верят в ее реальность.
Валера отхлебывал пиво из банки, попыхивал трубкой и недоверчиво иронически хмыкал. Но незнакомка с упорством, достойным лучшего применения стояла на своем. Говорила и говорила. Даже пить «Балтику» перестала.
По её словам, она уже который день обитала в гаражах под Крымским мостом, невдалеке от дома Шагина в компании таких же бездомных. Это уже реализм.
Звали несчастную, (по её словам), Мэри Хиттон. Это помнила точно. Лет ей было… двадцать три. Или, совсем наоборот, тридцать два. А может, семнадцать или девятнадцать. Женщины всегда выглядят в зависимости «От». С какой ноги встала утром. С кем легла вчера вечером и все такое. Сам черт их не разберет. Угадывать возраст женщины, играть в рулетку с непредсказуемыми последствиями.
«Эту красотку отмыть, почистить и приодеть, хоть сейчас в любую гламурную тусовку!» — мысленно усмехаясь, думал Шагин.
Кстати, несчастной Мэри Хиттон,(или как ее там, на самом деле?), не выглядела ни на йоту. Её манерам, умным, проницательным глазам и какому-то внутреннему чувству превосходства могла бы позавидовать любая из нынешних телеведущих. С другой стороны, буквально через каждые две минуты из ее очаровательного рта вырывались отборные рыночные ругательства, которые она, ничуть не смущаясь, выдавала с  милой улыбкой на устах.
В той другой жизни она была, (по ее убеждению), фрейлиной великой английской королевы Елизаветы. В Лондоне каждая собака знала ее под именем Смуглая леди. Очевидно, так ее прозвали придворные за цвет лица, не иначе. Даже с самим Шекспиром Мэри Хиттон была на дружеской ноге. Более того, у них был бешеный роман. Разумеется, если принять за чистую монету все рассказанное бродяжкой.
Каким таким неведомым образом она оказалась в нашем времени Смуглая леди Мэри и сама не понимала. Ничего вразумительного на этот счет рассказать не могла. Мало что помнила, еще меньше понимала.
Помнила только, вроде, была при дворе королевы Елизаветы какая-то очередная казнь. Скорее всего, лично её тогда и казнили. Теперь, неожиданно получила от судьбы в подарок вторую жизнь. В которой никак не могла сориентироваться.

Шагин, конечно, не верил и… черт возьми!.. почти начинал верить. На сумасшедшую незнакомка все-таки не очень похожа. Но переселение души из одного тела в другое? Перемещения во времени и пространстве?
Хотя, почему бы и нет. Бегает же по Москве одна актриса, которая всем морочит голову, будто в нее переселилась душа Марлен Дитрих. В каком-то театре играет, даже в кино снимается. И никого особенно это не волнует.

Неожиданно Шагин засмеялся. Весело, беззаботно, откинув голову назад.
Отчетливо представил реакцию жены Лиды. Вдруг он сейчас возьмет и пригласит эту экстравагантную особу к себе в гости. Посидеть на кухне, попить чайку, поговорить о разных умностях. Переселение душ и все такое. Наверняка, Лида просто грохнется в обморок на пороге. С ее-то болезненной фанатичной чистоплотностью.

Через два-три месяца после похорон их сына на Лиду внезапно навалилось редкое психическое заболевание. Даже не совсем заболевание, невроз, легкое отклонение от нормы. Паталогичекий страх перед всевозможными микробами. Они начали окружать бедную Лиду легионами, полчищами со всех сторон. Она рыдала, плакала, с утра до вечера наводила в квартире чистоту. Из дома почти не выходила.
Попытки Валеры растолковать жене, что это в порядке вещей, так всегда было, есть и будет. Любой человек ежеминутно вдыхает несколько сотен микробов, невидимых невооруженным глазом, и столько же выдыхает. Микробы, бактерии и прочая микроскопическая живость, такая же составная часть жизни на этой планете, как океаны, моря и города, ни к чему не привели. Лида судорожно боролась за чистоту родного очага. Воевала с невидимой нечистью всеми современными доступными ей способами. Почти круглые сутки носила на лице марлевую повязку.
Жизнь нашего Валерия Шагина постепенно превратилась в комфортабельное отделение ада.
Консультации с врачами ничего не дали. Да, легкое психическое отклонение. Последствие перенесенной травмы, шока. Надо смириться, терпеть. В конце концов, это всего лишь безобидная форма невроза. Таких людей пруд пруди. Для окружающих никакой опасности.
Короче, увидеть на пороге их уютной квартиры немытую бомжиху, от которой за версту несет отнюдь не французскими духами?
Нет, это, наверняка, будет выше всяческих сил несчастной Лиды.
Хорошо бы, конечно, посмотреть на реакцию приятеля Вадима Поповича. Разумеется, если он не будет скрываться в платяном шкафу. Интересно, как он объяснит свое столь позднее пребывание в его квартире.

— Я сказала что-то смешное, сэр? — нахмурившись, спросила Смуглая Мэри.
— Нет, нет, прости. Просто представил себе… одну нелепую картину.
Лондонская незнакомка, молча, сверлила Шагина недоверчивым мрачным взглядом.
Шагин как мог, успокоил её и попросил продолжать.
 Смеяться Валера перестал. Перестал даже улыбаться. Вовсе не потому что проникся  серьезностью положения «лондонской» незнакомки и поверил ей на все сто.
Краем глаза даже сквозь густой туман Шагин увидел, как из его подъезда вышел тип с фонариком в руке. Он подошел к джипу «Гранд Чероки», открыл багажник, достал увесистую сумку, захлопнул багажник, осмотрел джип со всех сторон и, освещая себе дорогу под ногами узким лучом фонаря, скрылся в подъезде. Даже на приличном расстоянии, почти в полной темноте, Шагин не мог не узнать Вадима Поповича. Смешно, но больше всего Валеру взбесило то, что Попович пользуется его любимым фонарем. Как своим собственным. Шагин терпеть не мог, когда без спроса хватают его вещи.
Валера с силой помотал головой. Несколько раз резко вдохнул и выдохнул.
Ясненько-о! По крайне мере сегодня дорога домой сегодня ему заказана. Более пошлой и унизительной ситуации трудно придумать. Да и стоит ли теперь вообще возвращаться? Есть ли у него теперь этот самый дом? Крепость, надежное укрытие от житейских катаклизмов. Что дальше делать-то?
Минуту, подумав, Валера опять набрал на мобильнике свой домашний номер. Лида взяла трубку почти сразу.
Шагин опешил. Такого веселого игривого тона, воркующих интонаций он вообще никогда не слышал от жены.
— Ал-ло-о!  Ал-ло-о! Вас не слышно-о!
Шагин и не собирался, что-либо говорить. Просто молчал и слушал.
— Ал-ло-о! Перезвоните, вас не слышно-о!
Слава Богу, в их домашнем телефоне нет определителя. Почему-то Шагину вовсе не хотелось, чтоб Лида догадалась, вторично звонит именно он. Этот веселый игривый голос жены, «Ал-ло-о! Ал-ло-о!», как минимум еще три дня будет звучать в ушах Шагина. В самые неподходящие моменты.
Незнакомка, якобы, из далекого прошлого между тем не умолкала ни на минуту. Говорила и говорила. Судя по всему, накипело на душе у девушке.
Шагин продолжал слушать краем уха. Не очень доверяя и по привычке мысленно иронически комментируя. Но постепенно, как-то незаметно для себя втянулся в рассказ и, вроде бы, даже начал верить. Хотя, нет.…
Нет, нет и еще раз нет!
Все это невозможно, немыслимо, попросту бредовая фантазия! Слишком уж неправдоподобно было все рассказанное незнакомкой.
Если поверить ей, хотя бы отчасти, принять за исходное возможность переселение душ,  перемещения во времени и пространстве, сегодняшнее «шекспироведение» со всеми ее фактами и открытиями может катиться ко всем чертям собачьим.
Если поверить этой бродяжке, Вильям Шекспир был совсем не таким, каким нам его преподносят историки, критики и театроведы.
Если только поверить…
На самом деле все было иначе…

                2
…Все началось с шутки.
— Хочу родить ребенка. Мальчика, — заявил как-то вечером, сидя в таверне «Лисий хвост», Джон Андервуд. Это был добродушный молодой человек внушительного роста, с неизбежными усами и бородкой. Он мечтательно устремил голубые глаза куда-то вдаль, и на его круглой, как луна, физиономии застыла странная улыбка.
Уильям Уайт и Роберт Шеллоу с любопытством уставились на Джона, ожидая продолжения, но его не последовало.
Трое друзей часто коротали время в этой, самой захудалой таверне на северной окраине старого Лондона. Все трое получили блестящее образование в кембриджском университете и принадлежали к высшему слою общества. Молодость и здоровье били в них ключом, и еженедельное, хотя и инкогнито, посещение таверны с самой дурной репутацией, было для них своего рода ритуалом.
Ночная стража с барабанным боем, алебардами и факелами сюда никогда не заглядывала, и частенько, после изрядной потасовки с подвыпившими посетителями, друзья выходили на улицу с особым ощущением полноты и радости жизни.
Джон Андервуд продолжал хранить молчание, и тогда Шеллоу, самый рассудительный из друзей, сделав внушительный глоток из кружки, выразительно кашлянул.
— Согласитесь, дорогой мой, — начал, как всегда очень издалека, Шеллоу, — Без женщины, в данном случае, обойтись трудно... А вы,  насколько нам известно, даже не...
— Что за чушь! — возразил Андервуд, и глаза его весело заискрились. — Можно обойтись и без женщины. Кроме того, мне нужен  сразу взрослый ребенок. Юноша.
— Собираетесь кого-либо усыновить? — поинтересовался Уайт.
— Именно родить. Взрослого. И гениального! — без запинки ответил Джон. — Приглашаю вас в компаньоны.
Уайт и Шеллоу переглянулись. Андервуд невозмутимо продолжал:
— Родить обычного ребенка может любая курица. Родить гения! — произнес он загадочно, — На это способны только мы, мужчины в полном расцвете сил.
Джон нахмурился и потер ладонью лоб.
— Имя. Меня беспокоит имя. Имя... это судьба!
Оглянувшись по сторонам, Андервуд сделал друзьям жест рукой и все трое, навалившись на стол, сдвинули головы и понизили голоса. Впрочем, они вполне могли этого и не делать. В тот морозный зимний вечер в таверне было на редкость мало посетителей.

За стойкой у бочки скучал хозяин. Маленький, чернявый человечек с бегающими, как у мышонка глазками. Звали его Вилли, а фамилия была совсем уж убийственной — Рипскеш. Его предки были выходцами откуда-то с востока, отсюда такая странная фамилия. Она не раз давала повод друзьям для самых разнообразных, но всегда остроумных шуток. Завсегдатаи звали его просто Рипс.
Таверна недаром имела дурную репутацию. Низкие, прокопченные потолки, скрипучие, неровные половицы пола, да единственное маленькое окно. Здесь невольно хотелось замыслить крупную авантюру. Или, на худой конец, мелкое злодейство. Качество хереса, который подавал в глиняных кружках услужливый Рипс, вопрос особый. Сделав пару глотков этого пойла, любой, самый добродетельный островитянин, тут же  жаждал сотворить что-нибудь эдакое, из ряда вон.
Спор за столом наших знакомых между тем нарастал. Друзья уже начали размахивать руками, что не очень свойственно людям их круга.
Более других горячился Уайт. Уильям Уайт. Его худое лицо с тонким, прямым носом и близко посажеными глазами, казалось, было создано для сдержанности. Но именно этого качества ему всегда и недоставало. За глаза друзья называли его «Уиф-Я-Протиф».
— Я против! — скороговоркой заявил он. И добавил. — Ваша затея представляется мне наглой по форме и абсолютно безнравственной по содержанию.
— Но чрезвычайно увлекательной! — вставил Шеллоу.
— Не спорьте, друзья мои! — слегка раздраженно подытожил Джон Андервуд. — Юноша должен быть, как минимум, гениальным. Иначе и затеваться не стоит. Где он проявит свои таланты...
Андервуд на секунду задумался, потом продолжил:
— Мы можем сделать его, скажем, великим путешественником. Или великим любовником.
— Одно другому не мешает, — заметил Шеллоу.
— Что вы имеете в виду? — насторожился Уайт.
— Сделаем  его великим писателем. И заодно пылким любовником. Охватим сразу всех знакомых дам, —  увлеченно говорил Шеллоу. И глаза его при этом победительно сверкали.
— Это возможно... — впервые за весь вечер, задумчивым тоном протянул Андервуд. — Скажем, пятьтдесят-шестьдесят женщин в год...
— Сколько-сколько!? — ахнул Уайт.
— Почему бы и нет! — пожал плечами Андервуд. — Если для дела.
— Я против! — настаивал Уайт.
— Главное, имя... — вдохновенно продолжал Андервуд. — Оно должно быть хлестким, запоминающимся, как... удар хлыста! Шипение... свист... и бац! Точно в цель! Что бы нам такое придумать?
Он на мгновение закрыл глаза и наморщил лоб. Но вот голубые глаза широко распахнулись, и лицо его просияло.
— Нашел! Оно... Эй, любезный! — повернулся Андервуд к хозяину, стоящему за стойкой,  — Как правильно пишется твое имя? По буквам!
Чернявый хозяин встрепенулся и, как обычно, заулыбался.
— Рипскеш, сэр! Вилли Рипскеш... Мои родители были...
— Погоди! — прервал его Андервуд, — Скажи еще раз! По буквам!
— Р и п с к е ш... Вилли... — растерявшись, медленно произнес он и слегка наклонил голову, ожидая дальнейших вопросов.
Андервуд только махнул рукой. Он порывисто встал и стремительно подошел к окну, все стекло которого было покрыто ровным и почти прозрачным слоем тонкого инея. Андервуд подышал на палец и начал что-то царапать на стекле. Шеллоу и Уайт с любопытством наблюдали за его манипуляциями. Закончив царапать стекло, Андервуд, с довольным видом, повернулся к столу и широким жестом указал друзьям на дверь.
— Прошу! На улицу! Прошу, прошу!
— Может быть, летом... — наивно поинтересовался Шеллоу.
— Немедленно! Сейчас же! — зарычал Андервуд и почти силой увлек обоих под руки на улицу.
Через стекло таверны хозяин с неудовольствием наблюдал, как веселая троица заглядывала в окно, во все глаза пялилась на начертанные на стекле буквы и что-то темпераментно обсуждала.
«Как бы стекло не попортили!» — только и успел подумать Вилли, как друзья вернулись. 
Усевшись на прежние места, троица долгое время хранила глубокомысленное молчание. Было видно, они сильно взволнованы.
«Грандиозные перспективы! Дух захватывает!» — думал Андервуд.
«Зря ввязался в эту авантюру!» — думал Уайт.
«Лондон встанет на уши! Да что там, Лондон...» — думал Шеллоу.

Тут уместно уточнить, что все трое были, безусловно, творческими натурами. Шеллоу сочинял баллады и сонеты, Уайт увлекался историческими хрониками и сам подумывал написать роман, а перу Андервуда уже принадлежали несколько пьес. Правда, ни одно из их произведений не было напечатано и не видело свечей рампы. В кругу наших героев считалось дурным тоном публиковать что-либо под своим именем и вообще увлекаться сочинительством.
Наши знакомые были заядлыми театральщиками. Не пропускали ни одного представления, даже самой захудалой провинциальной труппы. Впрочем, какие еще развлечения, кроме театра, могли себе позволить образованные молодые люди в шестнадцатом-то веке.
Первым нарушил молчание Уайт.
— Имя звучное, — задумчиво протянул он, — но где гарантия, что в каком-нибудь городишке, вроде Стратфорда, не проживает тип с подобной фамилией?
— Если свечи зажигают, значит, это кому-то нужно! — отрезал Джон Андервуд. — «Пот-ря-са-тель!». То, что нам нужно!
Друзья еще некоторое время посидели в таверне, перекидываясь незначительными фразами. Потом, щедро расплатившись, вышли на улицу и скрылись в морозной дымке вечернего Лондона.
Если бы хозяин таверны вышел вслед за ними и заглянул бы в окно собственного заведения, он прочел бы, нацарапанную на стекле, четкую, как удар хлыста, надпись...
Ш...Е...К...С...П...И...Р...
Но Вилли Рипскеш был ленив и нелюбопытен, да и на улице в тот вечер было на редкость холодно. Он поежился, задул одну из двух сальных свечей и погрузился в подсчеты дневной выручки, которой, как известно, всегда недостаточно.

Во второй половине шестнадцатого века время на британских островах имело странную особенность, — оно вело себя, как ему вздумается. Чем медленнее двигались почтовые кареты, тем быстрее оно летело. Не успел английский обыватель перевести дыхание, как зима кончилась, и началась стремительная, сумасшедшая весна.
Тот год был отмечен самым знаменательным театральным сезоном. Такого бешеного интереса к театру Англия еще не знала.
Десятки бродячих трупп, как по команде, бросились на штурм театрального Лондона. Под сценические подмостки спешно оборудовались даже заброшенные конюшни и портовые склады. Само собой, все гостиницы и постоялые дворы, для тех же целей, были забронированы задолго до конца апреля.
Возникало ощущение, будто добрая половина страны сорвалась с мест и, забросив дела, с головой кинулась насыщаться театральными впечатлениями. Купцы, матросы, трактирные девки, мясники, клерки из ратуши, аптекари, школяры, конюхи... Почти поголовно все население Лондона превратилось в публику. Искреннюю, наивную и бесконечно жадную до впечатлений. Все новых и новых.

В полутора километрах от моста через Темзу, если двигаться строго на юг, находился постоялый двор «У Сьюзен». Почему он так назывался, никто не знал. Ни о какой Сьюзен никто не слыхивал. В том апреле постоялый двор оккупировала одна из бродячих трупп. Репертуар ее состоял в основном из фарсов и пустых комедий.
Ведущим актером у них был молодой Вильям Портер. Каждый день, после полудня, он заходил в свою крошечную каморку, которая служила и жилищем, и гримерной одновременно, переодевался и садился за гримерный столик. Раскладывал коробки с гримом, парики, баночки с кремом, зажигал справа и слева от зеркала сальные свечи, и только потом, нахмурившись, начинал рассматривать свое отражение.
Он хмурился, потому что сам себе нравился.
Портер был молод. Бесконечно молод. Как и каждый одаренный актер, в душе он был ребенком. Он только начинал карьеру и еще не сыграл ни одной значительной роли, но уже все мужчины, знатоки театра, симпатизировали ему, а женщины поголовно в него влюблены.
Разумеется, Вильям не был негром преклонных годов и потому английским владел отменно. Правда, латынь он знал плохо, а греческий еще хуже. Его коньком была риторика. Где, когда, у кого он всему этому выучился? Сия тайна, покрыта мраком. Во всяком случае, объявившись в Лондоне в составе бродячей труппы, он поразил всех театралов умением сочинять сонеты, которые сыпались из него, словно горох из прохудившегося мешка.
Ходили слухи, одно время он учительствовал в каком-то сельском захолустье. Якобы, там и произошло его знакомство с будущей женой. Сошлись они на сеновале местного кузнеца и через три-четыре месяца вопрос, «жениться - не жениться», встал со всей остротой.
«Покрыть грех», в те времена для истинного британца считалось вопросом принципа. Простолюдины, каковым по происхождению был Вильям, отнюдь не являлись исключением из этого правила.
Буквально через неделю после свадьбы наш доблестный Вильям  исчез, будто сквозь землю провалился. Поговаривали, отправился вслед за бродячей труппой, дававшей в то время представления в соседнем городе. Невеста, то бишь, уже законная жена, разумеется, горько плакала. Потом отвлеклась на родившегося ребенка. Домашние были счастливы, родилась девочка. Мальчик мог унаследовать от своего родителя дух бродяжничества, каковым страдали многие из рода Вильяма. Девочка, она как-то спокойнее, надежнее.

Портер уже наносил грим на лицо, когда в дверь требовательно постучали. В каморку решительно вошли три джентльмена. То, что они джентльмены, было ясно с первого взгляда. Хотя ни один из них даже не кивнул.
Все трое уставились на Портера, как на диковинное животное.
«Бить будут!» — почему-то мелькнуло в голове у Портера, но он не подал и вида. Продолжая гримироваться, он мысленно перебрал все свои карточные долги, всех любовниц за последнюю неделю, но не нашел ничего замечательного.
Вперед выступил один из джентльменов. Разумеется, это был Андервуд. Он сразу взял быка за рога.
— Хотите стать гением? — напрямик спросил он Портера.
Портер был прирожденным актером. Его не могла смутить любая неожиданность. Даже если бы потолок внезапно обрушился, он бы и бровью не повел, продолжая гримироваться.
— Сколько заплатите, сэр? — вежливо поинтересовался он.
Трое друзей переглянулись и дружно захохотали.
— Вижу, мы договоримся, — отсмеявшись, продолжил Андервуд.
В этот момент распахнулась дверь, и на пороге появился совсем молоденький юноша, почти мальчик. В женском платье. Его редкой красоты лицо было еще без грима.
— Вильям! Ты обещал повторить нашу сцену! — напряженным тоном произнес юноша.
— Я всегда держу слово, Томми! — кивнул Портер.
Юноша быстрым и настороженным взглядом окинул трех джентльменов и, так же бесшумно как появился, исчез за дверью.
Шеллоу взял в руки стул, попробовал его на прочность, и только после этого уселся поближе к Портеру.
— Друг мой! — начал, как всегда издалека, Шеллоу. — Любите ли вы театр, как я люблю его? То есть, всеми силами души вашей.…Со всем исступлением, на которое способна только молодость...
— Больше жизни! — в тон ему, не моргнув глазом, ответил актер.
Андервуд незаметно одобряюще кивнул, но Шеллоу почему-то уже больше не хотелось продолжать в столь патетическом духе. Он на секунду замолчал и внимательно осмотрелся вокруг.
Каморка производила удручающее впечатление. Облупившаяся краска по стенам, паутина в углу и какой-то громоздкий сундук, вместо кровати — все свидетельствовало о крайней нищете бродячей труппы.
Шеллоу решил зайти с другой стороны.
Глядя на костюм Портера, висевший на стенке, он тихо спросил:
— Что вы скажите о современных драматургах?
Ответ был мгновенным.
— Все они дураки!
Портер произнес это тоном человека, утверждающего, что земля вертится вокруг солнца. И никак иначе.
— Почему вы так считаете? — вкрадчиво спросил Шеллоу.
— Их пьесы не то, что играть, даже читать невозможно! — пожав плечами, как нечто само собой разумеющееся, произнес Портер. И добавил. — Один этот... Кристофер Марло чего стоит!
— Вы знакомы с Марло? — сдержанно спросил Андервуд.
— Еще бы, сэр! Он мне глаз выбил!
— Глаз выбил?! — ошарашено переспросил Уайт.
Все трое слегка напряглись и начали более внимательно присматриваться к лицу Портера. Но тот лишь помотал головой.
— Не-е... не глаз. Зуб выбил!
— Вы сказали... глаз! — упорствовал Андервуд.
— Говорю же, зуб! Во-о... видите, дырка! Кулаком ка-ак двинет! И все потому, что мне его пьеса не понравилась. Я ему так и сказал. Пьеса ваша, сэр, дерьмо собачье, и вы сами, сэр, не лучше. Он и кинулся. А еще Кембридж кончил.
Сзади скрипнула дверь. Какая-то накрашенная девица заглянула в каморку и коротко хохотнула.
— Чего тебе? — спросил ее Портер.
Девица опять хохотнула и исчезла. Портер извинился и быстро вышел из каморки. Друзья приготовились ждать.
Им немногое удалось разузнать о его прошлом. Говорили, он бросил богатую жену с ребенком где-то в глухой провинции. Говорили, она намного старше его и вдобавок хромая на правую ногу. Говорили, он член какого-то тайного ордена, итальянского или французского. Но толком никто ничего не знал.
Еще говорили о женщинах. Молва приписывала их ему несметное количество. Но это было только на руку нашим знакомым.
Портер вернулся так же стремительно. Он быстро сел, взглянул в зеркало и нахмурился.
Андервуд остановился за его спиной.
— Для начала вам  придется сменить фамилию.
— Охотно, сэр! — с готовностью согласился Портер. — Если по совести, мне моя порядком осточертела. Одни неприятности.
— Что вы скажите о фамилии... Шекспир? — осторожно спросил Уайт.
Портер как-то странно среагировал. Впервые за всю беседу, он неожиданно вздрогнул и побледнел, но быстро взял себя в руки. Вымученно усмехнулся.
— Фамилия как фамилия, — пожал плечами он, — Бывает и хуже. Почему именно она?
— Судьба, провидение... — заговорчески шепнул Шеллоу.
— У нас в Стратфорде этих «шекспиров»... Плюнешь из окна в воскресенье, попадешь в какого-нибудь «шекспира».
— Прекрасно! С этой минуты, вы... Вильям Шекспир! — решительным тоном заявил Андервуд.
— Если заплатите все мои долги, буду менять фамилию хоть каждую неделю, — заверил Портер.
Со двора уже доносились веселые выкрики, возгласы, смех... Наиболее нетерпеливые из публики проникли во двор и толкались уже  возле самого помоста.
Друзья, договорившись о встрече в самом скором времени, выбрались из каморки. Не успела дверь за ними до конца закрыться, как в каморку вошел, уже знакомый нам, красивый юноша в женском платье. Теперь его лицо было густо намазано краской, глаза подведены, губы ярко накрашены.
— Чего хотят от тебя эти джентльмены? — настороженно спросил Томми, — Мне они не нравятся.
— Хотят дать кучу денег, — усмехнулся Портер. — Взамен просят, чтоб я сменил фамилию и сыграл роль. Не совсем обычную... И играть ее придется в жизни, — вздохнув, закончил он.
— Я боюсь за тебя, Вильям! — строго сказал юноша. — Я знаю, ведь ты... не тот, за кого себя выдаешь.
Наступила довольно долгая и мучительная пауза.
— Томми, мальчик мой! Подойди ко мне, — произнес Портер.
Томми медленно подошел и поднял на него свои огромные красивые глаза. Портер положил ему руки на плечи.
— Ты тоже... не тот, за кого себя выдаешь! — произнес он.
Юноша резким движением стряхнул руки Портера со своих плеч и стремительно вышел из каморки. Портер весело засмеялся и, покачав головой, опять уселся за гримерный столик.
Покинув первым постоялый двор, Андервуд на улице сделал жест своему кучеру, чтоб следовал за ним, и решительно зашагал по дороге к центру города. Уайт поспешил за ним, а Шеллоу, после короткого раздумья, вскочил в карету, как раз проезжавшую мимо.
Так они и двигались к большому лондонскому мосту: впереди вышагивал Андервуд, за ним, тщательно обходя лужи и колдобины, семенил Уайт, пытаясь пристроиться к Джону, то справа, то слева, а замыкала шествие карета, в которой восседал всем очень довольный, улыбающийся Шеллоу.
«Начало положено! Вперед! Только вперед!» — думал Андервуд.
«Этот малый... Портер, не прост. Совсем не прост!» — думал Уайт.
А Шеллоу ни о чем не думал. Удобно устроившись в карете, прикрыв глаза под лучами весеннего солнца, он бубнил себе под нос какую-то незатейливую мелодию и был чрезвычайно доволен…

                3
— Благодарю за щедрое угощение, сэр! Славный напиток, — закончила свой рассказ фрейлина английской королевы Мэри Хиттон, тире, Смуглая леди. 
Она вздохнула и поправила шляпку. Точнее, сделала какой-то символический жест, поскольку зеркала перед ней не было, и видеть своего отражения она никак не могла. Иначе, хотя бы, слегка утерла ладошками щеки и лоб. Шагина так и подмывало, достать носовой платок и утереть ей нос, как несмышленому ребенку.
— Приятно беседовать с вами. Вы умеете слушать. Среди джентльменов большая редкость, — улыбнулась Смуглая леди, — К сожалению, сэр, мне пора.
Фрейлина великой английской королевы отряхнула свой непонятного цвета плащ и легко поднялась со скамейки.
— Нам по пути! — неожиданно для себя брякнул Валерий Шагин.
Решение пойти с ней возникло спонтанно, как приступы зубной боли, вспышками преследующие Шагина в последнее время. Он тоже поднялся со скамейки, застегнул молнию на сумке и закинул ее за спину.
Потом прямо взглянул в глаза этой странной девушке. Несколько секунд они, молча, смотрели друг другу в глаза.
— В качестве кого вы намерены сопровождать меня? — удивленно спросила средневековая особа в дурацкой шляпке.
— Буду вашим… гидом.
— Кем? — еще больше удивилась она.
— Сопровождающим. Попутчиком, — ответил Шагин.
— У вас нет шпаги! — с сомнением в голосе, заявила Смуглая леди, но, пожав плечами, великодушно разрешила, — Впрочем, валяйте, если хотите. Следуйте за мной.

Туман, туман, туман!
Неведомо, по какой причине, вопреки всем законам природы и предсказаниям синоптиков, откуда-то с северо-запада Европы на Москву и ее окрестности надвинулся натуральный лондонский туман. Он окутал плотной белесой пеленой площади, проспекты, улицы и переулки всего мегаполиса. Столица погрузилась в полумрак. Ни мощные фонари на проспектах, ни зажженные фары автомобилей не спасали положение. Прохожие чертыхались, натыкаясь в подземных переходах, и узких переулках друг на друга, и на чем свет стоит костерили Лужкова. Будто это лично он во всем виноват.

Кто не бомжует, не поймет!
Не иначе, этим девизом руководствовался наш Джек Лондон московского разлива, (в миру, Валерий Шагин), когда, очертя голову, решил пойти с новой «лондонской» знакомой Смуглой леди Мэри Хиттон ночевать в вагончики, тут и там в изобилии брошенные очередными строителями в районе Крымского моста, по берегам мутной и донельзя грязной Москвы-реки. Решил воспользоваться ситуацией и окунуться в подлинную атмосферу дна. Захотел на собственной шкуре испытать, что такое в начале двадцать первого века быть настоящим бездомным.
Человек – это звучит гордо! 
Топая дворами  и извилистыми переулками своего микрорайона плечом к плечу со Смуглой леди Хиттон, автоматически заглядывая по пути во все мусорные контейнеры, Шагин ощущал себя эдаким новоявленным Гиляровским.
«Можно написать целую серию очерков!» — убеждал он себя.
Если откровенно, другого варианта у Шагина просто не было.
Скоро ночь, где-то надо склонить свою несовершенную голову. Вламываться, как боец ОМОНа  в собственную квартиру? Вышибать дверь? Устраивать скандал? Выяснять отношения с Поповичем? Бить ему морду и выкидывать с балкона? Нет уж, увольте! Эти деревенские утехи не для нас. Обзванивать всех подряд друзей-приятелей, набиваться в гости на ужин с завтраком? Не тот возраст. Да и не было у нашего московского Джека Лондона друзей-приятелей, к которым можно вот так запросто ввалиться в гости на ночь глядя. У всех жены, семьи, дети. Большинство живет отнюдь не в отдельных особняках на Рублевке.

Бродяги всего мира на ночлег всегда почему-то выбирают укромные места именно под мостами. В Париже и Лондоне, Сиднее и Торонто, одна и та же картина. Почему, никто толком не знает. Очевидно, надо побывать в шкуре бездомного, чтоб найти ответ.
Прибежище фрейлины английской королевы являло собой старый ржавый нестандартный металлический контейнер. Вроде, необитаемый. По крайне мере так могло показаться с первого взгляда. Но первое впечатление, как известно, обманчиво. Внимательно приглядевшись, можно было заметить хилый дымок, вьющийся из трубы как гриб-боровик торчащей на плоской крыше.
Смуглая леди Мэри подошла к двери и трижды постучала условным стуком.
Металлическая дверь со скрипом открылась. На пороге возникло существо женского пола. То ли женщина, то ли девочка. Круглая красная испитая физиономия, узкие щелочки вместо глаз. Стандартная униформа московских бомжей. Свитер, спортивная куртка, на голове в прошлом белая беретка, джинсы и разного фасона кроссовки на ногах.
— Это… со мной! — небрежно кивнув в сторону Шагина, молвила леди Мэри.
«Это!?». За последние годы никто таким образом, не характеризовал Валерия Шагина. Он внутренне дернулся, напрягся, но промолчал. Интуитивно почувствовал, сейчас не до хороших манер.
И правильно сделал. Не до жиру. Сегодня надо просто где-то переночевать.
Секунду помедлив, помятое существо женского пола посторонилось и впустило новоиспеченных бродяг внутрь.
События той ночи почти не отпечатались в памяти Шагина. Им на двоих с Мэри Хиттон выделили ватный матрас. На полу. В углу вагончика. Стеная и охая, они устроились на нем на ночлег. Вдвоем. Спина к спине.
От непомерной усталости наш Валера Шагин мало что видел, еще меньше слышал и почти ничего не запомнил. Какие-то восточные личности, то ли таджики, то ли туркмены, обсуждали что-то на своем гортанном языке и непрерывно громко смеялись. Веселые люди.
— Кил манда пердык гира килдрык… регистрация?
— Справка… бир пердык нарбир дарында.
— Дарында надрак килгр.
— Надрак пердык!
— Пердык манда бык… демократия!
— Демократия… кирдык пердык!
«Скоро Москва превратиться в натуральный Вавилон!» – успел подумать Шагин и провалился в забытье.

«Им овладело беспокойство, охота к перемене мест».
Кажется, так у великого Александра Сергеевича в «Евгении Онегине»?
Утром, выкарабкавшись из строительного вагончика, Шагин решил дотошно, как ментовский следователь выяснить, все-таки, биографию «лондонской» бродяжки. Для начала, ту ее часть, которая касалась московского периода жизни. Где жила, училась, кто ее семья, фамилия, имя, вообще все, что возможно. Ну, хоть что-то эта красотка должна помнить? Провалы в памяти бывают у каждого. Спросите у любого любителя крепко выпить. Но полное отсутствие воспоминаний о себе самом? И более того, замещение одной биографии другой? Да еще из другого века? Это уже слишком. Тут любой журналист невольно сделает стойку.
Смуглая леди Мэри, сама того не ведая, помогала, как умела. Не на секунду не закрывала рот. Имена, события, факты из далекого шестнадцатого века сыпались из ее очаровательного рта, как горох из прохудившегося мешка. Успевай, записывай.
Чем наш доблестный Шагин и занимался. Благо объемистый блокнот всегда таскал в кармане. Периодически он останавливался и бисерным почерком на колене писал строку за строкой. Смуглая леди Мэри не обращала на это обстоятельство ни малейшего внимания. Говорила и говорила. К Шагину обращалась не иначе, как «Сэр!».

Странное впечатление на встречных производила эта парочка. Бомжи, не бомжи, приезжие, не приезжие. Она, при всей зачуханности облика и нелепости наряда, была элегантна и даже где-то надменно непреступна. Во как! Впрочем, у встречных возникало устойчивое ощущение, эту странную особу можно нарядить и в платье, сшитое из газетной бумаги. Все равно будет изящной и естественной.
Он, хоть и выглядел чудовищно уставшим, изо всех сил держал спину прямой и смело смотрел вперед. Только вперед!

Естественно, экзотическую парочку постоянно тормозила наша доблестная милиция. Проверяли документы. Но паспорт Шагина и членский билет союза журналистов действовали на блюстителей отрезвляюще.
Что до Смуглой леди, то Шагин каждый раз бросал, небрежно кивнув в ее сторону:
— Это… со мной, — и увидев недоуменные взгляды, и высоко вскинутые брови под козырьками, еще небрежнее добавлял, — Актриса. Репетирует роль в моем новом сценарии. Входит в образ.
Хотя, первая встреча с блюстителями прошла не без сложностей.
— Сценаристы, люди все богатые! — мрачно разглядывая Смуглую леди, нейтрально констатировал первый из блюстителей.
— У вашей актрисы никаких документов,  — добавил второй.
Шагин недоуменно пожал плечами. Всем видом демонстрировал, он тупой и намеков на денежное вознаграждение не понимает.
— Что хотят эти стражники? — некстати вмешалась Смуглая леди, — Объяви им мой статус при дворе. Этого будет достаточно, — распорядилась она.
Шагин неназойливо оттеснил ее чуть в сторону.
— Какие проблемы? Давайте проедем на «Мосфильм». Вы на машине?
— Некогда нам! — мрачно ответил первый.
Козырнув, как положено, блюстители степенно направились вдоль по переулку.
Ох, тяжела ты милицейская служба!
В дальнейшем блюстители чаще всего понимающе кивали и дружно брали под козырек.
Краем глаза Шагин видел. Каждый раз, услышав, «Это… со мной!», Смуглая леди Мэри вздрагивала, и из ее темных глаза вылетали крошечные молнии. Прямиком били Валеру по темечку, но он стоически делал вид, будто ничего не замечает.
Короче, Шагиным овладели сразу две страсти, две заботы. Откопать московское прошлое Смуглой леди, провести лихое журналистское расследование и параллельно хотя бы вчерне накатать небольшую повестушку о Вильяме Шекспире.
Собственная сегодняшняя жизнь и абсолютно неясные перспективы на будущее отошли куда-то на задний план.
Как это ни странно. Бывает и так.


Два дня незаметно пролетели в однообразном шатании по центру мегаполиса, по улицам и переулкам, в надежде на случайную встречу с кем-либо из знакомых Смуглой леди Хиттон по предыдущей жизни. Никакого определенного маршрута у Шагина не было. Руководствовался исключительно интуицией.
С тупостью журналиста из какого-нибудь скандального желтого издания Шагин каждые полчаса задавал наводящие вопросы. Где училась, в какой школе, с кем из одноклассников встречалась последнее время, сколько адресов сменила ваша семья в Москве, из кого состояла семья? И так далее, и тому подобное. Все в таком духе.
В ответ равнодушное пожимание плечами или недовольное хмыканье. Смуглая леди напрочь ничего не помнила. И, кажется, не хотела вспоминать.
«Без душа я долго не выдержу!» — как заезженная пластинка вертелась в голове Шагина одна и та же мысль. «Надо что-то придумать!».

С тупой неотвратимостью надвигался вечер. За ним, надо понимать, опять ночь.
— Сэр! Давно хотела вас спросить… — вдруг мрачно обратилась к нему фрейлина великой английской королевы.
«Давно!?» — мысленно усмехнулся Шагин. «Знакомы-то чуть больше суток».
— Каким образом, черт побери, передвигаются ваши кареты? Где лошади?
Смуглая леди имела ввиду бесчисленные автомобили, снующие по всем улицам и переулкам столицы.
Кто бы спорил, спасу от них нет! Хотя, Шагин и избегал крупных магистралей, проспектов, спрятаться от всех этих рычащих четырехколесных монстров всех мастей не было никакой возможности. Оставалось только догадываться, какое впечатление эти уроды с включенными фарами производили на бедную девушку из шестнадцатого века. Она вздрагивала, цепенела и с ненавистью смотрела на очередной автомобиль, который, (по ее убеждения!), явно вознамерился уничтожить лично ее.
Надо отдать должное ее мужеству и сдержанности.
— Почему вы молчите, сэр? Где лошади?
— Они спрятаны внутри! — был ответ Шагина.
— Считаете меня глупой простолюдинкой, сэр? Вы очень рискуете, сэр! — с затаенной угрозой сказала она.
Шагин в доступной форме попытался растолковать ей истину. Лошадь в каждой карете, действительно, спрятана внутри. И не одна, несколько десятков.
Пустые хлопоты. Смуглая леди Мэри, прищурившись, молчала.
— Вы лжете, сэр! — наконец, устало молвила она. — Ваши насмешки недостойны истинного джентльмена!
Она не верила ни единому слову Шагина.
— Дьявольщина! Дикая у вас какая-то жизнь, сэр! — высокомерно комментировала Мэри Хиттон окружающих, — Женщины сплошь потаскушки!
— Почему вы так решили? — изумился Шагин.
— Истинная леди, сэр, никогда не станет публично оголяться до такой степени!
Тут трудно было что-либо возразить. Все встречные и даже поперечные женщины лили воду исключительно на мельницу Смуглой леди.
— Кто у вас правит страной? Королева? Куда она смотрит?
— У нас не королева. У нас король!
— Вашей варварской страной правит мужчина! Этого и следовало ожидать! — огорченно кивнула она, — Стоит ли удивляться поголовному падению нравов. Мужчина не способен разумно править государством!
— Давайте не будем о политике! — взмолился Шагин, — Без нее тошно!
Ночевали опять в строительном вагончике у Крымского моста.
Опять смеялись таджики или туркмены, опять духота и ощущение полнейшего отупения и бессмысленности, какой-то нереальности происходящего.
Спали Шагин и леди Хиттон  опять на одном матрасе, спиной к спине.


                4
…Спустя полторы недели после встречи троих друзей с актером бродячей труппы Вильямом Портером, продавцы городских баллад известили читателей о дебюте молодого автора, какого-то никому неизвестного Шекспира. Из листков, мгновенно раскупаемых из-за своей дешевизны, было ясно: Во-первых, название пьесы невозможно запомнить — «Правдивая история вражды между двумя славными домами Хейвуда и Хотсона, с изображением смерти доброго герцога Ричардсона, и трагическим концом гордого графа Семптона...», и так далее, еще пять-шесть фраз; Во-вторых, исполнять главную роль герцога Ричардсона будет непосредственно сам автор.
Название публике понравилось, хотя мало кто дочитывал его до конца. Историческая основа и намеки на день сегодняшний всех волновали. Настораживала и даже возмущала наглость какого-то провинциального выскочки. Быть автором пьесы и исполнителем главной роли одновременно? Назревал крупный скандал.
Впрочем, кто не рискует, тот эля не пробует.
Разумеется, под именем «Шекспир» выступили наши знакомые. Отсюда столь длинное название. Ни один из соавторов не хотел уступать, (ну, просто ни в какую!), и три названия соединили вместе.
По распоряжению Андервуда на постоялый двор доставили целую дюжину новых дубовых бочек, взамен старых. Их поставили от стены до середины и покрыли досками. Стена была готова. Колонны, справа и слева, украсили зелеными ветками, а пространство между дверьми занавесили полотном, на котором изобразили гербы славных домов Хейвуда и Хотсона. Старый двор преобразился. Правда, флаг на башне в честь представления не поднимали. Просто самой башни не было.
Андервуд стремительно ходил по всему зданию, появляясь в самых неожиданных местах, и давал распоряжения всем, кто попадался на его пути. Уайт, уединившись с хранителем книги и суфлером Томасом Хартом, что-то правил в рукописи. И лишь Шеллоу, поставив в самом центре двора кресло, восседал на нем, как на троне, покуривал трубку и, с видимым удовольствием, обозревал суматоху вокруг.
Проходя по коридору первого этажа, Андервуд услышал за одной из дверей женский плач. В другой ситуации он не придал бы этому значения, но сегодня...
Джон осторожно подошел к двери и прислушался. За дверью плакала девушка. Горько, навзрыд.
Андервуд решительно постучал в дверь набалдашником трости. Плач мгновенно прекратился. Он постучал еще раз.
Дверь открылась, на пороге стоял Томми в мужском костюме.
— Что вам угодно, сэр? — сухо спросил он.
— Могу чем-нибудь помочь?
— Нет, сэр! — ответил юноша и захлопнул дверь. Прямо перед носом потрясенного Андервуда.
Андервуд несколько мгновений стоял неподвижно перед закрытой дверью. Какая-то неясная догадка, нелепая и ужасная, мелькнула у него в голове, но он отогнал ее.


«От себя не убежишь!» — думал Вильям, сидя в своей каморке и лихорадочно накладывая грим на лицо. «Если родился Шекспиром, ты и в Африке будешь Шекспиром! Сколько не меняй фамилию, она все равно тебя достанет!».
Кстати, о самой фамилии «Шекспир». Поговаривали, еще прапрадед Вильяма, обладая диким нравом, имел привычку, упившись до озверения, загонять своих домочадцев на высокое, ветвистое дерево, растущее во дворе. Всю ночь он мощно тряс огромное дерево своими лапищами. Мечта у него, видите ли, такая была. Чтоб домочадцы посыпались с веток, как спелые яблоки.
Как правило, раз в неделю прапрадед тряс ветвистое дерево во дворе своего дома. И распевал во все горло воинственные гимны. Ходили слухи, отсюда и пошла фамилия «Шекспир», что всего-навсего означает «Потрясатель».
Хотя, возможно, это только легенда.

Сегодня, сидя перед зеркалом, Вильям уже не хмурился. Не до того было. Никогда еще он так не волновался. На молодого актера волнами накатывал панический страх. Совсем не так представлял он себе свое будущее, когда, сменив фамилию на «Портер», бежал без оглядки из Стратфорда. Совсем не так.
Вильям вовсе не был глупцом. Он не позволил бы себе слепо ринуться в столь дикую авантюру. Но, увы, положение его... Карточные игры приносили одни долги, а жалование провинциального актера, о нем и вспоминать не хотелось. Проще говоря, Вильям был на содержании сразу у нескольких любовниц.
Состоятельный Андервуд сдержал слово, заплатил все его долги. И даже подарил прекрасный костюм. Со своего плеча. Правда, никаких бумаг с обязательствами Вильям не подписывал. Это внушало легкую, призрачную надежду на свободу.
Но все же, все же...

Тем временем во дворе кто-то надумал навести чистоту с помощью новой метлы. Поднялась ужасающая пыль. И Шеллоу, вместе со своим троном, вынужден был с позором бежать во внутренние коридоры здания.
За маленьким столиком у выхода на помост сидел Уайт. Он сосредоточенно вычеркивал, и что-то дописывал в рукопись. Вычеркивал и дописывал. Рядом стоял Томас Харт. Медленно жуя бутерброд из яичницы с бычьим салом, он поглядывал через плечо Уайта в рукопись и изредка одобрительно кивал головой.
— Успех будет? — неожиданно спросил Уайт.
— Хорошо бы скандал какой-нибудь случился... — неопределенно ответил старый суфлер. — Публика любит скандалы.
Томас отряхнулся и, открыв дверь во двор, посмотрел на небо.
«Как бы дождя не было!» — подумал он и задернул занавеску.
Представление чуть было не началось раньше времени. Кто-то решил опробовать новый гонг и, что есть силы, ударил в него палкой.
Публика, в нетерпении ожидавшая у запертых ворот, заволновалась. Двое подвыпивших подмастерьев и какой-то иностранный матрос принялись дубасить кулаками и ногами в ворота, требуя, чтоб их немедленно впустили. К ним присоединились вездесущие школяры. Этим только дай повод побузить. Раздались угрожающие возгласы. И Томасу Харту не оставалось ничего другого, он дал сигнал — открыть ворота.
Публика хлынула во двор настолько стремительным бурным потоком, что чуть не снесла сами створы ворот. Помощники суфлера едва успевали собирать плату за вход, по пенни с носа. Зрители, с трех сторон окружившие помост, бесконечно вертели головами, пытаясь прочесть плакат вокруг двора, на котором было написано название пьесы... Конюхи, мясники, купцы и аптекари, мужчины и женщины... все одновременно двигались, разговаривали, здоровались и шептались, перекликались и смеялись...
Тут и там сновали торговки яблоками, элем и пудингом. Смех, восклицания...
Словом, атмосфера взвинченности и ожидания праздника.
В галерее второго этажа появилась знатная дама в полумаске. Ее сопровождал кавалер при  шпаге. Добрая половина двора тут же принялась разглядывать гостей и вслух обсуждать их скрытые достоинства и явные недостатки.

Вильям несколько раз сильно выдохнул и, прислонившись спиной к стене, стал ждать. Выход на помост ему загораживали спины Уайта, Шеллоу и Андервуда. Все трое, согнувшись в три погибели, сквозь дырки в занавеске разглядывали публику.
Ударили в гонг. Публика постепенно успокоилась, шум стих. На сцену вышел музыкант с флейтой и заиграл грустную мелодию. Доиграв до конца, музыкант поклонился. Вильяму было пора выходить. Спектакль начинался его монологом, но...
Но Вильям и не думал выходить на сцену. С ним случилось то, о чем со страхом рассказывают старые актеры. В эту минуту он почувствовал, что карьера драматурга и актера  его больше не прельщает. Ему неудержимо захотелось только одного — бежать, куда глаза глядят! И как можно быстрее! Но ноги отказывались подчиняться.
Музыкант на помосте, скосив глаза в сторону двери, увидел, что никто не выходит, и заиграл мелодию еще раз. Закончив второй раз играть, он второй раз поклонился. Наступила томительная пауза.
Публика начала смеяться. Сначала раздались отдельные смешки, глухой ропот. Потом смех начал волнами гулять по всему двору.
Вильям стоял в коридоре у стены, как Прометей прикованный. Широко раскинув руки, он будто пытался втиснуться в стену. Ноги его приросли к полу. На лбу выступил холодный пот. Еще мгновение и он просто убежал бы с постоялого двора.
Андервуд, предвидя такой поворот событий, преградил ему путь. Цепко схватив Вильяма за руку, он щелкнул пальцами музыканту. Музыкант понял. Вздохнул и принялся играть в третий раз. Закончив, он уже не стал кланяться. Повернулся и ушел за занавеску.
Андервуд и Уайт подвели за руки Вильяма к занавеске.
Какой-то писклявый голос с галереи пронзительно выкрикнул:
— Ричардсо-он... погрузился в со-он!!!
Публика встретила эту остроту взрывом смеха.
Вильям вздрогнул и попытался освободиться.
Но тут над самым его ухом раздался повелительный окрик:
— Ну! Впере-е-ед!!! — зарычал Андервуд.
На плечо Вильяма опустилась могучая рука Джона и вытолкнула его на помост. Вдобавок кто-то, (наверняка, это был Шеллоу, кто же еще!), дал ему легкого пинка под зад. Вильям вылетел на самую середину помоста.
Двор просто загрохотал от немыслимого восторга...
Вильяму показалось, что он впервые в жизни ступил на сцену. Он не знал, куда повернуться, когда начать. Встав в неестественную позу, он напряженно ждал, когда, наконец, публика успокоится.
Но двор начал бесноваться. Рев голосов и топот ног были способны заглушить рев морского прибоя! Столичная публика всегда прибегала к этому несложному приему, чтобы смущать молодых актеров. А тут как раз подходящий случай! Какой-то молоденький провинциал осмелился выступить еще и в роли автора!
Двор бесновался и орал дурными голосами...

...Но к Вильяму вдруг вернулось присутствие духа. В нем вскипела горячая актерская кровь. Не произнося ни звука, он начал шевелить губами, широко открывать рот, корчить страшные рожи, простирать к зрителям руки, шагать по помосту взад-вперед, делая вид, будто произносит страстный монолог...
Наконец публике наскучило и ей захотелось послушать. Постепенно шум стих. Тут-то и обнаружилось... Вильям просто одурачил всех. Когда зрители это поняли, они опять, словно с цепи сорвались. Но на сей раз, они неистово аплодировали самому Вильяму Шекспиру!
В воздух полетели головные уборы!
Но самое удивительное случилось минутой позже. Вильям поднял вверх руки, чтоб все-таки произнести монолог. Наступила оглушительная тишина. Не успел он и рта раскрыть, как прогремел гром. Самый настоящий. С небес!
Какая-то торговка дико вскрикнула. В ответ ей раздался дружный смех подвыпивших подмастерьев. Публика заволновалась. И в ту же секунду на двор обрушился ливень...
Визги, крики, стоны...
Знатная публика из-под навеса второго этажа с удовольствием наблюдала, как по двору метались, спотыкались, падали, кричали, смеялись и ругались мясники, аптекари, клерки из ратуши, матросы, накрашенные девицы...
Школяры с галереи второго этажа, хохоча, начали швырять в публику моченые яблоки... Им в ответ полетели многочисленные комья грязи... И даже чей-то сапог...
Здоровенный нетрезвый детина в куртке с капюшоном взобрался на помост и с яростью грозил кулачищем небу...
А ливень только усиливался и усиливался... Пока не накрыл весь постоялый двор сплошной стеной... Представление было сорвано.
Что об этом думали трое наших друзей,  лучше не описывать.

Лондонская квартира Андервуда была обставлена в охотничьем стиле. Лично сам Джон терпеть не мог охоту, и все что с ней связано, но, подчиняясь традициям своего древнего рода,  по стенам, между портретами многочисленных предков,  повесил рога оленей, чучела птиц. Тут и там валялись шкуры самых разнообразных зверей. Ярко пылал камин. Друзья сидели за длинным столом на стульях с высокими испанскими спинками, и пили мадеру.
— Наш подопытный заставляет себя ждать, — довольно мрачно констатировал Уайт.
— Подопечный, — улыбнувшись, мягко уточнил Шеллоу.
Андервуд, сидевший во главе стола, промолчал. Сегодняшняя встреча с Вильямом должна была решить многое. Неудача первого спектакля поставила под сомнение весь блистательный проект. Джон был отнюдь не из породы тех людей, которые при первой же неудаче, отказываются от всего замысла. Но даже его одолевали сомнения.
«Быть или не быть?» — напряженно думал Андервуд.
Время шло,  Вильям Шекспир все не появлялся...

...Светлая лунная ночь большая редкость в весеннем Лондоне. Легкий, почти прозрачный туман с Темзы, длинные тени от соборов и башен создают нереальную атмосферу. В такие фантастические ночи на пустынных улицах можно услышать и громкое пение, доносящееся из распахнутых окон ближайшего кабачка, и заливистый женский смех со скамейки в соседнем парке, и протяжный вой на луну сторожевых собак, звенящих цепями у портовых складов. Но горе тому из столичных жителей, кто расслабился, воспринял невероятную красоту ночного города, как некое художественное творение Создателя и напрочь потерял бдительность. Именно в такие прекрасные ночи и случаются в Лондоне самые жуткие кровавые  преступления и ограбления.
Впрочем, ни один здравомыслящих, жителей столицы, не выйдет в сумерках на улицу без ножа или шпаги. Даже представительницы слабого и прекрасного пола, если обстоятельства вытолкнут на улицу, спрячут под изящным плащом маленький кинжал.
Самые невероятные встречи  происходят в такие ночи...

Вильям шел на свидание с незнакомкой. В антракте спектакля какой-то мальчишка, из тех, что вечно вертятся около театра, сунул ему записку. Всего несколько слов. «Жду вас в трактире «Сокол» после полуночи. Только посмейте не прийти!». Приписка таила в себе угрозу. Скрытую, но очень определенную. Бумага пахла французскими духами. Ясно, что писала какая-то знатная дама.
Не успел Вильям пройти и двадцати шагов от театра, как почувствовал за собой слежку. Чувство опасности никогда не покидало его, даже во сне. Оно не раз спасало ему жизнь в этом большом и тревожном городе.
Дважды Вильям резко сворачивал в узкие улочки и, затаившись у стены, ждал появления из-за угла преследователя. И дважды звук шагов невидимки затихал где-то совсем рядом. Потом исчезал вовсе.
У дверей трактира его встретил кавалер в плаще со шпагой. Тот самый, что сопровождал даму в полумаске на спектакле. Он кивнул Вильяму, и они вошли внутрь.
В трактире было полным-полно народа. Они поднялись по скрипучей лестнице и долго шли по темному и узкому коридору. Кавалер подошел к двери и трижды постучал. Еще раз, кивнув, он исчез в темноте коридора. Вильям перевел дыхание и отворил дверь.
Посреди комнаты на стуле сидела дама в полумаске. Вильям смотрел на нее во все глаза и ничего не понимал. Она резким движением сняла маску с лица. Вильям тихо охнул.
«Смуглая леди! Фрейлина самой королевы!» — пронеслось в голове. Она была очень известной особой в Лондоне. Красотой затмевала самых знаменитых и богатых красавиц высшего света.
Вильям молча смотрел на нее. Разглядел, что она едва заметно усмехнулась. На ее смуглых щеках появились ямочки.
— Я ваша поклонница. Вы удивлены? — певуче спросила Леди.
— Да-а... — выдохнул Вильям.
— Вы всегда такой... немногословный?
— Да-а... — еще раз выдохнул он.
Некоторое время она удивленно молчала.
— Какие-нибудь слова, кроме «Да-а...», знаете?
— Да-а... — уже ничего не соображая, молвил Вильям.
Леди звонко и весело расхохоталась.
— Вы так красивы! — с трудом выдавил из себя Вильям.
— Знаю, — притворно вздохнув, сказала она, — Скорее красота утащит добродетель на панель, нежели добродетель упрячет красоту в монастырь. Я буду вашей покровительницей! — неожиданно жестко заявила Смуглая Леди. И добавила:
— Надеюсь, вы не против?
Вильяму не оставалось ничего другого. Он широко развел руки в стороны. Мол, я в восхищении.
— Не волнуйтесь, — продолжала Смуглая Леди, — Взамен не потребую... ни-че-го! Понимаете? — с ударением произнесла она. — Посвятите мне несколько ваших сонетов... Слышала, у вас неплохо получается... Женщине многого не надо. Два-три знака внимания... Ступайте! — без всякой связи с предыдущим, сказала она, — Буду следить за каждым вашим шагом, Вильям Шекспир! Ступайте!
Пошатываясь и натыкаясь на все углы, Вильям с трудом выбрался из трактира. Только здесь, на темной улице, под ослепительно яркими звездами, он смог перевести дыхание.
Сначала пошел не в ту сторону. Спохватившись, повернул к своему дому, то есть, к театру, и опять услышал за спиной четкий стук шагов.
В одном из переулков, изловчившись, он сумел ухватить преследователя за шиворот и приставил ему к горлу нож. Каково же было изумление, когда он увидел знакомое лицо партнера по сцене.
— То-омми! — воскликнул Вильям. — Шпионишь за мной?!

Через полчаса Вильям уже расхаживал по своей тесной каморке большими шагами. Насколько это было возможно. Томми застыл, как изваяние, посреди комнаты. В его огромных, красивых глазищах застыло нечто большее, чем просто страх.
— Раздевайся! — нарочито грозным тоном произнес Вильям.
— Как ты... смеешь... Вильям!? — прошептал юноша.
— Раздевайся, юноша! Раздевайся! Буду тебя сечь и пороть! Ты заслужил это наказание! — продолжал Вильям с затаенной усмешкой.
Помолчал. Потом добавил.
— Я жду!
— Ты не посмеешь... Вильям!
— Еще ка-ак посмею...
Томми испуганно прижал руки к груди. Отшатнулся. Опустился на сундук и вдруг... совершенно по-женски разрыдался.
Самое поразительное, что это ничуть не удивило Вильяма. Он опустился на колени рядом с Томми и начал гладить его по волосам.
«Бедная девочка!» — думал Вильям. «Это как надо любить театр, чтоб рисковать жизнью! В нашей старой доброй Англии, любой женщине,  рискнувшей выйти на подмостки, отрубят голову без всяких разговоров! Хотя, может... не только любовь к театру...»
— Томми, девочка моя... А ведь ты... ко мне неравнодушна!
— Много о себе понимаете... мистер Шекспир! — всхлипнула она.
— Да, да... Как я раньше этого не замечал.
— Вы ничего, кроме сцены, не замечаете... мистер Шекспир!
— Рисковать жизнью... Кстати, как тебя зовут?
— Элиза... — всхлипнула девушка.
— Милый мой, Томми... тире... Элиза... Что же будет дальше?
— Не ваша забота... мистер Шекспир!
Еще долго Вильям успокаивал девушку, гладил по волосам и что-то шептал на ухо. Что именно говорил, не узнает никто никогда.

Трое друзей так и не дождались Вильяма той весенней ночью.
«Хорошо бы сейчас съесть жареную курицу!» — думал Шеллоу.
«Кажется, мы поставили не на того петуха!» — думал Уайт. Кроме театра, он увлекался петушиными боями и знал в этом толк.
— Еще не вечер! — поставил точку Андервуд.
Он любил, чтобы последнее слово всегда было за ним.
И Андервуд оказался прав.

                5
Утром третьего дня судьба, наконец-то, сжалилась и вознаградила Валерия Шагина. В Столешниковом переулке из густого тумана перед ними внезапно возникла длинная худая девица с копной рыжих волос вместо прически.
Нынче Столешников переулок стал совсем не тем, чем был раньше. Но это особая песнь. Как-нибудь в другой раз.
Откуда появилась рыжая девица в желтых джинсах, Шагин не заметил. Ощущение, девица материализовалась из густого жаркого тумана. Она решительно перегородила дорогу, на мгновение даже руки в стороны раскинула. Смотрела при этом только в лицо Смуглой леди. Сверлила ее ошарашенным взглядом.
— Ирка-а! — выдавила из себя рыжая особа.
— Вам что угодно, милая? — светским тоном поинтересовалась Смуглая леди.
— Ирка-а! — протяжно, почти шепотом повторила рыжая, — Что с тобой?
— Вы знакомы? — быстро спросил Шагин.
— Где пропадала? Мы все чуть с ума не сошли! Собирались в розыск тебя объявить.
— Сэр! Что хочет от меня эта простолюдинка? — спокойно спросила фрейлина королевы.
— Вы не обознались? — уточнил Шагин.
— Ирка Егорова - моя лучшая подруга, — отчеканила рыжая.
— Но она вас не узнает. Вы уверены, что она, это она? — настаивал Шагин.
— Ирочка, бедная! — повернулась рыжая к Смуглой леди, — Ты что, в самом деле, не узнаешь меня? Я Маша-а! Маша Зверева!
Смуглая леди надменно вскинула брови и недоуменно пожала плечами. Несколько  секунд обе девушки с интересом и любопытством рассматривали друг друга. Потом Смуглая леди, демонстративно отвернулась, отошла в сторону и принялась рассматривать витрину магазина одежды.
— Вы ничего не путаете? — пытался уточнить Шагин.
— Я пока в своем уме! — начала злиться рыжая.
— Точно?
— Моя лучшая подруга! — отчеканила она.
— Значит, вы ее достаточно хорошо знаете? — нахмурившись, переспросил Шагин. Он все еще сомневался.
— Лучшая подруга! — отчеканила рыжая. — Если так можно выразиться.
— А как еще можно?
— Родственные души. Одной веревочкой связаны. Куда она, туда и я.
— И что же с ней стряслось? Кем она была раньше?
— Как и я! — ответила рыжая. Она не спускала глаз со Смуглой леди. На Шагина только изредка бросала раздраженные, быстрые взгляды, — Актриса. Детский театр.
— А-а… Понятно, — протянул Шагин, — Я почему-то так и подумал.
— Что тебе понятно? Что понятно? — повысила голос рыжая.
— Не обижайтесь, но актрисы в большинстве все…
— Что?
— С тараканами в голове. Излишне импульсильны. Слишком близко принимают к сердцу то, что нормальные люди пропускают мимо ушей.
— Вижу, ты большой знаток! — зло ответила рыжая.
— Работали в одном театре?
— В разных.
— И что с ней стряслось?
— Это я у тебя хочу спросить!
— Ладно, ладно! Не будем ссориться. Тем более, еще и познакомиться не успели. Стало быть, она твоя лучшая подруга?
— Ну!
— В таком разе, с легким сердцем передаю эту красавицу на твое попечение. Из рук в руки, как говорится, — неожиданно для себя сказал Шагин.
Рыжая удивленно вскинулась, будто Шагин внезапно заговорил отборным матом.
— А ты-то сам кто? — вдруг зло, сощурившись, спросила девица, — Сутенер? Пользуешься, урод, тем, что у несчастной девушки от горя крыша поехала? Давить таких гадов надо!
— Возьми ее с собой! Не хочешь помочь? Или не можешь?
Несколько секунд рыжая молчала. Что-то прикидывала, взвешивала. Или только делала вид. Актрисы ведь всегда все играют, обозначают.
— Она у меня мужа увела. Да и некуда мне ее забирать. Мать больная, дочь.
— Дай хотя бы ее прежней адрес!
— Нет у нее никакого адреса! Круглая сирота она. Ни кола, ни двора. Жила в общаге вместе со мной. В одной комнате.
— Значит, ни адреса, ни телефона.
— Если она действительно ничего не помнит, значит, так и надо. Все в руках Господа! Тем более, и вспоминать-то особенно нечего. Хорошего мало.
Рыжая резко повернулась, бросила на Смуглую леди последний, какой-то жалостливый и одновременно оценивающий взгляд, покачала головой, и стремительно засеменила в сторону Петровки.
«Значит, все-таки, «леди» у нас из актрис!» – думал Шагин, глядя вслед уходящей в туман по Столешниковому переулку длинной рыжей девице в желтых джинсах. «Вот и верь после этого в бескорыстную женскую дружбу! Лучшая подруга!».
— Теперь я буду называть тебя Ириной! — подойдя сзади к Смуглой леди, объявил Шагин. Она по-прежнему разглядывала витрину магазина женской одежды.
Смуглая леди медленно повернулась и удивленно подняла брови.
— С какой стати, сэр?
— И ты перестань обзывать меня «Сэром!». В моем роду никогда не водилось аристократов. Запомни, ты – Ирина. Ирина Егорова. Актриса. Тебе пора привыкать к новой реальности. Вернее, пора возвращаться в действительность. Просто на тебя навалилась временная потеря памяти. Договорились, Ирина! — с нажимом закончил Шагин.
Смуглая леди несколько секунд тихо повторяла новое, непривычное для себя имя, шевелила губами, будто пробовала его на вкус.
— У меня не может быть подобного имени, сэр! — наконец, громко и категорично заявила она, — Собачья кличка какая-то!
— Тем не менее, это твое имя! — настаивал Шагин, — Ирина! Ирина Егорова! Актриса! Ты временно потеряла память!
— Этого не может быть, сэр! Мне бы давно отрубили голову! У нас… — с ударением произнесла Смуглая леди, — …если какая-то скотница осмелится вылезти на подмостки, мгновенно распрощается со своей пустой башкой! И это правильно, сэр!
— Перестань называть меня «сэром!», — терпеливо продолжал Шагин, — Я никакой не «сэр». Меня зовут – Валерий. Валерий Шагин. Писатель.
— Не дождетесь, сэр! — с вызовом ответила Мэри Хиттон.
В таком духе они пререкались весь последующий день. До самой ночи. Смуглая леди Мэри была тверда, как скала. Никакие доводы и аргументы на нее не действовали. Очевидно, сегодняшнее свое положение, все окружающее и даже самого Шагина, она воспринимала как забавный фантастический сон.

Третью ночь наша экстравагантная парочка провела в мастерской у приятеля Валеры художника иллюстратора Игоря Перкина.
До дома лучшего друга добирались с приключениями. Попытка проехать пару остановок на метро, чуть не закончилась плачевно. Естественно, «лондонская» фрейлина Мэри Хиттон наотрез отказалась ступать своей средневековой ногой на эскалатор. Успела разглядеть поднимающихся из преисподней пассажиров. И уперлась, как молодой ослик. И ни в какую.
— Вниз не пойду, сэр! — заявила она, — Хватит с меня подземелий!
Явно в ее той, «лондонской» жизни не обошлось без тюрьмы и казематов Тауэра.
Пришлось Шагину пойти на неординарную меру. Он схватил «лондонскую» девицу в охапку, прижал к себе и почти на руках внес на движущие ступени. Так же он поступил и при входе в голубой вагон.
Смуглая леди нашла свой оригинальный выход из трагической ситуации. Во избежание очередного катарсиса. Она просто-напросто крепко зажмурила глаза, оцепенела  и уткнулась носом в грудь Шагина.

Так они и ехали эти две бесконечные остановки. Вцепившись, друг в друга, как тонущие в ледяной воде после кораблекрушения. Где-нибудь в проливе Ла-Манша. Под перекрестным обстрелом со всех сторон любознательных взглядов пассажиров.
Возможно, Шагину тогда просто показалось. Волосы Мэри тире Ирины пахли сразу всеми ароматами лондонских туманов.

Только когда выбрались на поверхность, «лондонская» Смуглая леди соизволила открыть глаза.
— Вы, сэр, привратник ада! — тяжело дыша, заявила она, — Но не надейтесь запугать и сломить мою волю.
— И в мыслях ничего такого, — пожал плечами Шагин.
— Мне и не в таких переделках приходилось бывать.
На сей раз, Шагин предпочел не углубляться в прошлое Смуглой леди. Тем более, что они уже подошли к подъезду дома друга Игоря Перкина. Им еще предстояло подняться на лифте.

Когда-то Перкин серьезно увлекался портретной живописью. Писал исключительно маслом. Но высот особых не достиг и потому переключился на пастель. Мог за двадцать-тридцать минут лихо сделать приличный портрет. Даже подрабатывал на Старом Арбате, обслуживал туристов и приезжих. Но с местными рэкетирами общего языка не нашел. Не делился, не отстегивал из принципа. За что и был пару раз основательно избит.
— Русские не сдаются! — орал на весь Старый Арбат Перкин, отбиваясь мольбертом от превосходящих сил противника. Его рыжие лохмы стояли при этом дыбом. Как у разгневанной дворняги, которую окружили в чужом дворе разные ухоженные и прилизанные домашние, чистопородные.
Было на что посмотреть иностранным туристам. Иные даже щелкали камерами, чтоб навеки запечатлеть дикие нравы этих странных русских, которые ни в чем не могут найти консенсуса. Никакой толентрантности!
Пришлось принципиальному Перкину переключиться на иллюстрации.
Когда-то квартира Перкина была просторной, ухоженной и уютной. Высокие потолки, просторный коридор, огромная кухня. В московских домах старой постройки еще кое-где сохранились такие. С каждым визитом Шагин подмечал тенденцию. Квартира медленно, но верно превращалась в притон для местных алкашей.

Смуглая леди, фрейлина самой английской королевы, очевидно, приняла квартиру лучшего друга Шагина за ночлежку для бездомных. Самого Перкина за хозяина сего заведения. Надменно кивнула на пороге и, обойдя изумленного Перкина, как столб, проследовала по коридору обследовать новый приют.
Шагин, поймав вопросительный взгляд лучшего друга, глубоко вздохнул, и привычно развел руки в стороны. Мол, принимай как данность.
— Приютишь нас на пару ночей?
— Живите хоть месяц! Она… кто? — понизив голос, спросил Перкин.
— Приезжая. Но…из другого времени, — пояснил Шагин.
— Понятно, — протянул Перкин.
Хотя, самому, разумеется, ничего было не понятно. Увидеть на пороге своей квартиры подобную особу, это надо было… вчера очень много выпить.
— Сэр! Мне необходимо совершить омовение! — заявила Смуглая леди, когда закончила обследование квартиры Перкина, — Где тут подобное место?
Леди обращалась исключительно к Шагину. На Перкина даже не смотрела. Будто он какая-то домашняя живность. Не более.
Шагин кивком головы указал на дверь ванной и подмигнул Перкину. Мол, держись. Это только начало.
И тут Смуглая леди выкинула фортель, который окончательно поверг бедного Перкина в шок. И самого Шагина, кстати, тоже. Не обращая ни малейшего внимания на мужчин, словно они музейные манекены, стремительно скинула с себя все одежды и в чем мать родила, прошествовала в ванную. Гордо вскинув голову.
Поймав ошарашенный взгляд Перкина, Шагин, опять развел руки в стороны.
Обнаженная Смуглая леди неожиданно замерла на месте и медленно повернулась к нашим заставшим истуканам.
— Что-то не в порядке с моей прической? — удивленно спросила она.
Истуканы синхронно отрицательно замотали головами. Мол, нет, нет. С прической все в полном порядке. Мол, просто так… от восторга.
Смуглая леди скорчила какую-то недоуменная гримасу. И скрылась в ванной.
Фигура у нее, кстати, была просто блеск. Хоть сейчас на подиум. Слепой разглядит. Разве только слегка прикрыть какой-нибудь тряпочкой. Но это дело модельеров.

Ночью Шагин ютился на узком жестком диване в кухне. Между холодильником и обеденным столом. Делал вид, будто спит богатырским сном. Даже слегка похрапывал. Только чтоб не слушать традиционно бессмысленные и беспощадные нетрезвые речи Перкина о жизни и смерти. Домой естественно, не звонил. Смуглая леди на ночь с комфортом расположилась в гостиной на тахте хозяина.

Среди ночи Шагина разбудил пьяный в лоскуты Перкин. Когда только успел набраться? Из квартиры не выходил, в магазин не бегал. Не иначе, распечатал свои тайные заначки, которые делал по всей квартире. Прятал спиртное от себя самого.
«Бедный, бедный Игорек!» - подумал Шагин. «Я и не заметил, как ты из любителей перешел в профессионалы!».
— Продай ее мне! — глядя мутными глазами в переносицу Шагину, зашептал Перкин.
— Кого? — зевнув, спросил Шагин. Сам, разумеется, сходу понял, кто имеется в виду.
— Ее! — с ударением произнес Перкин, — Она… мое спасение! Последний шанс!
— Сколько дашь? — еще раз зевнув, спросил Шагин.
— Все свои полотна! — не без патетики ответил Перкин. И икнул.
«Все полотна!». Имелось в виду: пейзаж, /одна штука/, автопортрет, /одна штука/, и два невразумительных пейзажа. При большом везении на Измайловском рынке можно было выручить рублей… на три банки пива, короче.
— Зачем она тебе? Она сумасшедшая.
— Она нормальнее нас с собой!
— Она всего-навсего актриса. Из областного ТЮЗа. Сыграла безумную Офелию у какого-то дебильного режиссера, который пичкал ее наркотиками. Для правдоподобия. Результат налицо. Настолько вошла в роль, никакие врачи вытащить обратно не могут.
Эту историю с Офелией, дебильным режиссером и наркотиками Шагин сочинил сходу. Только чтоб Перкин отвязался.
Но не тут-то было. Перкина унять было уже невозможно.
Шагину не оставалось ничего другого. Он достал блокнот и, делая вид, будто внимательно слушает, начал записывать. Перкин на это обстоятельство не обращал ни малейшего внимания. Ему просто надо было выговориться.
— Ты ничего про нее не понял. А я ее понял до донышка. Она – сама сущность бытия, ты понимаешь? Ни черта ты не понимаешь! Она не сумасшедшая. Это мы все сами сумасшедшие. Мы живем не в своем времени. Проживаем не свои жизни. А она другая. Она живет своей собственной жизнью. Нам всем нужно просто встряхнуться и стать самими собой. Тогда каждый переместиться в свое время. Где и надлежит быть по плану. Спросишь, по какому плану? Отвечу!
— Я догадываюсь, — пробормотал Шагин, не отрываясь от блокнота.
— Ни черта ты не догадываешься! — зло ответил Перкин, — Тут нельзя догадываться. Нужно знать. А знание приходит только с Верой! С подлинной верой. Ты верующий?
— Разумеется, — кивнул Шагин.
Перкин продолжал бормотать о сложностях бытия. Шагин кивал головой, делая вид, будто внимательно слушает, и быстро делал наброски.
Из гостиной доносился довольно мелодичный храп фрейлины английской королевы. Кстати, давно замечено, ночной храп не является признаком дурного воспитания. Чаще всего это следствие огромной дневной усталости.

Повесть писалась сама собой. У Шагина открылся третий глаз. Стал видеть то, что для других за семью печатями. Герои новой повести один за другим выходили с густого лондонского тумана и тут же выворачивали перед Шагиным свои истосковавшиеся по благодарному слушателю британские души наизнанку.

                6
Весна того года принесла в Лондон не только театральный бум. Она принесла с собой смерть. Беспощадная чума! Бич всех крупных городов конца шестнадцатого века. Сотни горожан в одночасье заболевали и умирали. Каждое утро  в канавах, выкопанных прямо посреди улиц для стока нечистот, специально созданные команды  помощников лекарей  длинными баграми вылавливали умерших за ночь. Редкие прохожие, зажав носы платками, испуганно жались по дощатым тротуарам поближе к стенам домов, и торопились проскользнуть мимо.
Да тут еще на город навалились знаменитые лондонские туманы. Никакие факелы не помогали, их света хватало на расстояние вытянутой руки, не более. Владельцы кабачков и таверн терпели колоссальные убытки. Иные закрывались вовсе. С наступлением сумерек редкий смельчак рисковал без крайней надобности выходить на улицу.

В столице наступило время грабителей и убийц. Если раньше эта нечисть промышляла только на окраинах и в порту, то в разгар чумы, под покровом лондонских туманов, группами и по одиночке, они открыто разгуливали по центральным улицам, отирались возле моста, поджидая запоздавших прохожих.
Крики несчастных о помощи тонули в густом лондонском тумане. Наутро в сточных канавах, почти на каждой улице, находили не только бродяг и больных, умерших от чумы, но и ограбленных, с перерезанными горлами и раздетыми почти догола.
Городские власти, опасаясь распространения беспощадной чумы, бороться с которой не было никаких средств и возможностей, попросту запретили всяческие сборища. В первую очередь, разумеется, театральные представления. Часть трупп отправилась бродяжить по стране. Многие из актеров вообще побросали работу.

Самой собой, драматургам тоже делать было совершенно нечего. И наши трое друзей разъехались в разные стороны. Как-то так получилось, они даже толком не попрощались друг с другом, ни о чем не успели  договориться.
Андервуд заперся у себя в родовом замке, в нескольких часах езды от Лондона, Уайт месяцами не показывал носа из Публичной библиотеки, поскольку она располагалась прямо напротив его дома, только дорогу перейти, Шеллоу вообще уехал куда-то за границу.

Встретились друзья только через два года. Их ждало невероятное открытие. Вильям «Шекспир» ни на один день не прекращал работу. Более того, неизвестно, какие ухищрения пустил он в ход, кто был его покровителем, но городские власти только одному театру «Глобус» разрешили играть в столице. А сам «Шекспир», став одним из пайщиков этого театра, успел поставить в нем пять «своих» пьес.
Уайт и Шеллоу поначалу не поняли, что собственно произошло. Они были уверены: все, увидевшее свет рампы под именем «Шекспир», написано самым плодовитым из них, а именно, Андервудом. Каково же было их изумление, когда, вернувшийся из своего длительного и  добровольного изгнания Андервуд заявил, что то же самое думал о них. Он был уверен, все пьесы, написанные «Шекспиром» за последние два года, созданы его друзьями, Уайтом и Шеллоу.
Факты упрямая вещь, с ними не поспоришь. «Шекспир» продолжал творить. И делал это все успешнее и успешнее, от пьесы к пьесе. За два сезона написать три трагедии, пару веселых комедий и поставить их на сцене, это вам, не кот начихал.

Друзья сидели в охотничьей гостиной Андервуда на своих привычных местах. Уайт нервно барабанил пальцами по столу, Шеллоу невозмутимо курил трубку, Андервуд, скрестив руки на груди, откинувшись на высокую спинку стула, мрачно хмурился.
— Надо провести расследование! — настаивал Уайт. — Со всеми вытекающими последствиями!
— Кажется, я догадываюсь, кто стал покровителем нашего общего знакомого... Кто перехватил у нас инициативу!
Уайт и Шеллоу одновременно резко повернули головы к Джону.
— Сегодня во дворце графа Эссекса дают «Укрощение строптивой». Пьеса, судя по всему, «Шекспира»... — продолжил Андервуд.
Граф Эссекс был самой заметной фигурой в Англии. Блистательный полководец, любовник самой королевы, любитель пышных праздников и, разумеется, покровитель театра.
— Неужели он является «Шекспиром»!? — изумился Шеллоу.
— Быть не может! — возразил Уайт.
— Не верю! — настаивал Шеллоу.
— Хотя, наша загадочная английская душа способна даже на самые невероятные поступки... — многозначительно протянул Уайт.
— Эту загадку мы решим сегодня вечером! — заявил Андервуд.
Все трое, не сговариваясь, решительно поднялись со стульев.


Карета Андервуда, миновав огромные дубовые ворота, въехала во двор дворца графа Эссекса. Мостовая внутри, точно как и в королевском дворце, была вымощена булыжником. Немногие влиятельные особы могли позволить себе такую роскошь. Еще ни одна из улиц старого Лондона не была вымощена булыжником. Карету основательно потрясло. У подъезда друзей встречала целая толпа слуг.
В коридорах по стенам, шипя, горели смоляные факелы. Сотни свечей освещали просторные залы дворца. На представление собралось блестящее общество. Плащи из бархата цвета французского вина, банты на башмаках в виде роз. Смех, восклицания, взаимные приветствия, комплименты дамам... Словом, собрались самые знатные, роскошно одетые молодые люди.
В большом зале, среди картин итальянских живописцев, был сооружен небольшой помост, окруженный рампой с двумя рядами свечей. Над сценой висел плакат — «Укрощение строптивой».
Друзья уселись во втором ряду кресел, поскольку дальше стояли только широкие скамьи. Настроение у них было, как перед поездкой в неизведанную страну, полную дикарей и неведомых опасностей. Все трое волновались и заметно нервничали.
 
Прозвучал гонг, спектакль начался.
На сцену вышли музыканты с флейтами и виолами. За ними танцоры в ярких костюмах. Они исполнили зажигательную джигу.
Роль Петруччо исполнял любимец лондонской публики, сам Ричард Бербедж. Не зря его называли лучшим актером английской сцены. Бородатый красавец с хлыстом в руке собирался под восторги публики победоносно укротить сварливую Катарину. Так было всегда. Во всех пьесах о склочных, сварливых и  непокорных женах. Сюжет, «сварливая жена и тысяча способов ее укрощения», всем давно приелся. Но сегодня на сцену вышел Томми.
Женственная и грациозная Катарина с первого же появления очаровала всю публику. Легко и кокетливо она просто порхала по сцене. Топая огромными сапожищами, Петруччо проигрывал ей по всем статьям. И в пластике и, что самое важное, в остроумии. Тот день был поистине триумфом Катарины.
Кавалеры в зале загадочно щурились и, многозначительно улыбаясь, поправляли усы. Дамы ревниво и презрительно поджимали губы. Потом, спохватившись, облегченно улыбались и неистово аплодировали  талантливому юноше.
В антракте Андервуд решительно направился на поиски графа Эссекса. Они состояли в дальнем родстве, и Джон был уверен, уж от него  граф не скроет истину. Шеллоу основательно устроился в соседнем зале за столом с яствами, поскольку считал, в любой ситуации сначала не помешает хорошенько подкрепиться. Уайт целенаправленно переходил от одной группы зрителей к другой,  выслушивал мнения.
Вся публика была в восторге от Катарины-Томми.
— Очаровательно! Сколько грации, изящества! — говорили дамы.
— Поразительно талантливый мальчик! — вторили другие.
— Такую Катарину я бы и сам с удовольствием... укротил! — заявил какой-то франт с целым лесом страусовых перьев на голове.
Уайт, поморщившись, отошел и присоединился к группе мужчин, дружно пыхтящих трубками разных калибров. Мода курить трубку только-только появилась в Лондоне. Каждый джентльмен или считающий себя таковым, считал обязательным мусолить во рту трубку и пускать собеседнику дым в лицо. Это считалось высшим шиком.
По Лондону гулял рассказ о курьезном случае, происшедшем во дворце самой королевы. Кто-то из иностранных послов решил задымить в ее присутствии, не подозревая о том, что Елизавета терпеть, не может табачного дыма, у нее тут же начинала болеть голова.
Посла никто не предупредил заранее, и он закурил в самый неподходящий момент, начал пускать клубы дыма изо рта. Елизавета сдержалась и не сделала послу никаких внушений. Королеву выручил офицер, стоявший в охране. С криком: «Пожа-ар! Пожа-а-ар!», он схватил вазу с водой и бросился заливать несчастного посла. Норовил влить побольше воды ему прямо в глотку.
Сам Уайт не курил, потому подойдя к курильщикам, держал возле носа платок, обильно смоченный резкими духами.
— Этому Шекспиру удалось то, что не удавалось другим. Абсолютно живые характеры! — заявил толстяк с пышной бородой, и огромной изогнутой трубкой, которую он поддерживал обеими руками.
— Несомненно! Шекспир обскакал всех предшественников! — поддержал другой, с жиденькой бородкой, раздвоенной внизу, и с тонкой длинной трубкой, похожей вытянутую змею.
— Мы присутствуем при рождении таланта! — радостно обратился к Уайту третий из курильщиков.
Уайт кивнул и отправился на поиски Шеллоу с Андервудом.

Джон Андервуд был обескуражен. Граф Эссекс долго не мог взять в толк, о чем, собственно, идет речь? Он настолько был погружен в политические интриги, вращался в таких высоких сферах, что когда, наконец-то, понял, громко расхохотался.
— Шекспир? Впервые слышу это имя. Сегодняшний спектакль? Мимо, забавная комедия. Не я ли являюсь автором пьесы? Не самая удачная шутка, дорогой Джон. Извините, я очень занят.
Андервуд хотел было продолжить выяснение, что-то настораживало в его поведении графа, но Эссекс не выказал ни малейшего желания подвергаться дальнейшим расспросам.
— Еще увидимся! — улыбнулся он и, дружески похлопав Андервуда по плечу, смешался с толпой зрителей.
Никто, даже самые доверенные слуги, не знали, что ему предстоит  важная встреча. В одном из уединенных кабинетов просторного дворца его уже ожидала Смуглая Леди.

Эссекс шел по длинным и запутанным коридорам своего дворца. Дважды открывал и тщательно запирал за собой потайные двери и, наконец, оказался в уютном маленьком кабинете, о существовании которого знали лишь немногие во дворце.
По ковру нервно прохаживалась Смуглая Леди. В кабинете не было ни стульев, ни кресел, ни стола. Он предназначался исключительно для кратких деловых встреч. Леди появилась здесь через другую потайную дверь, незадолго до прихода Эссекса.
Разговор с ней граф Эссекс начал довольно жестким тоном. Даже не отпустив обязательных в таких случаях комплиментов, с места в карьер поставил перед дилеммой:
— Наступил момент истины, бледнолицая вы моя! — с откровенной усмешкой, сказал он.
Смуглая Леди едва заметно побледнела. Никто и никогда, зная ее буйный нрав и мстительность, не смел шутить по поводу цвета ее лица. Даже сама королева Елизавета остерегалась. Граф же Эссекс, казалось,  решил откровенно поиздеваться.
Что это? Он настолько уверовал в свое могущество, возомнил себя особой неприкасаемой? Смуглая Леди, нейтрально улыбалась, судорожно  пытаясь понять, что стоит за этой наглой выходкой.
Граф Эссекс, между тем, продолжал:
— Пора решать главное, с кем вы? С впадающей в старческий маразм королевой или с нами? Решайте!
Вот оно! Заговор! Слухи о нем уже несколько месяцев не давали покоя королеве. Она отдала тайный приказ первой фрейлине, которой доверяла бесконечно, собрать все слухи, сплетни, всю возможную информацию, систематизировать и доложить ей. В самые кратчайшие сроки. Стало быть, Эссекс решил возглавить бунтовщиков и уже абсолютно уверовал в свою легкую победу.
— Я всего лишь фрейлина ее Величества... — удивленно начала она.
— Не лукавьте! — резко перебил ее граф. — И не кокетничайте! На меня это не действует. Ваше влияние на королеву известно каждой собаке на британских островах.
— Слухи об этом сильно преувеличены.
— Дело слишком серьезно! — пропустив ее реплику мимо ушей, продолжил Эссекс, — Речь идет о жизнях лучших людей страны. В том числе и о вашей собственной жизни...
«Поразительно примитивные существа мужчины!» — думала Леди, застенчиво улыбаясь и наивно хлопая глазами. «Улыбнись любому из них чуть застенчиво, наивно похлопай глазами и он твой, со всеми потрохами! Власти тебе захотелось, самовлюбленный мерин! Недолго тебе осталось грозно хмуриться и со спесивым видом угрожать мне!»
«Поразительно примитивные существа женщины!» — думал Эссекс, грозно хмурясь на Смуглую Леди. «Каждая скотница застенчиво улыбнется, похлопает глупыми глазками и уже уверена, все мужчины у нее ног! Власти тебе захотелось, замарашка чумазая!»
— Если вы на стороне дряхлеющей монархини, уже не способной отличить закат от восхода, — продолжал Эссекс, — путающей причину и следствие, пеняйте на себя.
Граф несколько раз прошелся взад-вперед, грозно поглядывая на стоящую перед ним посреди кабинета Смуглую Леди.
— Что вы ждете от меня? — неожиданно нежным голосом пропела Смуглая Леди.
Это она умела. Она в совершенстве владела своим голосом. Могла рявкнуть, почти басом, почище любого пьяного кучера или прощебетать с ангельскими интонациями невинной девочкой. Ни то, ни другое ровным счетом ничего не означало. И граф Эссекс прекрасно это знал, потому не обратил внимания на модуляции ее голоса.
— Мне нужен ваш сочинитель, — заявил граф.
— Его голова? — поинтересовалась Смуглая Леди.
— Голову можете оставить себе. Впрочем, остальное тоже. Нужно чтоб он вставил в новую пьесу несколько строк.
— Всего-то? Хотите сказать, будущее великой страны зависит от представления какой-то пустой пьески? — удивилась Леди.
— Спектакль по этой, как вы выразились, «пустой пьеске», будет сигналом для наших сторонников. Точнее, несколько фраз из пьесы.
Смуглая Леди ничем не выказала своего волнения, она отлично владела собой в любых ситуациях. Граф Эссекс это оценил.
— Кстати, пьеса отнюдь не пустышка. Я не любитель театра, но ваш этот Шекспир, безусловно, талантлив. Скорее всего, о нашем времени будут судить по его пьесам.
— Затейливо! — медленно произнесла Смуглая Леди.
Граф Эссекс удивленно поднял брови, Леди поспешно добавила:
— Я имею в виду, фраза из пьесы, сигнал для заговорщиков.
— Итак! С кем вы, очаровательница? — напрямик спросил Эссекс.
— Я сама по себе, — открыто улыбнулась она, — Каждая женщина внутри немного кошка. Гуляет сама по себе. Ищет там, где теплее и сытнее. Кошки никогда в стаи не сбиваются.
— За исключением марта месяца, — вскользь заметил граф Эссекс. И повторил вопрос. — Так, с кем вы?
— Я должна подумать, — жестко ответила Леди.
— Не забывайте, вы слишком многим мне обязаны. В том числе, вашим мнимым благородным происхождением. Все можно переиграть в одну минуту...
О прошлом Смуглой Леди по Лондону гуляло множество и слухов и домыслов. Один невероятнее другого. Самый невероятный, что она является внебрачной дочерью самой королевы. Якобы, та родила ее тайно от какого-то африканского посла. Отсюда смуглый цвет лица фрейлины, ее внушительное состояние и вседозволенность, которой Леди отличалась от всех остальных фрейлин Ее Величества.
Большинство придворных устраивала другая версия. Якобы, много лет назад граф Эссекс, будучи еще совсем молодым офицером, был отправлен королевой, которая откровенно выделяла его из толпы подданных и бесконечно доверяла, с секретной миссией, в северную Африку. Молодой офицер блистательно справился с поручением и был тут же повышен в звании.
Правда, граф Эссекс совершил поступок, недостойный истинного джентльмена. Выкрал из гарема какого-то местного царька крохотную темнокожую девочку. И преподнес ее королеве, как обезьянку для развлечений. Якобы, королева сначала сильно гневалась. Но потом смягчилась и даже прониклась к темнокожему ребенку особым расположением. Как бы там ни было, Смуглая Леди получила прекрасное образование, воспитание и внушительное состояние. Граф же Эссекс изредка шутил при особо доверенных лицах, что является крестным отцом темнокожей фрейлины.
— Вы побледнели? — продолжал граф Эссекс, — Вам неприятно, понимаю. Но вынужден напомнить, с кем вы и кто против вас! Не хотелось, чтоб вы совершили непоправимую ошибку. У вас только один выход. Присоединиться к нам.
В это мгновение роковую ошибку совершил сам граф Эссекс. Ни при каких обстоятельствах, не следует угрожать красивым влиятельным женщинам, даже если они вам многим обязаны в прошлом.  Пройдет совсем немного времени и влиятельный граф Эссекс жестоко  поплатиться за свой промах.
А пока он откровенно издевался на Смуглой Леди, будучи в полной уверенности, она недостойный противник. И более того, не противник вовсе. Просто одна из фрейлин Ее Величества королевы, пустая особа,  которую с его умом и прозорливостью, ничего не стоит завербовать, перетянуть на свою сторону и получить, таким образом отличную осведомительницу из окружения королевы.
Прощаясь, граф Эссекс не удержался еще раз:
— Могу порекомендовать новую французскую пудру. Прекрасно скрывает подлинный цвет лица. Моя любовница готова поделиться.  Передам коробочку при следующей встрече.
И граф Эссекс весело захохотал, очень довольный своей шуткой.
«Хорошо смеется тот, кто сохранил голову!» — усмехалась про себя  Смуглая Леди, направляясь в зал на второе действие.


Во втором действии Катарина развила свой успех. Трагик Бербедж был положен на обе лопатки и запросил пощады. А когда в финале Катарина произнесла слова последнего монолога...
                Я горяча была и отвечала
                На дерзость — дерзостью и на угрозу —
                Угрозою. Теперь я поняла,
                Что бьемся мы соломинками. Сила
                Вся наша — в нашей слабости...
...весь зал в едином порыве встал с мест и долго, с одобрительными выкриками, аплодировал...
Среди беснующихся от восторга зрителей бросались в глаза три мрачных джентльмена. Они сидели в креслах, скрестив руки на груди, и на их благородных лицах застыло почти одинаковое выражение досады и  легкой зависти.
Как только гром аплодисментов смолк, все трое решительно поднялись, и начали протискиваться к выходу, ни с кем не вступая в разговоры, и не высказывая своих впечатлений.
Но не только троих джентльменов огорчило это блистательное представление. Были еще двое. Первая — Смуглая Леди. Как обычно, скрывая лицо под полумаской, она весь второй акт просидела в глубине зала, почти никем незамеченная. И она стала единственной женщиной, разгадавшей загадку Томми. Женскую интуицию, как известно, не обманешь, не проведешь.
Смуглая Леди была взбешена. Мало того, что граф Эссекс обращался с ней, как с трактирной девкой, диктовал неприемлемые условия, втягивал в заговор против королевы, теперь еще новость! У Вильяма есть предмет воздыханий. И он тщательно маскирует свою возлюбленную под мальчишку-актера? Еще никто не отвергал Смуглую Леди таким наглым образом. Эту «проблему» она решит в ближайшее время.
Вторым недовольным на спектакле был сам Вильям Шекспир. Еще в самом начале представления он увидел в зале троих своих покровителей и сразу помрачнел. Чем веселей шел спектакль, чем восторженнее он принимался публикой, тем мрачнее становился автор. Он давно усвоил прописную истину.
Большой успех — это большие неприятности.

                7
К вечеру четвертого дня Шагин вернулся в свою квартиру. Вернее, забежал на минуту. Сменить рубашки и  забрать кое, что из необходимых в «бомжовых» скитаниям по Москве вещей. Бритву на батарейках, крем после бриться, любимый одеколон «Арбат», две пары носков и все такое. Якобы только с вокзала.
Смуглую леди Шагин усадил на скамейку в самом дальнем углу своего двора. И строго-настрого наказал. Ни с кем не общаться, не вступать ни в какие контакты, ждать его. Он скоро вернется.
Лида среагировала на появление Шагина как на привидение. Прижалась спиной к стене в коридоре, прикрыла ладошкой рот и ошарашено наблюдала за мужем. В ее широко распахнутых глазах пульсировал неподдельный страх. Само собой мятый костюм Шагина и трехдневная небритость произвели на нее ошеломляющее впечатление.
— Валера! — прошептала она, — Что случилось? Где ты был?
— В милиции, — буркнул Шагин, — Улицу перешел не в том месте. Вот и арестовали.
Валера не смотрел ей в глаза. Чувствовал, если они встретятся взглядами, он сорвется, устроит допрос с пристрастием. Дальше… скандал и вообще какая-то дребедень. Иной раз лучше не знать. Или делать вид, будто ничего не видишь, ничего не понимаешь.

Едва переступив порог своей уютной и ухоженной квартиры, Шагин твердо решил. Все, точка! Жены у него больше нет.
Была ли у них любовь когда-то? Разумеется, да. Была. Хотя женился он на Лиде поначалу исключительно ради московской прописки. Молодому парню с окраины  Волгограда практически невозможно было пробиться в столице, не имея пресловутого штампа в паспорте. А тут в одной редакции подвернулась симпатичная девушка. С серыми выразительными глазами и длинными русыми волосами. И улыбалась она так, невозможно было не ответить ей тем же.
Однажды Валера изложил ей свои горести-напасти, типичные для большинства начинающих литераторов. Денег нет, прописки нет, с публикациями напряженка. Лида не только посочувствовала. Сама предложила оформить фиктивный брак. У нее есть только сестра. Они вдвоем проживают в большой трехкомнатной квартире. Почему не помочь хорошему человеку. Временно, конечно, только временно. Под честное слово.

Всем известно, нет ничего постояннее, нежели что-то временное.
Сестра часто уезжала в командировки. У Шагина в этот период дела застыли на нулевой точке. И ни туда, ни сюда. Пару раз Шагин напросился к Лиде переночевать. Ночевки в его возрасте по вокзалам, скитания по общежитиям и квартирам приятелей окончательно обрыдли. Лида согласилась. Ужинали вместе. На кухне. Здесь же на кухне Шагин и спал. На скрипучей раскладушке. Потом...
Что бывает потом, каждый взрослый человек знает без дополнительных объяснений. Лида оказалась застенчивой, нежной и ласковой, как ребенок.
Когда сестра вернулась из очередной командировки, застала в своей квартире симпатичную дружную семью. Шагин ей сразу понравился. Спокойный, ироничный. Чем-то на Джека Лондона похож. Что неудивительно. Он вообще всегда нравился женщинам. Черноволосый, подтянутый, аккуратный.
Кстати, в те времена в литературных кругах гуляла шутка. «В Москве самый крепкий брак - фиктивный!». Двое-трое друзей Шагина по этой схеме женились. Потом как-то незаметно фиктивность куда-то испарялась. Создавались вполне благополучные, и даже счастливые семьи.

Шагин, молча, надел старые джинсы, кроссовки и туристическую куртку ветровку.
— Уже уходишь? Куда? — как-то нервно спросила Лида, когда Шагин уже с сумкой через плечо направился к двери.
— Игорек Перкин заболел, — не оборачиваясь, ответил Шагин, —  Несколько дней поживу у него. Буду звонить. Периодически.
 «Вот и все!» — думал Шагин, спускаясь в лифте. «И вся семейная жизнь! Было, не было! Словно ветром сдуло!».

Увидев приближающегося Шагина, Смуглая леди радостно заулыбалась и поспешно вскочила со скамейки. Успела при этом поправить прическу под шляпкой. Если то и другое можно так именовать.
В голове у Шагина мелькнула шальная мысль. Эта безумная, полу-женщина, полу-подросток и есть ЕГО женщина, ЕГО судьба.
«Мы в ответе за тех, кого приручили!»
Теперь он просто обязан вытащить ее из мрака шизофренических джунглей. Обязан вернуть к нормальной человеческой жизни. Возможно, ему придется даже жениться на ней. Валера потряс головой, как после душа, но эта дикая мысль уже основательно засела в голове. Он чувствовал, его неудержимо тянет к безумной девушке. Теперь он будет заботиться о ней, оберегать, согревать, защищать.
Подобное щемящее, тревожное чувство Шагин испытал только раз в жизни. В  далеком детстве подобрал на помойке какого-то породистого щенка с перебитыми задними лапами. И принес домой. Что потом стряслось с этим щенком? Куда он девался? Как среагировали родители? Все это как-то выветрилось из памяти. На долгие годы остался только взгляд того щенка с огромными темными глазищами. В них была и благодарность, и тревога, и страх, и радость, и еще что-то, чему нет названия. Этот взгляд в самые неподходящие моменты жизни часто возникал перед мысленным взором Валеры. И у него мгновенно менялось настроение.

Естественно, не обходилось без встреч с мошенниками всех мастей, коих расплодилось по столице больше, чем бездомных собак. На углу Петровки и Страстного бульвара перед нашей парочкой соткался из липкого густого тумана странного вида юнош. В черном костюме с бабочкой на шее. Несмотря на довольно жаркую погоду. С кипой каких-то книг под мышкой. Шаркнув ножкой и предупредительно улыбаясь, он, вроде, чуть отступил в сторону, на самом деле нагло перегородил дорогу.
— Извините, простите, всего одну минуту! Мы из союза объединения церквей! – скороговоркой начал юнош. О себе он почему-то говорил во множественном числе, «Мы!». Хотя был в единственном экземпляре.
— Я не займу вашего времени. Мы собираем пожертвования на организацию евроазиатского съезда! – тараторил он.
— Зачем? — мрачно прервал его Шагин.
— Простите? — по-птичьи склонив голову набок, спросил юнош.
— Зачем их объединять, все эти ваши церкви?
— Как зачем!? Как зачем!? — улыбнулся юнош. Кстати, улыбка у него была на редкость противная. Какая-то насквозь фальшивая, — Чтоб вместе идти ко Христу. Отцу нашему и Спасителю!
— «Вместе весело шагать по просторам!» — кивнул Шагин.
— Сэр! Дайте ему пару пенсов! Иначе не отвяжется! — неожиданно распорядилась Смуглая Леди. И поморщившись, добавила, — Ненавижу попрошаек!
¬— Какой актер пропадает! — попытался пошутить Шагин.
Он со Смуглой леди, плечом к плечу, продолжили свой нелегкий путь.
— Актер!? Актеры!? — удивленно вскинула брови спутница Валеры.
На ее очаровательном лице появилось выражение самого искреннего презрения. Даже брезгливости.
— Актеры – существа ничтожные. Овцы, собаки, актеры… я при них могу раздеться догола. И не испытывать ни малейшего неудобства. Сэр, вы, оказывается, сторонник этого убогого явления, именуемого «театр»? «Театр» – для людей низшего развития.
— Я ничей не сторонник, — поморщился Шагин. У него опять некстати разболелся зуб. Черт бы его побрал! — Я на своей собственной стороне.
— Ничего не поняла, — раздраженно передернула плечами Смуглая леди, — Впрочем, это не имеет значения. Мой любовник, Вильям, был, как проказой до мозга костей поражен этой заразой, именуемой «театр». Все мои усилия выбить из него это болезненное влечение потерпели фиаско.
— Между тем, он стал великим драматургом, — усмехнулся Шагин.
— Кто… Вильям!? — потрясенно прошептала Смуглая леди.
— Именно так. Он вошел в историю как великий английский драматург. Его произведения знает весь цивилизованный мир. Его пьесы изучают даже в школах…
— Вы… лжете, сэр! — прошептала леди, — Заурядная посредственность, пустой подражатель не может…
— Тем не менее, это так. Он вошел в историю литературы и остался в ней, надо думать, навсегда. Благодаря своему незаурядному таланту… он…
Смуглая леди звонко расхохоталась. Впервые за время их шатания по городу, она смеялась весело, как ребенок. Даже схватилась за живот и покачивалась из стороны в сторону. Шагин только укоризненно покачивал головой.
— Незаурядному таланту!? О, господи-и! — хохотала Смуглая леди, — Дремучий невежественный актеришка… Да у него было только одно достоинство!!!
Смуглая леди сделала неприличный жест, который известен и понятен во всех странах, на всех континентах. И надо думать, во все времена.
— Вам виднее, — пробормотал Шагин.
— Именно так, сэр! Мне виднее, — неожиданно жестко, с ударением и каким-то циничным нажимом, сказала она, — Я знаю, о чем говорю.