Закон тяготения

Михаил Владимирович Титов
- Ну, еще скажи мне, что я самая красивая, самая умная… Говоришь?
Женщина на том берегу громко смеется. Отводит трубку от уха и что-то шепчет подруге, лица которой я не вижу. Она стоит ко мне спиной. Необъятный зад, обтянутый лиловыми трусами, и утонувшие в складках жира завязки от купальника.
- Ой, хитрец! Конечно, стал бы так просто это говорить, - женщина все еще смеется, но уже не так заразительно.
Я переворачиваюсь на живот, утыкаюсь глазами в песок: муравей пытается выбраться из глубокого отпечатка чьей-то ноги, старается что есть мочи, но песок мелкий, осыпается даже под его весом. Муравей съезжает вниз и, как ни в чем не бывало, начинает вновь штурмовать вершину.
Есть ли смысл ждать, зная, что она никогда не придет и даже не позвонит? В который раз задаю себе этот вопрос, и вроде ответ напрашивается сам собой, но даже себе не верю. Не может все кончиться вот так.   
- Серафима, не возмущайся, - поднимаю глаза на звук и вижу перед собой волосатую лапу, которая опустилась точно на муравья. - Папочке надо ногу почесать.
Пожилой мужчина прижимает к груди маленькую девочку. Она готова вот-вот разреветься, лицо – гримаской. Мужчина сажает девочку на горячий песок, она тутже включается на полную мощь: а-а-а-а-а, мужчина быстренько скребет ногтями по красному волдырю над пяткой, хватает дочь подмышки. Уходит, приговаривая что-то успокаивающее. 
Муравей, вдавленный в песок, едва шевелится, поводит усиками, словно оценивая обстановку. Думает сейчас, наверное, что боги наказали его за какой-нибудь страшный муравьиный грех. Пальцем поддеваю тельце и отбрасываю его как можно дальше от места катастрофы. Муравья подхватывает ветер и роняет в нескольких метрах от меня – прямо в камыши у берега.

Даже по телефону она разговаривает со мной осторожно, с долгими паузами, словно боится. Нет, скорее – подбирает слова, чтобы не обидеть. Могла бы и не молчать. Словарь у нее небогатый: какой смысл мучиться, перебирать эту ветошь, застрявшую в мозгу, потом еще сшивать ее гнилыми нитками, чтобы на выходе я услышал:
- Мне жаль. Да, мы не зря расстались. Мы абсолютно разные люди. Я не хочу об этом говорить. Не звони мне больше. Прошу тебя.   
Последний раз я слышал это почти полгода назад. Полгода. Легко произнести, но не прожить: шесть месяцев, шесть раз по тридцать (плюс еще три). Сто восемьдесят с лишним дней, и вот поди ж ты, всё еще злюсь на неё и хочу и её, и к ней, и с ней. Чтобы рядом, чтобы тепло, чтобы слова и губы… А дура? Ну да, со злости, что не со мной, без меня, от меня…      

Если бы «сука» имела мужской род, я бы называл его исключительно так… Подошел бы и прямо в глаза. Интересно, он отвернулся бы? Ухмыльнулся? Покраснел? Ударил? Похлопал снисходительно по плечу?.. Что бы он сделал?.. Рассматриваю себя в зеркале и отчетливо произношу: сука – на разные лады. Приподняв верхнюю губу. Цедя по слогам сквозь сжатые зубы. Скривив рот. На одном дыхании, как бы в проброс. Прищурив глаза. Отражение молча кривляется в ответ. А что оно может сказать?! Что она в нем нашла?

Закольцевать «Нежность» в исполнении Майи Кристалинской и слушать, пока слезы не выступят. Опустело без тебя… Если можешь, прилетай скорей… Разговоры за стеной звучат назойливо, словно кто-то забыл закрыть кран на кухне: какое-то глухое бормотание, ни слова не понять, сплошное бу-бу-бу, бу-бу-бу. Мать что-то объясняет сестре. Видимо, как надо жить. Почему мне об этом никто не скажет?!. Голова начинает кружиться от оборотов Земли. Что-то сегодня она разошлась… Удержаться бы...


Санкт-Петербург, 8 сентября 2008 г. – 21 марта 2010 г.