Притча о пуговицах
Михаил Абрамов
В рассказе Солженицына «Матренин двор» есть одно замечательное наблюдение. Солженицын пишет: “…добром нашим, народным или моим, странно называет язык имущество наше. И его-то терять считается перед людьми постыдно и глупо.”
«Пуговицы» опять возвращают нас все к тому же "проклятому" вопросу: Что есть добро? Имущество наше или щедрость душевная? Понятие это из материальной или духовной жизни?
Конечно, мы не собираемся сравнивать солженицынскую Матрену, человека из плоти и крови, с бестелесной слабоумной Лялькой, которая по сути никакой мирской суеты вообще не знает.
Но «Пуговицы» и не рассказ «из жизни», “Пуговицы» - это притча. В самом деле, трудно представить себе ситуацию, где слабоумная сирота не нуждатся в патронаже, а как раз наоборот воспитывает и возвращает к жизни до смерти больных стариков.
В притче дозволено многое, что мы никак бы не пропустили в житейском рассказе. Притча вне времени. Хотя, по косвенным признакам - Марья Васильевна в гимназические годы читала «Журнал для всех”, который прекратил издаваться в 1907 году, а ее брат Митя учился на одном курсе с Мишей Булгаковым, чьи сестры умерли в 70-х годах прошлого века, - по этим вехам можно предположить, что действие разворачивается в те же 70-е годы, т.е. в советское время.
Притча позволяет не спрашивать, каким образом мог оказаться в советское время в квартире у алкоголички Ирки телефон. Для людей, знакомых с дефицитами тех дней, этот телефон у Ирки представляется не меньшим чудом, чем исцеление Марии Васильевны, поразившее «занесенного попутным ветром участкового врача“. Кстати, о Марии Васильевне. Притчу, конечно же, не интересует, а чем она, собственно, живет-может, кем она была, откуда у одинокой старухи золотая брошь и т.д и т.п.
Все эти вопросы, вполне уместные в рассказе реалистическом, здесь, в притче, излишни, поскольку притча иллюстрирует идею, а не воссоздает, не рождает идею из характеров. Действующие лица в притче как раз и не должны иметь глубины, поскольку это характеры-метки, их задача - быть немедленно узнаваемы. Ведь, когда Колобок встречает Волка, нет нужды описывать характер волка. Так и здесь, задача рассказчика в притче поскорее нарисовать привычный штамп: Арцыбашев, «пахитосы» - ну конечно, узнали - дама из «бывших». Франя Моисеевна, Фима, - как же, знаем, еврейская мама с послушным ей сыном. Эпизод слащавый, ну так недаром же у Франи Моисеевны диабет. А тут подоспел грубоватый ветеран Трофимыч с доброй и, конечно же, ранимой душой. Все они легко и радостно узнаваемы, кажется даже, что где-то за кадром слышны аплодисменты, как в американских комедиях при появлении знакомого героя.
Притча дает свободу рассказчику оторваться от быта и воспарить в сферы идей. Но как раз здесь нас ждет разочарование. Поскольку основное требование к тексту притчи - афористичность мысли. Однако, в этом рассказе нет ни метафор, ни метких наблюдений. Мы не говорим о перенасыщенном растворе, который встречается почти в каждом рассказе Ивана Зорина, великолепного мастера этого жанра. Но в «Пуговицах» нет ни одной неожиданной метафоры, ни одного наблюдения, заставляющего читателя воскликнуть «Да, верно! и как хорошо подмечено!». Нету, хоть шаром покати.
Каюсь, я уже встречал этот рассказ раньше, но не сумел одолеть громоздкое и скучное (на мой вкус) описание пуговиц в самом начале текста. Пожалуй, что напрасно. Надо было дочитать. Но язык рассказа, к великому сожалению, не увлекает, не заставляет остановиться в восхищении от точно найденного слова. Речь даже не о встречающихся порой канцеляризмах («поставил под угрозу пребывание внучки в бабушкином доме“), но скорее в школярской скучной правильности.
К счастью, несмотря на соблазны сюжета, в тексте нет рыданий, нет «чего-то светлого, что пронзило душу и озарило ее», нет «брызг секса» и нет бесконечного суесловия женской прозы - и за это мы безмерно благодарны автору.
Итак, рассказ о Добре и Зле. Притча о пуговицах как бы подтверждает то, что всегда утверждали люди «умеющие жить» - добро слабоумно. Да и как не согласиться с ними, достаточно оглянуться вокруг. Воры смеются людям в лицо: «Дурачье, мы вас обокрали, но вы еще спасибо скажите, что не зарезали.»
Зло не брезгливо, оно не боится заразиться Добром. Зло без стеснения пользуется услугами Добра, где только может. Лялькина родная тетя, обнаружив у племянницы редкий дар выхаживать больных, беззастенчиво употребляет этот Лялькин дар себе в корысть.
Добро, однако, не может воспользоваться атрибутами Зла. Добро не может быть с кулаками, или с гильотиной, или с авианосцами. Оно не может даже «во спасение» воровать пуговицы без риска попасть в грязную историю. Орудия Зла оскверняют Добро. Поэтому Добра в чистом виде в мире нет, а есть повсеместное Зло более или менее серое. Но пренебрегать этими оттенками Зла в реальной жизни никак нельзя, поскольку для современников существует громадная разница между вольчьми клыками сталинского террора и шамкающим тупоумием брежневских лет.
Читателя любой рецензии в конечном счете интересует вопрос: «Так стоит ли читать эту вещь или нет?». Думаю, что стоит. Есть в этом рассказе одна особенность, о которой мы не говорили, но которая достаточно важна, чтобы оправдать труд автора и читателя. Рассказ пробуждает сочувствие к Ляльке, сочувствие к слабым, заставляет сопереживать. Эта притча пробуждает чувства добрые. И, если учесть, что композиция рассказа изящна, конец неожидан и размер как раз впору для такого рода повествования, то ответ утвердителен - да, этот рассказ заслуживает прочтения.