Ягода земляники наливалась. В тенёчке, куда не пробивались палящие лучи июльского солнца она особенно рдела, прикрывая свою наливную красоту резными листочками. Стрекотали кузнечики, порхали бабочки, жужжали шмели, перелетая от одного цветка к другому.
Людмила — молодая мамаша, приехавшая с сынишкой в родовое гнездо её родителей — небольшую деревеньку, собирала на земляничной полянке дары природы. Ароматные ягодки, горсточка за горсточкой, отправлялись в кузовок, доставляя видимое удовольствие сборщице.
Комары, присушенные жарким солнцем, прятались от зноя в чаще леса и лишь изредка донимали своим писком лесную гостью. Время от времени, по лицу молодушки проплывала улыбка, видимо, вспоминались напутственные слова деда, сказанные в адрес любимой ею бабушки:
— Шибко она умела брать эту ягоду. Не всякая баба за ней могла поспеть в этом деле. Щас, уж редко ходит по ней, поясница не даёт. А то бы не удержать её. Уехала вот намедни, старшую дочь попроведать. Говорил я ей, погодь! Так разве её удержишь — ураган она у нас. Эх, жаль не ко времени ускакала до центру. А тут такие гости!
На-ка! Возьми кузовок! — протянул он ей берестяное изделие для сбора ягод.
— Да мы, деда, сами виноваты. Надо бы было хоть письмо написать. Да кто в наше время-то письма пишет?! Позвонить-то и то ленимся, оправдывалась Людмила перед дедом, — крепким мужичком в выцветшей армейской рубашке. — В следующий раз непременно сообщу о прибытии. Ты уж не серчай, деда, на нас, — и внучка с любовью поцеловала его в колючую щеку.
— Ты, внученька, далеко не забредай, мало ли чего может случиться в лесу, да и правнука не потеряй. Ну, айдате! С Богом! — чуть не прослезившись от такого всплеска теплоты, напутствовал дед внучку и правнука, провожая их в лес.
Людмила со школьного возраста проводила каникулы в деревне и хорошо знала ягодные места. Она шустро освобождала кустики земляники от пурпурных ягодок, а её ненаглядный малыш бегал вокруг полянки, пытаясь руками и глазами познать обнаруженную лесную живность.
Небольшая тёмная тучка, словно овечка, отбившаяся от стада, паслась на самом краю неба, не мешая краснощёкому солнцу купаться в безбрежном океане небосвода. Но, по мере нагуливания боков, тучка из овечки стала быстро превращаться в громадного кашалота, и солнце начало побаиваться его. Оно стало прятаться за кучей белоснежных облаков, выпуская из-за них лучи в виде огромного веера.
— Сынок! Ты давай не убегай далеко! — предупреждала мать сынишку, раз за разом, теряя малыша из виду.
— Мам! А я ящерицу только что упустил. Я за хвост её хотел поймать, а хвост оторвался, — прибежал тот, натягивая бейсболку на самые глаза.
— Это, сынок, у ящерок такая причуда. Хвост у них снова вырастет, а вот жизнь — она для всех одна. Лучше с хвостом расстаться, чем жизнь потерять, — таким образом объясняла мать загадку природы.
Лес, тем временем, потихоньку темнел. Он исподволь стал превращать яркие краски лета в сумеречные мрачные тона. Шальные порывы ветра, попытавшись сорвать с головы мальчугана головной убор, спешно ретировались в сторону чистого поля, оставляя своё место мощному грозовому вихрю, который вот-вот должен прийти сюда полновластным хозяином.
— Ое-ёй! Что же это делается-то? — выпрямилась мамаша и, запрокинув голову, посмотрела на небо. Небольшое оконце, между макушек сосен, уже не излучало той утренней голубизны, а с предостереженьем смотрело вниз, своим тёмно-лиловым глазом, с дождевым подтёком.
— Ну, сынок! Кажется, гроза собирается! Не дай Бог, град нас накроет! — с тревогой сообщила она сыну и спешно стала собираться домой.
Тишина, разлившаяся по лесу, приготавливалась встречать шквал атак надвигающейся грозы. Пчёлы и шмели суетливо засобирались в свои ульи. Пауки бросились укреплять стропы паутинных сетей, птицы смолкли, прячась в гнёздах и дуплах, муравьи навалились гурьбой и стали закрывать входы и выходы в муравейник.
Оставаться в чаще леса наедине с грозой, было страшно. Видимо, тревога матери передалась сынишке, и он беспричинно захныкал, размазывая слёзы по своим загорелым щекам.
— Сейчас, сыночек! Не плачь, моё золотце! Забирайся мне на закорки! — успокаивала она сынишку, спешно закрывая корзиночку листьями папоротника. — Нам бы до овражка успеть добраться. Там мосток бревенчатый есть — под ним и спрячемся. До деревни добежать — нам не успеть, — разговаривая с притихшим на спине сыном, поспешала молодица по петляющей меж деревьев тропинке.
Тучный кашалот тем временем, подобрался к солнцу и плотно сомкнул свои челюсти. Теперь даже маленький лучик света не мог пробиться через грозовые щёки этого чудовища.
Мощный порыв ветра, вылетев из-под полы наступивших сумерек, ударил по верхушкам деревьев, проверяя их на прочность. Стихия вступала в свои права и не собиралась церемониться с кем бы то ни было, а уж бесприютные путники волновали её меньше всего.
До спасительно укрытия — мостика, оставалось совсем чуть-чуть, как небо разверзлось, и шипящая, огненно-рыжая молния озарила небосвод, а гром, вывалившись вслед за ней из пазухи неба, со страшным грохотом обрушился вниз.
— Мамочка! Я боюсь! — заверещал мальчуган и ещё крепче сомкнул свои ручонки на шее матери.
— Господи! Спаси, сохрани! — шептала мать, поправляя на закорках, увесистую «кроху».
Не успели они отдышаться от первого всплеска грозовой атаки и перевести дух, как следующая искромётная, рыжая бестия блеснула своим ярким хвостом и наотмашь ударила им в стоявший среди поля дуб. Удар молнии был такой хлёсткий и проникающий, что кряжистый лесной великан вмиг расстался с частью своей кучерявой шевелюры и уронил несколько крупных ветвей на землю. А зловещий хохот грома, смакуя эту забаву, ещё долго бесновался по окрестностям, не находя успокоения.
По спинам, убегающим от грозы, ударили первые крупные капли дождя.
— Ну что же это такое!? — запричитала мать.
Нарастающий топот табуна взбесившихся лошадей, в виде града, толщи воды и ураганного ветра, был рядом и мог мгновенно втоптать их в грязь, несмотря на неприкосновенность статуса — мать и дитя. Буквально под носом у свирепой армады успели они юркнуть под свод незатейливого убежища.
— Всё, сынок! Еле успели! Тут все-таки, какая-никакая крыша, но есть! А то, что немного промокли, — не беда. Не сахарные, не растаем! — тяжело дыша, приговаривала она. — Счас, я тебя укрою! — словно клуша кудахтала мать над перепугавшимся сынком. — Видишь, тут в жару овцы лёжку себе устраивают. Ну, а нам не до лёжки, грозу бы переждать! — как могла, убаюкивала она своё ненаглядное дитятко, снимая с себя кофту.
Дождь с градом, переходя в галоп, молотил по бревенчатому своду и начинал проникать сквозь нехитрый настил моста, заставляя поёживаться и изгибаться от струек воды попадавших за шиворот.
— Ничего! Быстро её пронесёт! — уговаривала мамаша сынишку, прижимаясь к нему разгорячённым телом и укутывая дитятко шерстяной кофтой.
Еле заметный ручеек, петляющий по дну оврага, стал наполняться дождевой водой, закручивая в изгибах русла водовороты. Неожиданно из пребывающей воды на бережок выпрыгнула зелёная лягушка и, вытаращив свои лупоглазые зенки, уставилась на людей.
— Это ещё что за чудо? — непроизвольно вырвалось у матери.
— Мама! Это кто… жаба? — перестав хныкать, удивлённо спросил сынишка.
— Нет, сынок! Это обыкновенная зелёная лягуха. Их много в это время на болотах и в ручьях обитает. Эта, видимо, тоже не успела вовремя спрятаться, ну и следом за нами сюда же прибилась.
— Мам! А если её кирпичом?
— Ну, зачем же ты её так? Она ведь пользу приносит. И Боженька за такие дела покарать может.
— Как это?
— Ну, так вот! Нельзя такие вещи делать! Мы что с тобой живодеры какие что ли? Сиди давай смирно. Видишь, как она нас разглядывает. Думает, наверное: «Как это мы с тобой здесь оказались?»
Лягушка сидела, как вкопанная, и, не мигая, смотрела на них своими лупошарыми глазами. Как только болотная красавица почувствовала, что гроза стала уходить, теряя силу, она высоко подпрыгнула и нырнула в покрытую пузырями воду. Вынырнув среди стеблей камыша, она удовлетворенно квакнула во весь свой беззубый рот.
— Видишь, сынок! Спасибо нам сказала, а ты… — кирпичом. Дождь-то закончился. Я ж говорила, быстро пронесёт. Солнышко вон выглядывает. Давай-ка будем выбираться отсюда! — целуя сыночка, засобиралась на выход мать.
Щурясь от яркого солнца, появившегося вновь на небе, мать с сыном с трудом вскарабкались по скользкому склону и расположились на вымытом до блеска настиле моста. Перепачканные, но счастливые от такой благополучной развязки, они тут же стали приводить себя в порядок, счищая с обуви комья глины придорожными лопухами. На небе цветным коромыслом повисла радуга.
— Смотри-ка, сынок! Радуга! Видишь, всё как красиво стало! — воскликнула мать и повернула голову малыша в сторону разноцветного коромысла.
— Мам! А что такое радуга? — спросил малыш, глядя на небесное, цветное чудо.
— Это красота сынок! А больше нам ничего с тобой и не надо! Счас придём домой, ягодок с молочком поедим. Деда, наверное, весь испереживался. Шутка ли дело, такую грозу в лесу переждать, — вела разговор мамаша, с порядком уставшим сыном, ведя его за руку.
На околице их встречал не на шутку встревоженный дед:
— Слава тебе, Господи! Идут! Сто раз покаялся, что одних в лес отправил! Ведь знал, старый чёрт, что плечо на бурю показывает — с утра ломит! Нет, видимо, уже ума-то! — распинал себя он.
— Забыл тебя предупредить дочка, чтоб вы от грозы под дубом не прятались, али ещё, под каким отдельно стоящим деревом. Молния... она аккурат туда метит! Ладно, бабушка в гостях. Она бы тут устроила мне жизню! — ругался дед, разговаривая сам с собой. — А вы, гляди-ка, и ягод набрали и сухими остались. — Где же вы это приютились-то? — удивлённо таращил глаза дед на невредимых городских гостей.
— Да мы, деда, под мосток успели занырнуть. Это там, как с горы спустишься, — махнула рукой в сторону мостика внучка.
— Вон оно что! — удовлетворённо хмыкнул он. — Умница ты моя! Я бы не дотункал до этого! — постучал себе дед по макушке. — А я места себе дома не находил. Из окна в окошко пялился. Давненько такой грозы не было в наших местах. Света вольного не было видно! — покачивая головой и прижимая к себе уставших путников, — сокрушался дед. — Помнишь, наверное, внучка, что с девчонкой-то случилось у нас в деревне во время грозы… Ну, это около тогдашней начальной школы, на другой улице.
— Это когда я после пятого класса сюда приезжала?
— Ну, да! Я точно не помню, в каком классе ты была, но красилась уже, втайне от мамочки своей. Мы особо-то и не приглядывались. Нам лишь бы сыта да цела была! А вот мамочка твоя, тебе выволочку не раз устраивала, — за глаза крашены. Помнишь? — обратился дед к внучке, подхватывая на руки внучонка. — Привет ей передай! Пусть приезжает, как время будет. Совсем нас забывать стала! — для порядка отчитал он свою дочь.
— Помню, деда, как такое забыть. Когда нынче гроза началась, я только одного и просила, чтобы Господь нас уберёг. Я после той самой беды, во время каникул, крестик с себя не снимаю. До сих пор грозы боюсь, прямо жуть — одним словом. Ведь на глазах моих всё произошло...
— Уснуло наше солнышко? — прервав рассказ, наклонилась Людмила к деду.
— Ага! Только что прикорнул. Устал, видать, шибко. Лес… он хотя и даёт, но и тянет из людей силы, — шёпотом отозвался дед. — Счас придём домой, я ему в сенцах постель приготовил. Мух повыгонял и марлей дверь занавесил. Проснётся, мы ему ягодок с молочком намнём. Сытней и полезней для молодого организма штуки нет, чем земляничка с молоком, — ворковал хозяин дома.
— А вот и пришли! — тихонько поднимая щеколду у входной двери, сказал хозяин и прошёл с внучком в чуланчик, где была приготовленная постелька.
— Надо же, как сладко спит, христовый! — поцеловал дед правнука и положил его на духмяную подушечку, набитую сеном. Пока он выражал свои чувства, мамаша успела снять с него одежду, оставив малыша в одной маячке.
— Спи, мой, сладенький! — поцеловала она свою кровиночку и прошла следом за дедом в горницу. — Деда! А вы всё ещё с той поры галошу на розетку вешаете? — удивлённо спросила внучка, суетившегося по обеденному делу дедушку.
— Ну, а то, как же! На всю жизнь урок даден был! — ответил тот, продолжая хлопотать по столовой части. — Я, правда, до сих пор не знаю, как всё на самом деле было, но галошу во время грозы на это самое… вешаю, — показал он рукой на розетку для репродуктора.
— Нас там много было тогда в избе, — начала рассказывать Людмила. — Мы с девочками в одном доме собрались, вроде девичника устроили. А тут — гроза! Мы окна-то позакрывали, а сами в переднем углу топчемся. Вдруг молния, да с таким грохотом…., — как пластанёт по всему небу! Мы аж от окна отпрянули. А одна девочка, перекрестилась и говорит: "Господи! Спаси, сохрани!". А Галька, возьми да спроси её:
— Люд! Ты что, в Бога веришь?
— Верю!
— А я вот нет! — успела Галя только и сказать.
Людмила вытерла набежавшие слёзы и, всхлипывая, продолжила:
— За окном в этот миг такая молния распустилась, аж в глазах потемнело от вспышки. И ведь шандарахнула она не куда-нибудь, а прямо в столб для радио. Из розетки, что была под зеркалом, две огненных стрелы, словно пули вылетели и прямо ей в висок. Галя снопом повалилась на нас. Мы думали, шутит, а оно…, — лицо Людмилы побледнело, и она с трудом сдержала нахлынувшее рыдание.
— Гроза тотчас прекратилась, а нашу подружку спасти так и не удалось. Что только с ней не делали взрослые: и искусственное дыхание, и растирали чем-то, и в землю закапывали, чтобы заряд с неё ушёл, — ничего не помогло. Схоронили Галю.
— Так это ты, рядом-то была? — подошёл дед поближе к внучке.
— Да, деда! Я случайно тебе проговорилась. До сих пор никому не рассказывала. Стыдно было мне про это говорить, что я верю…
— Да-а! — задумчиво растянул дед. — Раньше мы хоть грозы боялись, старались не гневить Бога. Что сейчас-то с нами стало? Отходим оно, конечно, помалеху, а истинную веру не так-то просто народу привить. А без веры-то мы не иначе как кулугурами называемся, — высказался он и, не дыша, на цыпочках прошёл в сенцы.
Малыш сладко спал, вдыхая курносым носиком удивительные ароматы забытой людьми деревни — ароматы нашего земляничного и грозового детства.
16.02.09 г.