Среди неисчислимого множества скульпторов и художников, творивших на Аппенинском полуострове, некоторые отличались особым тяготением к кентаврическим темам и вдумчивой их трактовкой.
Начну, пожалуй, с Бартоломео ди Джованни – загадочного автора великолепного диптиха, изображающего свадьбу Фетиды и Пелея.
О художнике почти ничего не известно, кроме того, что работал он в последней четверти 15 – начале 16-го века. Диптих же когда-то украшал две длинные стенки большого свадебного сундука; с 1902 года эти разрозненные панели находятся в Лувре. Подобные сундуки в своё время служили для хранения богатого приданого и потому нередко сами являлись произведениями искусства; их украшали росписью или затейливой резьбой, причём кентаврические сюжеты были отнюдь не редкостью.
Ведь кентавры принимали участие как минимум в трёх знаменитых свадьбах: бракосочетании Фетиды и Пелея, злосчастной свадьбе Пирифоя и Гипподамии (правда, трагический финал праздника вряд ли мог порадовать новобрачных) и, как предполагается, в свадьбе Диониса и Ариадны. Последний сюжет, впрочем, был характерен скорее для позднеантичных саркофагов, ибо содержал метафору смерти и возрождения, и потому вряд ли подходил для свадебных сундуков — однако в фольклоре свадьба и смерть также имели точки соприкосновения.
Тем не менее, бракосочетание Фетиды и Пелея казалось наиболее подходящей темой для радостных случаев как в живописи, так и в музыке и театре XVI–XVIII веков.
Бартоломео создал поистине эпические картины, которые вполне хорошо смотрелись бы в качестве настенных фресок.
Первый эпизод – Хирон в качестве посажённого отца и родственника Пелея встречает божественную невесту, её морскую свиту и самого владыку пучин -- Посейдона.
http://bibliotekar.ru/Louvre/143.htm
Вглядимся поближе в фигуру Хирона. Он изображён далеко не красавцем, но и гротескного безобразия в его чертах нет, хотя художник придумал ему и широкое скуластое лицо с выпирающим набровьем, и торчащие в стороны большие круглые уши, и короткую быковатую шею. Похоже, таким был вовсе не Хирон, а натурщик, позировавший художнику. Кроме того, у натурщика имелись болезни позвоночника, которых никогда не знали вольные кентавры, не возившие на себе тяжёлых грузов и не ведавшие ярма. Это говорит о том, что сам живописец настоящих кентавров никогда не видел и сам кентавром не являлся, однако в то же время не питал к ним обычной людской враждебности. На некрасивом лице Хирона написано знание всего, что было и что будет; его не радует ни вынужденное согласие Фетиды, ни честь, якобы оказанная его внуку Пелею.
http://kentauris.livejournal.com/75970.html#cutid1
Само празднество, изображённое на второй панели, выдержано в более пёстрых и ярких красках, но центром его остаётся Хирон, а не чета новобрачных, хотя Пелей выделен алым царским плащом (ну, надо же было его чем-нибудь отличить, дабы сгладить столь вопиющее неравенство жениха и невесты!). Хирон бряцает на лире, составляя ансамбль с Аполлоном, держащим в руках виолу да мано. Вероятно, они на два голоса поют свадебный гимн, поскольку струнные инструменты позволяли и петь, и играть одновременно.
Рифмой к фигуре Хирона становится кентавр-музыкант, открывающий всю композицию слева (ибо глаз европейца читает знаки, в том числе живописные, слева направо). Похоже, что этот кентавр писался с того же натурщика, и художник не сильно утруждал себя поиском другой позы и прорисовкой деталей. Но, опять же, ничего издевательского в мощной фигуре дударя нет. Всё вполне серьёзно и благопристойно.
Третий же кентавр, на котором покоится композиция картины, находится справа, рядом с сатиром. Он тоже писан с какого-то грузчика, но наделён более значительным лицом и более густыми волосами и бородой, из-за чего глядится даже в большей мере философом, чем сам Хирон. Примечательно, что ни этот третий кентавр, ни его сосед-сатир, не испытывают особой радости от брачного празднества. Они словно бы делают тяжёлую работу, понимая, что она окажется напрасной.
Может, им жалко Фетиду, вынужденную выйти замуж за смертного?
Или они, как и Хирон, предчувствуют, что ничего путного из этой свадьбы не выйдет?..
В общем, хотя Бартоломео ди Джованни вряд ли может быть причислен к настоящим художникам-кентавристам, ибо нашего брата он никогда живьём не видел, но кое-что про нас он угадал верно. И от его свадебного диптиха веет на самом деле не радостью жизни, а скорее звонкой печалью, как от некоторых ренессансных песен и мадригалов.
Той же печалью и той же щемящей душу прелестью отмечена картина фра Филиппино Липпи «Раненый кентавр» (около 1500), находящаяся в галерее Церкви св. Креста в Оксфорде. К сожалению, предыдущий владелец (или владельцы) обрезали старинную доску, чтобы поместить её в новую раму, так что композиция оказалась несколько усечённой. Но главное осталось неприкосновенным.
http://kentauris.livejournal.com/135135.html
(Филиппино Липпи. Раненый кентавр)
Что именно изображает картина, никто доподлинно не знает. Предполагается, что художник имел в виду скорее аллегорию, нежели определённый мифологический сюжет. Заведомо можно исключить и кентавромахию (никаких врагов поблизости не просматривается), и историю ранения Хирона, и тем более гибель Несса. Некоторые полагают, что художник мог намекать на какие-то любовные приключения Лоренцо Медичи, и подразумевалась стрела Амура, -- однако почему она угодила в копыто, а не в сердце двусущностного?.. Амур промахнулся?.. С метким шалуном такого никогда не бывало.
Я отважусь предположить, что картина изображает Фола, который, напомню, согласно одному из вариантов мифа, погиб оттого, что случайно поранился об отравленную стрелу своего друга Геракла. Несколько озадачивает присутствие внутри пещеры кентавриды с младенцем. В мифах нет никаких упоминаний о семье Фола, однако, с другой стороны, почему бы ему не иметь жены и ребёнка? Я о них ничего не знаю, но исключать их существование не могу, поскольку ни один из кентавров не исповедовал идеалов аскезы и воинствующего целомудрия – это считалось противоестественным, и пример Хирона – прекрасное тому подтверждение. Так что Фол равным образом мог жить и один, и со своей семьёй; в его судьбе это ничего не меняло.
Кентавр, изображённый Липпи, скорее праведен, чем порочен.
Лицо его вовсе не кажется диким, сладострастным или воинственным, нарочитая же всклокоченнось нечёсанных волос имеет параллели с обликом Иоанна Крестителя. Думаю, если поставить рядом святого, облачённого в косматые шкуры, и героя этой картины, то последний, пожалуй, покажется более цивилизованным существом – вон, у него даже хвост аккуратно подвязан шнурочком (вероятно, об этом позаботилась супруга). Осанка у кентавра ничуть не правильнее, чем у Хирона с росписи Бартоломео; но если там было подозрение, что художнику позировал какой-нибудь каменотёс или грузчик, то здесь, похож, торс писался с собрата-монаха – скорее всего, скриптора или иллюстратора-миниатюриста, который провёл всю жизнь, склонившись над книгами и заработал себе сколиоз вкупе с остеохондрозом. Древним кентаврам такие болезни были не свойственны, из чего я могу заключить, что фра Филиппо тоже не принадлежал к нашему племени: иначе он интуитивно знал бы, как и что должно было бы выглядеть.
Я всё-таки буду придерживаться своей версии о том, что сюжет картины касается Фола, пока кто-нибудь не убедил меня в неправильности такого истолкования. Скорее уж неправдоподобна гипотеза о стреле Амура, ибо, помимо неудачного попадания в копыто, удивляет и то, что красивый колчан оказался в руках кентавра – Амур его выронил, что ли?.. Но каким образом, если колчан носят на перевязи через плечо?..
На мой-то взгляд, кентавр потихоньку стащил колчан у гостя – Геракла, который, возможно, задремал после трапезы или заговорился с супругой хозяина. Фол вынес вещь из пещеры, чтобы повнимательнее рассмотреть при свете солнца. Это – не вороватость, а неодолимая любознательность учёного мужа, который ради нового знания готов рискнуть даже собственной жизнью. Ведь Геракл, хваставшийся своим смертоносным оружием, наверняка предупредил, что стрелы опасны, даже если их просто взять голой рукой, поскольку яд может попасть на ничтожную ссадину или царапину – и всё… А может, у стрел были особые наконечники, с какими-нибудь зазубринками или желобками для стекания яда? Про это мифы умалчивают, но каких только мерзостей люди не изобретали, лишь бы принести себе подобным как можно более тяжкую смерть! Фол мог пожелать увидеть стрелы поближе не для того, чтобы сделать точно такие же, а чтобы просто понять, чего теперь ждать от двуногих соседей…
Наверное, опомнившийся Геракл, обнаружив нехватку колчана, взревел: «Эй! Ты что?! Куда?!», -- и прочее в этом духе. Кентаврида звонко закричала: «Фол!! Верни колчан и не трогай стрел!!»..
Кентавр, застигнутый окриком, вздрогнул. И… конечно же, наконечник выпавшей стрелы, как живая змея, впился в ногу – там, где плоть переходит в копыто.
Безмерная грусть, удивление, понимание неизбежности скорой смерти и всё-таки не окончательная уверенность в том, что это – конец, -- вот, что написано на лице двусущностного.
И – ни тени злорадства со стороны живописца. Скорее, сочувствие и понимание. Фра Филиппо видит в кентавре скорее жертву неблагоразумия или собственного любопытства, а не дикую тварь, подлежащую уничтожению. Возможно, эту картину можно трактовать даже как парафразу библейской истории о древе познания и искушении. А значит, что роль искусителя отведена Гераклу, внесшему смерть в первозданный рай, где равно девственны море и небо, а лужайка возле пещеры покрыта кудрявым ковром цветущих трав, питаемых тихоструйным источником…
Кентавр обречён — это ясно.
Надломленное деревце на первом плане, уносящееся прочь течение ручья, туман над водами — всё проникнуто ощущением бренности.
Но до чего же прекрасна эта хрупкость бытия!..
Да… Чудесная вещь, вдохновенный художник с мягким и понимающим сердцем, неожиданно интеллектуальная интерпретация мифа об отравленных стрелах – но… при всей своей способности и готовности проникнуться кентаврическим мироощущением, фра Филиппино всё-таки не являлся кентавром.
О таинственной связи некоторых христианских святых с кентаврической мудростью говорит и совершенно замечательная, исполненная загадок, картина Джованни Беллини, написанная в 1490-х годах и хранящаяся во Флоренции. Авторское её название неизвестно, как неизвестен ни повод, по которому она создавалась, ни сюжет, легший в её основу. Искусствоведы называют эту картину то «Священной аллегорией христианства», то «Озёрной мадонной», то «Душами чистилища». Что именно на ней изображено, не знает никто, и никакое толкование до конца убедительным не выглядит.
Несомненно, что в созданном воображением Беллини мистическом мире присутствуют и Богородица (фигура на троне под балдахином), и святые (некоторые из них без труда поддаются идентификации – вроде Екатерины Сиенской в золотой короне, святого Себастьяна, библейского Иова, апостолов Петра и Павла)…
Вся сложность в том, что каждый отдельный символ или локальная группа символов вроде бы поддаётся приемлемой интерпретации, а всё вместе - ускользает, поскольку одно с другим вроде бы не вяжется, а ключ утерян.
http://kentauris.livejournal.com/174395.html
Самое интересное для меня здесь – кентавр, стоящий на противоположном берегу озера у входа в грот, к которому спускается по лестнице христианский отшельник.
Что здесь делает кентавр и что означает его образ?..
В большинстве человеческих толкований этой картины кентавр трактуется как символ язычества и ереси. Сомневаюсь, и отнюдь не только по причине своей принадлежности к великому и вольному народу.
Прежде всего, неясно, какой именно это кентавр. При нём нет никаких аксессуаров. Ни ветки, ни камня, ни плаща на плечах, ни лука со стрелами – ничего такого, что обычно присутствует в кентаврической иконографии, позволяя судить о характере, намерениях и занятиях данного двусущностного. Если это Хирон (а пещера может косвенно указывать на его обитель на склоне Пелиона), то тут скорее уместнее говорить не о ереси (да и какая у кентавров может быть ересь, если они вообще не христиане?), а о поиске мудрости. Крест воздвигнут над убежищем кентавра, что тоже может трактоваться двояко -- и как знак скромной победы отшельника (крест деревянный, самодельный), и как символ осенённости кентавра божественной благодатью.
А может, пещера служит жилищем совсем не кентавру, а самому святому? Кентавр же – лишь гость и сосед? Кто тогда – хозяин? Павел? Антоний? Но тогда кентавр - не Хирон, а тот безымянный житель Фиваиды, который обитал поблизости от кельи пустынника. И при таком взгляде становится немного яснее, почему святой спускаетсяя по ступенькам в пещеру (на самом деле – к себе домой, где его ждёт пришелец). Ведь, если трактовать пещеру и кентавра как символы заблуждения, получается, что святой муж впадает в соблазн язычества, что явно абсурдно.
Мне-то кажется, что отшельник занимался строительством храма на верхней террасе – как умел, по мере своих слабых сил, из подручных материалов (виден кусочек неумелой каменной кладки и плетень, защищающий стену от обрушения). Совершенно очевидно, что архитектор из пожилого мыслителя – примерно такой же, как из кентавра, и я бы не исключала, что кентавр по добротосердечию помогал ему таскать камни.
К строительству или реставрации скромных церквушек был очень склонен святой Франциск. В молодости он жертвовал на это большие суммы, из-за чего порвал со своим богатым отцом, не одобрявшим такие траты. А в зрелые годы, не имея ни денег, ни состояния, просто прилагал к этому делу свой труд и усердие. Однако Франциска нигде не изображали согбенным старцем, как здесь, да и прожил он всего 44 года. Поэтому я полагаю, что Беллини имел в виду не его. Но – как знать, как знать… В то время люди старились раньше, и 40-летний мужчина, истязавший себя аскезой, мог выглядеть чуть ли не вдвое старше. Кентавр, кстати, тоже изображён достаточно условно: его фигура непропорциональна, и это доказывает, что сам художник двусущностных никогда не видел.
Но, в любом случае, я никак не могу согласиться с тем, что образ кентавра несёт тут какие-то негативные смыслы. Мои выводы не претендуют на разгадку тайны «Священной аллегории», но в отношении кентавра, мне кажется, я не совсем заблуждаюсь.
Во-первых, для Джованни Беллини картина священного мироздания включала в себя присутствие кентавра. Для художника-христианина, каким был Беллини, это немаловажно.
Во-вторых, присутствующий здесь кентавр -- не дикий и буйный, а вполне мирный (оружия при нём нет, а возле пещеры спокойно лежат козы или лани – по репродукции трудно понять, кто именно, оригинала же я не видела). Поэтому нет никаких оснований видеть в кентавре некую враждебную человечеству силу.
В-третьих, кентавр, похоже, собирается вступить в беседу со спускающимся к нему отшельником, а стало быть, является существом разумным, хоть и не цивилизованным (отсутствие на нём одежды – тоже «говорящая» деталь). Жест кентавра, напоминающий позу что-то обдумывающего и готового заговорить человека, позволяет предположить, что с соседом он встречается не впервые и способен изъясняться на понятном тому языке.
В-четвёртых, кентавр, безусловно, не принадлежит к собственно христианскому миру, однако не принадлежит и к миру дьявольских порождений. Об этом свидетельствует водружённый над пещерой крест и фундамент будущей церкви.
Впрочем, что именно предполагал и думал Беллини, создавая эту картину, остаётся тайной... И даже если предположить, что имелось в виду Чистилище (хотя какое-то оно уж слишком благостное, чудесное и красивое!), это явно не Ад, куда Данте поместил кентавров.