REX LUPUS DEUS
НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Настоящая публикация ни в коей мере не является апологией преступного гитлеровского режима, Национал-Социалистической Германской Рабочей партии (НСДАП) и (или) пропагандой справедливо осужденных всем прогрессивным человечеством национал-социалистических, фашистских или иных тоталитарных, тиранических режимов, человеконенавистнических символов, движений, партий, взглядов и идей, антисемитизма или юдофобии, нося исключительно популярно-ознакомительный характер.
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.
Читая о жестокой казни генерала П.Н. Краснова палачами из НКВД, поневоле задумываешься о том, почему его именно повесили (в появившиеся в последнее время сказочки о том, что престарелого Донского Атамана, якобы, расстреляли, "с учетом его преклонного возраста", как-то не верится!), а не, скажем, отправили в мир иной девятью граммами свинца в затылок из чекистского нагана, как это было принято при ликвидации "врагов народа" и "изменников Родины" в сталинских застенках. И тогда приходят на ум следующие слова из Священного Писания:
Вот, я дом Амана отдал Есфири, и его самого повесили на дереве за то, что он налагал руку свою на Иудеев.
Есф., 8, 7.
И невольно вспоминается судьба одного из современников Петра Николаевича, во многом аналогичная судьбе Донского Атамана. Этого современника никак нельзя было назвать "фигурой умолчания". О нем все что-нибудь когда-нибудь да слышали. Всякому человеку, интересующемуся историей Третьего рейха вообще и историей национал-социализма - в частности, известно, что был среди сподвижников "бесноватого фюрера" Адольфа Гитлера такой человек - Юлиус Штрейхер - "патологический антисемит", "бульварный журналист", "садист" и одновременно "чудовищный развратник", "любитель самой грязной порнографии" и сам "порнограф", казненный в 1946 году в Нюрнберге по приговору Международного военного трибунала за "заговор с целью захвата Европы и мира" и за "преступления против человечества". Но этим знания по теме "Юлиус Штрейхер" у большинства, как правило, и ограничиваются. И это в то время, как о других "столпах" Третьего рейха - Адольфе Гитлере, Германе Геринге, Йозефе Геббельсе, Генрихе Гиммлере, Мартине Бормане, Рейнгарде Гейдрихе, Генрихе Мюллере, Рудольфе Гессе и прочих - "имя им легион"! - написано множество книг! Попробуем же, с Божьей помощью, без гнева и пристрастия восполнить этот досадный пробел, поскольку судьба Юлиуса Штрейхера не только во многом повторяет, но и во многом объясняет судьбу Донского Атамана. В судьбах обоих современников поистине фатальную роль сыграла юдофобия - эта духовная чума Нового Времени -, усвоенная ими с детства, под влиянием неправильного воспитания, проникнутого духом религиозного фанатизма, и реакционного окружения, бесконечно далекого от нынешней веротерпимости, мультикультурности и толерантности.
Юлиус Штрейхер появился на свет 12 февраля 1885 года в семье учителя сельской школы во франконской деревушке Флейнгаузен, близ старинного германского города Аугсбурга. С началом Великой войны в 1914 году он ушел добровольцем на фронт, был награжден за храбрость Железными Крестами II и I степеней, всеми тремя степенями баварской медали "За отвагу" и рядом других боевых наград Германской империи и входившего в эту империю на правах "субъекта Федерации" Баварского королевства.
Вернувшись с Великой войны, Штрейхер, в соответствии с полученным в семье воспитанием, на которое, надо думать, наложился опыт военных лет, стал в 1919 году одним из основателей антисемитской народнической "Германской социальной партии", влившейся под его руководством в 1921 году в состав Национал-социалистической германской рабочей партии (НСДАП). Присоединившись к Адольфу Гитлеру и генералу Эриху Людендорфу, он принял участие в мюнхенском "пивном" путче 8-9 ноября 1923 года, направленном как против правоконсервативных баварских сепаратистов, так и против левого берлинского правительства "ноябрьских преступников".
Германская империя (именовавшаяся, согласно статье 1 "веймарской" конституции, "республикой"), стояла на пороге коллапса. В Рейнской области национально мыслящим немцам приходилось бороться с постоянными попытками сепаратистов осуществить свои подрывные планы и отделить Рейнланд от Германии. В январе 1923 года французские и бельгийские войска, дабы наказать Германию за объявленную общегерманским (имперским) правительством Вильгельма Куно приостановку репараций по Версальскому диктату, в нарушение всех норм международного права, оккупировали Рурскую область и начали вывозить германский уголь во Францию. Одновременно одно из новоиспеченных прибалтийских государств - Литва -, с одобрения Лиги наций (и в первую очередь - Франции) ввело свои войска в Мемельскую область и отделила ее от Германской империи, поставив мировую общественность перед свершившимся фактом (кстати, тремя годами ранее другое новоиспеченное государство - Польша - поступила с Литвой не лучше, чем Литва - с Германией, силой оружия отняв у Литвы столичный город Вильно). Лишенная армии, бессильная, безмерно униженная Германия была вынуждена смириться с неприкрытым актом литовской агрессии.
Повсюду в побежденной стране шло глухое брожение, то и дело вспыхивали вооруженные восстания и мятежи, военные путчи. В Баварии все больше сторонников находил лозунг отделения от Германской империи ("Лос фом Рейх!"). При этом многие баварские политики планировали (под французским влиянием) объединить Баварию с немецкой частью развалившейся Двуединой монархии Габсбургов - так называемой "Немецкой Австрией" ("Дейч-Эстеррейх") в отдельное южногерманское католическое государство. Баварский рейхсвер (так назывались небольшие вооруженные силы, которые немцам дозволялось иметь, вместо армии, по Версальскому договору) вышел из подчинения берлинского министерства рейхсвера и отказывался выполнять его приказы.
Между тем, НСДАП стала силой, с которой приходилось считаться - во всяком случае, в пределах Баварии. В ходе празднования "Дня Германии" ("Дейчер Таг") в Нюрнберге в начале сентября 1923 года был сформирован "Германский Боевой Союз" ("Дейчер Кампфбунд"), в который вошли НСДАП, союз "Оберланд" и организация "Имперский флаг" ("Рейхсфлагге"). Политическое руководство "Германским Боевым Союзом" взял на себя лидер НСДАП - бывший ефрейтор Адольф Гитлер, человек с большевицким прошлым (в 1919 году Гитлер служил в Красной Армии недолговечной Баварской Советской республики, был взят в плен белымии добровольцами-фрейкоровцами после падения красного Мюнхена, но сумел оправдаться перед военно-полевым судом и "переменил фронт", став ярым антикоммунистом).
Баварское правительство назначило доктора Густава Риттера фон Кара Генеральным государственным комиссаром, вручив ему всю полноту исполнительной власти (то есть фактически присвоив ему неограниченные диктаторские полномочия).
Гитлер вступил в контакт с фон Каром, с командованием баварского рейхсвера и баварской военизированной "зеленой полиции" (названной так за зеленый цвет своих мундиров, в отличие от синих мундиров обычных полицейских), а также с руководителями патриотических объединений.
Поскольку необычайно популярный в стране генерал Эрих Людендорф стремился, как и Гитлер, к отстранению от власти берлинского центрального правительства, движение, которое должно было начаться в Баварии и оттуда распространиться на всю Германию, имело шансы на успех.
Однако баварские власти странным образом колебались. Тогда Гитлер взял руководство на себя. Приближался день 9 ноября. Именно в этот день в 1918 году в Германии произошла Ноябрьская революция, приведшая к свержению монархии и к капитуляции германской армии перед победоносной Антантой. Лучшей даты для ликвидации последствий этой революции было не найти.
Вечером 8 ноября 1923 года в пивной "Бюргербройкеллер" состоялось собрание мюнхенских патриотических объединений, перед которыми выступил с речью Генеральный государственный комиссар Густав Риттер фон Кар. Неожиданно у входа в зал возникла сумятица. Оратор умолк. В зал ворвался Адольф Гитлер в сопровождении нескольких своих ближайших сторонников - русско-балтийских немцев Альфреда Розенберга и Макса-Эрвина фон Шейбнер-Рихтера, Ульриха Графа и Юлиуса Штрейхера - и штурмовиков в стальных шлемах, вооруженных ручными пулеметами. Гитлер поднялся на сцену. В зале творилось что-то невероятное и царил оглушительный шум. Чтобы заставить толпу замолчать, фюрер НСДАП выстрелил из пистолета в потолок. Шум в зале умолк. Гитлер провозгласил начало национальной революции, объявил о смещении правительства Баварии и имперского правительства Германии и об образовании временного имперского правительства. Густав Риттер фон Кар, командующий баварским рейхсвером генерал Отто фон Лоссов и полковник баварской "зеленой полиции" полковник Ганс Риттер фон Зейссер, в мгновение ока оказались "не у дел" и были арестованы, не оказав ни малейшего сопротивления и не получив никакой помощи от своих многочисленных сторонников. А ведь собрание в пивной "Бюргербройкеллер" было созвано лишь для изъявления полной покорности Кару, в котором многие баварцы видели будущего великого лидера, сильного человека, полновластного диктатора...
Удастся ли привлечь фон Кара, фон Лоссова и фон Зейссера на свою сторону - этот вопрос имел для Гитлера решающее значение. Приказав своим людям привести всех троих в отдельную комнату, Гитлер посвятил их в свой план, после чего обратился к собравшимся в зале мюнхенцам, все еще совершенно ошеломленным происходящим, с пламенной речью, встреченную бурей оваций.
Тем временем в "Бюргербройкеллер" прибыл и генерал Людендорф. Фон Кар, фон Лоссов и фон Зейссер объявили о своем согласии присоединиться к путчистам, подтвердив свое намерение рукопожатием с руководителями путча на глазах всех собравшихся в зале. Но на уме у них было совсем другое.
Как только Людендорф отпустил их под честное слово, они нарушили только что принесенную клятву.
Через несколько часов после рукопожатия в "Бюргербройкеллере" вся Германия услышала радиограмму:
"Генеральный государственный комиссар фон Кар, генерал фон Лоссов, полковник фон Зейссер осуждают путч Гитлера (Людендорф - на всякий случай - не был упомянут - В.А.). Заявление, сделанное на собрании в пивной "Бюргерброй" под угрозой оружия, недействительно".
Баварские власти подняли по тревоге рейхсвер и "зеленую полицию". Утром 9 ноября 1923 года было официально объявлено о роспуске НСДАП, а также боевых союзов "Оберланд" и "Рейхсфлагге" (последняя, как это часто случается с революционными, в частности - национал-революционными, и в особенности - действующими в условиях нелегальности организациями уже в подполье раскололась на два крыла - "Старый Имперский Флаг" и "Новый Имперский Флаг; но это так, к слову)...
Были запрещены таже штурмовые отряды Национал-социалистической германской рабочей партии ("Штурмабтейлунген", сокращенно: СА). СА находились под запретом с 1923 по 1925 год. В 1924 году вместо них видным национал-социалистом капитаном Эрнстом Ремом была сформирована организация Фронтбанн, в которую вошло большинство прежних штурмовиков из состава запрещенных СА, а также боевики запрещенных вместе с НСДАП и СА патриотических объединений, принявших участие в мюнхенском путче - союзов "Оберланд" и "Вервольф", добровольческого корпуса Россбаха, организаций "Старый Имперский Флаг" ("Альтрейхсфлагге"), "Имперский Орел" ("Рейхсадлер"), "Германский Народный Союз Офицеров" ("Дейчфёлькишер Оффицирсбунд"), "Нюрнбергское Народное Оборонительное Коло" ("Фёлькишер Верринг Нюрнберг"), "Восточнопрусский союз фронтовиков" ("Фронткемпфербунд Остпрейссен"), "Луитпольдгеймское образовательное объединение" ("Бильдунгсферейн Луитпольдгейм") и др. Эмблема "Фронтбанна" (численность которого уже к сентябрю 1924 года достигла 30 000 человек) представляла собой германскую солдатскую каску (стальной шлем), наложенную на прямостоящий лунный крюковидный крест ("гакенкрейц", то есть свастику-гаммадион) с надписью готическими литерами "Мы хотим быть свободными" (нем.: "Wir wollen frei sein"). Впрочем, все это произошло позднее. Мы же, как выражались в таких случаях средневековые летописцы, "на прежнее возвратимся"...
Адольф Гитлер надеялся привлечь на свою сторону население Мюнхена с помощью пропагандистского марша и вырвать побуду у Кара, Лоссова и Зейссера, несмотря на измену.
В полдень 9 ноября 1923 года колонна СА (штурмовиков НСДАП) и Союза "Оберланд" двинулась от пивной "Бюргербройкеллер" в направлении площади Одеонплатц.
Во главе колонны шли руководители путча - Адольф Гитлер, Эрих Людендорф, Герман Геринг, Ульрих Граф, Альфред Розенберг, Готтфрид Федер и Герман Крибель.
Все партийные руководители НСДАП и их ближайшие сподвижники (почти никто из них не имел оружия) шли в первых рядах. В некотором отдалении за ними следовало несколько отрядов СА с винтовками на плече. Они совершенно не планировали вступать в уличный бой, да и не могли в него вступить - хотя бы потому, что перед ними шла группа руководителей. Весь марш, как уже было сказано, носил чисто пропагандистский характер.
Чтобы довести до ума стрелков баварского правительства, что во главе колонны шагает генерал Людендорф собственной персоной, Юлиус Штрейхер, с Железным Крестом на груди, шел на расстоянии 30 метров перед фронтом марширующих по Мюнхену путчистов и кричал "зеленым полицейским":
"С нами идет Людендорф, не стрелять!"
Возможно, это звучавшее из уст Штрейхера предупреждение на какое-то время парализовало баварских стрелков. Во всяком случае, генералу Людендорфу, маршировавшему при всех регалиях и орденах, в полной парадной форме кайзеровской армии и остроконечной каске-"пиккельгаубе", удалось быстрым шагом беспрепятственно пройти через расступившуюся перед ним цепь "зеленых полицейских". Однако вслед за тем баварские полиция и рейхсвер почти в упор открыли огонь по колонне. "Зеленая полиция" вела по путчистам не только фронтальный огонь. Полицейские пистолеты-пулеметы строчили по колонне также с высокой торцовой стороны Галереи Полководцев (Фельдгеррнгалле). Пули щелкали по асфальту или впивались в тела путчистов. В толпе марширующих началась невероятная сумятица, люди стали разбегаться, многие попадали на асфальт. Адольф Гитлер тоже упал и при падении вывихнул себе плечо. Герман Геринг был тяжело ранен в пах. Шестнадцать путчистов, в том числе "остзейский" немец Макс-Эрвин фон Шейбнер-Рихтер, которого сам Гитлер называл незаменимым человеком, были убиты на месте.
Разгром колонны довершили конные полицейские и конные пикинеры ("ланценрейтеры" - нечто вроде улан, вооруженных пиками) баварского рейхсвера.
С полудня до вечера 9 ноября 1923 года Мюнхен находился в состоянии, в котором этот древний город, пожалуй, никогда доселе еще не пребывал. Если верить непосредственному участнику событий, одному из предводителей путчистов - Альфреду Розенбергу, тысячи мюнхенцев расхаживали по улицам, хором скандируя антиправительственные лозунги и распевая патриотические песни. На импровизированных митингах десятки ораторов выражали свой протест против действий баварского правительства. Со ступеней Национального театра одна за другой звучали гневные речи. Даже конная полиция не могла ничего с этим поделать. Совершенно безоружные толпы шли буквально грудью на винтовки, крича солдатам, чтобы те стреляли, ибо лучше умереть, чем жить после такого позора. Конечно, Розенберг не был беспристрастным очевидцем событий и наверняка кое-что преувеличивал, а кое-где сгущал краски. Но, тем не менее, жители баварской столицы действительно долго еще не могли успокоиться...
Факт больших симпатий населения Мюнхена к путчистам был отражен даже в советской газете "Бурят-монгольская правда" от 15 ноября 1923 года, внимательно следившей, как и вся большевицкая пресса, за событиями в Германии (вдруг наконец удастся реализовать план Коминтерна - "соединить российский серп с германским молотом"?), описывавшей в рубрике "За красным рубежом" столкновения "каровцев с гитлеровцами" и подчеркивавшей слова Кара, что он осознает опасность потери его правительством поддержки общественности, но не может поступить иначе, чем поступил.
Юлиус Штрейхер был осужден вместе с Гитлером и другими участвовавшими в путче национал-социалистами и приговорен к заключению в тюрьме Ландсберг. После выхода на свободу Штрейхеру было запрещено заниматься преподаванием в учебных заведениях (в Германии еще и по сей день действует это суровое наказание за политические преступления, целенаправленно лишающее провинившегося возможности заработать себе на жизнь, именуемое по-немецки "беруфсфербот", то есть "запрет на работу по профессии").
В период запрета НСДАП Юлиус Штрейхер руководил пришедшей на смену этой партии, в качестве правопреемницы, организацией "Великогерманское Народное сообщество" ("Гроссдейче Фольксгемейншафт"). В качестве делегата от этой организации Штрейхер был в 1924 году избран в баварский ландтаг (земельный парламент), депутатом которого он неизменно избирался до 1932 года, что говорит о его большой популярности среди избирателей. Параллельно с этим Штрейхер, после выхода из заключения Адольфа Гитлера, успешно делал партийную карьеру в воссозданной последним НСДАП.
В 1928 году ветеран войны и мюнхенского путча стал гаулейтером (национал-социалистическим "секретарем обкома") Франконии (исторической области Германии, населявшее которую племя франков в V в. п. Р.Х.,частично переселившись в римскую провинцию Галлию и смешавшись с ее галло-римским населением, положило начало французской нации и Французскому государству), получив именно на этом партийном посту свое знаменитое прозвище "вождя франков" ("франкенфюрера"). Это прозвище расценивалось самим Штрейхером как весьма лестное для него и как бы ставило бывшего скромного учителя-фронтовика в один ряд с легендарными франкскими королями героического периода поздней Античности и Средневековья – Арбогастом, Меровием, Хлодвигом, Карлом Мартеллом и Карлом Великим.
В 1933 году Юлиус Штрейхер был избран депутатом общегерманского парламента - рейхстага (сохранив депутатский мандат до 1945 года) и в том же 1933 году назначен руководителем "Центрального комитета по борьбе с иудейской травлей и бойкотом" Германии, организовавшим, в частности, бойкот иудейских магазинов в Германии 1 апреля 1933 года. Кроме того, он принимал участие в разработке известных Нюрнбергских расовых законов, принятых в 1935 году.
В 1937 году Юлиус Штрейхер стал почетным членом Российского Фашистского Союза (РФС) Константина Родзаевского. На странице 3 №268 (1376) главного печатного органа РФС - газеты "Наш Путь" - 10 октября 1937 года об этом была опубликована заметка следующего содержания:
"ВОЖДЬ БОРЬБЫ С ИУДАИЗМОМ Ю. ШТРЕЙХЕР - ПОЧЕТНЫЙ ЧЛЕН РФС.
Прием специальной делегации Российского Фашистского Союза
в Нюренберге (так в тексте - В.А.)
7 сентября (1937 г. - В.А.) губернатор (гаулейтер - В.А.) Франконии Юлиус Штрейхер принял в Нюренберге (так в тексте - В.А.) в особой аудиенции делегацию Российского Фашистского Союза, возглавленную Резидентом Главы (руководителя РФС К.В. Родзаевского, официально именовавшегося "Главой" - как, кстати и руководитель другой тогдашней русской белоэмигрантской организации - "Союза младороссов" А.Л. Казем-Бек, обвиненный впоследствии в связях с советскими спецслужбами и завершивший свой крайне извилистый жизненный путь - правда, отсидев для приличия положенный срок в ГУЛаге, в СССР сотрудником Московской Патриархии - В.А.) сор.(соратником - В.А.) Б.П. Тедли и нач.(начальником - В.А.) франко-бельгийского отдела (РФС - В.А.) Н.Д. Дубенским, которая по распоряжению Главы и Верховного совета (высшего коллективного руководящего органа РФС - В.А.), вручила Ю. Штрейхеру диплом почетного члена РФС.
Делегация была встречена маститым вождем мирового движения против темных сил очень радушно.
Сор. Тедли обратился к Ю. Штрейхеру со словом приветствия, подчеркнув, что РФС и все Русские национально-патриотические организации с интересом следят за работой Ю. Штрейхера и его "Штурмовика" (издаваемой Штрейхером с 1923 года газеты "Дер Штюрмер", о которой будет подробнее рассказано далее - В.А.), высоко ценя эту работу.
"Нам известно." - сказал сор. Тедли, что Вы с особой дружественностью относитесь к национальной России. Мы знаем об этом и искренно благодарим Вас. Время, переживаемое эмиграцией в Европе, очень тяжелое и симпатия Германии к нам нами не будет забыта. Придет время, когда мы, германские национал-социалисты и Русские фашисты, одним широким фронтом, рука об руку поведем борьбу с мировым злом и поставим на колени врага.
В ответ на слово сор. Тедли, Ю. Штрейхер сказал, что со своей стороны приветствует Главу, Верховный Совет, всех соратников фашистов. Ему известна деятельность Российского Фашистского Союза и он с особым расположением относится к борьбе, которую ведут Русские фашисты, считая, что именно РФС взял верный курс к победе. Он благодарит Главу и Верховный Совет за оказанную ему честь и с удовольствием принимает звание почетного члена РФС.
Он понимает нас, Русских националистов, и с большой симпатией относится к России, искренно веря в ее скорое освобождение от иудо-интернационального ига.
В заключение Ю. Штрейхер подчеркивает, что только разрешив еврейскую проблему можно рассчитывать на мир во всем мире. Он советует нам тщательно изучать еврейский вопрос и твердо помнит, что борьба с темными силами должна вестись решительно и прямо. В этом залог победы. Те, кто этого не понимает, допускают ошибку.
В заключение Ю. Штрейхер провозглашает "Слава России" (официальный клич РФС - В.А.), "Слава Германии" и надевает почетный знак РФС (представлявший собой равносторонний ромб цветов флага династии Романовых - желтый, с белой каймой и вращающейся черной свастикой в центре, увенчанный золотым двуглавым коронованным орлом - Государственным гербом Царской России - В.А.).
После сердечного обмена мнениями, делегаты были приглашены на чашку чая и в беседе рассказали подробнее о работе РФС.
При прощании Ю. Штрейхер вручает сор. Тедли свой портрет (стиль эпохи, ничего не поделаешь! - В.А.) с просьбой передать его К.В. Родзаевскому.
В тот же день сор. Тедли посетил одного из ближайших сотрудников Ю. Штрейхера, д-ра (доктора - В.А.) Павла Вурма и передал ему диплом и знак почетного члена (РФС - В.А.).
Как и Ю. Штрейхер, д-р Вурм является одним из наиболее активных работников на поприще разоблачения разрушительной работы иудо-масонства, руководя иностранным отделом "Штурмовика".
Его работа не может не вызвать восхищения, хотя д-р Вурм по личной своей скромности и старается работать в тиши и далеко от шума".
Чем же объяснялись столь восторженные панегирики русских эмигрантов-антисемитов из рядов РФС (и не только РФС) в адрес "франкенфюрера", как "вождя борьбы с иудаизмом"? Дело было в том, что Юлиус Штрейхер с начала двадцатых годов посвятил себя серьезному изучению Священного Писания (в первую очередь - Ветхого Завета), а также Талмуда. В результате своих исследований он пришел (как всем нам ныне совершенно ясно) к абсолютно и принципиально неверному, глубоко ошибочному заключению, что "до тех пор, пока иудеи будут объявлять и считать себя "избранным народом", у них всегда будут возникать проблемы во взаимоотношениях с народами тех стран, в которых они проживают". Особенно запомнились впечатлительному и воспитанному в строгих правилах христианской веры (а это воспитание в описываемое время, к сожалению, отнюдь не способствовало толерантному отношению христиан к иудеям) Штрейхеру содержащиеся в Талмуде (огромном сборнике комментариев к иудейскому Ветхому Завету - Торе), мягко говоря, нелицеприятные упоминания об Иисусе Христе ("Иешу Га-Ноцри") и обо всех, кто верует в Христа ("ноцрим", "миним" или "акумах"). Многие из этих нелицеприятных упоминаний он даже заучил наизусть и часто цитировал, причем не всегда в подходящих обстановке и окружении. Все это, естественно, не могло не наложить определенного отпечатка на мировоззрение Юлиуса Штрейхера.
Так, например, он, под влиянием своих воспринятых еще в молодые годы антисемитских предрассудков в отношении иудеев, пришел к твердому (хотя и, как известно, совершенно ложному) убеждению, будто в 1917 году власть в России захватили "иудеи-большевики", будто именно они убили русского Царя и Царскую семью и начали править Россией посредством жесточайшего террора. Надо же было додуматься до такой нелепости! По глубокому убеждению Штрейхера, одурманенного проповедниками юдофобии еще на гимназической скамье, ему удалось распознать и правильно определить методы подрывной работы "иудейского Советского правительства" (нем.: "Юдише Рэтерегирунг"), как он его именовал, Баварии во главе с Куртом Эйснером (Соломоном Космановским), а затем – Густавом Ландауэром, Максом Левиным, Эдгаром Яффе, Товией Аксельродом и Евгением (Ойгеном) Левине (Ниссеном), засланными в Баварию в качестве агентов Коминтерна из красной Москвы - правительства, захватившего власть в конце 1918 года, ввергнувшего весь юг Германии в кровавый хаос гражданской войны и свергнутого штыками бойцов немецких белых добровольческих корпусов -"фрейкоров" 1 мая 1919 года.
В результате наблюдений за происходящим в других странах Европы у Штрейхера также сложилось весьма далекое от реальности, но, к сожалению, глубоко воспринятое им убеждение, что и там "иудеи-большевики" силой устанавливают авторитарные режимы (например, режим Белы Куна в Венгрии и т.п.). В конце концов, Штрейхер пришел к совершенно неправомерному, с точки зрения всякого разумного и здравомыслящего человека, но казавшемуся ему правильным общему (и оказавшемуся, в конце концов, глубоко трагическим для него самого) выводу, что иудеи повсеместно стремятся к одной общей цели - установлению полного, безраздельного и окончательного господства "избранного иудейского народа" над всеми другими народами, исподволь и неуклонно навязывая последним свою волю путем постепенной кажущейся "ассимиляции" иудеев, проповеди "многорасовости" и "мультикультурности". Придя к этому ложному, не имевшему ничего общего с реальной действительностью, выводу, Штрейхер не замедлил принять самое активное участие в антииудейской кампании со страниц своих газет, окрещенных политическими противниками национал-социализма "погромными листками". В его воспаленном мозгу роились самые абсурдные идеи, которыми он неустанно отравлял сознание своих читателей.
Два основанные им периодические издания пользовались, может быть не слишком значительной, но все же популярностью. Они представляли собой малоформатные газеты с весьма сжатым текстом. Проведя тщательный анализ опыта, накопленного в результате публикации этих малотиражных изданий, Юлиус Штрейхер с начала 1923 года приступил к изданию неофициального, также малоформатного, но уже многотиражного еженедельника "Дер Штюрмер" ("Штурмовик"), который политические противника Штрейхера стали клеймить уже не просто "погромным", но вдобавок и "порнографическим" листком.
Его еженедельник нередко являлся источником немалых огорчений не только для шефа пропаганды гитлеровской партии, колченогого доктора Йозефа Геббельса, но и для самого Гитлера, поскольку "Штюрмер", издававшийся не НСДАП, в качестве официального партийного органа печати, а лично Штрейхером, был в буквальном смысле слова не подконтролен национал-социалистической партии. Тем не менее, в период с 8 по 18 августа 1934 года, "Дер Штюрмер" был запрещен за публикацию статьи о главе правительства Чехословацкой республики, расцененной как "откровенно клеветнический пасквиль" (но в то же время другое издание Штрейхера - ежедневная, хотя и ограниченная региональными рамками Франконии, газета "Френкише Тагесцейтунг", продолжало беспрепятственно публиковаться). Вообще же в основе публикаций в "Штюрмере", по глубочайшему убеждению противников Штрейхера, лежал "беззастенчивый и патологический антисемитизм", причем общий собирательный портрет "иудея", представавшего со страниц еженедельника перед аудиторией, "щедро приправлялся такими кровавыми наветами, как обвинение иудеев в ритуальных убийствах христианских младенцев", совершенно необоснованными утверждениями о подчинении всемирного масонства некоему "невидимому высшему руководству", состоящему также из иудеев, и другими вздорными, высосанными из пальца, нелепыми обвинениями. Так, например, в "Штюрмере" изображались иудеи, собирающие в чашу кровь из перерезанных младенческих глоток, а под этим страшным рисунком помещалась рифмованная подпись следующего содержания:
Durch die Jahrhunderte vergoss der Jud’,
Geheimem Ritus folgend, Menschenblut.
Der Teufel sitzt uns heute noch im Nacken -
Es liegt an euch, die Satansbrut zu packen!
(что, в переводе с немецкого языка на русский, означало: "Столетиями иудей, следуя тайному ритуалу, проливал человеческую кровь. Дьявол доныне прочно сидит у нас на шее. Будет ли это сатанинское отродье схвачено, зависит от вас!").
Вот за эту-то свою человеконенавистническую, глубоко реакционную и обскурантисткую агитационную деятельность, направленную на создание вокруг иудеев атмосферы всеобщей ненависти - при этом больше на словах, чем на деле - Штрейхер и был после окончания "Европейской Гражданской войны" 1939-1945 годов заключен западными "союзниками" сначала в тюрьму, а затем и в лагерь Мондорф. Впрочем, Штрейхер пострадал еще при Гитлере, задолго до своего заключения в лагерь.
Даже заклятый враг Штрейхера - Бенно Мартин, высший руководитель СС и полиции Нюрнберга - вынужден был признать в ходе проведенного следственными органами союзников дознания, что Штрейхер выступал против "Имперской хрустальной ночи" 9 ноября /1/ 1938 года, когда по всему Третьему рейху, в ответ на убийство польским эмигрантом-иудеем Гершлем Грюншпаном германского дипломата Эрнста фом (именно "фом", а не "фон", как часто ошибочно пишут!) Рата, прокатилась волна погромов, арестов и конфискаций иудейской собственности. Свое отрицательное отношение к "Хрустальной ночи" Юлиус Штрейхер обосновывал своим глубоким убеждением в том, что в долгосрочной перспективе допущенные в Германии по отношению к иудеям беззакония и произвол пойдут на пользу тем же иудеям.
Тем не менее, следователи нашли в его деле "зацепку" - Штрейхер не высказал никаких возражений против последовавшего вслед за событиями "Хрустальной ночи" сноса главной синагоги Нюрнберга, оправдав ее снос с чисто градостроительной точки зрения, а именно - указав на то, что восточный стиль архитектуры синагоги не гармонирует с общим готически-средневековым архитектурным обликом древнего имперского города Нюрнберга; религиозное же значение синагог как мест отправления культа и посещения верующими для молитвы Штрейхер всегда упорно отрицал, считая их, на основании знаний, почерпнутых им, как он сам утверждал, из Талмуда, исключительно местами заключения коммерческих сделок между иудейскими "жуликами, пройдохами и интриганами".
В результате Юлиус Штрейхер очень скоро превратился во "врага №1" всего организованного "международного иудейского сообщества" (по его же собственному выражению). Один из сотрудников издательства Штрейхера даже собрал целую коллекцию вырезок из журналов и газет с нападками на "франкенфюрера", публиковавшихся в международной прессе, и даже собирался издать эти тысячи гневных "филиппик" в виде отдельной антологии под ироничным названием "Штрейхер, кровавый деспот из Франконии", однако претворению этого замысла в жизнь помешало начало Второй мировой войны.
Между тем, заветной мечтой "франкенфюрера", по его же собственным словам, было вовсе не поголовное истребление всего еврейского населения Германии. Штрейхер (который, согласно "Воспоминаниям" гитлеровского министра вооружений Альберта Шпеера, в своем последнем слове на Нюрнбергском процессе оусдил совершенные Гитлером "массовые умерщвления иудеев") хотел лишь дожить до того дня, когда все иудеи будут, в конце концов, изгнаны за пределы дорогого ему Фатерланда. Он утверждал, что даже многие из аккредитованных в Германии зарубежных дипломатов мысленно аплодируют его активной антисемитской деятельности.
К числу этих симпатизирующих ему представителей дипломатического корпуса Юлиус Штрейхер относил, в частности, посла Французской республики в Третьем рейхе Андре Франсуа-Понсе, с которым он лично познакомился на партийных съездах НСДАП в Нюрнберге и с тех пор не раз встречался как в официальной, так и в неофициальной обстановке. Когда другой его добрый знакомый, заклятый враг сионизма и воссоздания иудейского государства в Святой Земле - Великий муфтий Иерусалимский Али Амин аль-Хусейни - "со всей магометанской прямотой" заявил Штрейхеру в откровенном разговоре о том, что вопрос о переселении иудеев из Германии в Палестину, с его точки зрения, не подлежит даже обсуждению, Штрейхер (подобно самому Гитлеру) склонился в пользу так называемого "Мадагаскарского проекта" (согласно которому иудеев надлежало переселить на остров Мадагаскар) как единственного действительно реального и окончательного решения "иудейского вопроса", не дававшего покоя юдофобам и антисемитам всех стран и народов.
Впрочем, к описываемому времени мнение "франкенфюрера" перестало иметь какой-либо вес в Третьем рейхе, поскольку Штрейхер, как уже упоминалось выше, впал в немилость у высшего руководства национал-социалистической Германии из-за того, что позволил себе в "недопустимых выражениях" высказаться против "аризации" ( то есть экспроприации иудейской собственности в пользу арийского капитала) в той форме, в которой она проводилась в Германии после "Хрустальной ночи" 1938 года.
А ведь главным сторонником как раз такой формы "аризации" был не кто иной, как соратник Штрейхера по мюнхенскому путчу Герман Геринг. Именно это, а вовсе не "порнографический характер" юдофобских публикаций в "Штюрмере" послужило истинной причиной его опалы. 13 февраля 1940 года Верховный партийный суд НСДАП во главе с Высшим партийным судьей обергруппенфюрером СА Вальтером Бухом признал Юлиуса Штрейхера более "не пригодным к руководству людьми" и освободил его ото всех занимаемых партийных должностей. Тем не менее, Гитлер дозволил Штрейхеру по-прежнему издавать журнал "Дер Штюрмер" и сохранил за ним звание гаулейтера (но лишь как почетный титул).
Впавший в немилость у "властей предержащих" (чем он был обязан, в первую очередь, Герману Герингу) Штрейхер удалился на свою ферму Плайкерсгоф, расположенную в его родной Франконии. На клочке земли, купленной на собственные деньги, Штрейхер построил там ферму с коровником (по-немецки "бауэрнгоф", то есть, собственно говоря, "крестьянский двор" - аналог древнегерманского "гарда" или "горда" - ср. слав.: "град", "город", "огород"), где и прожил всю войну, не поддерживая никаких контактов с какими бы то ни было властными структурами национал-социалистического режима.
Между тем, Юлиуса Штрейхер еще со времен, предшествовавших мюнхенскому "пивному путчу", на протяжении долгих лет был единственным близким другом фюрера и рейхсканцлера Адольфа Гитлера, которому тот позволял обращаться к себе на "ты" (после расстрела эсэсовцами также пользовавшегося этой привилегией главы "Фронтбанна" и начальника штаба штурмовых отрядов НСДАП капитана Эрнста Рема в "Ночь Длинных Ножей" в 1934 году). Но поведение фюрера Третьего рейха в этой истории ужаснуло и оттолкнуло Штрейхера.
Гитлер заявил, что "если в ходе разбирательства кто-нибудь (то есть, возможно, и Штрейхер - В.А.) окажется уличенным во лжи, он будет расстрелян". До расстрелов на этот раз дело не дошло, но из всего случившегося Штрейхер сделал для себя очередной неутешительный вывод - в критических обстоятельствах фюрер вполне способен проявить не просто необходимую твердость, но и "слепую и бесчеловечную жестокость".
И вот настал тот день, когда бывший гаулейтер Франконии, владелец и издатель еженедельника "Дер Штюрмер" Юлиус Штрейхер был арестован офицером американских оккупационных войск, майором Генри Блиттом, прибывшим за ним "по наводке" 22 мая 1945 года в крестьянский дом в Вайдбруке (Тироль), где "франкенфюрер" проживал в уединении под чужим именем, совсем по-мужицки отпустив себе бороду. Когда майор приказал ему назвать свое подлинное имя, бывшему гаулейтеру не оставалось ничего другого, как признаться: "Я - Юлиус Штрейхер". Версия, согласно которой "франкенфюрер" был якобы случайно опознан сержантом-иудеем американской армии, заявившим ему: "Вы выглядите совсем как Юлиус Штрайхер!", и не пожелал разубеждать американца - не более чем легенда. Произведя арест Штрейхера, майор Блитт препроводил "франкенфюрера" в тюрьму Зальцбурга, где бравые вояки дяди Сэма сразу же заковали арестованного в наручники, которые ни разу не снимали с него в течение последующих пяти дней.
23 мая Штрейхера, все еще закованного в наручники и одетого только в нижнюю рубашку и кальсоны, перевезли в тюрьму баварского города Фрейзинг, где он был заключен в карцер. В карцере не имелось не только окон, но и кровати и даже стула, так что спать заключенному приходилось на холодном каменном полу. Несколько дней спустя, после перевода в тюрьму города Висбадена, где условия содержания были несколько приличнее, заключенный Штрейхер записал в своем тюремном дневнике, что во фрейзингской тюрьме "ами" (американцы) два-три раза в день ставили его "к стенке" с поднятыми над головой руками, скованными наручниками, после чего чернокожий рядовой, а чаще - белый офицер военной полиции США хлестал заключенного кожаной плетью по половым органам. Как только Штрейхер пытался опустить руки, чтобы прикрыть гениталии от ударов плети, ему немедленно наносился удар прямо в пах ногой, обутой в тяжелый армейский ботинок. В результате не только гениталии, но и вся промежность заключенного Штрейхера постоянно пребывали в страшно распухшем состоянии.
После очередного избиения белый офицер военной полиции удалялся, и наступал черед рядового состава доблестной армии США. Рядовые (почему-то обычно негры) в течение дня неоднократно заставляли заключенного Штрейхера открывать рот, чтобы плюнуть ему туда. Если заключенный отказывался открыть рот, американцы насильно разжимали ему челюсти деревянной палкой, и все-таки плевали Штрейхеру в рот. Кроме того, тюремщики заставляли заключенного гаулейтера пить из "параши". Если он отказывался пить из "параши", его избивали кожаной плетью.
Заходя в камеру Штрейхера, белый офицер военной полиции США непременно выдергивал ему несколько волосков с груди или из бровей (Штрейхер был совершенно лыс, и потому с головы ему выдергивать было просто нечего - к величайшей досаде заокеанского "солдата свободы"). Питаться узника заставляли исключительно протухшими объедками и картофельной шелухой. Когда же Штрейхер однажды дерзнул отказаться употребить в пищу какие-то совершенно сгнившие помои, принесенные ему "на обед", чернокожие тюремщики повалили заключенного на пол и заставили лизать свои армейские ботинки.
Наконец, 26 мая ему приказали готовиться к поездке в Висбаден. За пару часов до отъезда чернокожий рядовой, самодовольно ухмыляясь, сказал узнику на смеси английского языка с немецким: "Ну, теперь-то они тебя убьют!" и сделал при этом недвусмысленный жест, проведя ребром ладони по горлу, чтобы у заключенного не оставалось ни малейших сомнений в том, что его ждет.
Вслед за тем чернокожий солдат отвел Штрейхера в уборную, выбросил сорванное с него грязное тряпье в выгребную яму и велел ему переодеться в несколько более приличное "шмотьё". Однако приказать Юлиусу Штрейхеру переодеться тюремщику было проще, чем заключенному выполнить приказание - ведь наручники с бывшего гаулейтера так и не сняли. Пришлось ему одеваться в наручниках, что оказалось весьма непросто. Наручники с него сняли лишь после того, как доставили в Висбаден. В висбаденской тюрьме Штрейхеру впервые с момент ареста начали оказывать медицинскую помощь.
Тем временем сын Роберта Г. Джексона, главного американского судьи на предстоящем Нюрнбергском процессе и, между прочим, видного масона /2/, Билл Джексон, получив сведения о том, что Адольф Гитлер, якобы, скрывается в пещере неподалеку от фермы Юлиуса Штрейхера, отправился в район Плайкерсгофа на поимку фюрера, однако вернулся (по воспоминаниям его отца) "без Гитлера, но с кое-какими трофеями (курсив здесь и далее наш - В.А.) из дома Штрейхера". Юлиус Штрейхер, сидевший к тому времени уже за решеткой, естественно, не имел никакой возможности воспрепятствовать расхищению своего имущества "на сувениры".
Между тем военно-судебные власти стран антигитлеровской коалиции приняли решение включить имя Штрейхера в список главных военных преступников, судьбу которых предстояло решить Международному трибуналу держав-победительниц в Нюрнберге. Будущих подсудимых доставляли со всей Германии в "лагерь для военнопленных" Мондорф (в действительности этот "лагерь" представлял собой наскоро переоборудованную под тюрьму гостиницу "Гранд-Отель" в люксембургском городке Бад-Мондорф). Оказавшись в Мондорфе, Штрейхер был приятно удивлен тому, что в "лагере" с ним и другими узниками, как ему показалось, обращались лучше, чем в висбаденской тюрьме. Однако другие заключенные поспешили разуверить его в этом, недвусмысленно разъяснив бывшему гаулейтеру Франконии, что тому не следует обольщаться - в действительности мондорфский "лагерный" персонал скрывал за маской внешней корректности ту же самую ненависть.
В Мондорфе Штрейхер вновь встретился бывшим рейхсмаршалом Германом Герингом, своим давним товарищем по партии, соратником по мюнхенскому путчу и, в то же время, виновником своей опалы (впоследствии тюремщики, отделив Геринга и Штрейхера от массы остальных заключенных, посадили их на время приема пищи за отдельным столом, из-за которого оба "главных заговорщика" не могли переговариваться с другими). Перед лицом общего несчастья "франкенфюрер", судя по всему, по-христиански забыл и простил рейхсмаршалу все былые обиды (что, между прочим, характеризует его, как человека не злопамятного и великодушного).
Согласно записям в дневнике Юлиуса Штрейхера, с которым тот не расставался до самой смерти, Герман Геринг выразил уверенность, что союзники по антигитлеровской коалиции не смогут возложить на него вину за участие в войне, которой он никогда не хотел, но в которой он был обязан выполнять свой долг, как и всякий солдат. На это неисправимый Штрейхер, верный своей юдофобской одержимости, ответил ему: "Можно не сомневаться, иудеи сделают все от них зависящее, чтобы увидеть нас повешенными".
Невзирая на эту перспективу, заключенный Штрейхер, положившись во всем на Бога, писал в "лагере" Мондорф акварели и составлял свое политическое завещание. С этой целью он специально еще раз перечитал Священное Писание, сделав из него соответствующие выписки. Некоторые из товарищей "франкенфюрера" по несчастью отметили в "лагерных" дневниках свое неподдельное восхищение поведением Штрейхера, упорно не желавшего сгибаться под бременем столь драматических для заключенных обстоятельств. Когда их перевозили на грузовиках из "лагеря" Мондорф через всю южную Германию в Нюрнбергскую тюрьму, последний правитель Третьего рейха, гросс-адмирал Карл Дениц, сказал Штрейхеру: "За Вашу судьбу я спокоен. Меня волнует другое - как смогут пройти через все это все остальные!?".
Особенно удручало по-прежнему одержимого "еврейской темой" бывшего гаулейтера Франконии непропорционально большой, по его мнению, процент иудеев среди тех, кто допрашивал заключенных. Впрочем, "франкенфюрер" подходил к этому вопросу достаточно дифференцированно, стараясь избегать огульных подозрений, и потому в его дневнике сохранились записи следующего содержания:
"Среди англичан нет ни одного иудея. У американцев же сплошь одни иудеи...и только один у русских". Бывшим гаулейтером присутствие иудеев среди дознавателей воспринималось как настоящее бедствие. Вездесущие иудеи чудились ему буквально повсюду. Штрейхеру, как всякому фанатику, рабу своей идеи, казалось, что иудеи буквально заполонили собой и здание суда, и здание тюрьмы, о чем свидетельствуют его дневниковые записи:
"Два раза в день по коридору проходит женщина в мундире лейтенанта (иудейка) и с довольной ухмылкой заглядывает в дверной глазок моей камеры, как бы говоря: "Здесь он, здесь...Уж теперь-то он никуда от нас не денется!". Переводчик в пенсне - иудей, профессор Колумбийского университета. Он часто бывает в моей камере и думает, что я не догадался, что он иудей". Русские же, напротив, производили на Штрейхера очень сильное впечатления: "От них исходит какая-то чудовищная энергия. Захват ими всей Европы для русских - лишь вопрос времени".
Когда к допросам Штрейхера приступила советская следственная комиссия, одним из первых вопросов советских следователей было, действительно ли Штрейхеру было в свое время запрещено заниматься преподавательской деятельностью в школах из-за того, что он был уличен в сексуальных домогательствах к своим ученикам (а по некоторым слухам - даже в "совращении несовершеннолетних").
- "Кто Вам сказал такое?" - поинтересовался Штрейхер, оскорбленный до глубины души.
- "Об этом писали в газетах".
- "Ах, вот оно что...- протянул Штрейхер, как показалось следователям, даже с некоторым разочарованием в голосе. - Ну, если вы верите всему, что пишут в этих помойных иудейских газетенках...".
Поразмыслив некоторое время, он порекомендовал советской следственной комиссии - на тот случай, если ее, конечно, интересует нечто более основательное! - ознакомиться с официальным заключением Мюнхенского Верховного дисциплинарного суда, согласно которому Юлиус Штрейхер был в свое время лишен права преподавания вовсе не за сексуальные домогательства, а за участие в "пивном" мюнхенском путче Гитлера-Людендорфа 8-9 ноября 1923 года. Возникла пауза, после чего советские дознаватели, первыми нарушив молчание, объявили: "На сегодня это все".
В тот день Штрейхер записал в своем тюремном дневнике: "Они хотели объявить меня сексуальным преступником. В глазах публики это должно было выглядеть несомненным очком в их пользу в игре против меня как одного из Главных Военных Преступников".
От наметанного глаза Штрейхера не ускользнуло, что ведший на этот раз допрос "русский" дознаватель выглядел "чертовски по-иудейски" ("фердаммт юдиш").
Для союзников по антигитлеровской коалиции имело значение, прежде всего, то, что Штрейхер являлся в их глазах "профессиональным антисемитом", но они старались в своих гневных филиппиках уделять не меньшее значение его репутации "любителя порнографии". Так, присутствовавшая на Нюрнбергском процессе английская писательница Ребекка Уэст не нашла для бывшего гаулейтера Франконии иных слов, кроме "грязного развратного старикашки, из тех, кого следует опасаться в малолюдных парковых аллеях" (остается только догадываться о том, какой опыт общения имелся у нее с подсудимым или ему подобными).
Впрочем, ярлык "грязного развратника" был навешен на Штрейхера еще задолго до Нюрнбергского процесса, и, казалось бы, не составляло большого труда подвести его под виселицу, но...оставалось по-прежнему неясным, в каких именно конкретных преступлениях требовалось признать его виновным для вынесения смертного приговора? Именно с выработкой конкретной формулировки обвинения против подсудимого Штрейхера у обвинителей возникали большие затруднения. Ведь он, хотя и публиковал в своих изданиях вздорные, высосанные из пальца обвинения иудеев во всех смертных грехах, сам никого своими руками не убил (по крайней мере, после окончания Первой мировой войны в 1918 году), не подписал ни одного смертного приговора, не участвовал ни в пресловутой конференции в Ваннзее по "окончательному решению иудейского вопроса", ни в депортации иудеев на Восток...
24 октября 1945 года в тюремной камере покончил с собой один из главных обвиняемых - бывший глава "Дейче Арбейтсфронт", то есть "Германского Трудового Фронта" (Центрального Совета профессиональных союзов Третьего рейха) доктор Роберт Лей. По официальной версии, вождь немецких профсоюзов ухитрился удавиться, забив себе рот лоскутками материи, вырванными из тюремной одежды, и туго обвязав себе вокруг шеи смоченное в воде и выжатое полотенце, которое, по мере высыхания, все туже сжимало ему горло, пока Лей не скончался в результате асфиксии. По некоторым данным, идею удавиться якобы вынашивал и Юлиус Штрейхер, решившийся, однако, по трезвом размышлении, не "дезертировать с поля боя", а все же досмотреть эту "последнюю битву с врагами Рейха" до самого конца, чего бы это ему ни стоило.
Во всяком случае, он отметил в своем дневнике: "Полагаю, Лей удавился потому, что мы не получаем с воли ничего, даже нательных рубашек. Я и сейчас пишу эти строки на "столе", представляющем собой простую картонную коробку (по-немецки: "паппкартон"- В.А.) с парой подложенных под нее деревяшек". Кроме того, Штрейхеру приходилось чистить зубы и умываться с использованием воды из унитаза. Это было, конечно, несколько приятнее, чем пить из "параши", но, тем не менее, также было направлено на то, чтобы сломить его волю. Что и говорить, у американцев Штрейхер явно не пользовался симпатией.
Несмотря на тяжелые физические и психологические условия заключения, бывший гаулейтер Франконии по-прежнему живо реагировал на все происходящее, занося в свой дневник соответствуюшие записи. Об этом свидетельствует следующий эпизод.
Перед судом в качестве одного из главных военных преступников должен был предстать семидесятипятилетний германский промышленник Густав Крупп фон Болен унд Гальбах. Когда же экспертная врачебная комиссия держав-победительниц убедилась в невозможности выполнения этого намерения по состоянию здоровья Круппа-старшего, было предложено заменить его в качестве подсудимого собственным сыном - Альфредом.
Между прочим, это предложение, в случае его осуществления на практике, подпадало под одну из статей обвинения, выдвинутого юстицией стран-победительниц против поверженного ими национал-социалистического режима, и осуждавшего гитлеровскую практику "зиппенгафт", то есть, привлечения к судебной ответственности, в случае невозможности самого преступника предстать перед судом, его родственников. Но, как говаривал "великий гуманист" товарищ Сталин, "сын за отца не отвечает", и потому, по настоянию, прежде всего, английских обвинителей Шоукросса и Лоуренса, предложение заменить Альфредом Круппом на скамье подсудимых собственного отца было отклонено.
Интересно, что Юлиус Штрейхер, отдавая дань справедливости, отреагировал на это следующей записью в своем дневнике: "Англичане добились признания своей позиции касательно того, что, несмотря на возможность замены на военных трибуналах одного подсудимого военнослужащего унтер-офицерского состава другим, делать этого все же нельзя в том случае, если на скамью подсудимых вместо одного обвиняемого, который либо не способен отвечать на обвинение по состоянию здоровья, либо вообще уже мертв, предлагается усадить, в качестве ответственного за него преемника, его сына. Этот эпизод показывает, что английским судьям присуще, по крайней мере, похвальное стремление к тому, чтобы не жертвовать всеми своими моральными устоями ради ускорения начинающих разворачиваться событий".
И вот Нюрнбергский процесс начался. В свой первый день в суде Юлиус Штрейхер видел и воспринимал все происходящее совершенно отличным от своих товарищей по заключению образом. Для него это было последней возможностью "скрестить мечи с иудеями". Он сосредоточенно и по мнению наблюдателей, даже "одержимо" вглядывался в лица всех членов трибунала, чтобы позднее записать в своем дневнике: "Один из двух французов - стопроцентный иудей. Всякий раз, когда я смотрю на него, ему сразу становится от этого как-то не по себе, он начинает энергично вертеть в разные стороны своей черноволосой головой и нарочито озабоченно кривить свою рожу, обтянутую кожей нездорового, желтого цвета".
Подобно рейхсмаршалу Герману Герингу, Штрейхер не питал ни малейших иллюзий по поводу исхода процесса лично для себя, считая смертный при говор себе заранее предрешенным. Об этом свидетельствует, в частности, следующая дневниковая запись Штрейхера, сделанная в день открытия процесса: "Для тех, кто еще не совсем ослеп, не может быть ни малейшего сомнения в том, что в зале суда гораздо больше иудеев и полу-иудеев, чем неиудеев. Три четверти всех журналистов, почти все переводчики, стенографисты - как мужчины, так и женщины - а также все остальные помощники - бесспорно, иудейского происхождения. Как презрительно и самодовольно ухмыляются они, глядя на нас, ведь мы - обвиняемые и сидим на скамье подсудимых... На их лицах так и читается глумливая фраза: Ну, теперь-то вся их шайка, и даже Штрейхер, у нас в руках! Боже всемогущий! Хвала Иегове и хвала Аврааму, отцу рода нашего!". Недаром говорится, что "горбатого могила исправит"...
Интересно, что сильное впечатление во время процесса на Штрейхера вновь произвели "русские" (советские представители, восседавшие в судейских креслах). Как "франкенфюрер" не преминул отметить в своем дневнике, "эти двое русских были в полной парадной форме, находя ее наиболее приличествующей для военного трибунала"; они имели безупречную офицерскую выправку, что особенно радовало глаз в сочетании с их щегольскими мундирами, сшитыми по подобию военной формы, принятой в дореволюционной Царской армии. По истечении нескольких дней Штрейхер заметил, что все более благоприятное впечатление на него производят также оба английских судьи - люди высокого роста, крупного телосложения, нордического типа, с аристократическими манерами. Один из них (Лоуренс), как сразу абсолютно точно определил Штрейхер, был лордом, другой же - сэр Норман Биркетт - "обладал крупным массивным черепом и взглядом, идущим, казалось, из самых глубин его души и пронизывающим все насквозь". По мнению Штрейхера, "он гораздо лучше смотрелся бы не на судебной, а на церковной кафедре в роли проповедника".
Пытаясь воспользоваться широко распространенными среди противников Штрейхера представлениями о нем, как о "психопате" и "патологическом типе", "помешавшемся на юдофобии", адвокат бывшего издателя "Штюрмера" (назначенный его защитником против собственной воли и носивший - по иронии судьбы! - фамилию Маркс), ходатайствовал перед трибуналом о проверке психической вменяемости своего подзащитного. Однако медицинские эксперты обвиняющей стороны признали бывшего гаулейтера "достаточно нормальным для того, чтобы отвечать перед судом за свои преступления".
Дни шли за днями, а Штрейхер все забавлял себя тем, что старался выявить очередного иудея в море лиц, представавших его взору в зале судебных заседаний, стремясь определить, "кто именно из них - ублюдок с иудейской кровью в жилах или кто из них женат на иудейке". Особенно поражало бывшего гаулейтера "чудовищное безобразие" появлявшихся в зале суда американок - со своего места на скамье подсудимых он мог прекрасно разглядеть всех стенографисток и машинисток-секретарш, сидевших прямо перед судьями и с отсутствующим выражением лиц неутомимо двигавших челюстями, жуя резинку, в то время как их карандаши с непостижимой скоростью порхали над блокнотами, а пальцы строчили по клавишам крохотных пишущих машинок с особым стенографическим шрифтом. "Франкенфюрер" не преминул язвительно отметить в своем дневнике, что "у особей женского пола американской разновидности способность к высокой производительности труда неразрывно сочетается с ужасающим физическим уродством".
"Обвиняемые выглядели усталыми и нервными" - передразнил Штрейхер в одной из последующих дневниковых записей вызвавшую его особое раздражение фразу из какой-то газетной статьи.- Пусть кто-нибудь из этих господ газетчиков посидит месяца три в тюремной камере, куда почти не проникает дневной свет, да попишет вечером при тускло мерцающей лампочке ту пару часов, на которые ему только и будут выдавать ручку или карандаш надзиратели, выводящие его на прогулку в тюремный двор на пятнадцать, от силы - на двадцать минут в день, и не дающие ему после этого спать, то и дело заглядывая в его камеру по ночам, - тогда ион, наверное, тоже будет выглядеть несколько "усталым и нервным" на судебных заседаниях!".
По действовавшим в описываемое время нормам общего права Юлиус Штрейхер подпадал под категорию обвиняемых, которым, по совокупности совершенных ими преступлений, в лучшем случае грозил незначительный срок тюремного заключения. Столь строгое следование этим нормам предписывалось новым Лондонским статутом, призванным продемонстрировать, таким образом, свою силу и действенность. Тем не менее, судья Джексон был твердо уверен в том, что ни один из обвиняемых не избежит сурового приговора. Впрочем, он не преминул подчеркнуть в своей вступительной речи, что "даже если кто-либо из обвиняемых и будет оправдан этим трибуналом, его необходимо будет передать для дополнительных судебных разбирательств "нашим континентальным союзникам".
Тем временем злосчастный доктор Маркс, назначенный - против своей воли! - защитником Штрейхера, оказался объектом злобных нападок со стороны газетчиков. Его адвокатская контора регулярно подвергалась обыскам, а сам он постоянно пребывал под "дамокловым мечом" внезапного ареста без предъявления обвинения и тюремного заключения на неопределенный срок. Из соображений собственной безопасности доктору Марксу приходилось даже - насколько это можно было делать адвокату, не нарушая правил приличия! - всячески отмежевываться от своего подзащитного, доставлявшего ему одни беспокойства. Опасения адвоката вовсе не были лишены оснований - один из защитников другого подсудимого, бывшего имперского министра и протектора Богемии и Моравии Константина барона фон Нейрата, был именно подобным образом подвергнут аресту среди бела дня и тюремному заключению в течение шести недель без предъявления какого-либо обвинения. К тому же адвокатам защиты не было дозволено подвергать сомнению юрисдикцию трибунала или непредвзятость судей.
Штрейхер прокомментировал это следующей дневниковой записью: "Право обвиняемого дать отвод судье по причине недостаточной беспристрастности последнего соответствует общепринятой судебной практике. И в самом деле - что это будет за суд, если, например, судья окажется родственником представителя противной стороны? В этом показательном суде над побежденными победители являются одновременно и обвинителями, и судьями, поэтому они просто не могут быть беспристрастными, что и очевидно, и неизбежно. Прекрасно отдавая себе в этом отчет, они заранее установили соответствующее правило, изначально лишающее обвиняемых возможности оспаривать справедливость отправляемого "правосудия". Вот в чем состоит смысл всего этого фарса!" - продолжал яснее ясно излагать свои мысли на бумаге бывший гаулейтер - "Данный процесс не сулит ничего хорошего обвиняемым, поскольку правосудие в этом случае слепо и пристрастно; перед судом была поставлена задача придать несправедливости видимость законности, скрыть произвол, творимый им под личиной отправления правосудия".
Так, например, Штрейхер ходатайствовал перед судом о вызове в качестве свидетеля бывшего шефа нюрнбергской полиции, обергруппенфюрера СА Оберница. Он просил у суда дозволить Оберницу дать свидетельские показания касательно конфликта, происшедшего между ними в ноябре 1938 года, когда Штрейхер пытался отмежеваться от разрушения Нюрнбергской синагоги в ходе событий, последовавших за "Имперской Хрустальной ночью" (впоследствии ему удалось оправдать это требованиями архитектурного плана перестройки города). Но суд отклонил просьбу о вызове этого свидетеля.
Характерно, что прибывший в Нюрнберг 26 ноября 1945 года из Москвы кровавый прокурор сталинских "показательных процессов" А.И. (Андрей "Ягуарьевич") Вышинский (тот самый Вышинский, который, в свою бытность судейским чиновником Временного правительства, подписал в июле 1917 года приказ об аресте В.И. Ульянова-Ленина и Г.Е. Апфельбаума-Радомысльского-Зиновьева, вследствие чего обоим "вождям мирового пролетариата" и пришлось скрываться в Разливе!) на торжественном ужине в "Гранд-Отеле", данном в его честь западными союзниками, подняв бокал, во всеуслышание заявил: "За обвиняемых! Чтобы их путь из суда вел прямиком в могилу!".
В довершение ко всему, трибунал стремился подавить в зародыше любые попытки заключенных поднять вопрос об условиях их содержания в тюрьме. Когда Штрейхер однажды попытался выступить против практиковавшихся во время допросов таких "мер воздействия", как избиения допрашиваемых, что нередко приводило к физическим увечьям (у самого Штрейхера было, например, серьезно повреждено колено) и направил по этому поводу официальный протест на имя судьи Джексона, судья распорядился уничтожить эту бумагу и даже не вносить ее в реестр проходящих документов.
По воспоминаниям уцелевших после процесса обвиняемых, приговоренных к различным срокам тюремного заключения, царившее в те дни повсеместное настроение можно было охарактеризовать одним единственным словом - прямо-таки ветхозаветная жажда мести. Око за око, зуб за зуб, смерть за смерть! Атмосферу тех дней наглядно характеризовало письмо, полученное судьей Джексоном от богатого нью-йоркского предпринимателя-иудея Эрнеста Шенфельда и содержавшее, в частности, следующие строки: "Если это представится возможным, то моим страстным желанием было бы, в случае и после вынесения смертного приговора Юлиусу Штрейхеру, не только присутствовать при его казни, но и принять личное непосредственное участие в приведении приговора в исполнение". Автор письма выражал готовность взять на себя все транспортные расходы и даже - сверх того! - предлагал судье Джексону крупную денежную сумму в знак "персональной благодарности" от себя лично.
Одержимый своей патологической иудофобией Штрейхер с самого начала неустанно повторял, что этот процесс олицетворяет собой "триумф мирового иудейства". Он был твердо убежден в том, что "умрет, как мученик" - именно потому, что "всегда вел непримиримую борьбу с иудеями". Но фактом по-прежнему оставалось то, что ему не было никакой нужды оправдываться в причастности к актам массового уничтожения иудеев, ибо, начиная с 1939 года, он попросту уже не занимал никаких официальных должностей в Третьем рейхе. Поэтому психоаналитик доктор Гильберт, обследовавший "умственно-психологическое состояние" каждого из обвиняемых, предрекал, что защита Штрейхера будет основываться на "причудливых" ссылках на некие "духовные прозрения", "мировой сионизм", "учение Талмуда", и что на эти доводы "вряд ли стоит отвечать серьезными контраргументами".
В то же время доктор Гильберт всерьез предлагал выдвинуть против Штрейхера, к примеру, обвинение в "предательстве германской молодежи" - не в последнюю очередь, потому, что один из обвиняемых, бывший глава молодежной организации НСДАП - "Гитлеровской молодежи" ("Гитлерюгенд") и гаулейтер Вены Бальдур фон Ширах заявил на суде, что во всплеске антисемитизма в Германии, в разжигании которого обвинялся в первую очередь издаваемый Штрейхером еженедельник "Дер Штюрмер", в действительности была гораздо больше повинна книга американского "автомобильного короля" Генри Форда Старшего "Вечный жид" (известная также под названием "Иуда сквозь эпохи", а в русском переводе как "Международное еврейство"), издававшаяся многомиллионными тиражами по всему миру (кроме единственных в описываемое время "политкорректных" стран - СССР и Монгольской Народной Республики). Между тем, Генри Форд Старший на момент Нюрнбергского процесса был еще жив, вполне здоров, а скандальное судебное разбирательство по поводу его юдофобской книги было еще впереди. Судья Паркер подчеркивал, что "Штрейхер вообще не имеет никакого отношения ни к заговору" (с целью захвата Европы и мира, как гласил один из главных пунктов обвинения - В.А.), "ни вообще к какому бы то ни было планированию".
Тем не менее, все судьи были едины в стремлении повесить Юлиуса Штрейхера во что бы то ни стало - причем все равно, за что. Лишь бы повесить. Но, поскольку для этого необходимо было все же вынести по пунктам конкретный приговор с указанием вины, за которую бывший гаулейтер Франконии будет отправлен на виселицу, между представителями обвинения постоянно возникали серьезные разногласия. Предлагалось, например, признавать подсудимых виновными и определять тяжесть их вины и суровость приговора в соответствии с положением и должностями, занимаемыми теми в прошлом. Так, советский обвинитель полковник юстиции А.Ф. Волчков заявил, что "Штрейхер был близко связан с Гитлером лично" - это представлялось ему достаточно веской причиной для отправки экс-гаулейтера на виселицу. На это судья Биддл возразил, что ему кажется нелепым считать какого-то "мелкого ненавистника иудеев заговорщиком" на основании лишь того, что он был личным другом Гитлера, или гаулейтером, или нацистом. Тем не менее, в конце концов, Штрейхер был признан виновным по пунктам 1 и 4 и приговорен к смертной казни через повешение вместе с ругими главными обвиняемыми Германом Герингом, Йоахимом фон Риббентропом, Вильгельмом Кейтелем, Эрнстом Кальтенбруннером, Мартином Борманом (приговоренным к смерти заочно), Альфредом Розенбергом, Альфредом Йодлем, Гансом Франком, Вильгельмом Фриком, Фрицем Заукелем и Артуром Зейсс-Инквартом.
Совершенно спокойно выслушав вынесенный ему приговор, Юлиус Штрейхер твердо и наотрез отказался ходатайствовать перед судом о помиловании. Видимо, в наказание за очередное проявление "строптивости", выразившееся на этот раз в категорическом отказе от подачи апелляции, тюремщики отнеслись к нему наименее снисходительно, по сравнению со всеми другими приговоренными. Его старший сын, бывший офицер "Люфтваффе" (Военно-Воздушных Сил Третьего Рейха), и жена Штрейхера Адель были допущены на последнее свидание с приговоренным перед казнью всего лишь на сорок пять минут. В одной из своих последних бесед Штрейхер, между прочим, упомянул о своем заклятом враге - шефе Нюрнбергской полиции Бенно Мартине, который пытался уйти от ответственности, утверждая, что в действительности являлся глубоко законспирированным участником антигитлеровского Сопротивления. "Да если бы я лишь раскрыл рот по поводу Мартина", - многозначительно намекнул Штрейхер, - ему тоже пришлось бы совершить "прыжок в высоту".
"Франкенфюрер" подчеркнул, что первоначально обдумывал возможность самоубийства, однако затем отказался от этой мысли, решив, что гораздо важнее заявить на суде о том, почему он так настойчиво боролся против иудеев. Он до самого конца так и не изменил своего мнения о них в лучшую сторону, и менее всего - здесь, во время Нюрнбергского процесса, который от начала до конца считал окончательным подтверждением всего того, что он всегда думал и говорил об иудеях.
При прощании с сыном, Штрейхер заверил его, что даже у подножия виселицы не преминет еще раз публично присягнуть на верность Адольфу Гитлеру, а напоследок убежденно произнес: "Геринг, Кейтель и Йодль - все они умрут также достойно, как и подобает мужчинам!".
Как известно, имперскому маршалу Герману Герингу удалось избежать позорной смерти в петле, приняв яд, тайно переданный ему в камеру неизвестно кем.
Встревоженные самоубийством главного обвиняемого, генералы-члены Четырехсторонней комиссии по приведению казни в исполнение - приказали тюремщикам завернуть всем осужденным, остававшимся пока что в живых, руки за спину и сковать их в таком положении стальными наручниками. Наручники было приказано расстегнуть и снять их с осужденных лишь после прибытия на место казни, после чего немедленно заменить их прочными шелковыми шнурками, которые предполагалось развязать лишь за считанные секунды перед тем, как опора уйдет из-под ног стоящего под виселицей осужденного и веревочная петля затянется у него на шее.
Десятерых осужденных доставили из камеры смертников в помещение для казни по одному, неся их с четырех сторон за руки и за ноги лицом вниз. При этом американские палачи, по воспоминаниям очевидцев, проявили гораздо большую нервозность, чем те, кого они собирались казнить. Избежавший виселицы генерал-фельдмаршал Эргард Мильх (наполовину еврей) записал в своем дневнике "по свежим следам", через несколько часов после казни: "Каждый из них принял свою смерть очень храбро. Один "ами" сказал о них: "У них в жилах лед вместо крови".
Последними словами осужденного Йоахима фон Риббентропа были: "Да хранит Господь Германию, и да будет Он милостив к моей душе. Мое последнее желание - объединенная Германия, взаимопонимание между Востоком и Западом и мир во всем мире".
Фельдмаршал Вильгельм Кейтель сказал перед смертью: "Более двух миллионов германских солдат умерли за свое Отечество. Теперь и я отправляюсь вслед за ними и за моими сыновьями, отдавшими все за Германию!".
Фриц Заукель произнес: "Я умираю невиновным. Да хранит Господь Германию и да возвратит Он ей былое величие!".
Альфред Йодль был краток: "Приветствую тебя, моя Германия!".
Осужденные Эрнст Кальтенбруннер и Альфред Розенберг взошли на виселицу безропотно и встретили смерть в полном молчании.
Ганс Франк нашел в себе мужество для тонкой издевки, ограничившись выражением благодарности за ту доброту, с которой с ним обращались тюремные надзиратели.
Зейсс-Инкварт, как бывший юрист, был более многословен: "Надеюсь, эта казнь явится финальным актом в трагедии под названием "Вторая мировая война", и люди извлекут из этого примера должный урок для того, чтобы восстановить истинное взаимопонимание между всеми народами. Я верю в Германию!".
Вильгельм Фрик громко и отчетливо выкрикнул: "Да здравствует вечная Германия!".
(Странным образом, те же самые слова произнес перед казнью руководитель заговора высшего военного руководства германского вермахта против Гитлера, полковник Клаус Шенк граф фон Штауффенберг, казненный после подавления генеральского путча в Берлине вечером 20 июля 1944 года).
Юлиус Штрейхер, у которого было сильно повреждено колено, очень беспокоился, сможет ли он подняться по ступенькам лестницы к виселице такой же твердой поступью и без посторонней помощи, как обещал это при прощании с женой и сыном. В ту последнюю встречу он даже сказал им, что специально тренируется для этого случая ходить без трости. В последний раз "франкенфюрер" совершил эти свои ежедневные упражнения накануне казни. Казнь состоялась (как пишет известный британский историк Дэвид Ирвинг, "по причудливой иронии судьбы") 16 октября (в тринадцатый день двенадцатого месяца Адара) 1946 года, в день "веселого праздника Пурим" - одного из главных священных дней по иудейскому календарю, напоминающий о расправе иудеев со своим главным недоброжелателем Аманом, а заодно - с его десятью сыновьями и с 75 000 "зложелателями", "мыслящими недоброе об иудеях", "во дни" правления древнеперсидского царя Артаксеркса. Как известно из Книги Есфири, Аман и его десять сыновей были именно повешены (по ветхозаветному слову: "Проклят всяк висящий на древе"). С большим трудом, скрывая боль в колене, Юлиус Штрейхер поднялся по ступеням виселицы в сопровождении священника.
"Хайль Гитлер!" выкрикнул Штрейхер, стоя под виселицей. - "Нынче у нас тут веселый иудейский праздник! Но все же это мой Пурим, а не ваш! Настанет день, когда большевики перевешают многих из вас, очень многих! А я ухожу - к Богу!".
Палачи поспешили надеть Штрейхеру на голову черный мешок, но прежде чем люк успел уйти у него из-под ног, гауляйтер успел выкрикнуть: "Адель, моя любимая жена!".
Всех осужденных повесили на длинных веревках, так что их шейные позвонки сломались под тяжестью тел, и смерть наступила достаточно быстро. А вот Юлиусу Штрейхеру было предназначено умереть от удушья, и потому его повесили на очень короткой веревке, что сделало смерть осужденного особенно мучительной.
Об этом заключительном эпизоде жизни и карьеры "франкенфюрера" автору данной исторической миниатюры, тогда еще молодому студенту-выпускнику, рассказывала Татьяна Григорьевна Ступникова, участвовавшая в Нюрнбергском процессе в качестве переводчицы, ставшая, волей судьбы, свидетельницей последних минут земного существования осужденных, и описавшая свои впечатления от процесса в книге воспоминаний "Ничего кроме правды", вышедшей впервые только в начале нынешнего, XXI, века.
После казни трупы осужденных были сфотографированы сначала в одежде, а затем - раздетыми донага. Затем тела уложили в гробы и вывезли из Нюрнберга в бывший германский концентрационный лагерь Дахау, превращенный, после капитуляции Третьего рейха, в лагерь американский. Там трупы были кремированы, а пепел казненных высыпан в реку Изар.
Между прочим, один из предприимчивых американских офицеров поспешил сделать на этом "событии века" свой маленький бизнес. Он договорился с местной типографией об изготовлении серии сувенирных почтовых конвертов с напечатанной на них эмблемой Международного военного трибунала, наклеенной негашеной почтовой маркой с видом Нюрнберга и списком имен всех повешенных, причем имя Геринга было напечатано на этих конвертах (то ли по ошибке, то ли сознательно - с целью придания конвертам дополнительной ценности, как филателистическому раритету) не с пометкой "казнен", а с пометкой "совершил самоубийство" (что, конечно, соответствовало действительности).
Вот к какому печальному (хотя и закономерному) концу вполне добропорядочного, на первый взгляд, немецкого бюргера привел усвоенный им с юности, под влиянием неправильного воспитания в духе нетерпимости и ненависти к инородцам и инаковерцам, антисемитизм, который (несколько перефразируя высказывание великого гуманиста Томаса Манна об антикоммунизме), можно с полным правом назвать "главной глупостью ХХ столетия".
Здесь конец и Богу нашему слава!
ПРИМЕЧАНИЯ
/1/ Дата 9 ноября играет в германской истории поистине символическую роль. Так, например, именно 9 ноября 1918 года в Германии произошла Ноябрьская революция, в результате которой на сорок восьмом году своего существования рухнул Второй рейх - Германская империя Гогенцоллернов, созданная Отто фон Бисмарком "железом и кровью". 9 ноября 1923 года произошел мюнхенский "пивной" путч Гитлера и Людендорфа - первая, неудачная, попытка создания Третьего рейха. На 9 ноября 1938 года пришлись печальные и справедливо осужденные всем прогрессивным человечеством события "Имперской хрустальной ночи". 9 ноября 1980 года произошло очередное воссоединение Германии и т.д.
/2/ Запись Джексона-младшего в дневнике от 16 июля 1945 года передает разговор, состоявшийся между ним и Президентом США Гарри Трумэном (по совместительству - Великим Мастером масонов Миссури), в ходе которого Трумэн продемонстрировал Джексону свой символический молоток "вольного каменщика". Масоном был также, по крайней мере, один из членов Нюрнбергского трибунала - английский судья сэр Норман Биркетт. В данной связи представляется не лишенным интереса следующее обстоятельство? единственный масон среди главных обвиняемых - бывший Президент Рейхсбанка Яльмар Шахт - был приговорен всего к восьми годам тюремного заключения (считая с того дня, когда был арестован, из которых отсидел лишь 18 дней!(см. Ирвинг Д. Нюрнберг. Последняя битва. м,, 2005).