ПЕЛЬМЕНЬ
Эх! И заступил-то я в дежурное подразделение, и попал-то я в дневальные по охране клуба. Клуб у нас здоровый: два этажа и скверик вокруг. Народное достояние. Вдруг упрёт кто? Просыпается утром училище – бздынь, клуба нет. Сразу децимация. Поэтому я бдил. Ходил-бродил вокруг клуба, вперив взгляд в сумерки пасмурной южной ночи, а левая рука на рукоятке штык-ножа, дабы шпиён врасплох не застал. Второкурсник есть существо, остатки бдительности не растерявшее.
Географически клуб расположен замечательно: он у самого забора, за которым днём и ночью кипит такая интересная и увлекательная гражданская жизнь. Впрочем, ночная жизнь, бывает, кипит и по нашу сторону забора; сразу возле клуба торчит учебный планетарий кафедры кораблевождения, и заведующий этим планетарием капитан-лейтенант Пудин частенько пользует там лаборантку Вику, включая для неё то гавайский небосклон, то Багамы, то Таити... но это, несомненно, грязные и подлые слухи.
Также возле клуба, опять же впритык к забору, в ту пору велось строительство летнего плавательного бассейна, уж и яму огромную выкопали, и шлакоблоки штабелями. А под самым забором (с нашей, с военной стороны) помещался здоровенный квадратный железный чан с сухим цементом. От непогоды цемент прикрыли вощёной бумагой, концы по краям чана закрепили, и эта бумага от дождика и солнышка натянулась, как кожа на барабане. Всё это прямо под забором, повторяю.
Ветер в Севастополе осенью препротивный. Он вонзается во все щели бушлата, он холодный и злой. Огибаю угол клуба – прямо в морду. Заворачиваю за следующий угол – то же самое. И так четыре раза. Повернул назад – всё равно вмордувинд. Непостижимо. Плюс морось премерзкая. Давно стемнело уже. Осень, осень…
Встал за углом кормой к ветру, сигаретку прикуриваю и думаю – когда же Стас из самохода приползёт? У Стаса неподалёку от училища сестрёнка Карина проживает. А Стас – это не имя, это состояние души. Он вообще-то мой тёзка, фамилия у него Анастасьев (когда он подписывает хлоркой штаны или бушлат, он всё время путается в буквах и пишет то «Анасьев», то «Ананастасьев», но кличка у него не Ананас, а Банан, не скажу за что). Сестрёнка всегда потчует Стаса, который ну совсем не любит не выпить, поэтому я проинструктирован друзьями принять Стаса в целости-сохранности и обеспечить доставку до ротного помещения, чтоб не влетел. В принципе, никаких проблем: рост у Стаса – метр с шапкой, вес – полтора пуда. Лишь бы не брыкался…
Слышу – шаги. Оп-па! – дежурный по училищу, капитан первого ранга Сычёв с кафедры тактики. Уважаемый дядька, мощный и юморной. Прячу бычок в кулак и делаю шаг из-за угла:
– Товарищ тан-пер-ранга, дневальный по охране клуба курсант Завражный. На посту без замечаний.
– Есть... Что тут у нас? Всё тихо?
– Так точно, тащ каперранга…
– Не замёрз?
– Никак нет …
– Самоходчиков много?
Хороший вопрос. Мы оба заранее знаем ответ, а потому еле заметно улыбаемся. Он тоже когда-то курсантом был и, говорят, лихим. Его перещеголял только один здоровенный кап-три с одиннадцатой ракетной кафедры, который пьяным курсантом убегал от патруля, а когда начали догонять, выковырял из асфальта крышку канализационного люка и кинул её в патруль, попал и зашибил сразу всех четверых...
– Никак нет, тащ, ни одного!
– Ну, есть, есть. Продолжайте даль…
И тут слышу, как там, в стороне забора, что-то шуршит, скребётся и бурчит. А ну как Стас? Он же как пить дать – в свинью… надо что-то делать... даже если не Стас...
Сычёв тоже слышит:
– Что там? – смотрит на меня азартно и руку на жопу с кобурой кладёт.
– Не могу знать… – а сам лихорадочно соображаю.
Блин…
А там за ёлочками – шум, грохот железный, возня, мычание утробное, нечеловеческое... натуральный мезозой. Мы с капразом переглядываемся. Я тоже кладу руку на кобуру... э-э... на штык-нож. Ибо там явно монстр какой-то, абоминог в чешуе и с когтями…
То, что выползло из-под ёлочек, обратило нас обоих в бегство. Абоминог? Хуже. Страшнее. Хорошо помню, как асфальт убегал под ноги и дальше – назад. И как я дышал – прерывисто, хрипло, с надрывом… Рядом шёл галопом спринтер Сычёв. И мне ни грамма не стыдно ни за себя, ни за капитана первого ранга с пистолетом. Любой, кто увидел бы ЭТО, драпал бы со скоростью два Маха.
Забежав за клуб с другой стороны, перевели дух. Сычёв говорит:
– Что это было?
А я что, Пушкин? Говорю:
– Ы-ы… что-то такое… серо-белое… не могу знать.
– Так. За мной.
Шумно вдохнул, вытащил пистолет, дёрнул затвор и двинулся обратно. Я – за ним, обнажив штык-нож. Тогда у него кончик ещё был на месте. Я сломал его через год, на третьем курсе, когда метал штык в кипарис, стоя дневальным по дырке в заборе, то бишь по охране территории, это отдельная история.
Приходим в район ёлочек. Тишина, всё культурно, и главное – следов никаких. Ну, там, где фонарь освещает. Постояли, помолчали.
– Так. Я пошёл, а вы следите тут бдительно. Чуть что – сразу доклад.
Пистолет в кобуру, развернулся и лёг на курс норд. Доклад… ага. Я пожал плечами, а ноги всё ещё подрагивают. Ясно… но что же это всё-таки было? Сердце бешено стучало в левом ботинке. Первобытные инстинкты спорили с сознанием. Страх перед непознанным не уходил и множился. А через полчаса притопал сменщик с фонариком, и я ему всё рассказал.
– Да? – и ржёт, говнюк, чуть ли не катается.
Я обиделся. Он отсмеялся и говорит:
– Откуда это чмо вылезло? Пошли смотреть.
Вдвоём не так страшно. Ну, пошли. Обошли ёлочки, подходим к чану – там бумага вся порвана, смята, туда явно кто-то… И тут до меня дошло.
– Стас?
Сменщик с трудом кивнул головой и снова упал наземь, тщательно дрыгая ногами.
Ну да, конечно. Приполз к забору училища совершенно никакой, чудом на него с той стороны вскарабкался, с горем пополам перевалил своё расслабленное физическое тельце. Вестибулярка отключена, не удержался и шваркнулся сверху в чан с цементом. А морось же, шинель вся мокрая, ещё и в грязь где-то по дороге влез; короче, получился пельмень – всем пельменям пельмень. И вот перемещается такой цементный пельмень ночью на карачках, звуки всякие издаёт, рычит… и выползает из-под ёлочек... У кого хочешь гайки отдадутся.
А дежурного по роте чуть кондратий не хватил, когда Стаса в роту на верёвках подняли, на балкон второго этажа. Там было на что посмотреть.
Через три года Сычев мне влепил трюльник на госэкзамене по тактике флота. Билет попался совершенно дубовый, что-то там про действия десантных соединений, хоть бидоном об лоб стучи, я до них так и не добрался, пока готовился. Так что он мне даже прибавил один балл. Наверно, вспомнил что-то.
ЕЩЁ ПЕЛЬМЕНЬ
А это уже Пельмень настоящий. Пельмень с большой буквы. Во-первых, фамилия отдалённо похожа на «пельмень». А во-вторых… ну, это надо видеть. Такое впечатление, что лицо долго мяли, потом распаривали, отваривали, снова мяли, пытаясь вылепить что-то от Сальвадора Дали. А когда получилось, сказали: «Не пойдёт, выбрасываем». И выбросили – в Черноморское училище имени Павла Степановича. Краснознаменное. Нате вам, на Первый корабельный факультет. Но парень был замечательный - весёлый, душевный, учился хорошо, постоянно во всякие смешные истории попадал.
…Лекция по высшей математике. Теория вероятностей. Второй курс. Сразу после первомая. Никто ничего не соображает. Тяжко. Уважаемый Николай Егорыч Пятлин что-то увлечённо рассказывает сидящим за первым рядом столов. Напряжённая борьба с заволакивающей глаза липкой дремотой... Второй ряд и дальше – все вповалку. Здоровый сон. В разных позах. Средство массового поражения. Первая ж пара, как совладать? После праздников. Второй курс. Теория вероятностей. Рука автоматически продолжает что-то выписывать, повинуясь сложному инстинкту жажды верхнего военно-специального образования. Мозг давным-давно отключён. Мудрёные крендельки и червячки в конспектах вместо букв; ручки чертят на страницах изодавы. Сеанс массового гипноза. Скопище сомнамбул. «Пэ-нулевое равно пэ-один плюс пэ-два на пэ-энное…» Локоть на стол, согнуть руку, запустить кисть под шею к спине – и голова уютно укладывается на сгиб. Глаза давно закрыты и склеены сильнее, чем эпоксидкой. Дыхание ровное. Ничто не нарушит этот покой…
– АААААА!!!! А-а!! А-а-а!!!… – на предпоследнем ряду, словно вырвавшись из видеоряда чуждого нам фильма ужасов: – А–А–А–А–АААА!!!…
Половина аудитории, ничего не понимая, на минуту приходит в себя и крутит головами – ЧТО?! КТО?!
Не знаю, чего там Пельменю с похмелюги приснилось, но он орал, словно ему без наркоза делают обрезание совковой лопатой. Вскочил над партой: волосы всклокоченные, глаза красные, навыкате (но так и не проснулись), рожа подавленная (в смысле – выдавленная), мятая, с трещинами и складками, цвета ежевичного варенья… ААА-А-ааааа!!!
– Товарищ курсант, что с вами? – Николай Егорыч спокоен, как сто шаолиньских монахов. Он и не такое видал на своих лекциях по теории вероятности. Он знает, что ничего невероятного на свете нет. Так и говорит через раз: «Чудес на свете не бывает».
– А! А? А… Н-нет… н-не… – осознал, наконец, что не на эшафоте, и что обрезание было астрально-виртуальное. Но осознал не до конца, а потому и дальше тупо смотрит в беспредельность сквозь всё, на что натыкается остекленевший взгляд. «ПИВА-А-А!!!» – истерически кричит его измученное лицо… нет, не лицо… не знаю, как это называется.
– Садитесь, пишите дальше, – профессор поворачивается к доске. – Продолжим. Для описания суммы двух равновероятностных событий…
Бух! – Пельмень мешком шлёпается на место, ещё секунду тупо глядит вперед перед собой, потом глаза захлопываются, голова с кегельным стуком падает на стол. Свистящий вдох… ме-едленный выдох… всё, нирвана.
Постепенно засыпают и все остальные, кроме мужественного первого ряда и невозмутимого профессора.
«Пэ-нулевое равно пэ-один плюс пэ-два… на пэ-энное… хррр… пссс…»
1995
* из ненапечатанного сборника "Макароны по-флотски"