В темной комнате раздавались тяжелые хрипы, глухие покашливания, переходящие в стоны. Казалось, что спящий человек тяжело болен или ему снится дурной сон. Предрассветная тишина, нарушенная вздохами и охами старухи, лежавшей на рассохшейся деревянной кровати, уступила место утреннему городскому шуму.
Солнечный луч, заглянувший в комнату, нашел-таки отверстие в льняной занавеске и, образовав узкую полоску света, разместился поперек измятого одеяла, накрывавшего пожилую женщину. Пузырьки и склянки на тумбочке, разбросанные повсюду пустые коробки из-под лекарств, придавали комнате вид ночлежки.
Конечно же, саму Марию Ивановну нельзя было назвать убогой, но знавшие ее люди говорили, что у старухи «не все дома». Правда, знакомых с каждым годом становилось все меньше, а в незаметно подступившем одиночестве остались лишь воспоминания о молодости, которыми и жила Мариванна.
Люди нечасто баловали старуху вниманием, разве что медсестра Леночка, забегавшая два-три раза на неделе сделать укол. Почти всегда визиты сопровождались старческим брюзжанием - раздражала и возмущала девичья свежесть. Одному Богу дано разобраться в глухом и непонятном противоречии: казалось, Марья Ивановна только и ждала посещения девушки, а, встретившись, напускалась на нее, укоряя и выговаривая, словно мстила за то, что больна и не так расторопна, как раньше.
Обидные слова, выскакивая изо рта, рассыпались горохом и, падая, отдавались глухим стуком в воспаленном мозгу дряхлой хозяйки. Лена на них не реагировала, свыкнувшись со старческими причудами. И Мариванну это устраивало.
В процессе беседы она оживала, входила во вкус вещавшего оракула и доводила себя до исступления. Разговор приобретал странный по сути характер и превращался в монолог. Старуха вела беседу то ли с собой, то ли со своей молодостью, то ли еще с кем-то из той самой жизни, когда, по ее словам, она была красива и стройна, любима и не одинока. Она говорила, говорила, словно боялась, что ее прервут, остановят, лишат последнего слова.
Когда-то Мария Ивановна имела семью. Правда, муж давно умер, а дочь Валентина уехала от нее в большой город, где работала социологом в крупной фирме. К дочери мать относилась с прохладцей, а родных внуков никогда не видела. Умершую свекровь Мариванна называла уродцем, ее сына, своего мужа, - тютей и растяпой. Ее занимала только личная жизнь...
Прокручивая, проворачивая, пережевывая прожитые годы, она никак не могла переварить их до конца. Что-то ее постоянно беспокоило и тревожило. Лена, жалея старую женщину, старалась не перебивать ушедшую в прошлое собеседницу, смутно догадываясь о каком-то тяжком грузе, лежавшем у той на сердце.
Проснувшись, старуха тяжело вздохнула и, поднявшись с постели, шаркая ногами, дошла до стула. Тяжело опустившись, выглянула на улицу, бессмысленно окинув пустой двор, и задумалась. Наступивший день, как и другие в последнее время, был ей не в радость.
Она вспомнила приснившийся сон. Перед ней стояла свекровь, молодая и счастливая. Чему она радуется, с досадой подумала Мариванна, вот чертовка, все ей нипочем, даром, что уродец! Свекровь манила рукой Марию, а в глазах читались легкая грусть и укор.
Покалеченный палец ее правой руки на глазах превращался в нечто громоздкое и жуткое, напоминающее бесформенную резину, которая раздувалась и вытягивалась вперед, в сторону невестки. «Бах!» - раздался страшный хлопок, и вместо пальца появилось зияющее отверстие багрово-красного цвета.
«Господи, Господи, прости меня, - сидевшая внезапно перекрестилась, - это же я во всем виновата... Господи… грешна-то я как, Господи... Палец, ведь палец, - старухе не хватало дыхания, а сердце учащенно забилось, - ... О чем это я? Ах, да! - Ведь она звала уродцем свою свекровь из-за того, что у той недоставало пальца на правой руке. - Но ведь был же он когда-то, куда ему деться?! - лихорадочно мелькало в голове у Мариванны".
Странно потряхивая телом, она силилась что-то вспомнить. И вспомнила же! До мельчайших подробностей, до боли, охватившей ее тело, до спазм в горле, до всхлипов и рыданий, сотрясавших ее.
Да, да, он был целым и невредимым, пока в предпоследней сильнейшей размолвке Мария в порыве злости не оттолкнула от себя свекровь, а та, упав на пол, подняла беспомощно руки, защищаясь от удара. И тогда Мария сделала то, чего, казалось бы, не должна была делать ни при каких обстоятельствах - она изо всей силы пнула женщину. С тех пор повреждённый ударом палец начал сохнуть и превратился в ужасный отросток.
Блуждающая улыбка и чуть подергивающиеся губы Марии Ивановны говорили о сильнейшем шоке, полученном от осознания того, что когда-то она сотворила. Наступившее раскаяние было страшным и бессмысленным одновременно, ведь свекрови давно не было на этом свете. И вот эта бессмысленность породила ужас и непреодолимое желание вернуть ушедшее время.
Что-то невыносимое жгло внутренности и не давало жить и дышать. Старуха закричала и попыталась подняться со стула, но, почувствовав резкую боль в левом боку, вздрогнула и осталась сидеть перед окном, за которым кипела жизнь, - осмысленная, простая и такая сложная.