На рассвете дорожная карета Александра Дюма выехала из крепости Кизляр. Заря – подружка солнца, золотисто-розовым покрывалом накрыла снежные вершины гор, призывая к новым приключениям. Отряд терских казаков сопровождал писателя на протяжении всего путешествия по Кавказу. Время было опасное: уже большее сорока лет шла война с горцами. В это утро, тишину нарушало лишь пение птиц, звон серебряных колокольчиков на кожаных хомутах и цоканье копыт лошадей по грязной дороге. Спутники знаменитого француза дружно зевали, укутывшись в верблюжьи одеяла, подаренные калмыцким князем Тюменом.
– Как прикоснусь к этой верблюжьей шерсти, сразу вспоминаю, как мы пировали в Астрахани, – начал разговор Жанн Муан (художник, писавший зарисовки к книгам Дюма отца). – Они подали лошадиную голову, начинённую черепахами. Налили в пиалы их национальный напиток. Забыл, как называется прокисшее не то верблюжье, не то кобылье молоко. Глядя на калмыцкие счастливые лица, и мы дружно начали, есть конское сырое мясо с зелёным луком.
– Кумыс и водка мне сразу не понравились, хотя горькую под селёдочку я люблю, – нехотя, поддержал разговор Дюма, как тонкий гурман и ценитель кухни, – а остальное довольно-таки вкусно, та же Европейская кухня. Если бы не отсутствие элементарной мебели, всё было бы замечательно. Я ж не могу сидеть часами, скрестив ноги. Ел и то лёжа на коврах, обложенный шёлковыми подушками. Так и до пролежней недалеко.
– Шаманы у них сильные, – поддержал разговор Дэниел Денглас Юм, с детства обладающий даром ясновиденья и способностью заклинать духов. – Есть чему поучиться…
Следующий обитатель кареты, переводчик, студент московского университета, Алексей Калино, притворялся спящим. Он был агентом царской охранки. Регулярно отправлял похожие один на другой отчёты начальнику «Третьего Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, тайной полиции» – князю, Василию Андреевичу Долгорукому: «Благодаря исправности вашей тайной полиции, путешествие месье Дюма проходит в высшей степени благополучно».
За окном кареты моросило. Ноябрь вступал в свои права. Осень рисовала в яркие краски, покрытые лугами, берёзово-кленовым криволесьем и сосново-буковым смешанным лесом горы. Показавшееся из-за облаков солнце, осветило снежные вершины Кавказского хребта. Северный ветер разогнал тучи. Любвеобильный Дюма прищурился и прошептал:
– Исключительно чистый и прозрачный воздух. Красота, какая! Природа умирает, а мне хочется всё новых и новых впечатлений, и любви. Как бы к Шамилю в гости попасть. Я мечтаю написать про его доблесть, бесстрашие и о романтике страны гор.
– Кстати господа, Гаити в переводе – страна гор. В плен захотели господин Дюма? – прошептал переводчик в тон, подражая писателю. – Неизвестно чем это интервью для нас кончится. В данном случае мечтать не только вредно, но и опасно для жизни. Зря я согласился на эту авантюру: сопровождать вас. Надо было остаться в Кизляре.
– А я думал, вы спите, – удивился Жанн. – Будьте снисходительны к нашему другу. Это просто очередная рискованная забава.
– Друзья хочу вам напомнить, что у нас есть разрешение не более чем на десять часов отклониться от маршрута, – продолжил разговор великий забияка. – Если мы боимся попасть в плен к горцам, то давайте попадём в плен к казачкам. Я ещё в Париже слышал о восхитительной красоте и добром характере женщин из очаровательной деревни Червелон. Только ради этого надо было бы посетить Россию. Ветер раздувает пламя! Господь воспламеняет душу! – процитировал Дюма девиз своего прославленного рода.
Дюма приоткрыл створку кареты и крикнул своему слуге:
– Бланше, останови карету!
Казачий хорунжий Георгий Каглик, был явно не доволен решению французов. Но потом успокоился, подумав: «Много казаков отпрашивалось у него погулять в здешних станицах… Находили там гарных девок, да и оставались после службы навсегда. Может и я найду там свою судьбу и наконец-то женюсь. С казачками шутить нельзя, их надо сразу в жёны брать». После короткого отдыха, он отправил в станицу вестовых.
К вечеру подъехали на окраину станицы Червленная. Эскорт Александра Дюма встретил атаман Степан Колодяжный со станичным хором весёлых казаков и казачек. Одна из девушек поднесла ему каравай тёплого пшеничного хлеба и звонко засмеялась. Дюма, заворожённый красавицей, уронил отломленный кусочек хлеба в солонку, и чуть не подавившись, сразу влюбился в неё. Мурашки вдохновения пробежались по его могучей спине. Он тихо спросил:
– Звать-то тебя как?
– Меня не зовут, я сама прихожу, – пошутила девушка, низко поклонившись знаменитому писателю. – Ульяна я. Дагадинского Ивана дочка.
Её отец и братья строго переглянулись между собой и фыркнули на девушку:
– Цыть шельма! Знай своё мисто дурна девка…
– Да ладно вам! Слова не скажи доброй людине, – огрызнулась она и пошла к девчатам.
Девушки были все как на подбор: чернявые с голубыми глазами и прекрасными русскими лицами. Восемнадцатилетняя Ульяна, как бриллиант чистой воды в мутной горсти жемчужин, выделялась на фоне красавиц своей поразительной кавказской красотой и статью. Её мать привёз отец, после успешного похода за Каспий. Она досталась ему по жребию, который он вытянул после захвата в плен шахского гарема. От смешения казаков с народами, проживающим за Тереком, произошли чрезвычайно красивые люди. Особой красотой отличались и славились Червленские красавицы. Породнившись с кавказцами, терские казаки сохранили в чистоте родной язык и старую веру. Переняли одежду горцев, признаки горского характера и некоторые обычаи.
Атаман подал гостю рог красного виноградного вина. Дюма уже был научен на горьком опыте, как пить вино из такого сосуда, чтобы не облиться и не поперхнуться. Александр осторожно взял рог буйвола, в который вмещалось восемь стаканов вина, поднёс его к припухшим обветренным губам и, оставив сверху место для воздуха, медленно отпил около литра божественного напитка. Передохнул. На душе стало хорошо и спокойно. Краски природы и казачьих костюмов стали ещё ярче. На лбу и висках выступили слегка заметные капельки пота. Обтерев лицо и чёрные усы платком, Дюма спросил:
– Вино, какого года?
– Моего года, – пошутил атаман. – Як я народился, батька зараз три бочки в саду взрыл, на случай знатного праздника.
Станичники дружно запели хором:
Там, где свистящие картечи
Металла бранная гроза,
Лежит в пыли, на поле сечи
В три грани чёрная коса…
Она в крови и без ответа,
Но тайный голос произнёс:
«Булат, противник Магомета,
Меня с главы девичьей снёс!..»
Девушки с любопытством рассматривали знаменитого француза. Пузатый великан под два метра ростом, с густыми мелковьющимися волосами, унаследовал от бабушки Мари-Кессет из города Порт-о-Пренса, который находится на острове Гаити, неудержимый темперамент и силу. Он походил на африканского льва, вышедшего на охоту. В больших, тёмно-карих, как две смородины глазах сверкали отблески солнца, заходящего за горы, мятежного Кавказа. На широкой груди писателя красовались три ордена: бельгийского ордена Льва, ордена Почётного легиона и ордена Изабеллы Католической. На указательном пальце правой руки сверкал редкой красоты перстень с большим бриллиантом и вензелем императора всея Руси Николая I. Перстень был для него, как виза пребывания в России и имел большую силу, чем охранная грамота. Он был одет в костюм горца. Бурка, бешмет и калмыцкая папаха, закрывающая его лицо не хуже чем вуаль французских модниц, придавали ему вид казачьего генерала.
– Пока я здесь, я бы очень хотел, чтобы отец и братья Ульяны всегда были рядом, – настойчиво попросил Дюма. – Непременно поселите меня к ним в дом.
После короткого разговора с Иваном Ивановичем, атаман сказал:
– Они отказались принять вас на постой. Станица населена староверами. По нашим законам мы даже православным не разрешаем у нас жить. А у Ивана ещё и две дочки на выданье… Служить вам согласны. А гостей мы обычно принимаем в бывшей ставке генерала Ермолова. Сейчас там штаб терского казачьего войска, где мы и встречаем всех высокопоставленных путешественников.
– Да уж, – опечалился Дюма,– если бы не царь Александр-реформатор, я бы ещё долго был в России нежелательным лицом.
Каменный, белённый известью дом с верандой, где поселились французы, стоял на центральной площади станицы, возле старообрядческой церкви. Рядом располагались две лавки, рынок и чайная. Высокий деревянный забор и дубовые ворота, крашенные зелёной краской, надёжно оберегали гостей от людских глаз и злых помыслов. Рублённая из кедра баня, встретила путешественников нестерпимым жаром, разнообразными вениками и ключевой водой. Местный писарь Васька, по совместительству банщик, от всей души старался угодить иноземцам. Добавив в ковшик с кипятком хлебного квасу и напитка из чабреца, донника, гвоздики и имбиря, он то и дело поддавал лечебной смеси на каменку. Воздух в парилке наполнился запахом хлеба и мёда. Взяв, в левую руку эвкалиптовый, а в правую можжевеловый веники, банщик слегка встряхнул их и на мгновение замер. Вид у него при этом был причудковатый: расплющенные от самогона очи, сверкали, как угли в каменке на маленькой опухшей голове с всклокоченными патлами. Слегка подпалённые огнём усы постоянно дёргались от приветливой улыбки. Васёк прошёлся вениками по писателю, как учил его нынешний командующий армией – генерал Муравьёв. Дюма не выдержав, выскочил в предбанник и окатился холодной водой.
– Ух! Я в шоке от русских и их привычки париться, – воскликнул он, переведя дух, в поисках чего-нибудь попить. – Литературным критикам далеко до этого казачины. «Откорректировал и отредактировал» меня от и до, – добавил он, смотря на поднос со стаканом прозрачного, как слеза самогона и солёным огурцом, который подал ему Васька.
– Казаки – народ терпячий и по части хвороб дюже крепки! Господин мусье, после баньки – продай последние портки, но выпей! – пошутил банщик, забыв как звать знаменитого француза.
Дюма залпом выпил и, задыхаясь, проглотил огурец. От неожиданности, что это не вода, не в силах сказать даже слова, он замахал руками, требуя простой воды. Василий подал ему крынку кваса из терна. Напиток пузырился и шипел, слегка охладив «мушкетёра».
– Это французское шампанское, а не квас! – воскликнул Дюма и, захмелев, сел на лавку.
В доме накрыли столы. Время вечерять. Гуляли с размахом, как на свадьбе, только жениха и невесты не хватало. Местные женщины ухаживали за гостями и особо уважаемыми казаками, приглашёнными на ужин. Дюма с восторгом смотрел на Ульяну, которая крутилась вокруг него. Она ловко подавала на стол жареных уток, кур, поросёнка, пельмени с начинкой из трёх видов мяса, казацкую торбу, щуку со свиным салом, раков «по-праздничному» – в вине и сметане, круглик, таранчук, различные соленья, шиши, вытушкы, блины с икрой и многое другое. От выпивки и запаха мяса, укропа, киндзы и тмина у французов разыгрался нешуточный аппетит.
– За честь и правду! – сказал атаман очередной тост. – Веселы привалы, где казаки запевалы.
Когда казаки изрядно выпили и запели, отец Ульяны с сыновьями лихо станцевали гопака, казачка, тут же перейдя на наурскую лезгинку.
У реки, у Терека
Казаки гуляли
И каленую стрелу
За реку пущали.
Казаки не простаки–
Славные ребята–
Песни весело поют
И живут богато…
В это время Дюма осторожно касался одежды девушки, от чего ощущал давно забытый любовный трепет молодости. Он подарил Ульяне свой парижский набор разнообразных предметов для туалета, духи и французскую бижутерию. Девушка была в восторге. Когда отец и братья уснули прямо за столом, их тут же увели домой. Гости разошлись, а Ульяна даже не заметила, как оказалась на коленях у знаменитого француза.
– Пристал, як степной репей, – говорила Ульяна, слегка сопротивляясь и робко смотря, в пылающие страстью глаза чужестранца. – Колючий вы барин, як ижина, – тихо смеялась она.
– Я отвезу вас в Париж, – не успевал переводить Алёшка пламенные обещания Дюма. – Вы затмите своей красотой не только всех наших француженок, но и всю Европу. Я давно слышал, что русские женщины самые красивые на свете. Я отдам всё что имею, только согласитесь ехать со мной. Легче всего осуществимы те мечты, в которых не сомневаются.
– Да я знаю, шо в Париже гораздо краше, чем у нас в станице, – поддерживала разговор, очарованная обаянием и напором девушка. – Мой дедушка Ваня был там, когда наши казаки в четырнадцатом году добивали армию Наполеона. Он часто рассказывал под хмельком як там хорошо… Там такие модницы, не нам чета.
– Принеси корзину шампанского, – приказал Дюма своему слуге, – и сделай так, чтобы здесь никого не было.
На улице пьяные казаки стреляли в небо из ружей, пытаясь попасть в Большую медведицу. Они устроили фейерверк в честь французов. Взволнованный Дюма сам открыл бутылку шампанского, эффектно выстрелив пробкой в потолок.
«Будь шампанское плохим, Ульяна бы усомнилось в моей искренности, но шампанское превосходное, и она обязательно мне поверит. У пьяных и влюблённых свой ангел-хранитель», – думал Дюма.
Когда волшебный напиток окончательно растопил лёд на душе девушки, и кровь побежала значительно быстрей, затмив разум неприкосновенности, в её глазах засверкали огоньки затухающих свечей, напоминающих фейерверки в Париже. Француз уже не казался ей таким старым и страшным. Она опустила вниз глазки и глубоко вздохнула, прижавшись к своей мечте.
Несмотря на строгие нравы, казачки позволяли себе многое. Мужья служили царю-батюшке и подолгу не бывали дома. Станичники с пониманием относились к молодым вдовушкам и замужним, вынуждено одиноким женщинам, пригревшим у себя мужчин. Совсем другое отношение было к девушкам, которые не были замужем. Девичья честь играла огромную роль в дальнейшей судьбе казачки. До сих пор существует старинный обычай: после первой брачной ночи перед свадебным столом вывешивается, как знамя непорочности – белоснежная простынь с доказательствами невинности невесты.
Ульяна, боясь позора, рано утром в бане застирала ночные «грехи» и побежала домой. Закричали первые петухи, заглушая лай, уставших за ночь собак. Заголосила скотина, прося воды и дойки. Родственники ещё спали, даже не подозревая, что случилось с их девочкой. Она быстро управилась по хозяйству и приготовила завтрак. Набрала ковшик капустного рассола, достала солонины и поставила на стол начатую четверть первача.
– От так добре! Какая ты у меня умница, – сказал отец, опохмелившись. – Яко гадость это пойло! Як погано на душе. Чи там наши французы, не померли после вчерашнего?
– А мне, откуда знать? – ответила Ульяна и, покраснев, вышла в сени.
В это время Александр Дюма, откушав куриного бульона, выпив кружку чая с лимоном и мёдом, писал очередной очерк для журнала «Монте-Кристо», а его переводчик Лёша строчил подробное донесение о приключениях писателя.
– Вы тоже писатель? – пошутил Дюма. – Разрешите взглянуть.
– Нет, я больше читатель, – пошутил переводчик, выпив чарку кисловато-горького нарзана. – Сразу пьём, тут же лечимся. Вот набросал вам подстрочник к посланию в Сибирь «Во глубине сибирских руд», – сказал он, побледнев. – Как вы просили. Для издания во Франции.
Душа у Дюма, как у молодого любовника, изнывала от счастья и предвкушения новых встреч с юной красавицей. Он пригласил её с родителями на очередной ужин, но они не пришли, сославшись на занятость.
– Этому битюгу французскому, сыночку генерала нечего делать. Вчера похвастался, что на него литературные рабы пашут, а нам простым казакам самим работать надо, – заявил Иван Иванович посыльному, почувствовав нездоровый интерес к их семейству. – Захотел сметаны с клубникой. Положил глаз на дочку. А ещё умничал, что занятым людям некогда разглядывать женщин. Не свадьба поди, в загул уходить.
Вечером, искатель приключений и новых сюжетов, залпом выпил пару кружек кофе «по-казацки» (замес крепкого красного вина, водки, холодного кофе и сахара). Слегка захмелев, пошутил:
– С такого чая не ходить, а подпрыгивать будешь!
Потом хитростью выманил девушку прямо из хоровода на сеновал, и до рассвета, сквозь щели крыши сарая, любовался с нею грешным полнолунием и сказочной нитью из звёздного хрусталя, улетая в чудесное будущее. Они лежали, обнявшись, мечтая о блеске и триумфе их жизни в Париже. Девушка, зажмурившись от счастья, уже видела себя среди знатных дам и кавалеров на балу у маркиза де ля Пайетри. Она мысленно проносилась из ложи театра в апартаменты замков и дворцов. Вот она уже, как легендарная амазонка при свете высокой луны и многочисленных факелов гарцует на белом коне в белоснежном шёлковом платье и тёмно-зелёном лавровым венком на голове, совершает иппогиннес – танец женщины на лошади. Чёрные, длинные, развивающиеся на ветру, кудри, белоснежная кожа безукоризненного женского тела, пронзительный взгляд сине-голубых, блестящих, как озёра глаз, приводят в восторг аристократов и простолюдинов. Прекрасная казачка ели сдерживает себя от джигитовки: ей так хочется промчаться на коне, выполняя лихие выкрутасы, с которыми она была знакома с детства. Толпа влюблённых поклонников дарит ей бриллианты, цветы и безграничную любовь.
–Я хочу, хочу всего и сейчас, – страстно шептала она своими прелестными губками, полностью подчинившись воле парижанина.
– Я люблю только тех, кто любит меня!.. – тихо говорил Дюма. – А ты читала мои романы?..
– Нет, конечно, – смутилась девушка, покраснев. – Я кроме Библии ни одной книги в глаза не видела.
На третий день ни свет, ни заря, не попрощавшись ни с кем, Александр Дюма с друзьями, промчались в своей карете с плотно зашторенными окнами, запряжённой четвёркой Карачаевских лошадей, по центральной улице станицы и скрылись в грешном тумане, сатанившимся из туч, вниз по склонам гор в долину. Они направились в Темир-хан-Шуру, так раньше назывался город Буйнакск. Следом ехали полусонные казаки. Они даже не подозревали, что с французами убегает молодая казачка.
Возле караульной избы эскорту отдал честь молоденький казачок Митрий и спокойно пошёл досматривать военные сны.
Отец с братьями, перекусив, приготовленным Ульяной завтраком, уехали на мельницу. Только вечером до них дошло, что случилось горе.
– Французы-то ещё здесь? – спросил Иван супружницу, распрягая вороного коня.
– Бабы гуторят, шо уехали. Ещё коров в стадо не выгнали, як они пронеслись, шо угорелые.
– А Ульяна где? – крикнул казак, и сел на завалинку.
– Где ж ей быть? – удивилась женщина. – У подружек!
Не успело солнце спрятаться за гребни посеревших склонов Терского хребта, как отряд лихих казачков кинулся в погоню за французами. На сторожевых башнях Иван Ивановичу чётко докладывали о беглецах.
А влюблённые успокоились и были счастливы приятному приключению, несмотря на то, что по дороге кортеж несколько раз обстреливали. Однажды, слегка отставшего от отряда молоденького казака Петро, заарканил абрек. Он затащил его на скалу, и, отрубив голову, закричал:
– Аллах Акбар! Ухады с наша земля, шайтан!
Затем, кинув голову на камни, смачно сплюнул.
– Никола, опусти этого орла на землю, – тихо скомандовал хорунжий.
– С Богом! – тихо сказал казак, быстро перекрестившись.
Затем ловко поднялся к врагу и молча, сделал то же самое зверство с убийцей своего товарища.
Дюма, переполненный творческим вдохновением, не выпускал рук любимой девушки, думая про себя: «Какая варварская страна. Несмотря ни на что, Терек принёс свои воды седому Каспию ». Его бил лёгкий озноб от пережитых событий, но он, постоянно развлекая спутницу рассказами, экспромтами и притчами, которые сочинял на ходу. Переводчик им был уже не нужен: они и так понимали друг друга…
Вдалеке показалось синяя полоска Каспийского моря. Вдоль дороги запахло полынью. Заросли тамариска и фригану, напоминали путешественникам Италию. Лёгкий бриз окончательно развеял все сомнения беглянки. В крепости Дербент французы остановились на постой. После пышного приёма в Дагестане, знаменитого писателя короновали императором литературы. Ульяна чувствовала себя императрицей.
Пролетела как сон медовая неделя счастья. Ночью червленские казаки окружили дом, где квартировали французы и приготовились к штурму.
– Тихо Грицко, не пыли! Не надо шума! – строго прошипел Иван Иванович на ухо командиру охраны, вышедшему до ветра. – Не будем зря казацкую кровушку проливать. Як же ты допустил, чтоб со мной так сробили?
Казаки заскочили во двор. Засверкали сабли. Заклацали железом курки и магазины пистолетов и ружей. Воздух, как перед грозой, наполнился напряжением и тревогой. Ещё мгновение и полетят казацкие головушки, за чужой грех.
– Так у них всё по-доброму полюбовно, – оторопел хорунжий.
– Пусти, заберу девку с миром, – сказал Иван и отстранил казака от калитки. – Не бойся, международного скандала не будет! Я ж не дуб грузинский с мушкетёрами воевать. Если для горцев считается преступлением убить поэта или писателя, то для меня тем паче.
– Пустите его! – приказал казакам командир охраны.
Иван Иванович тихо зашёл в спальню. От увиденной картины, он заскрипел зубами. Ошеломлённый отец, хватил хлыст и отстегал влюблённую парочку. Дюма вскочил и, наткнувшись на холодное дуло пистолета, сел на край топчана.
– Як же ты могла так опозорить отца и нашу семью! – кричал на дочь старый воин. – Как же я упустил из узды твои помыслы? Вспомни судьбу твоей сестры Авдотки, после того стихотворения, которое ей написал сотник Михайло Лермонтов. А он духовный брат твоего француза. Собирайся немедленно домой. Казак скорей умрёт, чем с родной земли уйдёт! Он же старше меня… Совсем сдурила? Или тебя заворожил его колдун швед Юм?
– Стар дуб, да корень свеж. Вольная казачка я батька, а не казак! Не хочу домой! – умоляла, обливалась слезами девушка. – Лучше в петлю, чем такая жизнь. Живём як на фронте: каждый день стреляют. Работаем як каторжные: с рассвета до заката. Страшно становится, что так вся жизнь пройдёт. У меня всего одна жизнь и я хочу счастья!
– Ото умев, он тёткам головы дурить, да мужикам ветвистые рога ставить. Сбив дивчину с панталыку! Мало ли чего ты хочешь? Казаки от казаков ведутся. Воля отца – закон для семьи! – взревел Иван. – Знала бы, что тебя там ждёт с иноверцами, впереди моего коня бежала бы в родную станицу. С чужого коня среди грязи долой.
В комнату заскочил переводчик и начал упрашивать казака успокоиться:
– Дядя Ваня, убери оружие, а то недалеко до греха! Не выдержишь каторги, не молодой уже!
– Не пугай «племянничек», пуганные! – брызгал слюной казак. – Переведи своему кобзарю французскому, что если хочет остаться в живых, пусть даст честное слово, что не будет писать про мою дочь. У меня папаха черна, зато душа светла. Ни рукобития, тем более буйства не будет, хотя и опорочил её перед станичниками на всю оставшуюся жизнь.
Дюма дал слово, что не заденет даже строчкой чести девицы и попросил проститься с Ульяной. Девушка бросилась на шею Александру Александровичу, целуя его и умоляя, не отдавать отцу. Обезумевший от происходящего Иван Иванович взвёл курок, вытянув вперёд крепкую руку с пистолетом.
– Лучше пусть убьёт меня, – просила она, – только не отпускай меня! Не бойся его! Не будет мне теперь никакой жизни... Живьём съедят… Казачий аркан – не таракан, зубов нет, а шею ест.
Дюма осторожно поцеловал девушку в лоб и медленно отстранил от себя. С трудом сорвал со своей руки тяжёлый перстень с вензелем Российского императора и вложил его в правую ладонь Ульяны, сжав её нежные пальчики, трепетно поцеловал их. Александр с болью на сердце воскликнул:
– О, Мария-Луиза! – вспомнил он мать. – Никогда не бывает проявлением трусости подчинение силе, стоящей над вами. Редко случается, чтобы то, чего пламенно желаешь, столь же пламенно не оберегали другие люди. У меня никогда не было такой сказочной принцессы! Ты для меня лучше и дороже всех женщин на свете! Пройдёт время, про тебя напишут другие писатели, и тобой будет гордиться весь мир.
По возвращению в родную вотчину, Ульяна ловко соскочила с вороного коня и гордо посмотрела на казачек. Она была одета, как графиня, только что вернувшаяся из Парижа, что делало её ещё прекрасней.
– Подывись, Даданиха, то наша, чи ни француженка! Гляньте, як нос задрала! – шептались от зависти ядовитые червленки, лузгая семечки и соря от них луштайками. – Ведёт себя як королевна! Тьфу, на тебя! И хто ж оно теперь?
Теперь молодёжь, проходя мимо дома, где тосковала Ульяна, с издевкой затягивали свадебную песню:
Пьяница – пропоица
Ульянин Батюшка.
Пьяница – пропоица
Ульянина матушка.
Ой, пропили доченьку
За мёд да за горилку…
Один казачара, который любил Ульяну и хотел посвататься, ночью с молодыми парубками измазал её забор и ворота дёгтем. Девушка перестала общаться с односельчанами. Жизнь превратилась в ад. Когда стало ясно, что будет ребёнок, ее, отправили к родственникам в крепость Ведено. Но и там ей не дали спокойно жить. Все домочадцы не скрывали своего презрения к ней.
Не выдержав такой жизни, она убежала дальше в горы и нашла убежище в чеченском ауле возле древнего храма горцев. Скалистые пики гор, сверкающие синевой ледники, мрачные глубокие ущелья стали ей родней и ближе чем зелёные поля и сады родной станицы. Когда родилась кучерявая девочка, как две капли похожая на Дюма, её назвали Александрой в честь знаменитого отца. Местные жители звали девочку Санной. Ульяна приняла мусульманство и вышла замуж за старого чеченца, от которого родила ещё девятерых детей.
А дочь Дюма росла как родная среди горцев, чувствуя себя счастливой возле сводных сестёр и братьев. На краю горной тундры, где царствуют лишь снег, лёд и камни, возле, шумящей водопадами и перекатами речки Хулхулуа, в облаках и лучах солнца, Сана быстро выросла и стала красивой, как мать. Выйдя замуж за местного джигита, родила трёх сыновей.
За участие в восстании под руководством Алибека-хаджи мужа Александры со всей семьёй, выслали в Тамбовскую область. Двое внуков Александра Дюма погибли в боях с повстанцами Антонова. Третий кавказский внук Дмитрий приезжал на родину накануне второй мировой войны, где многим показывал перстень своего деда.
Знал бы Иван Иванович Даданицкий, с каким уважением будут относиться к детям и внукам Александра Дюма (отца), не был бы так суров к своей дочери. Были бы станичники истинно православными христианами, могли бы прощать и любить друг друга по-настоящему, может быть и сложилась судьба Ульяны по-другому.
Прошло сто пятьдесят два года российских лихолетий. Теперь жители станицы Червленная с гордостью рассказывают про то, что к ним приезжали в разное время Александр Грибоедов, Александр Пушкин, Михаил Лермонтов, Лев Толстой и Александр Дюма, который полюбил их местную красавицу, подарив ей дочь и перстень c алмазом и вензелем императора всея Руси.
07.01.2010 год. Сочи.