Once upon a time in Siberia, или Однажды в Сибири

Автор искренне благодарит Тамару Анатольевну Воронину из Новосибирска, Дарью Викторовну и Виктора Владимировича Мошкиных из Братска  за оказанную ими неоценимую помощь и поддержку. А, так же, всех героев рассказа за предоставление материала и так или иначе вдохновивших меня своими поступками и делами к написанию.
 
 
Поскольку жизнь продолжалась,  по мере работы над рассказом в него постоянно вносились дополнения. Возможно, они будут вноситься и дальше. Всё происходившее было чертовски интересно и весело даже тогда. А уж по прошествии времени приобрело черты комедии-фарса. Многое так и не вошло в повествование. Например, воспоминания о директоре харьковского ресторана "Москва" с тремя классами образования, по всей видимости хедера, любимой фразой которого было: "Что вы жгёте свет? На улице же днём.» Или, когда музыканты оправдывали громкость звука приобретением нового ревербиратора, бурчал в ответ: «Ревербиратор-шмевербиратор, вот возьму трёх девочек-бандурысток з Левады а вас поувольняю на…»               
 
                Анна Карелина.
 
    Once upon a time in Siberia,
или Однажды в Сибири



     Находясь в почти здравом уме и относительно твёрдой памяти, официально заявляю, что всё нижеизложенное никогда не происходило в действительности и является исключительно плодом моего воображения. Любые сходства персонажей повествования с реальными лицами чисто случайны. Поэтому грядущие обвинения в клевете, диффамации, извращении фактов, оскорблении чести и достоинства будут беспочвенны и бесперспективны в смысле получения компенсаций.
Вымышленные события не происходили в далёком таёжном краю, где Иосиф Давидович Кобзон встретил лучшую песню свою. Чтобы не утомлять читателя слишком длинным вступлением, то, что предшествовало описываемому, будет сообщено по ходу изложения.
Итак, начну.
; 1 ;

В конце 70-х – начале 80-х годов в Советском Союзе открылся сезон охоты на работников культуры. Надо отметить, что на них и ранее охотились и периодически сажали то за гомосексуализм, то за шпионаж, то за спекуляцию, но это не принимало масштабов всесоюзной кампании. А тогда посадили администратора Аллы Борисовны Пугачёвой, и даже её визит к Щелокову не смягчил слепую, глухую и невменяемую советскую Фемиду. Он отсидел «на химии» в Тулуне Иркутской области весь срок, благодаря чему Алла Борисовна являлась народу лично с концертом на открытии нового дворца культуры «Металлург» в Братске. Администратор через несколько лет после освобождения скончался от рака. Ему повезло гораздо меньше, чем нам. Отлов и посадка работников культуры проходила под знаменем борьбы с так называемыми незаконными вознаграждениями по статье раз-два-три-четыре-пять «б» УК РСФСР и по всяким-разным другим статьям, от злостного хулиганства до хищения в особо крупных размерах, принятым специально для того, чтобы создать иллюзию бурной деятельности (в простонародье сибурде) и показать населению, что «органы» начеку лежат и свято блюдут. Кампания, как водится, сопровождалась широким освещением в прессе. Страна должна была знать своих героев и антигероев. Героями, естественно, выступали доблестные органы, ведущие непримиримую борьбу не на жизнь, а на смерть с кое-кем, кто «кое-где у нас порой честно жить не хочет» а антигероями – Сергей Захаров, Александр Авилов, Борис Карелин и прочие, прочие, прочие, прочие. Имя им легион. Борис Сичкин угодил в эту мясорубку гораздо раньше, правда, успев отсидеть в тюрьме, был в конце концов оправдан.

Сначала о том, как мы очутились в Братске, где провели лучшие годы своей советской жизни, встретили замечательных людей, с которыми дружим и поныне, умудрились внести какой-никакой вклад в развитие города, как культурное, так и строительно-архитектурное, а самое главное – где наши сыновья окончили среднюю и художественную школы, в результате чего без проблем поступили в вузы, а потом окончили и МакГилл. Отучившись в Москве, Харькове и Монреале, они неоднократно повторяли, что их братской учительнице математики никто и в подмётки не годится. Впрочем, им, может быть, просто не повезло с преподавателями.
; 2 ;

Началось с того, что ансамбль, в котором пел и играл мой супруг, Борис Карелин, неоднократно занимал первые места на смотрах-конкурсах музыкальных ансамблей Харькова, и вышестоящим организациям было рекомендовано предоставлять им работу на лучших эстрадах города. Работы после этого почему-то не предоставлялось никакой. Очевидно, эти лучшие эстрады были для них всё же недостаточно хороши. Два летних сезона они с сокрушительным успехом отработали в Сочи, в ресторанах «Кавказский аул» и «Старая мельница», но, поскольку жизнь продолжалась не только в летний сезон, а львиная доля заработанного за лето уходила на приобретение инструментов и аппаратуры, требовалась и постоянная работа. Они заключили контракт с братским отделением «Интуриста», куда и прибыли в конце февраля 1978 года. При подписании контракта с ними провели инструктаж (сами знаете кто) и потребовали с них ещё и подписку не вступать ни в какие контакты с иностранными туристами. Было это, конечно, незаконно, но кто вообще соблюдал законы в те времена в СССР или позже в России? Подписку они дали и почти сразу же начали нарушать. Сначала Борис повёл, гостившего в Сибири сэра Питера Устинова, в магазин «Зорька», что на улице Подбельского или Подчёрнского, и помог ему купить там чучело совы. Потом администратор шведской группы «АББА», или другой какой-то, прислал ансамблю приглашение в Швецию и предложение работать на одном из круизных судов, которые он фрахтовал в Ленинграде, хотя ему доходчиво объясняли, что легче было на Луну слетать, чем в Швецию съездить, и приглашение попало сами знаете куда...
Потом какой-то профессор какой-то нью-йоркской консерватории, очарованный игрой саксофониста по кличке Тёма, попросил у него разрешения сыграть на его саксофоне, Тёма с удовольствием разрешил, но профессор не смог выдуть ни одной ноты, потому что сынишка Тёминой подруги в игре сломал трость (мундштук) саксофона. Обалдевший профессор, вернувшись в Нью-Йорк, выслал Тёме коробку тростей Rico с восторженным письмом, на которое сами знаете кто посоветовали не отвечать. Сейчас Тёма работает в Нью-Йорке таксистом. Как и герой фильма Лунгина «Такси-блюз», Тёма был беззаветно предан алкоголизму, невзирая на национальную принадлежность, и наслаждался им вплоть до галлюцинаций и попытки самоубийства. После очередного запоя с ним пришлось расстаться. В Америке он пить бросил, но и музыку оставил и как-то в телефонном разговоре признался, что музыку ненавидит. Либо такси, либо блюз...
В придачу к этому все музыканты и их жёны постоянно покупали у туристов из Польской Народной Республики, которых между собой называли автолавкой, джинсы и другой ширпотреб. После каждого инцидента с нарушением подписки весь состав вызывался сами знаете куда, и им там была выволочка. Руководил конторой, следившей за соблюдением подписки, в то время некто Ващенко а может быть и Василенко, по кличке Фантомас, прозванный так отнюдь не только за портретное сходство со знаменитым персонажем комикса. Отчёты о выволочках под кодовым названием «проведенная беседа» подшивались в папочку, туда же поступали и сигналы на музыкантов, которые и порождали эти самые выволочки. Содержимого папочки никто из музыкантов не видал, но ею очень любили потрясать при каждом удобном случае. При этом музыкантам ещё припоминали проводы на харьковском Южном вокзале отъезжающих во «враждебное государство Израиль» друзей и знакомых. А провожали в те времена очень многих.
Справедливости ради надо сказать, что во внеслужебные контакты музыканты вступали не только с иностранными туристами. Братск частенько посещали разные творческие работники. Однажды приехала бригада писателей, в том числе Юрий Рытхэу и Виктория Токарева, худенькая, хорошенькая, с коротенькой стрижкой и очень весёлая. Она уже успела написать повесть «Ехал Грека», по которой был поставлен спектакль «Между небом и землёй» с Мироновым и Неёловой, а потом и фильм «Шляпа» с Янковским. Музыкант там был очень отрицательным персонажем. Ну, очень таким отрицательным: окончил технический вуз, а работал музыкантом в ресторане. Он никого не любил, и все ему отвечали взаимностью. Повесть, надо признать, была хорошая. Всё там было изображено правдиво и реалистично. Как герой повести стал музыкантом, не описывалось, а вот как им стал мой муж, я помню отлично. Когда он окончил Харьковский политехнический институт, руководитель дипломного проекта с патетической фамилией Патетенко посоветовал ему сразу же защищать диссертацию. На Харьковском турбинном заводе, по направлению от которого он пошёл учиться после двух лет работы слесарем, было одно бюро, которым руководил некто Васильев а может и Иванов-Петров-Сидоров.
В этом бюро все очень быстро защищались, прямо как мухи выздоравливали. Но чтобы туда попасть, требовалась протекция. Обращаться за помощью к моему дяде Станиславскому (Константину Сергеевичу он не был ни родственником, ни даже однофамильцем, зато был главным инженером завода Электротяжмаш) муж отказался то ли из гордости то ли по дурости и в то бюро так и не попал. А тут приближалось время делать первый взнос в кооператив, не ждать же 20 лет квартиры как всем советским людям. Первый взнос составлял приблизительно три годовых зарплаты, или 50% полной стоимости квартиры. Муж с завода уволился и стал работать в ресторане музыкантом постоянно, до этого работал только как бы по совместительству. Ресторанные музыканты в те времена изображались советскими мастерами искусств весьма негативно, существовал определённый стереотип, которого все и придерживались, приблизительно как в фильме «Шляпа» или позже в фильме «Вокзал для двоих». Эдакое сибаритствующее ничтожество, уносящее домой стюдень. «Какая кухня, такая и песня». Кухня в братском Интуристе тогда, к слову сказать, была отменная. Официанты тоже были великолепные, вышколенные, вежливые и очень привлекательные, но вот пользовались счётами, а интуристы эти счёты обменивали на дешёвые карманные калькуляторы и увозили домой в качестве сувениров.
Так вот, Юрий Рытхэу, автор «Времени таянья снегов» и других произведений, почему-то всё время подходил к эстраде, опирался на инструмент Бориса и обводил публику каким-то трансцендентным взглядом. А этот инструмент – Hohner! – был недавно куплен за очень дополнительные деньги, и мой муж им дорожил. Он несколько раз весьма вежливо попросил знаменитого писателя не облокачиваться и отойти от сцены, но никакого действия это не возымело. После третьей или четвёртой просьбы он опять же очень вежливо предупредил, что вышвырнет его к такой-то матери, если он слов не понимает. В ответ великий чукотский писатель высокомерно провозгласил: «Я Рытхэу!», на что Борис ему просто сказал: «А я Карелин» – и, пока великий писатель мучительно соображал, какой именно Карелин, спустился со сцены, взял его за грудки и начал подтаскивать к выходу. Делал он это очень деликатно, потому что помнил, как когда-то в Сочи солист оркестра, горячий парень Жора Акопян заехал в зубы почти мертвецки пьяному не то Батыру Закирову, не то Стахану Рахимову, из-за того, что тот стряхнул сигаретный пепел на бабараны Миши Вывходцева,  их вызывали на ковёр в крайком партии и им там была страшная выволочка. (Прочитав этот отрывок, Жора Акопян сообщил мне, что в зубы он заехал Батыру Закирову, а Стахан Рахимов как раз вполне нормальный чувак, и я его приплела совершенно напрасно. После этого замечания, я порылась в интернете и обнаружила, что Стахан Рахимов не только нормальный чувак, но ещё и пел дуэтом с Аллой Йошпе, потом лет десять просидел в отказе и нигде не выступал. Немудрено, что я о нём позабыла. Приношу ему свои извинения. Ещё Жора посетовал на то, что я о нём мало написала. Но если писать о Жоре, которого наш младший сын, когда подрос, называл «дядя Жора, половой разбойник», изложение бы  наполнилось эротическим если не порнографическим контекстом.) Нелишне отметить, что Батыру Закирову они всё-таки за стукачество отомстили с присущей музыкантам жестокостью и цинизмом, когда он приехал в Братск на гастроли. Звонили ему в номер и со среднеазиатским анцентом произносили страшные угрозы уголовно-сексуального содержания. Писатель же не проявлял никакого сопротивления по причине интоксикации. Тут-то к ним и подскочила Виктория Токарева, наблюдавшая всю эту сцену со своего столика, и уговорила моего мужа не обращать на писателя внимания, потому что он чукча. Викторию Токареву мы очень любили, зачитывались ею в юности. В «Юности» и других журналах. После того как Борис писателя отпустил, тот сам покинул ресторан, зашёл в лифт и, останавливаясь на каждом этаже, ошарашивал «этажерок», дежуривших в лифтовых холлах, сообщением, что он Рытхэу.
; 3 ;

    Как-то в Братск прехал на гастроли прославленный ансамбль «Цветы» под управлением не менее прославленного Стаса Намина, которого поселили пососедству с нашим номером. Звукоизоляция в гостинице оставляла желать лучшую и часов в 11 ночи меня разбудили мужские голоса, доносящиеся из номера Стаса Намина. Назавтра мне на работе предстояло не то защищать проект не то посетить стройплощадку, не то ещё что-то не менее ответственное,  для чего требовалось хорошенько выспаться. А тут из-за стенки слышу чей-то негромкий голос: «Клёво чуваки лабают!», а в ответ раздражённо почти крик: «Да, сидят тут со своими ****ями, что им не лабать, лабухи кабачковые», на это как-то не очень уверенно: «Вот я в 10 утра пошёл в кафе, а они уже репитировали» и опять раздражённый крик: «Я ж и говорю, кабачковые», потом опять как-то неуверенно: «И репертуар у них классный и аппаратура фирменная». Тут уж началась настоящая истерика: «Фирменная! Самопал! Сидят тут со своими ****ями! Поездили бы, как мы по Пырловкам. У них бы после первого же чёса от аппаратуры одни шкварки остались» И так часов до двух ночи. Я уже и не пыталась заснуть. Дождалась мужа и подробно пересказала ему весь диалог. Без купюр. Если после двух пятилеток весьма прочного замужества я могла воспринять квалификацию ****и как комплимент, то пренебрежительное отношение к оркестру, в котором играл мой муж, я восприняла как личное оскорбление, хотя аппаратура до некоторой степени была, действительно, самопальная. На следующий день по возвращении с работы меня поджидал у номера Стас Намин. С изинениями. Ложечки нашлись, но осадок остался. Как любил характеризовать Жора Акопян тогдашних эстрадных музыкантов: «Чуваки обверзаются, как только у них ноты отобрать. А мне закажут песню, которую я десять лет не пел и я её спою». И пел ведь.
       Но были и приятные встречи. Так, например, вскоре после нашего приезда в Братск в ресторан стал захаживать очень красивый школьник, с совершенно ангельской застенчивой улыбкой. Он тогда учился в музыкальной школе и весь вечер простаивал у сцены, слушая игру оркестра, приходил и на репетиции, за столик его по малолетству не сажали и зимой в гардероб пальто не принимали, и мальчик оставлял его под лестницей. Звали его Арик Пилявин. Потом он вырос, выучился, уехал в Москву и организовал там группу «Квартал». Которая отличалась от прочей советской попсы высоким профессионализмом, великолепным репертуаром и отличным вкусом.
Приходил один атлет, необыкновенно красивый, как греческий бог, какой-то чемпион каких-то олимпийских игр и член сборной Союза по бобслею. Ему очень нравился ансамбль, и мой муж воспользовался случаем и попросил его привезти из заграничной поездки микрофон, ведь музыканты в те времена по заграницам как-то особенно не разъезжали, особенно по тем заграницам, где продавались американские микрофоны. Атлет пообещал, а потом очень долго в ресторане не появлялся, Борис уже и забыл о своей просьбе, когда через полгода или больше он принёс обещанный микрофон. Его звали Валера Лейченко, мы с ним были дружны вплоть до его безвременной кончины даже посещали его в Лос Анжелесе. Ещё в Братске был один радио-инженер, работавший фотографом на БрАЗе, его отец, тогдашний председатель Совета ветеранов войны, прославился в книге лауреата Пулитцеровской премии и редактора газеты «Нью-Йорк Таймс» Хедрика Смита «Русские», тем, что при встрече не признавал американских рабочих средним классом а величал пролетариатом и  без тени сомнения пообещал, что его внуки будут жить при коммунизме. Но, человек предполагает...Как раз внуки ветерана войны весьма успешно строят в России капитализм, а вот внуки Хедрика Смита в США под руководством Барака Хусейновича Обамы вообще непонятно что. Этот радио-инженер  человек чертовски талантливый. Он самостоятельно выучил японский, объяснил это тем, что язык черезвычайно лёгкий, звуки почти такие же как и в русском и иероглифов не так уж много. Перед нашим отъездом он, придя к нам домой, сфотографировал нас на память. А потом, переехав в Москву стал там знаменитым фотографом. Был ещё среди наших знакомых один бедный студент из Кутаиси, приехал учиться в Братск, потому что у его родителей не было денег на взятку. Во время работы в «Кавказском Ауле» Борису довелось отведать совершенно потрясающее абхазское вино «Лыхны», по тогдашним ценам рупь семьдесят три без стоимости посуды. Вино это выпускалось в очень ограниченном количестве и держалось в ресторане для очень важных персон, членов политбюро и секретарей ЦК. Однажды директор ресторана Серго Гугушвили или Гоги Сергишвили с барского стола отвалил музыкантам ящик этого вина, в знак признательности за хорошую работу, отмеченную секретарём ЦК товарищем Александровым. После это Борису нигде не удавалось его достать, а выпить очень хотелось.  Когда бедный студент окончил Братский индустриальный институт, мы ему простили все долги, не дожидаясь истечения семи лет, предписанных во Второзаконье, с одним условием, что он нам привезёт ящик «Лыхны». Через несколько лет он сообщил, что достал ящик вина и едет к нам. Довёз до Братска, правда, всего две бутылки и мы опять насладились неповторимым вкусом «Лыхны». С тех пор опять лет 25 его не пробовали и только некоторые калифорнийские вина из винограда Конкорд слегка напоминали аромат и сладость вина из винограда Изабелла. А как-то по возвращению из сплава по сибирской реке Боре в Москве подарили три бутылки «Лыхны»...
Был у Бориса ещё друг, великолепный хирург, похожий на профессора Пирогова, даже с такой же бородкой, который во время разгула демократии  в СССР баллотировался в Думу, однажды он уговорил Бориса лечь на операцию, сказав: «У тебя друг прекрасный хирург, а ты такую килу носишь. Я тебе операцию сделаю лучше, чем себе самому!» Дело в том, что грыжа у Бори находилась в непосредственной близости к тому органу, которым он дорожил, пожалуй, больше, чем головой. Заработал он её,  поя фальцетом. Поскольку Господь наградил его драматиченским баритоном, с совершенно потрясающими обертонами, от которых мои молодые сотрудницы тихо млели, когда он просил позвать меня к телефону, репертуар Демиса Русиса давался ему с большим напряжением. Так он себе напел грыжу.
       Великий братский художник Гелий Мамилов, придя на мой день рождения, говорил, что мой портрет сохнет у него в мастерской, но портрета я так и не увидала: он либо до самого нашего отъезда так и не высох, либо получился такой хороший, что Гелий не захотел с ним расставаться, либо ещё что-то. По какой-то странной необъяснимой для меня причине к нам постоянно тянулись очень красивые и талантливые люди. И обыкновенные люди тоже.
; 4 ;

Что касается меня лично, то, переехав в Братск, я пережила несколько потрясений. Во-первых, я обнаружила, что моя очень симпатичная национальность никого не волнует, все к ней совершенно равнодушны и вполне спокойно произносят моё отчество, которое мне в Харькове неоднократно рекомендовали сменить. Но не могла же я его сменить на Агрессоровна, это было бы слишком высокопарно и низкопробно. А после того как я вышла замуж и стала Анной Карелиной, мне все советовали опасаться паровоза. В Братске же Карелиных было пруд пруди, страницы полторы в телефонной книге, так что и на это никто внимания не обращал.
Очень приятно удивил местный климат. Сухой, резко континентальный. Летом стояла невыносимая жара при температуре всего лишь +24 градуса по Цельсию, а зимой выйдешь, бывало, на улицу – тепло, ни ветерка, такое впечатление, что снег сейчас начнёт таять, а он скрипит под ногами и на градуснике минус 12-13. Снег там и весной не таял, а как-то сам по себе очень быстро испарялся. Дети наши сразу перестали болеть ОРЗ, и если бы не периодические выбросы БЛПК и БрАЗа, там был бы рай земной. Весь год за исключением короткого периода, когда горел лес, небо было голубое, без единого облачка.
Ещё меня поразило то, как я быстро устроилась в Братске на работу. Сначала мне предложили в туристический сезон работу администратора в Интуристе; когда сезон закончился, я устроилась временно в конструкторское бюро по железобену, где разрабатывалась 125-я серия жилых домов. Проработав там несколько месяцев, я перешла на постоянную работу в Гражданпроект, причём из КБ по железобетону меня не отпускали, пока я не закончу проект, и я несколько месяцев работала в двух местах в состоянии аврала и полундры. До приезда в Братск я уже больше 10 лет успела потрудиться в проектных организациях Харькова, начав сразу после школы. В тех организациях большинство сотрудников до обеда боролись с голодом, а после обеда – со сном и притворялись, что они работали, а государство притворялось, что платит им зарплату. Меня это не устраивало. Сменить работу никак не удавалось, хоть я иногда и пыталась это сделать. Подавала заявления в различные места, проходила собеседование, мне даже показывали стол, за которым мне предстояло трудиться, а потом наступала полная тишина. Правда один единственный раз, начальник отдела, после получения моего заявления с указанием ФИО и прочих данных, по телефону сказал, что, хотя я очень подхожу для работы, он не может меня взять. После этого я прекратила всякие поиски. А в Братске меня как будто только везде и ждали. И работа там была совсем иная. Почти всё, что проектировалось, сразу же строилось, иногда строительство начинали ещё до окончания проекта, что было, безусловно, нарушением строительных норм и правил и существующего законодательства, но благодаря этому почти каждые два года вырастал новый микрорайон тысяч на 10 жителей.
Институтом руководил очень интересный человек, его звали Георгий Иванович, главным инженером, как водится, был Шмулевич. Фельдман был начальником отдела, а Рабинович – главным инженером проекта. Такая вот была расстановка кадров на тот момент. Даже молодые специалисты работали там вполне профессионально, например, одному молодому архитектору удалось спроектировать индивидуальный многоэтажный жилой дом, проект которого защитила в Госстрое моя подруга, несколько домов по его проекту были построены в Братске и в одном из них он получил квартиру. Георгий Иванович руководил институтом железной рукой в ежовых рукавицах, что, безусловно, не всем нравилось, и в начале перестройки на него кто-то накатал телегу, а может быть, он и сам вместо того чтобы лизнуть, гавкнул. Родом он был из села Апостолово, Днепропетровской области, ещё до того как это село стало городом. В Братск приехал очень молодым и говорил с сильным украинским акцентом. Если во время планёрок возникали какие-либо пререкания или кто-то не соглашался с его мнением, он прекращал дискуссию своей излюбленной фразой: «Это всё галимотня!». Когда сотрудники института зимой приходили на собрания в конференц-зал одетыми, чтобы после окончания не подниматься за одеждой на четвёртый этаж, он с упрёком произносил : «Вы ж самая интеллехентная организация в хороде. Снимайте польта, собрание будет долгим!» Под его руководством весьма скромными силами института были разработаны проекты, по которым застроен весь Север Иркутской области.
По причине телеги или его гавка в местной газетёнке появилась заказуха под названием «Хобби», о том как проектировщики любят деньги. Как будто существует кто-то, кто их не любит! Заказухи, надо признать, появлялись и раньше, но только как, с позволения сказать, критика архитектурно-планировочных решений. В то время главным архитектором Гражданпроекта была моя подруга, дама очень красивая и чертовски талантливая, ведущая свой род от знаменитых византийских архитекторов, которые вплоть до Холокоста армян в Турции строили султанАм дворцы и другие сооружения. Помимо этого день её рождения совпадал с днём рождения Ле Корбюзье, а иногда  и Всемирный день Архитектуры, отмечаемый по постановлению ООН в первый понедельник октября, выпадает на их  общий  день рождения. Вот и не верь после этого в астрологию! Как же можно было упустить возможность её покритиковать? Газетёнка эта – вообще сюжет для небольшого рассказа. В ней трудилась кучка воинствующих бездарностей, которые стали писателями, даже не будучи читателями. Даже не верилось, что когда-то там работал Илья Фоняков. Руководил этим сбродом некто Подскочин или Подпрыгин. Сам он русским языком не владел, не говоря уж пером, хотя и был награждён какими-то журналистскими премиями. Так что для выполнения заказухи компания подходила как нельзя лучше. В те времена в Братске в любой сфере работали мастера своего дела, некоторых из которых нам посчастливилось знать лично. Были, например, врачи, о результатах работы которых очень высоко отзывались ведущие специалисты Канады; школьные учителя ежегодно подготавливали несколько выпускников к поступлению в лучшие вузы Москвы и Ленинграда; архитекторы и проектировщики – герои заказухи – умудрились спроектировать город, который стал участником бьеннале архитектуры северных городов под эгидой ЮНЕСКО; музыканты приводили в восторг не только иностранных туристов вроде профессора консерватории из Нью-Йорка или администратора ансамбля АББА, но и многочисленных совграждан, как их политкорректно именовали в Интуристе. И малограмотные, бездарные и озлобленные писаки местной газетенки тоже были мастерами – мастерами заказух. С началом перестройки слово «перестройка» и аборт речи «вложение инвестиций» в каждом номере газеты упоминались не менее 13 раз, как это описывал Войнович в «Чонкине». Сразу же после заказухи началось дело о каких-то финансовых нарушениях, которых на самом деле не было, а было очень много внеурочной работы, за которую Георгий Иванович имел наглость или даже хутцпу платить сотрудникам заработанные деньги. Его незаслуженно отправили на заслуженную пенсию в результате чего он вскоре умер.
Но всё это произошло гораздо позже. А пока коллектив оркестра мирно трудился в Интуристе, семьи музыкантов жили в гостинице в двухместных номерах, некоторые, мы в том числе, с двумя детьми. На проживании следует остановиться отдельно. За все годы, что мы провели в Братске мы так и не сподобились получить квартиру. Сначала жили в гостинице, причём в номере, уступавшем по площади здешней главной ванной со стенным шкафом, в который можно входить, и помещением для занятия косметикой, потом снимали квартиры.  В Интуристе квартир вообще почти не давали. Один знакомый официант заплатил 3 тысячи рублей, по тем временам очень крупную сумму, профсоюзному деятелю с БЛПК, который ведал распределением жилья и, напиваясь в ресторане, обожал свистеть «На сопках Манчжурии» или «Амурские волны» под оркестр. Когда мы спросили официанта, зачем он так дорого заплатил, он просто ответил: «Не поить же мне его до конца дней!» В Гражданпроекте квартиры вроде бы предоставлялись, но в основном матерям-одиночкам, а они не переводились. Придёт, бывало, какая-нибудь девица после техникума, реже после института, не пройдёт и года, она приносит в подоле, сначала пытаются уговорить предполагаемого отца ребёнкак жениться на будущей матери, тот, как правило, ни в какую и ей в связи с этим без очереди предоставляется квартира. Как-то учительница моего младшего сына обратилась ко мне с просьбой от имени родительского комитета написать письмо по месту работу мамаши одного из учеников с  ходатайством о предоставлении ей  квартиры, так как её сын уже имел несколько приводов в милицию. Это в третьем-то классе. Я письмо написала и спросила, может и мне таким письмом запастись, на что учительница мне с удивлением ответила: «А вам-то зачем? У вас же сын отличник.» Странная всё-таки страна была Советский Союз. В ресторане музыканты играли и пели гораздо лучше, чем на эстраде. А квартиры предоставлялись непонятно кому, причём в соответствии с законом. Неудивительно, что она распалась. А после того, как Георгия Ивановича ушли на пенсию и институт возглавил человек простой, как первый советский трактор, единственным достоинством которого было то, что он не являлся членом КПСС, стало ясно, что мне квартира не светит. Вообще.

В это время случилось ограбление братского автосервиса. Всё содержимое контейнера с запчастями для жигулей бесследно исчезло ещё до того, как его успели разгрузить. Расследованием этого ограбления руководил мент по имени Гриша Шаповалов (или Шестопалов?). Был он из себя довольно несимпатичный, кургузый, с запорожскими усами, которые ему шли как корове седло. Поскольку спецраспределителя в Братске в ту пору не существовало, вся номенклатурная шелупонь кормилась в Интуристе, и этот самый Гриша постоянно приходил в подсобку кафе отовариваться продуктами питания. Иногда с женой и детьми. Жена и дети у него были просто очаровательные.
А мы как назло были гордыми владельцами автомашины, не роскоши, а средства передвижения, очень не новой, чтоб не сказать старой, а для того чтобы заставить её передвигаться, мой муж буквально пропадал на автосервисе, потому что получить необходимую деталь было весьма сложно, даже если она и имелась на складе. По счастливому стечению обстоятельств незадолго до ограбления на нашу машину установили (именно в этом автосервисе) одну деталь, партия которых позже исчезла в результате ограбления. И этому самому Грише в голову пришла гениальная мысль, что никто иной как Борис Карелин организовал ограбление с целью завладения деталью. И он начинает её думать. Долго и мучительно. Будучи то ли от природы, то ли благодаря профессии не особенно умным, он решил брать моего мужа с поличным и разработал стратегический и тактический план захвата предполагаемого грабителя. Он-то как раз совсем не сомневался, что грабителем являлся именно Борис, иначе он не стал бы проводить захват с такой помпой. «Разбег не для помещения», как потом охарактеризовал эту операцию один из наших друзей, врач-реаниматор детской больницы.
В D-Day в марте 1982 года Гриша заявился в ресторан с группой захвата. В ресторане он бывал и раньше и был с музыкантами на ты, а они при его появлении в зале всегда исполняли песню из сериала «Следствие ведут знатоки». Один из членов группы захвата пробрался к сцене, остановился возле Бориса и долго там стоял довольно индифферентно, загораживая путь совгражданам, жаждущим заказать для своих любимых песню. Борис попросил его отойти от cцены. Тот отошёл и вернулся с салфеткой в которую были завёрнуты пять рублей и записка с названием песни «Соловьиная роща», или «Малиновка», или «Отель Калифорния». Как только песня была исполнена, сцену окружила дюжина опричников во главе с Гришей, музыкантов повязали, вывели в холл, устроили им обыск и обнаружили пятёрку, которая Гришей была предварительно помечена остальной парнус при приближении группы захвата был предусмотрительно спрятан в звуковую колонку. После этого поднялись в номера музыкантов и устроили и там обыск в надежде найти у них под кроватями те самые автодетали. Естественно, ничего не нашли, отвезли музыкантов в ментовку и продержали там всю ночь, допрашивая. Во время допроса мой муж предъявил следователю накладную на получение со склада детали, которую он по неряшливости и разгильдяйству не выбросил. Следователь позвал Гришу и сообщил ему, что к ограблению автосервиса мой муж никакого отношения не имеет и его нужно отпустить. Гриша, по-видимому ужасно разочарованный неожиданным оборотом дела, с этим не согласился. Он с пафосом возвестил: «Пока в моей груди бьётся сердце, я буду бороться с нетрудовыми доходами», для наглядности ударив себя в грудь, где предположительно должно было биться сердце. Мой муж и следователь, с которым он позднее подружился, с удивлением на него посмотрели, а Борис ещё и спросил: «Гриша, ты чё такой-то?», на что Гриша опять же с пафосом ответил: «Кому Гриша, а кому и Григорий Зиновьевич!» – и передал дело следователю Карамышеву (или Макарышеву).
И пошло следствие. Усложнялось оно тем, что получать чаевые или парнус за исполнение песен не было нарушением закона. Хотя и не приветствовалось а уж тем более не поощрялось, но преступлением всё же не являлось... В свежеиспечённом законе преступлением считалось вымогательство незаконного вознаграждения с клиентов. Вымогательство в УК РСФСР квалифицировалось как применение шантажа, угроз, разглашение порочащих сведений, совершение действий, причиняющих ущерб здоровью и представляющих опасность для жизни с целью получения денег или других материальных ценностей. Цитирую по памяти. Я это вычитала в книжечке, которую, уезжая, нам оставил один родственник, бывший преподаватель Харьковского юридического института. В этой же книжечке я вычитала массу интересных вещей. Например, что виновным может признать только суд и что подсудимый свою невиновность доказывать не обязан. Хотя специфических упоминаний презумпции невиновности я не припоминаю, но советский суд, если верить этой книжечке, должен был быть самым справедливым судом в мире, всё равно как сталинская конституция была самая демократичная. Пользы мне прочитанное, однако, не принесло никакой и моему мужу тоже. В ходе следствия Карамышев (или Макарышев) столкнулся с определёнными трудностями, самой крупной из которых было отсутствие состава преступления. Как ни крути, а вымогательства никак не получалось. Но коммуниста этим не остановишь! И Карамышев арестовывает моего мужа на трое суток. Что тоже было явным нарушением закона: задержать можно было не более чем на сутки, и то лишь для выяснения личности. Так как личность Бориса Карелина была всем известна, задержание преследовало какую-то другую цель, и всё равно ее не достигло. Я же начала, что называется, ходить по инстанциями. Братская прокуратура находилась в том же здании, что и Граджанпроект. Это весьма облегчало мою задачу, я просто спускалась с четвёртого этажа на первый и пыталась попасть на приём к прокурору. Никто меня, естественно, не принимал. Я оставляла в приёмной заявления, ответ на которые получила лишь после того, как моего мужа выпустили. И на том спасибо. В ответе было отписано, что мерой пресечения моему мужу избрана подписка о невыезде. За этой самой мерой его препроводили в здание прокуратуры в наручниках, чтоб не сбежал и чтоб все видели. Он упросил сопровождающих снять наручники, пообещав никуда не сбежать. Они это сделали, спасибо и на этом. А вымогательство всё равно как-то не вытанцовывалось.
На помощь блюстителям закона пришёл счастливый случай.
Во время обыска у одного из музыкантов по фамилии Поляков ( или Болгаринов?) обнаружили фотографии его подруги в очень соблазнительных позах. Жена Полякова, не вынеся прелестей проживания в гостинице, оставила его и вернулась с дочерью в Харьков. А Поляков, будучи молодым и красивым, как, впрочем, все музыканты оркестра, завёл себе подругу, которая была ему подстать. Высокая очаровательная блондинка из города Вихоревка. Просто чудо что такое! И лицо, и фигура, и «Волга» в гараже, и прелестная дочь лет пяти, которая про Полякова как-то сказала: «Вон дядя Вова идёт. Папа так называемый». Удивительно развитые дети были тогда в Братске. Обнаружив фотографии, Полякову стали шить порнографию. Уж не знаю, что там удумали эксперты из ментовки с Гришей во главе, но Поляков этих фото никому не показывал, тем более не распространял, и тем более за деньги. Но испугался он очень сильно. У него это была уже вторая ходка. Первая случилась, когда он после окончания консерватории, вместо того, чтобы пойти в армию, поехал на гастроли. Рецидивист, можно сказать! Правда, он получил за уклонение условыный срок, в то время как другой харьковский музыкант, вовсе не уклонялся а не пошёл служить из-за сильнейшего скoлиоза, который был виден невооружённым глазом даже без рентгена, получил два года тюрьмы. На Полякова нажали и выжали из него признание, что, когда музыканты объявляют исполнение заказанной кем-то песни, это, якобы ,вынуждает других посетителей ресторана тоже заказывать песни. Как это соответствовало использованию шантажа, угроз, разглашению порочащих сведений, применению действий, причиняющих ущерб здоровью и представляющих опасность для жизни с целью получения денег или других материальных ценностей, никого не волновало. По принципу «всякое лыко в строку» это попало в обвинительное заключение, а для того чтобы образ музыкантов сделать ещё более зловещим, а вымогательство ещё более злостным, приписали, что песни объявлялись для несуществующих посетителей ресторана, что, впрочем, было не таким уж сильным преувеличением.
Во время работы оркестра в Сочи самыми щедрыми заказчиками были проходчики вертикальных стволов из Норильска. Они гудели в «Кавказском ауле» и «Старой мельнице», просаживая там совершенно неимоверные суммы северных надбавок, и всегда требовали объявления полного титула. Музыкантам это, естественно, очень нравилось, хотя что такое проходчики вертикальных стволов в то время они не знали, возможно, не знают и до сих пор. Нам же посчастливилось познакомиться в Канаде с человеком, больше 40 лет назад установившим мировой рекорд скорости проходки вертикального ствола шахты, который, к слову, не побит до сих пор. Это бывший почётный шахтёр СССР и нынешний почётный шахтёр Канады, широко известный в узких кругах харьковских иммигрантов как чемпион художественного мата Исаак Крапивинский. Он нам и рассказал, что такое вертикальные стволы и их проходка. Так вот в память об этих щедрых заказчиках руководитель оркестра для куража иногда провозглашал со сцены:
– Для проходчиков вертикальных стволов из города Норильска звучит песня «Мани, мани, мани».
Ну просто утюг на живот посетителям ресторана ставили, руки им выкручивали и шантажировали их всяко-разно! Справедливости ради надо признать, что за долгие годы работы в ресторане мой супруг наблюдал разные случаи, пользуясь сухим языком УК, получения вознаграждения с клиентов. Ещё будучи студентом, он подрабатывал три раза в неделю в оркестре, которым руководил некто Саша Фельдман, полный тёзка и родной дядя, знаменитого ныне харьковского олигарха, мецената, благотворителя и политического деятеля. До это он играл почти исключительно в самодеятельности, руководил оркестром на турбинном заводе, потом студенческим оркестром ХПИ, одновременно работая тапёром в Театре чтеца харьковского Дворца студентов, который создала Зара Довжанская. Театр этот то закрывали, то разгоняли, вместо того чтобы присвоить ему статус народного. После очередного разгона один из ведущих чтецов и душа театра Гарий Черняховский, уехал в Москву и стал там сначала режиссёром передачи «Вокруг смеха» а потом режиссёром театра имени Вахтангова, сейчас он работает режиссёром и продюсером в Нью-Йорке. Когда мы с мужем учились на четвёртом курсе, у нас родился первенец и с самодеятельностью пришлось покончить. Как мне тогда показалось, у Зары Тевелевны сложилось впечатление, что именно я настояла на уходе мужа из Театра чтеца, но это было совсем не так. Мне тогда едва исполнилось 20 лет, и я до смерти боялась того, чтобы мой муж работал в ресторане. Жизнь показала, что я боялась совсем не того. Бояться вообще ничего не следовало. Настоять я тоже ни на чём не могла, не могу и до сих пор. Тем более что муж меня успокоил: о его работе в ресторане никто из знакомых не узнает, потому что ресторан находится за городом, в Песочине. В первый же или второй день его работы в ресторан пришёл наш сосед по подъезду, тогдашний дирижер оркестра Харьковской филармонии Калабухин (или Бормотухин?), но так как этот почтенный отец семейства пришёл не с женой, а с девушкой, почти ровесницей его дочери, то никто, похоже, ничего так и не узнал а они и после этого продолжали при встречах раскланиваться.
Саша Фельдман в то время  отличался тем, что играл на гитаре из рук вон плохо, музыкантом был очень слабым, хотя и окончил музыкальное училище имени Лятошинского, но зато то ли по оригинальности мышления то ли ещё по какой причине иногда выдавал перлы, которые и сейчас, по прошествии почти 40 лет, у нас вызывают улыбку, а у тех, кто слышит их впервые, – хохот. Например, описывая сложности проживания семьи (он, жена и две дочери, с его мамой в одной комнате), он говорил: «И наступил сарказм», имея в виду оргазм. Музыканты  его постоянно разыгрывали и зачастую эти розыгрыши были такими удачными, что их невозможно было отличить от издевательств. Однажды Фельдману предложили женский  вагинальный контрацептив и сказали, что это американское лекарство от головной боли, он принял и сказал что головная боль прошла. Возможно  просто сработал эффект плацебо а возможно и содержание Сашиной головы как-то неадекватно отклинулось... При всём при этом у него ещё и полностью отсутствовал вкус, то есть он был, но был уж очень плохим. Саша постоянно приносил какие-то бездарные совковые песни , заставлял их разучивать и клялся-божился, что публике эти песни понравятся и их будут заказывать. Спорить с ним было бесполезно, легче было песню отрепитировать. Но однажды музыканты всё-таки решили его проучить. После того, как по Сашиному настоятельному требованию была подготовлена очередная бездарная песня, они дали официанту пятёрку из парнуса и попросили его постоянно заказывать эту песню от имени посетителей ресторана, что он и испонил. У Саши наступил звёздый час и именины сердца, после каждого заказа, он  обводил музыкатнов триумфальным взглядом и с нескрываемой гордостью произносил: «Я ж вам говорил, что это парнусовя песня!» В конце при делёжке парнуса злые происки музыкантов были раскрыты и чуть не довели Сашу до слёз, правда бездарные песни он требовал разучивать по-прежнему и с тем же упорством. Когда мы узнали, что сейчас Саша Фельдман в Харькове коронован «музыкантом в законе», мы кроме «И наступил сарказм» ничего сказать не могли. Для взымания вознаграждения с клиентов такой человек совсем не годился, у него и внешность была вовсе неподходящая, он сильно походил на нынешнего мэра Киева Леонида Черновецкого, Борис, студент, интеллигент не в первом и даже не во втором поколении, тоже не годился. По счастью, в оркестре работал ударником, то есть барабанщиком, Валя Айзенберг. Он являлся и является поныне величайшим пофигистом всех времён и народов и тогда был даже где-то в какой-то степени отморозком, но при этом всё же очень хорошим и интересным человеком. Вот Валя и занимался получением вознаграждения. Его «вымогательство» было артистичным и виртуозным. Например когда подвыпивший посетитель ресторана долго топтался у сцены и просил сыграть, к примеру, «Журавли» для своей «молодой, красивой, белой», Валя спрашивал:
– А билет у тебя есть?
– Какой билет?
– С Лениным, – сурово отвечал ему Валя.
Как-то попросили сыграть «Русское поле». Валя печально отказал:
– Не можем. Эта песня запрещена, композитор в Израиль уехал.
– Так я недавно по телевизору слушал.
– Старая запись.
– Да нет, на День Победы Кобзон пел.
– Так это ж Кобзон.
– Ребята, сыграйте, я заплачу! –упрашивал посетитель.
– Ну, на кой мне твой четвертак, если нас с работы уволят! – с грустью отвечал Валя.
– Ребята, сыграйте, я тридцать пять заплачу, – умолял посетитель, и тогда его мольбе внимали.
Играть на барабанах Валя научился в армии. Когда в военкомате спросили: «Музыканты есть?», он сразу же вызвался, хотя музыкантом до этого не был. А ведь могли и заставить рояль генералу тащить на пятый этаж, но его определили в ансамбль песни и пляски.
В то время он учился в Харьковской институте радиоэлектроники, куда поступил после демобилизации. Экзамены сдавать он явился в военной форме. Отвечая на устных экзаменах по физике, химии и математике, он рассказывал преподавателям одну и ту же историю:
– Я в армии только дойду до этого раздела, а тут командир как заорёт: «По машинам!», так я это и не выучил.
Письменные экзамены он, скорее всего, списал.
Борис пришёл на его защиту, потому что делал чертежи для Валиного дипломного проекта (а пояснительную записку писала Валина первая жена) и ему было интересно, как будет защищаться человек, имеющий весьма смутное представление о своём собственном проекте. Он рассказывал, что Валя довольно бойко сообщил ГЭКу, как спроектировал автоматизацию какого-то прокатного стана или какой-то поточной линии, а когда один из членов комиссии задал ему совершенно неуместный вопрос о назначении выпрямителей на выходе, Валя даже как-то слегка обиделся, изобразил разочарование таким простейшим вопросом и невозмутимо ответил:
– Это для переброски напряжения на шлеппера.
Больше вопросов не последовало. Проект был защищён.
Когда оркестр выезжал на гастроли в Феодосию, выходя на пляж и обводя загорающих утомлённым взглядом, Валя произносил:
– Непочатый край работ!
В Феодосии с ними работала певица Нонна, которая жила за тоненькой дощатой перегородкой. Однажды после работы она привела с собой поклонника, лицо кавказской национальности, штурмана какого-то судна, убедив его, что ребята уже спят. Во время прелюдии, сопровождавшейся страстными восклицаниями штурмана, Нонна вдруг отрешённо его спросила: «Резо, арбуз хочешь?» Ребята за перегородкой разразились таким гомерическим хохотом, что незадачливый штурман, бросился к ним извиняться. После этого случая, если на пляже не могли найти Нонну, Валя просил сделать объявление по радио: «Нонна-ныкейва из Харькова, вас ожидают около радиорубки».
Помимо прочего Валя обладал недюжинными коммерческими способностями, и можно с уверенностью сказать, что, родись он лет на 50 раньше, составил бы конкуренцию самому Остапу Бендеру. Идейно борясь за денежные знаки, он скупал галстуки производства харьковской швейной фабрики имени Тинякова или московской фабрики «Большевичка», выпарывал с тыльной стороны шёлковую ленточку с вышитым названием фабрики, выворачивал её наизнанку, вшивал обратно и продавал эти галстуки как импортные, изготовленные в Египте или Индии. Его галстучный бизнес шёл гораздо успешнее, чем коммерческие начинания других музыкантов. Например, пианист Марик Межебовский a.k.a. Бейжидовский однажды предпринял попытку обогатиться коробейничеством. Он поехал в Баку и закупил там огромное количество дефицитных тогда в Харькове водолазок. В целях экономии на транспортных расходах, он ехал поездом и вся операция заняла у него около двух недель. Когда он прибыл в Харьков с товаром, водолазки уже продавались в каждом галантерейном магазине. И Марик, таким образом, повторил приключения Сергея Довлатова с финскими носками. Но миллионером Валя всё-таки не стал, а приехав в 1990-м году в США он переквалифицировался в управдомы или, как их здесь называют, суперинтенданты.
В своём неискоренимом пофигизме он дошёл до того, что во время нашего пребывания в Братске сменил свою прославленную Ильфом и Петровым фамилию на фамилию второй жены, или даже скорее второго тестя, знаменитого авиаконструктора Агроника, из-за чего мы не могли его отыскать долгие годы. Нашли совершенно случайно благодаря интернету и ещё тому, что его вторая жена оказалась троюродной сестрой моей подруги, с которой Борис учился в институте. Но это к делу не относится. А относится к делу то, что мой муж каким-то боком всё-таки где-то каким-то образом и в какой-то степени был причастен или замешан. Но не в вымогательстве.
Благодаря помощи следствию, оказанной Поляковым, Карамышев (или Макарышев?) сочинил обвинительное заключение, которое я по прошествии 25 лет помню дословно. Оно гласило: «Механизм вымогательства заключался в следующем: объявляя исполнение заказов для несуществующих клиентов, музыканты оркестра тем самым вымогали у клиентов ресторана заказывать музыкальные произведения».
Какой полёт мысли, какая дедукция, какой стиль в конце концов! Это вам не просто в огороде бузина, а в Киеве дядька! Это обвинительное заключение периода расцвета застоя.
Полякова суд признал невиновным в порнографии то ли благодаря его неоценимой помощи следствию по делу о вымогательстве, то ли потому, что его защищал наш приятель Марк Крутер (или Прямер?), но уж ни в коей мере не из-за отсутствия состава преступления. На этот состав советская слепая, глухая и невменяемая Фемида никакого внимания вообще не обращала. Приблизительно в это же время неутомимый борец с нетрудовыми доходами Гриша Шаповалов раскрутил ещё одно дело о порнографии и усадил инженера Братского авиаотряда на 4 года за показ по видеомагнитофону фильма «Греческая смоковница». Захват происходил так, как это реалистично изображалось в фильме «Зависть богов». К моменту выхода этого инженера на свободу с чистой совестью «Греческую смоковницу» уже показывали по телевизору.
А наше следствие тем временем застопорилось из-за отсутствия жертв вымогательства. На помощь пришли местные мастера заказухи и в газете появилась статья под интригующим названием «Песня для невесты». Статья была написана таким же корявым языком как и прочие опусы, выходящие из-под пера местных курилок. К тому же в конце они привели высказывание, якобы, одного из музыкантов, якобы, сказавшего, что брать меньше пяти рублей за песню считается неудобным. В заключение статьи это было объявлено вымогательством. Ни много, ни мало. Других действий, которые могли бы квалифицироваться как вымогательство, не было. Их просто не существовало. Тут журналистишка в своём рвении переусердствовал и вынес приговор ещё до суда, что являлось нарушением Конституции; ну дык маслом же ж кашу не испортишь, заказуху надо было отрабатывать, а то больше и не закажут. И двадцати лет ещё не прошло с «суда над тунеядцем Бродским», так что товарищи шли правильной дорогой.
Я лично всё происходящее воспринимала очень негативно. Будучи женщиной начитанной и с богатым воображением, я себе представляла свою жизнь после суда, как это вычитывал Юлиан Панич на радио «Свобода» из произведений Солженицына, а уж как моему мужу будет сидеться, я вообще старалась не думать, хотя и безуспешно. Чтоб хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, я начала заниматься напрасными хлопотами в казённом доме. К тому времени я обошла уже несколько инстанций – прокуратуру, милицию, поговорила с адвокатом. Адвокатом был назначен некто Краснояров (или Белогоров?), впоследствии ставший председателем Братской коллегии адвокатов. Поговорив с ним, я поняла, что никакой линии защиты у него нет, и предложила ему пригласить свидетелей защиты, на что это юридическое светило мне ответило: «Свидетели защиты это пережиток буржуазного права». Каков, однако, Плевако! Забегая вперёд, скажу, что никой защиты он на суде и не вёл, а совсем наоборот – уговаривал моего мужа сознаться в вымогательстве. О том, что чистосердечное признание – это прямой путь в тюрьму и что оно смягчает вину но удлиняет срок, нам сообщил наш друг, Коля Иванов, когда работал прокурором братского гарнизона.
Поскольку кроме высосанного из пальца или ещё откуда-то обвинительного заключения ничего не было, а признание, как и при товарище Вышинском, для советского суда было царицей доказательств, то понять служителей Фемиды можно. А пока подельником моему мужу назначили руководителя оркестра, великолепного музыканта, ранее работавшего в ансамбле Александра Кролла, Сашу Зафрина, очевидно, для того чтобы были банда, в криминальном смысле слова, и сговор.
После выхода заказухи, где музыкантов признали виновными, я поняла, что терять уже нечего и пошла ва-банк, то есть в горком партии, чьим органом и была та заказушная газетенка, но не сразу а по прошествии некоторого времени после написания письма первому секретарю, ответа на которое я так и не получила, но зато получила у него аудиенцию. Первый секретарь меня принял, выслушал вполне благосклонно и пообещал разобраться. Через несколько дней меня вызвала какая-то работница горкома по фамилии Новикова (или Старикова?) и начала нести несусветную ахинею о репертуаре оркестра, из которой я поняла, что о моём визите к первому секретарю она либо не знает, либо там всё повязано. Поскольку я never took «no» for an answer, как говорят у нас в деревне, мне оставалось пойти только сами знаете куда. Во время обеда в интуристовской столовой (меню ресторана по ценам рабочей столовой) я попросилась на приём к Фантомасу. Придя в уютное двухэтажное здание на улице Кирова я изложила ему то, что он знал и без моего изложения. Приём прошёл в тёплой дружественной обстановке. Из беседы с ним я извлекла массу полезной информации. Сначала он разъяснил мне, из-за чего начался весь сыр-бор. Разумеется, в соответствии с его разъяснением, во всём были виноваты сами музыканты.
Во-первых, они одевались во всё импортное.
Во-вторых, отмечали все праздники в ресторане.
В-третьих, ходили по городу и улыбались.
В-чётвёртых, всё это вместе взятое раздражало население.
Возражать ему и доказывать, что население могло раздражать и отсутствие в магазинах Братска мяса, масла и других продуктов питания, регулярные выбросы БрАЗа и БЛПК, из-за которых дышать было невозможно, я не стала, потому что это были не более чем домыслы, опроса тогда никто не проводил. Население в конце концов могло раздражать и то, что в центральной части города в то время было всего два кинотеатра и один клуб.
Но, видя моё отчаяное состояние, а возможно, и зная о моих мытарствах и хождениях по инстанциям, он мне доверительно сообщил, что никого сажать не будут. А моё воображение к тому времени уже разыгралось до такой степени, что я была уверена: если получение парнуса признают вымогательством, то это потянет и на хищения в особо крупных размерах с конфискацией и, не приведи Господь, расстрелом. Окрылённая его сообщением, я упомянула о заказухе в газете, на что он ответил, что публикация статьи была преждевременной и может повлиять на мнение населения. На этом и расстались.
Надежды на то, что трудовой коллектив вступится и возьмёт их на поруки не было никакой. Незадолго до начала операции в Интуристе воцарился новый управляющий, бывший работник горкома комсомола по фамилии Лукьянчиков (или Степанчиков?). От старого он отличался тем, что воровал без зазрения совести и ни во что не ставил музыкантов, которые добыли своим трудом Братскому Интуристу мировую, можно сказать, известность. Сотрудники Интуриста очень быстро привыкли к новой метле и к тому, как она метёт, а мёл он всё подряд. Если старый управляющий, например, брал в буфете бутылку Боржоми или пачку сигарет и забывал  заплатить, буфетчица «мама Зина» приходила за этими копейками к нему в кабинет. Новый уносил всё ящиками и никто ему слова не говорил. Кроме того он был очень туг на расплату. Когда великие братские художники совершенно потрясающе оформили банкетный зал ресторана, он им заплатил только после того как они пришли с топорами и пригрозили разнести всё что они наваяли из дерева вдребезги пополам. Но нет худа без добра, с моей подругой он расплатился за дизайн оффиса в Сиэтле поездкой в США, на обратном пути она нас навестила в Монреале. Когда он ехал в командировку в Москву его сопровождала машина с «подарками» для главного отделения Интуриста. В результате такого правильного поведения через несколько лет его назначили управляющим Иркутским отделением Интуриста. На этой должности он успешно пережил развал Союза, дефолт 1998 года и много ещё чего. Но сколько верёвочке не виться...и в нулевых годах он ушёл в бега а потом по непроверенным данным в монастырь. Принял схиму или наложил на себя эпитимью. Ну а куда ещё идти бывшему комсомольскому работнику и ворюге как не в лоно РПЦ? Не удивлюсь если и его когда-нибудь наградят орденом какого-нибудь православного святого, как некоторых воров в законе уже наградили, не посмертно. Может быть он уже и соответствующее иноческое имя взял предусмотрительно. Хотя он мог и вполне искренне уверовать в Святую Троицу и она была  не партком/профком/администрация и раскаяться в своих грехах. Особенно в постоянном нарушении восьмой заповеди.
Пока следствие пыталось всунуть парнус в прокрустово ложе вымогательства, некоторые совграждане, вдохновлённые заказухой в газете и питаемые различными слухами, не упускали возможности высказать зарвавшимся музыкантам свое негодование. Это было неприятно, но на них никто не обижался. Да и чего было обижаться? Когда в Братск приехала группа артистов кино, во время выступления Леонида Куравлёва в ДК «Лесохимик» кто-то из зала выкрикнул в его адрес очень зло и самоуверенно какую-то оскорбительную фразу. Куравлёв сдержанно и с достоинством ему ответил. Вечером в баре Интуриста мы извинились перед артистом за этот выпад нашего земляка. А позднее узнали, что его друг и партнёр по многим фильмам Савелий Крамаров эмигрировал, да еще с большим скандалом и написанием письма Рейгану.
Гораздо больше людей выражали нам поддержку.

; 5 ;

В конце мая 1982 года наступил Судный день. Суд происходил в здании подстать советскому правосудию. Деревянный двухэтажный барак, сохранившийся от первостроителей Братска. К чести жителей Братска необходимо отметить, что то ли благодаря заказухе то ли ещё по каким причинам, свидетелями обвинения была только группа захвата, которую Гриша, преисполненный чувством собственной значимости, строем привёл на суд. Сибиркяки сильно отличались от жителей колыбели трёх революций и других «западных» регионов шестой части суши. Не бежали на перегонки осуждать кого-то, только потому в местной брехаловке появилась гнусная статейка какой-то бездари. Защиты, как я уже упоминала, не было никакой, что, впрочем, не помешало впоследствии Красноярову (или Белогорову?) иногда при встрече с Борисом напоминать ему, что он его защищал. На вопрос моего мужа, заданный свидетелю, положившему на его инструмент меченную пятёрку, обёрнутую в салфетку, говорил ли он ему что-либо, этот свидетель ответил, что он ему сказал: «Не мешкай», на что мой муж честно признался суду, что он даже слова такого не знает. И это правда. В Харькове, где он родился и вырос, было много местных эндемических слов и выражений: негрубА, тремпель, маздон, ракло, сявка, номера трамваев называли марками, но вот слово «не мешкай», там не употребляли. Если хотели кого-то поторопить, говорили: «Не тяни резину». Но откуда свидетелю и участнику группы захвата было это знать!
    И признали их виновными. Слова «не мешкай», якобы произнесённые моим мужем, приравняли к действиями, наносящим ущерб здоровью и угрозам разгласить порочащие сведения. О подозрениях в организации ограбления автосервиса не упоминалось. Приговор, надо признать, был не слишком суровым. Возможно благодаря тому, что судье на букву фэ а, может быть, ха, известному в городе и за его пределами своим мздоимством, была передана требуемая взятка, у него как раз в то время машина попала в аварию и срочно требовался ремонт.
Поскольку и штрафы и взятку разбросали на всех музыкантов, никто не обеднел. Но и вследствие хищений, имевших место в братском городском суде, государство тоже не обогатилось. Обогатился по всей видимости один судья. И то только в том случае, если работник прокуратуры с бегающими глазами передел ему все деньги. На суде присутствовали представители прессы, правда никаких публикация с отчётом о процессе не последовало. После суда трое музыкантов включая осуждённых уехали в Харьков.
Мы, однако, в Харькове продержались недолго, всего около двух лет. Пока мы были в Братске в Харькове было созданно Объединение Музыкальных Ансамблей с кучей музредакторов и прочих бездельников, получил эту синекуру баянист Вася Клементьев (или Клименко?), ненавидивший музыкантов лютой рабоче-крестьянской ненавистью, и доведший до самоубийства великолепного гитариста по кличке Фендер. Когда нагрянула перестройка и всякие бюрократические соворганизации типа ОМА начали умирать своей смертью, он сжёг все личные дела музыкантов в результате чего очень многие не смогли получать пенсию. Исполнение в ресторане «Мурки» Клементьев приравнивал к хулиганству, а исполнение «Хавы Нагилы» считал бандитизмом. Когда Харьков захлестнула померанчевая демократия он возглавил несгибаемый отряд харьковских коммунистов.
Я вернулась в свой отдел, и меня сразу же бросили на прорыв в другую  группу, пообещав, как только я его ликвидирую, водворить на место. На ликвидацию прорыва мне отвели полгода, но я управилась за три месяца при том, что ещё и ездила в командировки в свою любимую Прибалтику. Руководитель группы был единственным коммунистом в отделе и поэтому почти ничего не соображал в работе. Он руководствовался инструкциями, выпущенными Министерством Обороны СССР  в 1943 или 1944 году. Что либо ему доказывать было бесполезно и я просто давала ему на подпись готовые чертежи. Меня, помнится, поразили две вещи. Почти на всех сотрудниках мужского пола ужасно сидели брюки и почти все сотрудники обоих полов ходили с такими постными лицами, как будто у них недавно кто-то умер. После ликвидации первого прорыва возник второй, потом третий, четвёртый и так далее. Объём работ, который в Братске, при штатном расписании менее 100 человек выполняли в квартал, в Харькове 500 человек выполняли за год, большая часть по счастью шла в корзину.
 Так что, как только за моим мужем прибыла посыльная из Интуриста, он тут же собрался обратно в Братск, а за ним и я с сыновями. За время нашего отсутствия в Интуристе тоже произошли кое-какие изменения. Иностранных туристов стало гораздо меньше даже в туристический сезон, но зато в ресторане стало гораздо больше братков. Посещал ресторан даже известный в Старом и Новом Свете Япончик (или Китайчик?) в сопровождении начальника Тулунской тюрьмы, который его то ли экскортировал то ли конвоировал. В оркестре ресторана вместо уехавших работали талантливые молодые ребята, Володя Роздин, Сергей Овчинников и Паша Парилов. Паша был очень красив и похож не Сергея Есенина, такой же голубоглазый, курчавый блондин. Был он очень талантливым и имел те же слабости что и Есенин.
Гражданпроект, в который я вернулась, периодически сотрясали какие-то дрязги, инспирированные заказухами в местной газете. Но работать там всё равно было чертовски интересно. Подходил к завершению проект площади Ленина с установкой одноимённого памятника работы скульптора Потапова (или Медведева?). В один прекрасный день кого-то из молодых архитекторов осенила бредовая идея построить там подземный переход, было разработано шесть вариантов, большая часть которых выполнялась в нерабочее время и бесплатно. Изощрялись все, как только могли. Проекты были один лучше другого.
В подземном переходе предусматривались киоски, скамейки, общественный туалет и прочие архитектурные излишества. Ни один из проектов, включая победившего в конкурсе, осуществлён не был, то ли потому, что поток машин по улице Советской даже в час пик был не особенно насыщенным то ли по другой какой причине. Но удовольствие при проектировании переходов мы получили огромное.
В 1985 году случилась Горбачёвская антиалкогольная кампания, на волне которой наш старинный знакомый Гриша Шаповалов арестовал какого-то паренька, за незаконную продажу водки. Паренёк этот оказался сынишкой профсоюзного деятеля с БЛПК, который ведал распределением жилья. В результате этого, невзирая на Гришино неимоверное рвение, пока бьётся в груди сердце бороться с нетрудовыми доходами, дело о продаже водки каким-то загадочным образом закрылось а Гриша не менее загадочным образом получил трёхкомнатную квартиру. Всё это не ускользнуло от внимания органов, курирующих работу милиции, и Гришу из ментовки уволили. И устроился он на базу ОРСа, чтобы и дальше работать по призванию, то есть бороться с нетрудовыми доходами. Как-то он заподозрил хищения на овощном складе и, чтобы сохранить все улики, опечатал склад  в аккурат перед октябрьскими праздниками, которые длились четыре дня. На праздники ударили сильные морозы. Управление обогревом склада осуществлялось вручную и за четыря дня весь запас овощей на зиму замёрз вместе с уликами. После этого Гришу уволили и из ОРСа. Его последним местом работы был дворец культуры, где он исполнял обязанности клоуна. Клоунский прикид ему очень шёл.
А сыновья наши между тем подрастали. Старший окончил школу №5 в 1986 году и по настоятельной рекомендации классной руководительницы и учительницы химии отправился в Москву поступать в МХТИ имени Менделеева. Эта идея нам с мужем не особенно нравилась, мы с ним сами в химии были не слишком сильны в школьные годы. Но поскольку наш сын ранее выражал желание поступить в военно-морское училище имени Адмирала Макарова, чтобы ходить в белом кителе и с кортиком, МХТИ нам представилось вполне достойной альтернативой, тем более, что мы были уверенны, что он туда не поступит и после провала экзаменов поедет поступать в родной Харьков. К превеликому нашему удивлению он поступил. На вопрос экзаменатора, как он очутился в Москве, он скромно ответил : «С санным обозом».
Не успели мы оправиться от этого потрясения, как судьба нам преподнесла новый сюрприз. Моего мужа опять арестовали и вместе со всеми музыкантами продержали ночь в ментовке. История, как водится, повторилась дважды и оба раза как фарс. Как и в первый раз арест за получение парнуса был лишь операцией прикрытия. Если раньше таким способом собирались раскрыть ограбление автосервиса, то сейчас у местных пинкертонов на уме было совсем другое.
У нас в Иркутске был приятель, известный адвокат, как и большинство наших знакомых, очень интересный человек и внешне и внутренне. Звали его Марк Крутер (или Прямер?), был он великолепным рассказчиком и к тому времени уже написал и издал книгу. Мой муж с ним познакомился на заре туманной юности в славном городе Одессе, на всесоюзных соревнованиях по настольному теннису. Встретившись почти через двадцать лет и, не узнав друг друга, они подружились. Общались каждый его приезд в Братск, где он выигрывал очередное дело. Адвокатом он был весьма успешным, и, пользуясь формулировкой Фантомаса, это могло раздражать население, или определённую его часть. В разгар злосчастной антиалкогольной кампании, по возвращении из Братска его арестовали в иркутстком аэропорту и при обыске обнаружили в багаже несколько бутылок коньяка и совершенно неприличную сумму денег. По всей видимости это являлось преступлением. На вопросы о том как к нему попали деньги и коньяк, Крутер ответил, что и сам не знает, пришёл в свой номер, а там уже это всё стоит и лежит. Шел... Упал... Проснулся - гипс... Поскольку ни для кого не было секретом, что мой муж посещал Крутера, его и повязали, недолго думая. Но начали, как всегда с парнуса. Даже вызвали Гришу Шаповалова для консультации, как эксперта по музыкантам. В результате чего Поляков написал на имя прокурора ещё одно чистосердечное признание в получении незаконного вознаграждения и слёзное обещание никогда больше этого не делать, которое он и сдержал, потому что после того, как следователь, со смехом ознакомил музыкантов с этим признанием, мой муж уволил Полякова по собственному желанию. Молодые же музыканты на допросах вели себя прекрасно, утверждали, что ни о каких вознаграждениях не знают и понятия не имеют. Володя Роздин сказал следователю, что сидит себе сзади всех и стучит по барабанам, закрыв глаза от удовольствия. Надо отметить, что вознаграждениями на этот раз следствие не особенно интересовалось а интересовалось компроматом на Крутера, которого мой муж не мог им предоставить по очень многим причинам одной из которых была его полная неосведомлённость.
Я это следствие воспринимала совсем иначе, чем предыдущее. У меня с самого начала была какая-то уверенность, что на этот раз всё обойдётся и я была относительно спокойна. Чего нельзя сказать о моём муже. Если в прошлый раз оказанную Поляковым помощь следствию он объяснял тем, что у того просто кукушка от страха перемкнула, то сейчас он разозлился на него не на шутку.
Теперь уже он развернул бурную деятельность, заручившись заверениями подруги одного знакомого, что в случае, если делу дадут ход, она его затребует для прокурорского надзора, к нам постоянно заходили какие-то работники прокуратуры в том числе и военной изо всей Иркутской области, но он всё равно очень нервничал.
Чтобы хоть как-то отвлечь от мрачных мыслей, я научила его вязать, и он начал вязать себе свитер, для горных лыж, в шесть ниток. В Братске была великолепная горнолыжная трасса, но поскольку Братск это всё-таки не Сараево, то и горнолыжный костюм Олимпийской сборной СССР надо было утеплить. Вязание его, однако, не особенно успокоило.
Результатом его бурной деятельности явилось ещё и то, что он сблизился с одним сотрудником сами знаете чего в звании майора. Сотрудник этот оказался очень порядочным человеком, мы подружились семьями и Боря его представил своим друзьям. Потусовавшись с ними около года, он уволился сами знаете откуда, не дослужив всего ничего до пенсии. В компанию он влился и пришёлся ко двору. Как-то возвращаясь домой после двухдневного загула, он, взглянув голубыми глазами на свою красавицу-жену, поджидавшую его на пороге не то со скалкой не то со сковородкой, на голубом же глазу вопросил: «Танечка, а где я был?» Ну как такой человек мог кому-то не понравиться?
     До того как уволиться он успел сообщить моему мужу, что теперь политика партии и правительства в отношении предателей родины, покинувших оплот мира и надежду всего прогрессивного человечества и выехавших во враждебное государство Израиль и другие страны капиталистического лагеря, изменилась и наличие родственников за границей уже не является таким уж чёрным пятном в биографии. А у нас как раз случайно оказались родственники за границей, как рояль в кустах. За полгода до нашего первого отъезда в Братск сестра мужа с семьёй по израильской визе переехала на ПМЖ в Канаду. Перед их отъездом произошёл совершенно мистический случай. Мой страший сын к тому времени окончил первый класс и отдыхал с братом и бабушкой на даче. Я привезла их попрощаться с дядей и тётей и двоюродными сёcтрами. Дети весело играли, а когда я отвозила сыновей обратно на дачу, старший сын загрустил и сказал: «Мне кажется они уезжают за границу и я их больше никогда не увижу.» Откуда семилетний ребёнок мог знать о «железном занавесе» для меня до сих пор загадка. К счастью он оказался неправ и через 15 лет они увиделись. Живя в Братске, связь с ними мы могли поддерживать, только отловив в интуристовском лифте канадцев русско/украинского происхождения, нарушив подписку, вступив с ними во внеслужебный контакт и упросив их предать весточку нашим родственникам в Виннипег. После двух пятилеток такой голубиной почты возможность связаться с сестрой напрямую представлялась моему мужу чем-то неправдоподобным и невероятным. Как её найти мы себе не представляли. Она нашла нас сама, благодаря помощи первой жены Полякова, как ни странно.
А дело между тем шло своим чередом не шатко, не валко. В местной прессе на этот раз не появилось никаких статей о злостном вымогательстве, которым занимались музыканты, зато в областной газете была напечатана заказуха на Крутера, где тамошние курилки его изображали каким-то пропойцей и прохвостом. Как такому человеку удавалось выигрывать в суде почти все дела, защитить диссертацию и написать книгу, не объяснялось.
После нескольких месяцев проб и ошибок дело закрылось как-то само по себе без каких либо объяснений, не говоря уж извинений. Муж мой свитер себе довязал и катался в нём на лыжах вплоть до нашего отъезда, правда, утверждал, что вязание его вовсе не успокаивало а наоборот раздражало.
; 6 ;

Музыкантов оставили в покое, о них попросту забыли. Не до них было, в то время над Иркутской областью взошла шальная звезда братьев Овечкиных. И их маму. Почти все газеты взахлёб расписывали ансамбль «Семь Семеонов» и о них был снят документальный фильм.
Это тоже была, разумеется, заказуха, но совсем другого пошиба нежели та, что периодически появлялась в братской газете о проектировщиках и музыкантах Интуриста. Даже сейчас через 20 лет, после совершённого ими теракта, всё ещё находятся журналисты, которые политкорректно пытаются опять вылепить из этого дерьма пулю. Одной из таких полезных идиотов, по квалификации вождя мирового пролетариата, является иркутская журналистка Алена Богатых-Корк, (или Алёна Рич-Пробка?) которая в своей статье «Овечкиным надоело быть живыми сувенирами» изобразила их чуть ли не жертвами режима, и провозгласила, что «бескомпромиссный советский строй поставил семью в унизительное положение выживания...». Описывая детдомовское прошлое их мамаши она делает весьма оригинальное заключение: «Выпускники детдомов вырастают или забитыми, скромными людьми, или властными лидерами, беспрерывно качающими, как сегодня говорят, права.» Я не знаю, проводила ли эта с позволения сказать журналистка исследования выпускников детских домов, но мне лично встречались выпускники послевоенных детдомов, которые не были ни забитыми, ни властными, правда один из них болел туберкулёзом позвоночника. Может быть детский дом совсем и непричём. Закусив удила, Богатых-Корк описывает невыносимое существование этой семейки, после предоставления им двух квартир в спальном районе Иркутска, и единственное желание матери-героини со всеми вытекающими льготами "Во чтобы то ни стало выжить", хоть и всей семьёй при этом погибнуть вместе с пассажирами самолёта.
Кстати сказать, на самом деле Овечкиным и дом в Рабочем предместье на улице Детской оставили, как подсобное хозяйство, выделив две квартиры на Синюшиной горе, и дорогостоящими инструментами их обеспечивали бесплатно, не говоря уж об аппаратуре, мамаше не надо было крутиться, и младшие дети были на полном гособепечении. Поздравляю вас, уважаемая Богатых-Корк, соврамши, выживать Овечкиным приходилось весьма своеобразно. Конечно, бескомпромиссный советский строй был не подарочек, но к Овечкиным он как раз относился с особым вниманием, чем и помог им стать тем, кем они стали.
После прочтения её статьи можно с уверенностью сказать: «Мне нравится как играют Овечкины. Я сама не слыхала, но мне Алена Богатых-Корк напела». А, те кто слыхал, знали, что играли они плохо, непрофессионально, и преподаватель училища, когда их направили в Гнессинку без экзаменов, говорил, что им это будет не по плечу, они и в училище-то не доучились, а тут Гнессинка. Но кто же будет его слушать если первый секретарь обкома на их выступлениях буквально кипятком писал от счастья! Профессиональные музыканты называли такие самодеятельные коллективы «жопкин хор».
Ни в одной из публикаций об этой злосчастной семейке, разумеется из политкорректности, не упоминалось, что они были просто напросто отморозками, в плохом смысле этого слова, но при этом очень хотели быть миллионерами, мне во всяком случае пока прочесть такого не довелось. Свою статью Богатых-Корк завершает словами: «Это были простые грубые люди с простыми грубыми мечтами — жить по-человечески. Это и толкнуло их на преступление...» Ну, не прелесть ли? Грубыми они были, невежливыми, и простыми, как Ленин или даже ещё проще. Тот тоже, помниться, был готов уничтожить половину населения, с тем, чтобы оставшаяся половина жила так, как он хотел.
Дурака ведь совсем не обязательно называть дураком, его можно назвать, человеком оригинально мыслящим, как подметили Ильф и Петров, а можно назвать и простым. И террористов, готовых угробить сотню ни в чём не повинных людей, можно называть грубыми. А потом долго разбираться в том, как «унизительное положение выживания толкнуло их на преступление». Оскорблённые и униженные «живые сувениры», оксюмороны какие-то.
Интересно сколько ещё России потребуется овечкиных, дубровок, бесланов, будёновсков, кизляров, чтобы до забубённых журналистских голов советской закваски наконец-то дошло, что терроризм это вселенское зло? Вопрос риторический. Если почти 80 лет провозглашать, что терроризм это на самом деле борьба за свободу, за счастье всего прогрессивного человечества или справедливая борьба против международного сионизма, называть именами терриростов улицы и города, в примитивных мозгах некоторых неискушённых граждан эти халоймес укоренятся до такой степени, что и через три пятилетки после крушения совка и даже после того, как террористы обратят на Россию своё благосклонное внимание, они всё ещё будут как попки-дураки повторять всю эту галимотню. (с) Пока что, «простые грубые мечты жить по-человечески» могли служить объяснением если не оправданием теракту. А что для Овечкиных было жить по-человечески в понимании Богатых-Корк задним умом? «Пределом мечтаний Овечкиных было маленькое семейное кафе, где братья играли бы свой джаз, а мать и сестра готовили блюда». Но благодаря той каше, которую заварили братья вместе с мамашей, при соучастии сестёр и помощи соседей и знакомых, готовить блюдА не довелось. Что роднит таких с позволения сказать журналистов с Овечкиными так то оригинальность мышления и отсутствие таланта, при наличии излишней самоуверенности.
Теракт совершили вскоре после того как заглохло второе дело так толком и не начавшись. А мой муж тем временем собрался посетить свою сестру в Канаде. Незадолго до отъезда его пригласили сами знаете куда и дали почитать телегу, которую на него накатали в «комиссию по угону самолётов» в Москву. В телеге сообщалось, что Борис Карелин, будучи известным в Братске мафиози, готовится угнать самолёт. Для этого он скупает оружие и складирует его по приведенному адресу. Посмеявшись над орфографией телеги сами знаете кто сказал, что им удалось установить автора, им являлась интуристовская лифтёрша тётя Катя, постоянная пациентка братской психбольницы и посоветовал особенно о предстоящей поездке не распространяться. А особенно никто и не распространялся, во всяком случае тёте Кате лично ничего не сообщалось. Но и утаить поездку от общественности не представлялось никакой возможности. Потому что по тогдашним совершенно идиотским законам, писаным и неписаным, для выезда за рубеж была необходима характеристика партбюро, даже если человек никогда не состоял и не участвовал, хотя и привлекался. Объявление о заседании партбюро и повестке дня висело в холле около бухгалтерии и прочитать его мог каждый, включая тётю Катю.
Почему для выезда за границу требовалась характеристика партбюро умом было не понять, как отмечал Тютчев лет полтораста назад. По логике вещей характеристика бы потребовалась при въезде в страну а не при выезде. Но таков был закон и он был суров, dura lex, как говорили основоположники римского права. Партбюро в составе управляющего Интуристом и директора ресторана от администрации, метрдотеля от профкома, плотника по кличке Бородавка от рабочих и крестьян и переводчицы от тонкой прослойки интеллигенции, собралось в назначенный час, для вынесения решения, достоин ли Борис Карелин быть выпущенным из оплота мира и надежды всего прогрессивного человечества, для того чтобы повидать сестру и её семью, с которыми он расстался больше десяти лет назад. Сначала выступила директор ресторана и подробно охарактеризовала его, как морально устойчивого члена профсоюза, хорошего производственника и отличного участника. После неё встал плотник по кличке Бородавка и сказал, что в характеристике необходимо упомянуть о недавних «неприятностях с милиций», на что управляющий Интуристом ему ответил, что этого делать не стоит, потому что неприятности если и были, то сами же и прошли, а в связи с перестройкой появилось такое понятие как презумпция невиновности, но это плотника не убедило и он сказал, что всё равно надо просигнализировать куда надо а там пусть разбираются. На что директор ресторана ответила Бородавке, что сигнализировать не нужно, потому что Борис Карелин такой из себя весь хороший и семья у него такая замечательная, жена красавица и сыновья отличники, один даже боевой и политической подготовки, он, конечно же, не посрамит и невозвращенцем в Канаде не останется. Бородавка, как настоящий коммунист, вскочил со стула и, по-ленински разрубая ладонью воздух, провозгласил : «А останется – невелика потеря для родины!» Тут уж мой муж поинтересовался, кто дал Бородавке право это решать и даже позволил себе усомниться в ценности для родины самого Бородавки. Тремя голосами против двух была дана положительная характеристика. Метрдотель сказала, что голосовала против, потому что знала, что его всё равно никуда не пустят, но его пустили и, невзирая ни на что, он вернулся назад. Потом друзья ещё долго его называли «невелика потеря для родины».
А наш первенец к тому времени, отучившись год в Москве пошёл служить в армию. Такое наше еврейское счастье. Угадал поступить в тот короткий промежуток времени, когда в Советском Союзе институт от армии не спасал. Я армии боялась гораздо больше, чем работы в ресторане. Просто ужасалась. Сначала мужа туда посылала а через полгода и сама съездила. То что я увидала потрясло меня до глубины души. На проходной молоденький прапорщик при моём появлении встал, очень вежливо поприветствовал, уступил мне свой стул и спросил как мы доехали а после этого завёл разговор о погоде на таком прекрасном русском языке, которым в те времена уже редко кто владел, за исключением потомственных иммигрантов. Потом командир моего сына рассказал о его успехах в боевой и политической подготовке и отпустил его на трое суток, которые мы провели с ним в городе Усолье Сибирское. Служил наш сын в части, под командованием будущего покойного президента Чечни полковника Джохара Дудаева. Всё, чего я опасалась, с ним не произошло а даже совсем наоборот. Когда ему, курносому, голубоглазому блондину, какой-нибудь новобранец услужливо говорил: «Можно, я вам, товарищ сержант, еврейский анекдот расскажу?», этот новобранец получал от моего сына за всю мазуту, включая погромы Хмельницкого и изгнание из Испании, хотя и без превышения должностных полномочий. После демобилизации сын нам признался, что армия была самым благополучным периодом в его жизни, ему нравилось выполнять приказы и отдавать приказы. Но в МХТИ он уже не вернулся, по всей видимости, расстался с амбициозными планами изобрести альтернативное топливо.
В Интуристе, как и во всей стране, изменения усугублялись. Иностранные туристы уже совсем перестали ездить в Сибирь и в ресторане их места заняли братки. Потому что свято место пусто не бывает или sic transit gloria mundi. Под заботливым присмотром местной милиции братва плодилась, размножалась и процветала.
В 1991м году вблизи нашего дома взорвали вора в законе А. Моисеева a.k.a Мася, чьи торжественные похороны совпали с выпускными вечерами в школах. Проводить его в последний путь съехались представитeли преступного мира со всего Союза нерушимого республик свободных, который вскоре благополучно рухнул. К Борису подошёл какой-то браток и очень настоятельно попросил во время всенародного траура в ресторане музыку не играть, в противном случае все инструменты и аппаратуру поломают и в придачу ещё и им «бОшки отобьют». Его просьба была исполнена. Очевидно, просили не только моего мужа, потому что все выпускные вечера в школах Братска проводились без музыки. На вопрос корреспондента телевидения, почему не было музыки в дни похорон вора в законе, начальник братской милиции на голубом глазу ответил, что очевидно музыканты солидарны с преступниками. Этот же самый начальник как-то утверждал, что в Советском Союзе нет организованной преступности, потому что её не может быть никогда. Как и секса. Во время похорон движение по улице прохождения траурной процессии было перекрыто ГАИ. 
Когда мы уже жили в Канаде лет семь, в Братске был убит заместитель прокурора города по фамилии Синицын (а может, и Воробьёв?), курировавший борьбу с организованными преступными соообществами Братска, которых совсем недавно ещё якобы и не было вовсе. Через девять лет после этого бывшему начальнику милиции, тому самому, вместе с депутатом городской думы, бывшим бандитом и нынешним председателем Иркутской областной федерации бокса в одном лице и ещё куратору Иркутского регионального отделения ЛДПР были предъявленны обвинения в этом убийстве. Мне возмездие и Аз воздам, как говорится в Писании или мерой за меру.
После инцидента с братком молодые музыканты Парилов, Роздин и Овчинников засобирались в Москву, в Москву, в Москву, как три сестры. Парилова, зная его слабость, пытались отговорить, но он никого не слушал. Лет через пятнадцать после этого Сергею Овчинникову присвоили звание Золотой саксофон России и вручили орден «Служение искусству».
Братва «отдыхала» в ресторане и музыку заказывала. Порядочные совграждане ресторан посещали всё реже и реже из-за того, что опасались братвы и были полностью уверенны в том, что в случае чего их милиция защищать не станет. Борис к тому времени уже перешёл на работу в совместное предприятие, созданное при БЛПК, подал документы на эмиграцию в Канаду и в ресторане работал опять как бы по совместительству. А тут ещё и наш младший сын подрос и достиг призывного возраста и мы очень сомневались, что ему армия понравится так же как и старшему, по причине его нонконформизма и амбициозности. Он уже в десять лет хотел стать народным художником и был уверен, что у него это получится. Что, в сущности, и получилось. Мало того, что его картины украшают дома многих обитателей пригородов Торонто, так ещё и в Хабад Романо Центре, что в Ричмонд Хилл, весит его триптих и стоят спроектированные им коринфские, кажется, колонны.
Работа мужа в совместном предприятии совпала со всеобщей криминализацией Советского Союза и я молила Бога лишь об одном, чтоб его не убили. Каждую его командировку в Москву я буквально тряслась от страха. Моя подруга, тогда уже главный архитектор Братска, приходила почти каждый вечер меня успокаивать. Она садилась в кресло и, глядя на меня своими прекрасными чёрными армянским глазами, очень убедительно говорила:
- Ну, чего ты переживаешь? Он же никак не связан с деньгами. Убивают же из-за денег.
А я в это время себе думала: «Ага! Её сотрудницу зарубили в подъезде топором, потому что она не давала разрешения на строительство дополнительных киосков на центральном рынке. А если братва захочет построить казино или бордель на том месте, где он собирается строить оффис совместного предприятия?» Позже я узнала, что это называлось клиническая депрессия. Его к счастью не убили а к несчастью убили генерального директора БЛПК Эдуарда Евтушенко (или Тимошенко?), когда нас в Братске уже не было.
Однажды Бориса послали в Москву с тем, чтобы в институте, курирующем застройку Братска, он получил разрешение на отвод площадки под строительство нового оффиса компании. Такое разрешение в те далёкие времена стоило всего ничего, каких-то 15 тысяч долларов США. В совместном предприятии дела шли ещё очень хорошо и Борису дали санкцию за ценой не стоять. Войдя в кабинет человека, выдававшего разрешения, Борис узнал в нём старого знакомого, который часто посещал Братск и с которым мы проводили множество застолий. Вопрос был решён мгновенно, площадка была отведена очень хорошая, на улице Мира при въезде в центральную часть города, где ранее предполагалось построить здание цирка, после подписания документов сделка была закрепленна в ресторане «Прага», куда подписавший пригласил Бориса. Когда Борис, вернувшись в Братск, рассказал, что ему это ничего не стоило, а наоборот его ещё и коньяком напоили, ему никто не поверил. Но оффис так построен и не был, то ли потому, что мы вскоре уехали в Канаду, то ли потому, что всем на БЛПК стали заправлять те же братки.
О работе в совместном предприятии у моего мужа остались самые наилучшие воспоминания. Подобрался великолепный коллектив, который славно трудился и славно отдыхал. Борис вскоре перетащил туда некоторыхх своих друзей, на тот период безработных из-за временных трудностей в экономике, связанных с переходом от социализма к капитализму. Единственные маленькие неприятности возникали, когда при выезде головки совместного предприятия и головки БЛПК на базу отдыха, в свое время выкупленную у Интуриста, поблизости натыкались на братков, сидевших на берегу взморья на корточках и обсуждавших какую-то тему. Братки весьма дружелюбно приветствовали моего мужа, называя его по-свойски Борян или Борёк, задавали несколько куртуазных ни к чему не обязывающих вопросов, изумлявших как головку СП  так и головку БЛПК, и продолжали обсуждать свои темы. Невзирая на всё своё дружелюбие, они, не моргнув глазом, отбили бы ему башку, если бы он, к примеру, отважился играть во время всенародного траура по Масе. Прошло не так много времени и братки, возможно те же самые, которые сидели на берегу на корточках, водворились на БЛПК и стали конроллировать продажу целлюлозы за рубеж.
Разрешения на въезд мы ждали в общей сложности 26 месяцев. За это время наш младший сын успел влюбиться и заявил, что без своей невесты он никуда не поедет. Уговорить его удалось только пообещав, что через год мы и её заберём в Канаду. К нашему удивлению и родители его любимой на это согласились и, что самое странное, она сама тоже. Хотя:
«Да отчего ж год? Отчего ж год?...Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно... Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно.» Но тем не менее.
По какой-то странной причине высланное нам приглашение на собеседование в канадское посольство мы не получили, нам о нём сообщила сестра мужа, которая всё это время держала процесс под контролем. По прибытии выяснилось, что мы не привезли необходимых документов, которые были перечислены в приглашении, и это затянуло выезд ещё на несколько месяцев. Но мы всё-таки в конце концов выехали.
Перед самым отъездом произошло пренеприятнейшее событие. Человек, продавший нам пятилетку назад машину, внезапно захотел за неё ещё раз получить деньги, в связи с инфляцией, девальвацией и отсутствием совести. За помощью пришлось обратиться к братве, не идти же в милицию в конце концов. Милиция в Братске занималась совсем другими делами. Как-то раз у мужа украли ветровое стекло, с припаркованный у дома, машины. Воры, которыми оказались папа и сын, были такими тщеславными, что при продаже стекла похвастались с чьей машины они его сняли. А покупатель оказался любителем музыки и всё рассказал потерпевшему. Милиция, после того, как мой муж к ним обратился, с этими ворами разбираться не стала, потому что у них (у воров) была разработана очень хитрая технология. Один из них снимал стекло, клал его, якобы, на землю и, якобы, уходил, а второй, якобы, видел – лежит на земле стекло и просто, якобы, его подбирал. Усматривать в этом преступный сговор с целью хищения или ещё какие-нибудь уголовно наказуемые действия милиция не стала, чтоб не затрудняться.
А как-то раз, возвращаясь на такси с автомобильной стоянки, Борис заметил, что какие-то посторонние копаются в машине нашего соседа. Они с таксистом выскочили и хорошенько приголубили ребят, которые уже готовы были угнать машину. Правда, один успел убежать. Потом поднялись к соседу и вместе с ним повезли одного из предполагаемых угонщиков в милицию. Дежурный милиционер, которого долго не могли разбудить, вышел к ним в майке, но зато в сапогах и очень грязно матерился из-за того, что его разбудили и он теперь должен будет составлять протокол и прочее, в то время как они (мой муж, таксист и хозяин машины) по его экспертному мнению могли просто напросто замочить предполагаемого угонщика а труп сбросить на очистных сооружениях.
У братских милиционеров был ещё один trick of the trade. Они любили оставлять обвинителя с обвиняемым во время очной ставки наедине. У ведущего следствие милиционера в это самое время как назло возникали какие-то неотложные дела, требовавшие его безотлагательного присутствия. После этого тет-а-тет обвинитель как правило забирал своё заявление, что весьма благоприятно отражалось на показателях работы милиции.
Такое в Братске в ту пору было РОВД. Не думаю, что методы работы и состав сотрудников чем-то особенно отличались от других советских РОВД того времени. А уже сейчас, узнавая из прессы о художествах ментов, на необъятных просторах России, мне кажется, что Братское РОВД было ничем не хуже а, может быть, даже лучше некоторых. Так что обращаться к ним за помощью было бессмысленно, а братва очень быстро убедила того, кто продал нам машину, принести Борису лично все необходимые документы. С извинениями и благодарностью. Что он и сделал.
Совместное предприятие, в котором работал мой муж устроило нам отвальную, которую снимали на видео работники местной телестудии. По дороге из Братска в Москву мы летели с заместителем генерального директора БЛПК Василием Макаровичем Богданом (или Макаром Богдановичем Васильевым?) и всю дорогу до Москвы он с моим мужем проверял подлинность коньяка «Наполеон». Через десять лет Богдана тоже не стало.
Несколько дней до отъезда мы провели в Москве у нашего друга Коли Иванова, который в своё время просветил нас по поводу чистосердечных признаний. Он к тому времени уже уволился из военной прокуратуры Московского округа и занимался бизнесом. У него в Сумах было два свечных заводика по производству бетона и один свечной заводик в Москве по производству шёлковых платков. Забегая вперед сообщу, что когда через два года мой муж с ним встретился в Москве у него уже не было ни этих заводиков, ни прекрасной квартиры в Ново-Косино с видом на церквушку и даже не было денег на такси. Где он сейчас мы не знаем и найти его никак не можем и, как нам сказали общие знакомые, даже его родные не знают, где он находится. Но у меня есть какое-то чувство, что он жив.
Сразу же после прибытия в Канаду мы начали предпринимать безуспешные попытки вызвать невесту сына. Сначала племянница послала ей приглашение, её не пустили. Потом сестра моего мужа послала приглашение ей и её маме. Маму пустили, её нет. После этого появилась надежда, что её отправят в США по обмену студентов, как комсомолку, отличницу и физкультурницу. Надежда не оправдалась, так как в институте было всем известно чем этот обмен закончится.

А сын очень тосковал и постоянно рисовал в свободное от работы время. Большинство своих рисунков после завершения он выбрасывал. Рисунки доставали из мусорной корзины и складывали. Когда я их показала одному знакомому, он сразу же спросил:
- Сколько это стоит?
И получил все даром.
Моя старшая племянница, работавшая в то время с иммиграционным адвокатом, предложила очень дерзкий план. Сестра мужа уговорила своего родственника, оставившего нам в своё время кое-какую юридическую литературу, вызвать невесту сына в гости, как свою племянницу. То ли потому, что он тогда работал в Лэнгли, обучал будущих шпионов советскому законодательству и русскому языку, то ли ещё по каким причинам, её в США сразу же пустили. Но до своего мнимого дяди она не доехала. В Нью-Йорке её встретил друг сына, посадил в автобус и отправил в Платссбург, что в сорoкапяти минутах езды от Монреаля. Туда же приехал из Монреаля мой сын, через три дня они поженились и три медовых недели молодая жена провела в местном мотеле, куда на выходные мы привозили её мужа. Операция по перевозке её в Канаду была намечена на Страстную пятницу по причине выходного дня. Риск состоял в том, что по существующему тогда закону разрешения на иммиграцию по категории муж/жена надо было дожидаться либо в стране рождения, либо в третьей стране, а у моей невестки к тому же уже было два отказа во въезде в Канаду да ещё впридачу и мой сын, собираясь за ней в Платссбург, не взял пачку писем, которые он от неё получал в течение полугода разлуки, и они могли бы служить подтверждением подлинности брака. Несмотря на все эти препятствия, после шестичасовой проверки на таможне, её в Канаду впустили в качестве иммигрантки, спонсируемой супругом. Это был случай, на то время не имеющий прецедента. Данное сыну обещание мы перевыполнили на 100%. Вернушившись из этой поездки, мой муж сказал про свою сестру: «Люда – танк!»
А лет через 10-12 закон об иммиграции был изменён и всем супругам разрешили ожидать статуса иммигранта в Канаде. Можно сказать, что мы внесли в это свою скромную лепту.
Через два месяца после приезда невестки у моего мужа состоялось первое публичное выступление. В Монреале ежегодно проводится так называемый Марш на Иерусалим. Это и другие мероприятия еврейской общины гениально описаны великим канадским писателем Мордехаем Рихлером, большим поклонником русской литературы. Координатор русской программы предложила Борису выступить в качестве волонтёра. Он купил киборд и подготовил программу. Открывать выступление надо было гимном Канады и гимном Израиля. Гимн Израиля был у мужа на слуху а о гимне Канады он не имел ни малейшего представления. Его ему напела сестра и её приятель. На вопрос мужа, какая там гармония, они дружно ответили, как в песне «Широка страна моя родная». Муж сделал аранжировку, того, что ему напели. Жарким майским днём на паркинге Центра Бронфмана собралось тысячи полторы народа, в первом ряду сидели депутаты парламента, во втором члены нашей семьи и наши друзья. После того, как Борис исполнил свой вариант гимна Канады, на сцену поднялась депутат от либеральной партии Шила Файнстон и рассыпалась ему в комплиментах, в конце сказала, что никогда в жизни не слыхала такого прекрасного исполнения гимна своей страны. Пожала ему руку, подарила значок и сфотографировалась. Надо отметить, что он сам вообще никогда не слыхал как исполняют гимн Канады, а когда услышал, выяснилось что аранжировка гораздо беднее, чем его. Окрылённый таким приёмом, муж провёл концерт на одном дыхании. Во время концерта мы к своему удивлению обнаружили, что популярный русский городской романс «Крутится, вертится шар голубой» на самом деле является еврейской народной песней. На сцену постоянно взбирались самодеятельные музыканты и исполняли песни на разных языках вплоть до «Катюши» на идиш. Один парень с аккордеоном предложил Борису спеть по-русски, те песни, которые он пел на идиш и по-английски. Мой муж был так опьянён успехом, что чуть было не спел «Крутится вертится дворник с метлой», но во-время вспомнил оригинальные слова и ничего не спел про лошадь. На этом же концерте он получил первый заказ на выступление в синагоге Шааре Зайон на Кот Сент Люк и предложение войти в состав группы, которая выступала на разных еврейских торжествах.
На следующий день его показали по телевизору в программе Сити Палс и чуть позже появилась статья в газете Suburban (Житель пригорода), написанная координатором русской программы, которая до иммиграции работала в какой-то киевской газете. Справедливости ради надо отметить, что и в этой рекламной статье правды тоже было очень мало.
С этого выступления началось триумфальное шествие Бориса Карелина по эстрадам еврейской общины Монреаля, а когда с ним познакомился бывший солист государственного оркестра радио и телевидения Грузии Володя Тукмалов и по эстрадам армянской общины тоже. На вопрос «А этот ара откуда?», Володя просто отвечал «Из Сибири».
Во время выступлений муж встречал совершенно потрясающих людей, как здесь говорят larger than life. Однажды ему позвонил ирландец по имени Шон, и предложил выступать в синагоге на Вест Маунт на бар-мыцве двух близнецов. Вест Маунт в Монреале это всё равно, что Беверли Хиллс в Лос Анжелесе или Рублёвское шоссе в Москве, правда там движение не перекрывают на три часа в связи с проездом начальников родины с антуражем, как на Рублёвке. Прабабушка близнецов очень хотела, чтобы во время этого торжества исполнялись русские песни, причём чем старее, тем лучше. Около месяца они репетировали с Шоном, который был большим поклонником кляйзмерской музыки но на саксофоне играл очень слабо. Во время выступления муж отключил микрофон Шона а партию саксофона записал на своём киборде. Прабабушка бар-мыцвантов в свои 80 (восемьдесят) лет, великолепно пела а капелла на идиш, помнила наизусть Пушкина и Лермонтова, и что самое интересное, после войны сидела в лагере в Куватке, что под Братском. Но Куватка тогда была гораздо большей деревней, чем Братск. О Сибири у неё были очень тёплые воспоминания, так как там она вышла замуж за польского еврея и с ним эмигрировала в Канаду. Она спела старинную песню «Уходили в поход партизаны» в переработке Исаковского под аккомпонимент моего мужа.
На одном из выступлений он познакомился с великолепным ленинградским музыкантом Эдуардом Мертенсом, который когда-то играл  в Ленинграде в оркестре Вайнштейна и начал выступать с ним.
Были и не особенно приятные встречи, просто для балланса. После того, как кто-то, послушав моего мужа, сказал руководству русскоязычной общины, что такой прекрасной музыки в Центре Бронфмана никогда не звучало, его стали приглашать играть на все торжества от Рош а-Шана и Симхат Торы до 8 марта и Дня победы. Однажды в качестве нагрузки дали молодую певицу из Риги по имени Патриция, которая претендовала на статус беженки, неизвестно от кого. После месяца репиций она худо-бедно подготовила пять песен, одну из которых на вступлении так и не спела.
Очевидно для поддержки она привела в Центр Бронфмана дюжину латышских стрелков в чёрных кожанках и с бритыми головами. Проходившая мимо их столика бывшая рижанка, услыхала, как один из них сказал по-латышски: «Ты посморти, как эти недорезанные жиды веселятся.» Борис отслюнявил Патриции 100 долларов и больше никогда её после этого не видел. По дороге домой сказал, что лучше бы ей было заплатить, чтобы она вообще не приходила.
Несмотря на успехи он все же страдал от ностальгии. Последние годы работа в совместном предприятии его сильно разбаловала. Служебная машина с водителем, огромная зарплата, прекрасный коллектив. А в иммиграции ничего этого не было, а был зато языковый баръер. Через два года он рванул на недельку в Братск. Перед отъездом один знакомый инженер-электрик предложил ему совместить business with pleasure и передать на БрАЗ разработки Hydro-Quebec по лазерной очистке элекролизных ванн от остатков алюминия. Производство алюминия процесс очень энергоёмкий и в мире чистогана, где всё покупается и продаётся, подсчитали, что если электролизные ванны очищать от прикипевшего алюминия, это может сэкономить массу электроэнергии. И разработали уникальную технологию, know how. Повидавшись с друзьями, Борис отправился на БрАЗ. В приёмной директора завода его встретил старый знакомый браток. Только теперь он был одет в костюм-тройку, гладко выбрит, даже речь у него была совсем другая. Он говорил без распальцовки и русских артиклей. Благосклонно приняв брошюру Hydro-Quebec, он пообещал, что после того, как её переведут, и он найдёт предложение интересным, то позвонит. Но так и не позвонил и Борис ему сам тоже не звонил. Что-то его удерживало. Очевидно предложение братва не сочла интересным, хотя через некоторое время, когда Монреаль посетила делегация предпринимателей из России, главный энергетик БрАЗа, входивший в состав этой делегации, слёзно упрашивал поделиться с ним этой самой технологией. А хто ж ему дасть!
Через год после этого у нас гостила моя подруга, возвращаясь из Сиэтла, штат Вашингтон, где у неё был контракт, и рассказала о том, как убили Эдуарда Евтушенко (или Тимошенко?). Так что нам, можно сказать, очень повезло.
Помимо музыки Борис еще и работал по специальности, приобретённой в Канаде за очень дополнительные деньги. Жители Квебека, кебекуа, нам очень нравились, доброжелательные и приветливые с великолепным чувством юмора. Они хохотали над русскими анекдотами и обожали розыгрыши. Правда были не особенно красивы внешне за очень редкими исключениями. То ли охота на ведьм так отразилась на генофонде то ли браки по рассчёту, сказать трудно.
В Квебеке в этот период у власти была партия кебекуа, программой-максимум которой было отделение Квебека от Канады. Партия вела подготовку к очередному референдуму также описанному Мордехаем Рихлером. После первого успешно проигранного референдума там был принят закон о языке: билл 101 и созданно соответствующее министерство, которое в наше время возглавляла Лиз Бодуэн, представлявшая собой некую помесь Жанны д'Арк и Розалии Землячки, так и норовила кого-то шпокнуть. Апофегеем её бурной деятельности было запрещение продавать мацу на Пейсах из-за того, что на коробках не было надписей на французском языке. По биллу 101 все надписи в Квебеке должны были быть на французском языке а если где-то проскальзывал и английский, то шрифт должен был быть в два раза меньше францусзкого.
Монреальское еврейство, опасаясь перспективы остаться на Пейсах вообще без хлеба, так как употребление в пищу изделий из дрожжевого теста было строжайше запрещёно ещё более высокой, чем языковая полиция Квебека, инстанцией, тут же вышло на массовую демонстрацию с плакатами, гласящими: «Let my matzos go!», что в переводе означало «Отпусти мою мацу!»
И уже в следующем году на коробках, доставляемых из Нью-Йорка и Иерусалима, появились надписи на языке Вольтера.
Многие кебекуа как только речь заходила об отделении начисто теряли всю свою доброжелательность, приветливость и чувство юмора, а те, кто обладал здравым смыслом, и его лишались напрочь.
Совершенно дурацкие законы не замедлили сказаться на экономическом положении провинции. Бизнесы мало помалу начали сворачивать свои операции в Квебеке и переезжать в соседние провинции. То же самое происходило после первого референдума, тогда же родилась поговорка: «Рене Левек – самый лучший Премьер Министр для Онтарио». Даже штаб-квартира Бэнк оф Монтреал перебралась в Торонто. Цены на недвижимость упали невероятно и на следующих же выборах в Квебеке победили либералы. На их победу повлияли многие факторы, и не в последнюю очередь заявление одного из ведущих сепаратистов Жака Паризо, что референдум был проигран из-за этнических избирателей и больших денег. Маятник, покачнувшись до критической точки начал медленное поступательное движение в обратном направлении. В соответствии с Экклезиастом пришло время собирать камни. Привлечённые низкими ценами на недвижимость в Монреаль потянулись разные бизнесы в том числе и из США, возникло лёгкое оживление в промышленности, торговле и строительстве а с ними и новые разговоры об отделении.
Но нас уже это не касалось, потому что, после того как Борис очередной раз потерял работу, мы переехали в Торонто, где у нас родилось три внучки и два внука. Играть Боря перестал, ссылаясь на отсутствие настроения. Да и какое может быть настроение, когда все хвалят и вокруг абсолютно ничего не происходит, кроме выборов! Другое дело, когда дела шьют и заказухи печатают.
Но зато в своём поле деятельности он приобрел репутацию человека, который способен решить любую техническую проблему. Когда из Торонто позвонили в США производителям оборудования, которое сломалось и его никто не мог починить, американцы посоветовали обратиться за помощью к Борису.
В год его шестидесятилетия и сорокалетия нашей свадьбы я решила описать некоторые моменты нашей бурной но преимущественно счастливой жизни, как они мне запомнились. Как когда-то сказал возлюбленный одной гейши в её мемуарах: «С годами, то что мы помним, кажется нам более реальным, чем то, что мы видим.» Но это может быть и заблуждение.
Частенько, вспоминая наши приключения, я думаю, почему бы всем этим обормотам, которые волею шального случая были поставлены в положение так или иначе влиять на нашу судьбу, не освоить бы какое-нибудь нехитрое ремесло, вместо того чтобы судить, сажать, писать заказухи? Почему это, чем меньше у человека таланта, тем ему больше хочется на что-то влиять? Ведь мог тот же Гриша Шаповалов с самого начала работать клоуном, у него это очень хорошо получалось. И писатели заказух вполне могли обучиться вязанию веников или обсереванию спичек. Почему в совке была именно для таких работничков создана система наибольшего благоприятствования более-менее понятно. По той же самой причине, по которой и Овечкиных взрастили и воспитали. В начале 2010 появилась статья Юлии Латыниной «Рой и антибулочник», в которой она весьма доходчиво описала истоки этого феномена.
А ведь как они старались-то изо всех из сил. Ничего, правда, не добились, только нервы нам слегка попортили. Неужели из-за такого мизерного результата нужно было огород городить? Вопрос опять же риторический. «Разбег не для помещения», как говорил наш приятель. Ну да Бог с ними, главное, что и через три пятилетки после отъезда на ПМЖ в Канаду мой муж продолжает ездить в Братск в отпуск. Правда, проводит его, сплавляясь по разным сибирским рекам в той же компании, в которой сплавлялся и двадцать лет назад. При этом в каждый его отъезд на Северо-Американском континенте происходит какое-то стихийное бедствие или техногенная катасрофа. То 50 миллионов человек на Восточном побережье четыре дня проведут без электричества, то ураган Катрина покроет Новый Орлеан и штат Миссисиппи, как бык овцу, то индекс дау-джонс на Нью-Йоркской бирже рухнет в финансовую пропасть, причём так глубоко, что и через два года там останется. Уж не знак ли это свыше?  В 2009 году эта система дала сбой. То ли потому, что, начавшийся в 2007 году упадок достиг своего апофегея и дальше падать уже было некуда, то ли ещё по какой причине, но Провидение на этот раз обратило свой взор на Росиию. В то время как Борис со товарищи сплавлялся по северным притокам Енисея, на Саяно-Шушунской ГЭС произошла авария,  техническую причину которой Борис безошибочно установил задолго до выводов государственной комисси. Потому что квалификацию не пропьёшь.  А и то, если талантливые инженеры-гидравлики всю жизнь работают музыкантами а потом и вовсе эмигрируют, кто ж будет турбины балансировать?
Но несмотря ни на что он всё равно собирается и впредь ездить в Братск, потому там мы были, опять же несмотря ни на что, счастливы, как тот старый еврей из анекдота, которому лучше жилось при царизме. Причина нашего счастья была проста, мы были молоды, любили друг друга, и работали по мере таланта, как частенько приговаривал великий братский писатель Геннадий Михасенко, в то время, когда он сторожил строительную площадку архитектурно-этнографического музея «Ангарская деревня» и писал при этом свои очень добрые повести.
А наши друзья там счастливы до сих пор. Моя подруга, невзирая ни на какие заманчивые предложения, продолжает работать в Братске и превратила отвратительный сарай под названием кинотеатр «Россия» в очень красивый, изысканный и уютный драматический театр, а ресторан Интуриста по её дизайну вообще купается в роскоши. Не так давно ей присвоили звание Заслуженный архитектор России и иркутский журналист Артур Дан написал о ней очень тёплую статью. Братские же журналисты, насколько мне известно, никаких опровержений своим заказухам не публиковали. Так всё и осталось: музыканты – вымогатели, архитекторы и проектировщики – алчные и скаредные деляги и крохоборы. Скорее всего это они из-за занятости. Там у них сейчас новая фишка появилась на смену борьбе с нетрудовыми доходами: отделение Сибири от России. И они её бедную мусируют и лоббируют всяко-разно. Это им обеспечивает пожизненную занятость, как раньше встреча зари коммунизма обеспечивала, и гарантирует неприкосновенность личности, это ж не организованную преступность разоблачать. Приблизительно так же как идея Великой России, встающей с колен.
     А наш друг, президент компании сотовых телефонов, рассказывал, что, когда он, выходя их дома, увидал бомжа, копающегося в мусорном контейнере и при этом разговаривающего по сотовому телефону, то испытал чувство глубокого удовлетворения.
Посетив на обратном пути из Братска Харьков, Борис обнаружил насколько пагубно повлияла на этот некогда вполне благополучный город незалежнисть бэз жидив и москалив, усугублённая коррупцией, безалаберностью, наплевательством и другими пережитками социализма.
Гранитный памятник с могилы его родителей был скоммунизден и ему стоило немалого труда и денег доказать, где они похоронены, хотя тётка, работавшая на кладбище, которой перед отъездом была уплачена весьма значительная сумма денег его и признала. Новый директор кладбища, оранжевый революционер, ругал старого, за то что тот заимел первый в Харькове хаммер и сжёг все документы, где были указанны захоронения. Просто удивительно до чего в Харькове любят сжигать документы! Могила родителей, которую уже подготовили для нового захоронения, была восстановленна, по совету работников бюро ритуальных услуг была сделана простая табличка и прикручена к оградке стальными болтами, чтоб ни у кого не возникало никакого соблазна. Той же тётке опять была уплаченна значительная сумма. Когда, приехав через два года, Борис спросил, почему она не ухаживает за могилой, она ему честно и откровенно ответила на чистом суржике: «Та ото ж вы уехали я й перестала».
Дороги в Харькове выглядели, как после массированной бомбардировки, старые музыканты влачили жалкое существование но зато на оптовом Барабашовском рынке молодые и обалденно красивые харковчанки примеряли лифчики и джинсы прямо у контейнеров, никого не стесняясь.

                ; Эпилог ;

Сразу после возвращения Бориса со сплава, нас посетили Валя бывший Айзенберг с женой и пара однокашников по ХПИ из Калифорнии, троюродная сестра Валиной жены с мужем. Мы с восторгом обнаружили, что Валя очень мало изменился, как впрочем и однокашники Бориса. Четыре дня мы провели с ними, непрерывно хохоча и припоминая всё что происходило с нами в молодости. Наперебой вспоминали то институтских друзей, то забавные случаи в ресторане. Удивительно, но Валя начисто забыл некоторые из своих крылатых выражений. Как мы поняли, для него эти выражения не были чем-то исключительным, он просто так разговаривал.
Во время этих воспоминаний Борис неоднократно повторял, что хорошо было бы всё это записать. Я попыталась здесь привести всего лишь одну скрупулу из того, о чём они говорили. Вкупе с тем, что происходило или не происходило с нами в Братске, мог бы получиться очень смешной рассказ. По которому можно было бы снять кинокомедию или поставить мюзикл. Только где найти таких красавцев, какими в то время были мой муж, Саша Зафрин, Миша Выходцев, Володя Поляков, Жора Акопян, и Семён Бельфор, a.k.a. Тёма? Где найти таких музыкантов? Где найти такие голоса и такую манеру исполнения, какая была у Жоры и Бориса? Как восстановить оранжировки, которые они делали? Как передать тот кайф и кураж? Всё это gone with the wind. Да и кому это будет интересно, это же не захватывающие приключения бандитов и олигархов! Только, почитай, гламур и был. В огромных количествах. Мы просто не знали, что это так называeтся.
На Рош а-Шана мы с американскими гостями поехали к нашему младшему сыну, которого Валя в своё время забирал из роддома на своей «Волге». Они друг друга не узнали. Очень трудно было в бородатом отце троих детей узнать того младенца.
Моя подруга, троюродная сестра Валиной жены, когда я ей давным-давно жаловалась, что мои сыновья слишком маленького роста, успокаивала меня тем, что у неё есть фото наших мужей в пионерском лагере, где мой чуть ли не на голову выше её мужа. А теперь совсем наоборот. Я тогда очень сомневалась, что мои сыновья пойдут ростом не в своего папу, а в его товарища по пионерскому лагерю. К моему удивлению оказалось, что они даже его переросли.
По возвращении Вали в Чикаго Борис помог ему установить программу Skype, когда у Вали что-то не получалось, Боря ему говорил: «Перебрось напряжение на шлеппера.» После того, как программа была установленна, мы стали регулярно общаться по Скайпу. Как-то во время разговора к Вале на колени взобрался очаровательный малыш. Боря спросил:
- Это твой внук?
- Нет, это клиент, - ответил, Валя.- Спит тут у нас за 25 долларов в час.
После выхода на пенсию с должности суперинтенданта, Валя помогает жене по детскому садику, который она организовала у себя дома. С детскими садами и яслями здесь в Северной Америке постоянная напряжёнка. Найти ребёнку надёжную няню или подходячщий детсад/ясли весьма сложно. А у Валиной жены по всей видимости очень хороший детсад, потому что её выпускники уже приводят к ней своих детей.
Осенью Валя сообщил нам, что на рутинном медосмотре у него обнаружили рак. Он к этому отнёсся с присущим ему пофигизмом, единственно приемлемым в данной ситуации. Канцер-шманцер, операция, радиация. И тут же стал этим пользоваться, как мальчик Мотл: «Мне хорошо, я сирота». Если он чего-то не хотел или не одобрял какой-то выбор жены, он говорил: «Раковым больным этого нельзя.» На следующий день после операции сказал нам по телефону, что чувствует себя хорошо, только смеяться больно. Неисправимый пофигист, чтоб он был здоров.
Когда мой рассказ был уже закончен, я совершенно неожиданно  на Одноклассниках.ру нашла в Израиле ещё одного из друзей Бориса, который  учился со мной в одной школе, по счастливой случайности его старшая дочь живёт сейчас в Торонто и он как раз собирался её навестить. Придя к нам, он рассказал Борису, что очень давно, когда он сменил свою фамилию, оканчивающуюся на «ман», на фамилию жены  «Иванов», Валя, тогда ещё Айзенберг, отказался пожать ему руку при встрече. А потом Валя и сам взял фамилию жены...

«Придерживайся старых друзей», как когда-то сказал или, вернее, написал один из персонажей Мордехая Риxлера, большого поклонника русской литературы.
    Вот бы ещё Колю Иванова разыскать...



Краткий словарь иностранных слов и сленга

a.k.a. (англ.) – известный также как

Business with pleasure (англ.)  - дело с удовольствием

Галимотня - искажённое галиматья

Dura lex (лат) – закон суров
 
Hydro-Quebec (франц.) - провинциальное энергоуправление Квебека

Gone with the wind (англ.) – унесённые ветром, название классического американского фильма, позаимствованное из Экклезиаста

 Know how (англ.) - уникальная технология, секрет фирмы

Кайф (сленг муз.) - наслаждение
 
Larger than life (англ.) - больше, чем жизнь, используется для описания людей выдающихся качеств

Маздон (сленг харьков.) – неумеха, неудачник
 
Never took "no" for an answer (англ.) - слова "нет" не существует
 
НегрубА (сленг харьков.) - плохо, нечестно
 
Ныкейва  (иврит) - женщина, употребляется в русском языке для описания женщины лёгкого поведения
 
Парнус (иврит) - доход, прибыль, употреблялся музыкантами для обозначения взымаемых с клиентов  вознаграждений
 
Ракло (сленг харьков.) - ворюга, босяк, этимология восходит к бурсакам Св. Ираклия, совершавшим набеги на Благовещенский базар

Обверзаться (сленг муз.) – получить неожиданно отрицательный релультат
 
 Сявка (сленг харьков.) -  мелкий хулиган, этимология неизвестна

Sic transit gloria mundi (лат) – так проходит людская слава
 
Тремпель (сленг харьков.) - вешалка-плечики, по фамилии хозяина фабрики вешалок

Trick of the trade (англ) –   мастерский приём

Чёс (сленг муз.) – гастрольная поездка, во время которой даётся по нескольку концертов в день

Чувак (сленг муз.) - человек

 Халоймес (иврит) - демагогия, наглая бессмысленная ложь

Хедер (иврит) – начальная еврейская школа

Хупа (иврит) – еврейское венчание
 
Хутцпа (иврит) - высшая степень наглости, когда приговорённый за убийство родителей просит о смягчении приговора на том основании, что он сирота.

Шлеппер (идиш) -  неуклюжий и невезучий путешественник