8.
Орест Матвеевич придремал на кожаном диване в приемной начальника Геншта¬ба и даже не знал, каких трудов стоило охране генерала Жукова не выдать редактора людям Лаврентия Берии. Чекисты заявились с ордером на арест Личугина. Четверо в фуражках с синими околышами и петлицами так и терлись теперь в вестибюле. Жу¬ков прошел мимо них. не ответив на приветствие особистов. Он коротко спросил адъютанта:
— Чай с ромом редактору предлагали?
И. проходя мимо дивана, на котором все еще лежат Личугин. генерал тронул его за плечо:
— Через пару минут жду в кабинете. Орест Матвеевич.
Редактор встрепенулся, сунул ноги в полосатых носках в парусиновые штиблеты, прикрыл ладонью рот. зевнув. Потом озабоченно пошарил в изголовье, из-под пид¬жака взял папку, пиджак надел.
Двойная дубовая дверь мореного дерева растворилась без скрипа. Редактор пере¬ступил порог и открыл рот от удивления: над столом начальника Генерального штаба вместо обязательного портрета Сталина висела громадная картина со всадником, по¬ражающим змея. Чуть ниже, в сторонке, белым пятном с черно-белой фотографии смотрела большая белая собака в позе сфинкса.
— Это же... — начал редактор, указывая пальцем на всадника, а Жуков, скрипя хромом ремней и сапог, прошелся по кабинету:
— Георгий Победоносец, вы угадали. Мой покровитель и святой. Тут начальник Главного Политического Управления Лев Мехлис уже орал: убери, дескать, эту рели¬гию. Ты же коммунист! А я не хочу вместо святого Георгия рябого Иосифа помещать в моем кабинете.
— Это вы... о Сталине?— опешил редактор.
— Ну да! — весело подтвердил Жуков. — Да вы не бойтесь, ничего они мне не сделают, пока есть угроза войны. Эти бездари наверняка знают, что только я могу Гитлеру рога обломать. Вот и терпят. Но!..
Генерал прошел на свое место за столом, сел, указал Личугину на кресло у стола:
— Но вас они согнут в бараний рог в секунду. У подъезда уже ждут оператив¬ники Лаврентия, я велел в здание их не пускать. Видимо, у вас есть нечто, опас¬ное для режима?
Орест Матвеевич подрагивающими руками выложил на стол папку, распустил тесемки:
— Не знаю, Георгий Константинович, как и понимать ситуацию. Здесь у меня в папке всего лишь безобидная рукопись. Называется роман «Гипербореи» и речь в нем идет о мифическом народе, якобы некогда занимавшем земли в северном При¬черноморье и даже к самым полярным морям. Позвольте водички?
Генерал прошипел сифоном. Орест Матвеевич отхлебнул пузырящуюся жид¬кость:
— Так вот. о гипербореях. Собственно, история ничего о них толком не знает. Отец истории Геродот лишь упоминает о каких-то дарах с севера, которые гипербо¬реи приносили греческим богам и владыкам. Современный исследователь язычества академик Южин занимался в свое время этой легендой, но. кажется, нашел ее чистым вымыслом. Да и другие ученые утверждают: не было никаких гипербореев!
— Так в чем же проблема? — не понял генерал.
Орест Матвеевич нетерпеливо поднялся, прошелся к громадному окну, но раз¬двигать жалюзи не стал, лишь коснулся нескольких затрепетавших под пальцами по¬лосок. За окном шумел обычный июньский день столицы с суматохой пешеходов и машин, со знойным солнцем, прямо опускавшим лучи на асфальт.
— Все дело в том, Георгий Константинович, — начал редактор. — что первую часть романа «Гипербореи» наш журнал получил еще в I935 году. Представьте себе, что в ру¬кописи в иносказательной, конечно, форме, расписывался весь ход гражданской войны в Испании. В двух словах: там добровольцы Гипербореи попадают в некую страну некоего Архипелага и сражаются с когортами, скажем так, предтеч фашизма. Причем, довольно подробно описывались битвы за города, в которых по созвучью можно признать и Мад¬рид, и Валенсию, ну, и так далее. Словом, я тогда рукопись прочел, но ходу ей не дач. Черт его знает, подумалось, мистификация какая-то.
— Рукопись при вас? спросил генерал.
— Да здесь она, здесь... Так вот. роман я сунул в долгий, как говорится, ящик, и забыл о нам на целых пять лет. А в позапрошлом году, в июне, получаю пакет, а там вторая часть романа «Гипербореи»!...Те же герои, только война идет уже на просторах некой северной страны. И опять — узнаваемые города и фамилии. Ну про¬сто предвосхищение грядущей Финской кампании! Когда война закончилась, я све¬рил ее итоги с рукописью. Автор предсказал абсолютно все, один к одному!.. Сроки, число потерь, печальный финал войны.
Автор! — внезапно вскричал Жуков. — имя автора книга, Орест Матвеевич!. Редактор запнулся на бегу, поднял кверху палец:
— Вот! Здесь и кроется забавная загадка, Георгий Константинович. Роман подпи¬сан именем Ростислава Южина. Того самого ученого-слависта. Получив первую часть книги, я просто постеснялся побеспокоить именитого ученого. Получив вторую часть, я позвонил Южину. Его секретарь ответил, что Ростислав Теофильевич болеет. А вчера — вот, — редактор торопливо достал из той же папки свернутый вчетверо газетный лист, развернул.
— Вестник Академии наук СССР, апрельский номер. Полюбуйтесь — академик Южин скончался! Вот некролог с группой товарищей внизу.
— Так чего ж в вас вцепились товарищи из НКВД? Дело-то вдруг само собой за¬кончилось. Кстати, у людей Берии есть копия романа «Гипербореи»? Представляю, какие выводы они могли сделать. Может, и сам автор Южин с их помощью, как гово¬рится, почил в бозе? Чтоб не пророчествовал?
— Да нет больше копий, — загорячился редактор. — я ведь все это считал за случайные совпадения. К тому же. если признаться, первая часть книги показалась мне малохудожественной. Только совокупив ее со второй частью, я понял, что имею дело с большой и талантливой вещью. И если сам автор с рукописями никуда больше не обращался, то у меня — единственный чистовой вариант.
— Но ведь чекистам как-то стало известно о книге? Значит — у них есть копии или черновик. Ведь и впрямь странно — не автор — пророк какой-то!.. Да вы при¬сядьте, успокойтесь.
Орест Матвеевич и впрямь опустился в кресло, папку раскрыл полностью.
— Нет. Георгий Константинович. — устало сказал он и вроде даже погрустнел, потемнел лицом. — К особистам попала, видимо, третья часть романа.
— Как, — переспросил генерал. - Но ведь автор умер! Или он прислал эту часть еще при жизни?
— В том то и дело, товарищ генерал, что рукопись третьей части романа «Гипербореи» я получил только вчера. Сразу же. как прочел, и отдал на машинку.
— Сколько машинисток задействовали ? — деловито спросил Жуков.
— Троих... Женшины проверенные, отпечатали всего три экземпляра. Генерал с укоризной поглядел на Ореста Матвеевича:
— Эх вы. святая простота! Хорошенько запомните на будущее: в нашей стране все, я подчеркиваю, абсолютно все личные секретарши и машинистки работают на спецслужбы! Ни один начальник, будь он из мелкой районной конторы, или из со¬лидного министерства, не может по своей прихоти сменить машинистку. Она в на¬шей стране — гораздо важнее любого начальника. Каждая из ваших машинисток на¬верняка каждую страницу рукописи на чистую копировальную бумагу наносила. Вот вам и еще три экземпляра. Подписаны они опять академиком Южиным?
— Просто Р. Южиным. Но это никак не мог написать Ростислав Теофильевич!
— Почему?
Редактор ответить не успел Звякнул телефон, генерал резко снял трубку с высо¬кой ножки:
— Слушаю, товарищ Сталин... Да. я распорядился посадить немецкий «хейнкель» на аэродроме в Житомире... Да. я знаком с текстом заявления ТАСС по вопросу о вой¬не и мире. Хотя и не согласен с ним. Наглецов надо наказывать, поэтому нарушителей воздушного пространства России я велел сбивать...Да. я не вижу разницы между поня¬тиями Россия и СССР. Я не оговорился...А я готов оставить пост Начальника Гене¬рального штаба, если Берия такой умник и способен успешно командовать войсками... Мне кажется, кипятитесь вы, а не я... Нет. с редактором журнала Личугиным я не зна¬ком и никогда не встречался... Всего хорошего, товарищ Сталин.
Генерал так же резко опустил трубку на сердито звякнувший телефон и сказал редактору:
— Я прав: о «Гипербореях» уже доложили Генсеку. Худо дело, Орест Матвеевич. Но вы не думайте, что я от вас вот так просто отрекся: я вас не выдам. Успокоимся и продолжим... Итак, вы получили третью часть романа, которую, по вашим словам, академик Южин написать не мог. Почему, я до конца не понял?
— Южин, согласно некрологу, умер еще в апреле, а события третьей части романа начинаются июнем.
— Если учесть провидческий дар автора, то ничего удивительного я пока не вижу...
— Ну, как же! — снова закипятился редактор. - - ведь все части романа четко да¬тированы по времени написания. И под третьей частью — вот здесь — посмотрите, слоит приписка: закончено 12 июня 1941 года.
— А как вы объясняете эту шараду себе? Редактор развел руками:
— Без бутылки, как говорится на Руси, не разберешься. Георгий Константинович.
Жуков засмеялся и нажал под крышкой стола невидимую кнопку. Вошел щеголе¬ватый адъютант с глазами, в которых зрачки вертелись, словно буравчики, и тут же вышел, получив команду.
Редактор и генерал молчали, пока две удивительно похожие одна на другую смешливые официантки сервировали небольшой продолговатый столик. Жуков по-хозяйски повел рукой:
— Виноват, сразу не сообразил вас подкрепить. Прошу...
Подняли по малюсенькой рюмочке запотевшего стекла, хрустнули огурчиками.
— На Руси еще принято считать, что пьяный проспится, а дурак — никогда, — Жуков лукаво улыбнулся. Расстегнул верхнюю пуговицу кителя, покрутил могучей шеей. — Я вот вроде не пьяница, тем более — не дурак, но вот никак не возьму в толк: как же покойник написал часть романа?
— Вопрос «как» — не вопрос. Его. с вашего позволения, Георгий Константино¬вич, мы пока оставим. Поставим вопрос «что» написал автор в этой третьей части. — Орест Матвеевич аккуратно вытащил полоску цедры лимона из под щеточки усов, а Жуков сказал:
— Сначала доедим.
И несколько минут они лишь постукивали вилками. Дважды звякали на столике телефоны, но генерал не обращал на них внимания. Зато он с удовольствием наблю¬дал, как те же смешливые девушки собирали посуду и убирали все со столика. Потом он опять пересел на свое генеральское место, а редактор вернулся к папке с докумен¬тами.
— Итак! — потер от нетерпения ладони Георгий Константинович. — Что же написал таинственный автор в третьей части своей замечательной книжки?
9.
В поселке староверов по сию пору не было колхоза. Каждый тут жил едино¬личным хозяйством, и в Выселках регулярно менялась власть. Участковые мили¬ционеры сбегали после стычек со здешними парнями, а всякий очередной предсе¬датель поселкового совета не успевал даже красного флага вывесить, как меняли чиновника «за отсутствие связи с местным населением». На деле же руководил тут всем протопоп Илия, белоголовый мужчина лет сорока восьми, и его матушка Марфа. Когда политрук Савелий Лепота привел к своим старикам молодую жену, к ним по вечерней поре и заглянул протопоп. От порога низко поклонившись чер¬ным образам на простенке, перекрестился двоеперстно и уставился на спеленато¬го ребенка на кровати:
— В никонианской купели крещена?
Зина испугалась, подхватила ребенка на руки:
— И вовсе она не крещена, вот еще... Мыс мужем активисты и комсомольцы!
Илия смиренно вздохнул, сел на длинную скамейку у стены. Поглядел на старика Лепоту, развел руками:
— Вот тебе, Парамон Агафоныч. и светское образование! А твердил ведь я тебе: сватай Савелия за единоверную невесту, она тебе и в жизни, и в службе опора.
Старик Лепота отер белым рушником вспотевший лоб и сказал гулко, аж в тем¬ных углах отозвалось:
— Всем миром ведь отправляли Савелия в училище, знаешь ведь, батюшка. Там и нашел он себе жену. Не выгонять же теперь молодицу, она-то тут ни при чем.
— Тогда окрестить их нужно обоих по нашему древлему обычаю, как повелось от дедов и прадедов!
— Да вы что! — вспылила Зина и почувствовала, как вспотели ладони, — У ме¬ня папа батальонный комиссар, и мама была партийной!
Тихо вошла старуха Лепота, осторожно, без стука положила к печке белых бере¬зовых поленьев. «Как сахарные» — почему-то подумала Зина, вскользь глянув на только что распущенную древесину, а старуха, стряхнув передник, спросила:
— А что. мамы у тебя нет, дочка?
Зина нервно заплакала и почти закричала:
— Слава Богу, заговорила мамаша!...Что ж вы целый день меня томили, молча¬ли, как бирюки? Родители называется!...Ну, Савельюшка. ну. удружил, муженек. Ки¬нул в каменный век, а у меня три полных курса консерватории...Чего уставились, святоши? Погибла моя мама там же, на границе, где мы сейчас и служим ...
Она плакала. Старуха подошла, погладила ее ладонью по непокрытой голове:
— Платочек мы тебе дадим, негоже простоволосой на людях быть. А ты поплачь. поплачь — оно и полегчает. И сердца на нас не держи — мы в поколениях такие - куда уж нам до твоих консисторий!
— Консерваторий...
— Дык, я и кажу — консисторий. Ты поплачь, отдохни, а внучку мы сами окре¬стим. Савельюшка ишшо и спасибо скажет. Ты думаешь — он и вправду комсомол?
Нет. дитятко, он в вере крепок, а книжицу красную от дьявола принял, чтоб ему по¬зволили за свою державу порадеть-пострадать... И не гляди таким зверьком, это все истина. Подтверди, отец Илия.
— «Нет большего блага, чем положить живот за други своя» — сказал протопоп, а свекор прогудел, полупропел:
— Из наших Выселок две дюжины ребят от общества записались в армию. Вера-то не позволяет нам служить сатанинской власти, так мы втихомолку отправляем де¬тей порадеть за Расею. Да...
Зина рот ладошкой зажала, дикими глазами глядела на староверов. Вряд ли она слышала их. Ее почти убили слова свекрови: выходит Савелий оборотень?! Не ве¬рит товарищу Сталину и советской власти? Оборотень!
Илья огладил белую бороду и заговорил мягко, заворковал:
— В наших краях испокон веку живут хлебопашцы да воины. Еще до прихода на землю Исуса Христа, — при имени бога староверы перекрестились, — мы тут уже стояли за славянскую землю. По разному кликали нас иноземцы: и скифами, и древ¬лянами, а еще до начала времен гипербореями звали. Но суть не в имени. Она в душе народной, ее храним мы и оберегаем святой молитвой. И от поколения к поколению живут среди нас Хранители Духа. Ими были Вадим и Марфа Борецкая. Анна Стари¬ца и Кирша Данилов и иные многие. Ныне вот я — Хранитель Духа — и небеса под¬сказали мне, что наследницей моей станет твоя дочка.
Большая белая собака вошла в избу и растянулась у ног молодой матери. Зина все еще молчала, но когда свекровь накинула ей на голову ситцевый белый платок, она нервно сорвала его и визгливо закричала:
— Чего вы тут! Двадцатый век на дворе — распахните окна! Люди строят комму¬низм — светлое будущее — а вы городите тут старокнижными словами черт знает что!
— Так ведь и ты, дочка, тоже книжными словами говоришь. В чем же разница?— мягко спросила свекровь, а протопоп Илия снова перекрестился:
— Зря нечистого вспомнила. Ему же в радость. Тут уж Зина окончательно вскипела и закричала:
— И хорошо, что вспомнила. Да пусть меня лучше черти заберут, чем с вами, святошами, оставаться! Сейчас же уеду!
Она метнулась к кровати с ребенком, но тут уж на ее пути стала большая белая собака. Она зевнула с потягом и выразительно, совсем по-человечьи глянула на мо¬лодую женщину. Зина испугалась, метнулась вправо. И собака вправо. Зина — нале¬во, и собака туда же.
Зина села на скамейку и заплакала. Протопоп сам поднял ее платок, накинул на белокурые волосы женщины, осторожно похлопал ее по плечу:
— Мы тебя не держим, родненькая. Не нравится — ступай себе с Богом. Только дьявола не поминай, он и так рядом...
Странно, но возбуждение медленно оставило Зину. Плаката она теперь тихо, без злости.
— А девочку мы оставим в приходе, — продолжил Илия, — по крещении мы назовем ее Любавой и быть ей Хранительницей Духа. И тут ни я. ни ты ничего изме¬нить не сможем. У нашей с тобой святой Руси впереди еше мною темного, и к свету ее поведет теперь дочка твоя да Савелия.
Зина коротко зевнула, потом еще. а потом свекровь перевела ее в горницу на дру¬гую кровать и укрыла стеганым одеялом:
— Поспи, дитятко, отойди душой. И ступай себе с Богом в антихристов мир. наш-то тебе и впрямь чужой. Ты, голубушка, свое дело уже сделала.
Протопоп перед собой пропустил к порогу большую белую собаку и. уже взяв¬шись за щеколду двери, сказал:
— В воскресенье окрестим девочку. И все трое разом перекрестились.
10.
Когда Лаврентий Павлович вошел в малый кабинет Сталина, то застал хозяина за беседой с академиком Тарле. На столике у них стояло грузинское вино в тонкогорлой бутылке с тисненой виноградной кистью по темному стеклу, на тарелочках лежали разваленные на дольки апельсины.
— Присаживайся, Лаврентий. — Сталин прошелся к высокой тумбочке в углу ка¬бинета, достал еще бутылку и фужер:
Мы тут с Евгением Викторовичем ведем дискуссию об исторических судьбах народов...
Тарле при этих словах поперхнулся апельсином. Большим клетчатым платком отер блиноподобное лицо:
— Ну, какая же это дискуссия, товарищ Сталин? — попытался он осторожно по¬править вождя, — я ведь только подкреплял научными выкладками ваши мудрые высказывания.
— Подкреплял он, — с усмешкой сказал Сталин, наполняя фужеры из новой бу¬тылки, — а ведь знает что я не согласен с его трактовкой французского рабочего движения. Наш уважаемый академик, — Сталин поднял фужер и слегка потянул из него, не приглашая собеседников к выпивке. Они сами повторили движение Генсе¬ка. — Так вот, наш уважаемый академик Тарле, на мой взгляд, вообще зациклился на этих французах. Сейчас вот он взялся за работу о Талейране. Или я ошибаюсь. Евге¬ний Викторович?
Тарле порывисто отставил фужер, сказал, слегка запинаясь:
— О Талейране я уже закончил, теперь вот исследую феномен Наполеона.
— Кстати о Наполеоне. — подхватил Сталин и поднял кверху палец. — Правда ли, что Кутузов проиграл Москву в карты маршалу Нею?
Берия от неожиданности поперхнулся, фужер задрожал у него в руке, а Тарле враз стушевался, блин его лица стал серым, ржаным.
— А вы не бойтесь отвечать прямо, товарищ Тарле. Свою ошибку с вашим аре¬стом в тридцать втором году мы исправили в году тридцать пятом и ценим вас имен¬но за историческую точность. Вот поэтому я у вас. авторитетного историка, и спра¬шиваю: как французы оказались в Москве? Вы ведь сами сказали, что трудитесь те¬перь над эпохой Наполеона, вам и карты в руки.
Берия ощутил, что именно такие моменты называются ощущением времени, те¬кущим между пальцами. Что может ответить сейчас академик? Ему нужно мгновенно понять, какого именно ответа ждет от него Сталин. Ведь в случае удачи именно на этот ответ и станет ссылаться Генсек как на собственное мнение, подтвержденное авторитетом историка с мировым именем.
— Этот вопрос, — начат осторожно Тарле, — еще не до конца изучен...
— Однако, — перебил его Сталин, — вы уже написали исследование о француз¬ском после в Петербурге Коленкуре и я думаю, что именно эта сторона дела вами достаточно изучена, ведь известно, что после оставления Москвы император Алек¬сандр Первый собирался судить Кутузова именно за бездарную сдачу Москвы. Об этом царь прямо говорил английскому посланнику Вильсону. Значит, государь имел на то основание?
— Я рад, — осторожно начал Тарле, — что вы столь глубоко проникли в эпо¬ху войны двенадцатого года... Видите ли. Коленкур и впрямь упоминает о встре¬че русского фельдмаршала с Неем в Филях накануне известного впоследствии военного совета.
— Ну и? — Сталин раскурил трубку и неторопливо загасил спичку. Положил ее на краешек пепельницы и тихо, вкрадчиво произнес: — Вы сами назовете это слово, или его скажу я... Я жду от вас этого слова. Евгений Викторович.
Берия пока ничего не понимал. Он рассчитывал, что его вызвали на доклад об из¬мене в Генеральном штабе, а оказался на дискуссии по истории страны. Он только успел понять, что Сталин и впрямь, навязав академику дискуссию, прижал ею к стен¬ке. Видимо, слово, которое хочет услышать вождь, стало у академика поперек горла. Тарле опасливо прокашлялся и сказал:
— К северу от Москвы тогда стояла боеспособная и нетронутая армия Витген¬штейна. К югу от столицы такая же армия генерала Тармасова. Ослабевшего после Бородина Наполеона они бы разнесли в пух в следующем же сражении. Если бы в Филях решили драться за Москву. Бонапарт просто развернулся бы и ушел...
— Слово, — тихо и настойчиво произнес Сталин. Тарле молчал.
Сталин аккуратно выколотил трубку о резную дощечку рядом с пепельницей и обернулся к Тарле:
- Вот товарищ Берия слушает нас и с удивлением для себя узнает, что есть, ока¬зывается, слово, более грозное, чем слово Сталин. Да есть такое слово! — Обернулся он уже к Лаврентию. — И товарищ Тарле нам его непременно произнесет. А не сде¬лал он этого пока только потому, что его настораживает ваше присутствие, товарищ Берия. Наедине со мной он уже давно сказал бы его. Так, товарищ Тарле?
Тот согласно кивнул.
— А вы не осторожничайте, Евгений Викторович. Нарком Берия — свой человек, и ему это слово тоже хорошо знакомо. Тем более — мы тут все — интернациональ¬ная команда. Я — грузин, академик Тарле — еврей, а нарком Берия — мингрел. Свои, как говорится, люди, и высказываться можем вполне откровенно. — Вождь потянулся к бутылке: — Развяжем языки, товарищи?
Берия уловил команду. Он знал, что с этого мгновения в его голове должно запе¬чатлеваться каждое слово, с граммофонной точностью. Более того — все сказанное дальше Сталиным надо воспринимать, как программу действий.
...Тоненько звякнуло стекло фужеров. Сталин позволил себе стукнуть свой сосуд о тонкостенные тюльпанчики собеседников:
— Это вино мне присылает старый Бесо Закаридзе из Гори. Уже здесь его разли¬вают в заводские бутылки и выдают за фирменный грузинский напиток. Я делаю вид, что не знаю этого. Зачем обижать кремлевскую обслугу?
Сталин отставил полупустой фужер, прошелся по залу за спинами гостей.
- Этот народ, сделавший из меня кумира, — заговорил он и по комнате снова поплыл запах табака «Герцоговины Флор», давно и прочно считает меня русским. Это в традиции. Здесь в свое время считали своими варяга Рюрика и голштинскую немку, Лейбу Троцкого и теперь вот меня... Странный этот русский народ — без чет¬ких границ, без законных вождей, без определенного самоощущения. В свое время их философ Владимир Соловьев говорил, что славянская идея не в том, как видит себя нация во времени, а в том, как видит ее Бог в вечности. Философ прав, ибо по¬стичь этот народ обычным разумом невозможно. Не случайно сам отец истории Ге¬родот не сумел ничего определенного сказать о сем народе, тогдашних гиперборей¬цах... Евгений Викторович, вы ученый, поправьте меня, если я буду неправ... Так вот. бескрайние просторы их страны делали мироощущение каждого славянина, так сказать, вселенским. Отсюда безграничные их тоска и разгулы и песни, которые не вмещаются в обычные представления ни одного иного народа.
И неожиданно, хрипло, но проникновенно Сталин пропел:
– Ой, ты, степь широ-о-кая-я. Степь раздо-о-о-льная,..
— Ты можешь представить себе. Лаврентий, чтобы у нас в горах позволили себе такую просторную песню? Ей же не хватит места на целом Кавказе!.. Вы, племя пас¬тухов и пророков. — Сталин остановился за спиной Тарле, — вроде бы тоже вселен¬ский народ. Но вы без корней, перекати-поле, всюду в гостях. И всюду ведете себя так, как будто вам вот-вот дадут пол зад коленкой, потому и стараетесь побольше нахапать, чтобы утянуть с собой в иную новую страну, все равно какую... Эти же... О, этим только дай волю! Они своим разливом заполонят всю землю и даже не по¬чувствуют этого. Даже монголы! Даже бесчисленные орды кочевников без следа рас¬творились на русских просторах! Твой дурак Наполеон, - - Сталин все шагал по ком-нате. — даже не соображал, на что замахнулся, перейдя в июне 1812 года Неман. И не в фельдмаршале Кутузове и горящей Москве тут дело. Просто никто не ведает, какой видит Бог эту нацию в вечности.
Гулко простучали часы в соседней, большой зале, невидимый электрик где-то в глубине дворца повернул выключатель и мягкий свет полился из-под абажура боль¬шой круглой лампы на столе. Сталин подождал, пока прогудел последний, одинна¬дцатый удар, и продолжил:
— Да. Наполеон был обречен, хотя и был прав. Ибо только держа русских в со¬стоянии постоянного напряжения постоянной войны и можно удержать их господ¬ство в мире. И монголы канули не зря, и тот же Гитлер, который сейчас изготовился к прыжку на СССР, тоже прав, хотя и он проиграет войну.
— Войны не будет, товарищ Сталин. — робко попытался вставить Тарле, — ведь мы знаем, что вашу личную позицию высказал ТАСС в своем нынешнем За¬явлении.
— А если и будет. — добавил Берия, — то на чужой территории и малой кро¬вью. Такова наша военная доктрина.
Сталин опять прошелся к своему месту. Сел, выколотил трубку:
— Доктрина, - насмешливо сказал он. — главная доктрина высказана пока не¬известным нам автором в романе «Гипербореи», которую читает сейчас генерал Жу¬ков. Мы с товарищем Берия. — повернулся Сталин к академику. — уже проштуди¬ровали эту рукопись.
— Не слышал о такой книге. — навострил ухо академик.
— А о ней пока никто не слышал. — просто нам преподнесли машинопись, сня¬тую с копировальной бумаги. Там. уважаемый Евгений Викторович, в деталях распи¬сана первая фаза войны Гитлера с Советским Союзом.
— Но ведь войны не будет!
— Будет. — успокоил академика Генсек. — И будет именно такой, как написано в романе. Правда, там речь идет о гипотетическом народе — гиперборейцах, но си¬туация, которая описывается в книге, в истории славянства повторялась многажды и потому ныне тоже легко предугадываема. А посему — не станем мешать Гитлеру.
— Как. — прошептал в полной тишине Тарле. но ведь вы. именно вы — вождь этого народа, руководитель Советского Союза!
— Моя маленькая Грузия для русских — это лишь частичка всего остального ми¬ра. И если целому миру нынче для выживания надо поддержать Гитлера — она его поддержит. Так. Лаврентий? — полуобернулся Сталин.
— Так. — машинально ответил Берия. А Сталин поднял фужер, внимательно по¬смотрел сквозь стекло на академика:
— Лично я ничего не имею против русского народа и СССР. Но беда в том. что тот же генерал Жуков всю нашу многонациональную страну упорно называет Росси¬ей. Что ж. пусть будет Россия... Вернее, пусть не будет. Вот ученые медики говорят, что количество девственниц в России больше, чем во всем остальном мире. Черчилль подчеркивает это как признак нравственной чистоты русских. И наше счастье, наша относительная безопасность пока и зависит от этой их нравственности. Она исключа¬ет в русских захватнические и шовинистические начала. Скажу больше — у них и в мыслях нет завоевания мира. Вы понимаете, что тут я не имею в виду идиотских раз¬говоров по поводу мировой революции. Гут наше с вами родное, интернациональ¬ное... Но само по себе их миролюбие не делает русских менее безопасными для всех стран, в том числе и для моей маленькой Грузии.
— Но ведь вы — вождь нации! опять попытался сказать Тарле.
— А они меня выбирали? насмешливо спросил Сталин. — Я вам скажу боль¬ше: для них все вожди — как чирей к заднему месту. Эта нравственная и духовная масса живет по своим законам, как мы уже условились, данных ей Богом в вечности.
— Но в таком случае. — голос Тарле окреп. — война с русскими попросту бес¬смысленна!
— Увы! — Согласился Сталин. — но тесто все-таки лучше держать в дежке. Это вам любая здешняя домохозяйка скажет. А ведь я — больше, я Хозяин. Вот Лаврен¬тий Павлович и все прочие наркоматы сейчас активно работают на срыв боеготовно¬сти Красной Армии, особенно в пограничной полосе. Всех, кто пытается сорвать гря¬дущее наступление немцев, мы объявляем изменниками.
— Но ведь немцы в таком случае могут взять Москву! — ужаснулся Тарле.
— Могут, — жестко ответил Сталин.— Ведь у нас не перевелись любители иг¬рать в карты по-крупному. Поставить такого игрока в большие генералы — и дело в шляпе, как говорится. Но для этого не хватает самой малости. Евгений Викторович всего лишь одного слова. Слова, которое объединяет все антиславянские силы. Того самого, что водило вашим пером при написании ваших псевдонаучных трудов и ко¬торое вы так ни разу и не написали. Того самого слова, благодаря которому мы тут сейчас и жируем на чужом пиру... Слово!
Академик Тарле на это раз не запнулся, не выдержал паузу:
— Масонство...
Сталин молча плеснул вина по всем фужерам и поднял свой:
— Вот. Лаврентий Павлович, слово, которое вслух боюсь произносить даже я. товарищ Сталин. Но именно это слово гасит силовое ноле славянства И уже много столетий хорошо с этим справляется. На этой земле все мятежи и войны тысячелетия обязаны этому слову. Оно короновало правителей и низлагало их. оно вручало своим людям маршальские жезлы и создало самую справедливую и крепкую на свете пар¬тию большевиков. Оно и сейчас тут — оно везде, хотя его и не произносят вслух. Сейчас это слово подвинуло к границам России полчища тевтонов и в день летнего солнцестояния начнется невиданная доселе война. Гитлер в ней не победит, но тесто удержать в деже еще на некоторое время поможет. Так выпьем же за это волшебное слово, хотя и я его произносить не стану. Я скажу другое слово — синоним того, что произнес тут академик Тарле. Выпьем за интернационализм, товарищи!
И опять звякнуло стекло. Сталин осторожно воткнул пробку в горлышко бутылки и устало сказал:
— Засиделись мы, господа интеллектуалы. Спасибо за компанию. Евгений Вик¬торович. Я думаю, за работу о Наполеоне вам следует присудить Сталинскую пре¬мию... Кстати, Лаврентий, ты что-то хотел сказать об измене в Генеральном штабе?
Берия поправил пенсне, взялся за шляпу:
— В этом отпала необходимость, товарищ Сталин.
— Тогда найди мне этого проклятого писателя! Надо ведь выяснить, откуда у не¬го такие откровения о грядущей войне.
11.
Артур Горюнов по-настоящему был вовсе не Артур, а Василий. Гак его в церков¬ную метрику записали. Отец тогда в японском плену был, возвратился в родные края, когда пацану четвертый год шел. Жену обругал, а сына стал звать Артуром. А в два¬дцать втором году, когда в сельсовете на весь хутор Фомичево новые документы вы¬писывали, так и оформил сына: Артур. Артур Гордеевич Горюнов. В Красной Армии служил уже с новым именем, в запас вышел младшим командиром.
Только обратили внимание на хуторе, что со службы Артур вернулся каким-то не таким. Тронутым вроде. Хоть и командир, но работы с портфелем не просил, ходил в скотниках. А это уже само по себе странно. В колхоз вступил, но когда в тридцать третьем году в газетах сталинское «Головокружение от успехов» случилось, из хо¬зяйства вышел. Самовольно перебрался в райцентр и без паспорта жил там у одного пожилого старовера. Милиция хотела водворить его назад, но вступился военкомат: дескать, у младшего командира Г орюнова особый воинский учет в запасе и таких лю¬дей лучше всегда держать пол рукой.
Милиция документов не выдала, но временно в покое оставила. Артур подраба¬тывал на консервном комбинате — ящики сколачивал — а вечерами в выходные дни сидел в читальном зам районной библиотеки. «Самый активный читатель» такая заметка об Артуре Горюнове была как-то напечатана в районке. С тех пор и подру¬жился Артур с редактором Иваном Афанасьевичем. Тут же сошелся он и с местным поэтом Вениамином Полетикой. участковым уполномоченным НКВД. Как и всякий графоман. Веня был о своих стихах очень высоко мнения и все требовал у редактора печатать их лесенкой, «как у первого пролетарского поэта Владимира Маяковского». «Места на полосе мало» — осаживал его редактор и из громоздких по размерам опу¬сов Вени выбирал обычно две-четыре строки. Лейтенант ходил в райком партии и жаловался первому секретарю, что в редакции его «затирают по политическим моти¬вам». Секретарь Денис Антонович долго отмахивался, но когда Веня принес номер журнала «Чекист» со своими стихами, набранными именно лесенкой и с жирной фа¬милией автора под стихами
«Рази.
рука моя,
врага.
Бей в лоб его,
и в душу! Его закрыта
берлога.
Но
мы его
задушим!», —
Первый сам позвонил редактору и попросил повнимательнее отнестись к молодо¬му автору. «Хай он лучше разит врага по газетным «берлогам», чем за честными людьми гоняется». — сказал при этом Денис Антонович. Редактор и впрямь по¬мягчел к поэту, стороны примирились. Веня даже подружился с Артуром. А когда Горюнов принес на рецензию Ивану Афанасьевичу своих «Гипербореев», то ре¬дактор очень перепугался за судьбу молодого прозаика и сказал, что такая друж¬ба может пригодиться. Пообещал по возможности напечатать какую-нибудь без¬обидную главу романа.
Разговор тогда произошел откровенный. Иван Афанасьевич взвесил на ладони рукопись после просмотра и спросил:
— А что это за подпись такая — Р. Южин? Свое имя почему под книгой не ставишь?
Артур замялся, присел на краешек стула, помял шапку на коленях (декабрь стоял тридцать четвертого года. По радио шла приглушенная трансляция какого-то партий¬ного форума).
— Так кто я такой — А. Горюнов? Да ни один редактор в журналах и не заглянет в рукопись! Вот фамилия академика Южина всех заинтересует.
— Но ведь от такого нахальства возмутится сам академик! — остановил Артура редактор. Тот подумал и сказал:
— Да ведь я не написал — академик. Просто — Р. Южин — и точка. Да мало ли людей с такой фамилией! Я. признаться, первую часть рукописи уже послал в один толстый журнал.
— Это ты зря. — сразу сказал редактор и спросил: - Ну. и ответили?
— Как камень в воду бросил, канула моя рукопись. Уж почти год молчат.
— И правильно! — редактор удрученно повертел головой: — Наверняка спросили у академика Южина, писал ли он этот роман — и кинули в корзину.
-— Вы думаете?
— И думать нечего. Забудь. А рукопись приноси на просмотр. Мне кажется — в = ней есть толк. Одного не возьму в голову — как ты на эту тему вышел? Даже отец истории Геродот, и тот о гиперборейцах почти ничего не знал. А ты — вот он — це¬лый роман накатал! Причем роман со значением, вполне современный.
Артур мял шапку, не знал, куда себя деть в жарко натопленном кабинете:
— Так в библиотеках работал. Периодику вот выписываю, и «Вестник Академии наук СССР» еше. Там публикации по истории, археологии, философии — всего по¬немногу.
Ты сколько классов окончил? Артур безнадежно махнул рукой:
— Два класса Троицкой приходской школы.
— И как рука-то поднялась на целый роман?
— Честно?— Артур поднял глаза, и тут только редактор заметил, что в его суме¬речном кабинете от взгляда гостя словно синева разлилась.
— Конечно, честно. Артур. Я ведь головой отвечаю за каждое слово, напечатан¬ное в районе. Соврешь — меня под удар поставишь. Да и свою головушку не спа¬сешь. Ну. говори...
Артур снова потискал шапку и теперь по кабинету пошарил взглядом так, словно искал пятый угол. И тихо так. почти шепотом, заговорил:
— Я этот роман...передрал.
— Что!, — вздрогнул Праведников. — говори громче. Я не расслышал!
— Да переписал я этот роман со старообрядческой рукописи, Иван Афанасьевич! Ну, в меру разумения, кое-что подправил, надеюсь, разумение-то у меня есть?
Редактор помягчел:
— Так...Оригинал показать можешь?
— Могу...Хотя для того, чтобы понять эту рукопись, вам придется ехать в Псков¬скую область, в самые глухие ее закоулки. Есть Выселки рядом с армейскими лагеря¬ми, я служил там срочную службу. Ну. и познакомился со священником, протопопом Илией. Там сплошь старообрядцы, живут своим миром. Причем, и духовно они как бы в ином пространстве пребывают. Разговоры у них все отвлеченные, на прямой вопрос вам такую канитель в ответ потянут, что только и останется ушами хлопать... Словом, у этого протопопа я натолкнулся на рукописную книгу о гипербореях. Она. книга эта. у них наравне с библией почитается, передается в поколениях. А бережет и дополняет рукопись непременно Хранитель Духа, как они зовут своего духовного водителя. Когда я служил, Хранителем у них и был Илия. Я молодой был. прикинул¬ся, что хочу в древлюю веру перейти, даже девчонке одной ихней голову вскружил. Вот протопоп и раскрыл варежку, дал мне книгу полистать.
— И... в ней все вот такие почти прямые предсказания будущего? Когда же она и кем написана?
— Так я и говорю — ее и сейчас пишут. Илия вот последние страницы досочинял. А кто начальные выписывал — теперь уже даже Хранителю неведомо. Относительно же ее пророческого содержания, так мое мнение такое: просто все повторяется, и все, что случаюсь раньше, случится и позже. Просто я удачно выбрал такую часть руко¬писи, где и рассказывается о времени, подобном нынешнему.
-— Ну, дела... — Редактор ответил на телефонный звонок, потом велел кому-то заглянуть в кабинет бухгалтера и сказал Артуру:
— Вконец замотали...Сейчас к совпартактиву готовиться выступать велено. Ре¬шим так. Артур: ты сам выбери небольшие куски из романа и мы их по мере возмож¬ности напечатаем. Но только! — редактор поднял вверх большую инкрустированную ручку: Никаких Р. Южиных! Подписывайся своим именем.
— Артуром или Василием?
— Давай Василием Горюновым. чтобы наш поэт Венечка не ревновал. «За нашей партией родной Я как за каменной стеной. И если надобно в бою За ней стеною по¬стою»... «За ней»... Вот что приходится печатать, дорогой Артур Гордеевич. Ну, дерзай, гиперборей!...
...И нынче, июньским теплым вечером. Артур вспоминал эту встречу в редакции, предвкушая радость от завтрашней публикации в газете. Они сидели с хозяином, шестидесятипятилетним старовером Кузьмой Лаврентьевичем в вишневом садочке, у низенького столика на одной ножке, вкопанной в землю. Лениво похлопывали по ли¬цам и шеям комаров, пили самодельно винцо из дедова погреба (Он это вино добы¬вал из прелых яблок, что Артур носил с консервного комбината. Яблоки эти выбра¬сывали тоннами за ограду, половина райцентра ими скотину кормила). Артур услы¬шал где-то далеко за юродом непонятный свист в воздухе и сказал:
— Это, дед, похоже на свист искореженною самолетного винта. Я же в авиации служил, ямы на аэродроме заравнивал. Наслушался...
— Можа — и самолет. — лениво согласился хозяин и впал в дрему. Был старик очень крепок на вид. голос имел фельдфебельский, и Артур сейчас вот вспомнил, что за год жизни у Кузьмы ни разу не видел его больным. Ладный, как желудь, старик занимался огородом и поросятами и всегда был ровно-спокойным, словно безучаст¬ным ко всему. Артур многажды пытался разговорить хозяина, но вывести пою из по¬лудремы было не так-то просто.
— Нет. точно — самолет с погнутым винтом. — еше немного послушав затихаю¬щий в воздухе свист, Артур вспомнил:— У нас подо Псковом один военлет воз с та¬ким же звуком возвращался на аэродром. В воздухе срезал, говорили, какую-то боль¬шую птицу, она ему лопасть почти под фюзеляж подвернула. Комэск потом очень удивлялся: как это удалось долететь с таким винтом?
К удивлению Артура, старик встрепенулся и переспросил:
— Комэск?...У нас тоже был комэск. Иона Саблер. Лихой был. чертяка...
— Артур поднял голову к небу:
— Это в каком же году ты служил, дед? Тогда ни самолетов не было, ни комэсков.
— Были комэски. — Выдохнул дед и помолчал. — по-нашему — командиры эс¬кадронов. Я ведь до сибирской ссылки в буденной армии служил.
— Ты! — не поверил Артур. — А как же тебя в староверчество занесло? Дед еще помолчал и продолжил ровно, словно и не обрывал мысли:
— ...хоть и дурак ты. Это я уже в Сибири к древлей вере прибился, а до того был православный прихожанин хутора Малеванного из-под станицы Егорлыкской.
— Из донских казаков, что ли?
— Из их самых. — согласился Кузьма Лаврентьевич. Он потянул из алюминие¬вой кружки. — Вот ты напролет ночи книжки пишешь. Не знаю - правду сообща¬ешь, или брехню выдумываешь. А того не знаешь, что у меня такая судьба, что любая правда перед ей согнется.
— Ложная судьба, что ли?
— А оно как посмотреть. — дед хлопнул себя по дюжей шее, комара прибил, — Мне на роду, может статься, написано было умереть еще в девятнадцатом году. Я вот якшаюсь тут с тобой и со всем этим бессовестным миром. Наверное - чужую жизнь живу. Потому и не в радость она мне. жизнь-то.
Артур тоже прихлопнул комара на коленке (сквозь штаны прожег, гад!), и попросил:
— Расскажи.
— Да не мастак я! — отмахнулся Кузьма Лаврентьевич и опять погрузился в свою летаргию. Артур толкнул его в плечо.
— Давай баш на баш: я тебе дощечек с комбината натаскаю, веранду доделывать, а ты мне за то свою ложную жизнь расскажи.
— Это как я погоны потерял? — снова заговорил старик, словно и не спал.
— Да хоть и про погоны. — согласился Артур.
— Дощечки до октября нужны. — Дед опять помолчал и заговорил: — В крайнем случае до Михайлова дня. Полтора складометра. Иначе до зимы не управлюсь.
— Да не тяни ты. Натаскаю раньше, — успокоил Артур, — давай уж про пого¬ны, что ли!
— Ну, дык слушай. — Без всякой паузы начал старик, хлопнув себя по щеке. — В ту пору было мне уже около сорока лет, подворье на хуторе крепкое, жена дород¬ная, а сыновей уже не было — обоих красные порубали в капусту. Я тоже служил урядником то у Каледина, то еще у кого-то. Между мобилизациями жил дома, сбрую и оружию держал, как и все хуторяне, в полном порядке. Ну вот.
А когда поперли нашу Добровольческую армию к югу, то станицу и ее окрестно¬сти забрали красные большевики. И опять нас мобилизовали, теперь уже в их буденную армию. Июнь стоял в самом звоне, тут бы сенокосом заняться... Небритый ко¬миссар из евреев собрал нас с семьями под дулами на хуторском майдане и велел ка¬закам в два часа быть с карабинами на конях и при полной амуниции на призывном пункте. А как не будешь, коли у них жены да детишки? А еще для отстрастки рас¬стреляли какого-то есаула и войскового старшину из верховских казаков.
Делать нечего. Омылся я. побрился в дорожку, а погоны свои с двумя лычками в портянки подмотал. Мало ли как там обернется, а при случае с погонами всегда мож¬но к белым, к своим то есть, переметнуться.
Да...
Жену поцеловал — на коня — ив станицу. Там нас. с хутора Малеванного, в од¬ну полусотню определили. Патроны отобрали, а пустые карабины с шашками при нас оставили. Командира полусотни, по-ихнему — комэска этого самого, дали чужого, с библейским именем Иона. И двинулись мы по красным тылам к фронту. По дороге нас там и сям останавливали разные военные чины, все больше нерусские, и то карта¬вые, то кавказские горцы, а то и латыши. Вели политические беседы и призывали умереть за революцию.
Да…Мы зубами скрипим, слушаем. А куда денешься, если карабины без патронов, а по краям сбоку нас всю дорогу скачут, как охрана, кавалеристы в островерхих шлемах? Впереди и сзади — тачанки с пулеметами. Так и оказались мы вскорости на берегу речки Молочной. Комэск Иона Саблер скомандовал спешиться. Под¬пруги мы на конях ослабили, карабины в пирамиды определили. А сами, как один, в речку, купаться. Знати, что на том берегу уже белые, фронт рядом. Когда еще придется окунуться?
Я портянки размотал, незаметно погоны изнутри к краешкам голенищ ими под¬вернул, чтоб, значит не дай Бог во время обувки они не мелькнули в глазах у Саблера. Черт знает, чем это может кончиться, что ты!
Мыряем, гогочем, как дети. Рядом налима нащупали. Казаки все народ мате¬рый — а беспечные, развеселились. Мы ж все были, по нынешним понятиям, запас¬ники, суровые мужики, а тут — отошли в парной воде.
В разгар купания выехала на берег черная, вроде гроба на колесах, открытая лег¬ковая машина. За нею — другая, с конвоем. В кузове штыки в небо уткнулись, крас¬ные армейцы из сопровождения угрюмые и пыльные. А сопровождали они высокого южного человека, черного с головы до пят. И папаха его, и халат с газырями, и сапо¬ги — как только что из самого ада — смолой отливают. Волос и ус гуталиновые, в черной деревянной кобуре на поясе черная ручка парабеллума. Только белки глаз покачиваются, да зубы скрипят белые.
Команду дали: становись!
Да...
Кузьма Лаврентьевич замолк и вроде как опять задремал. Артур не торопил его, глушил комаров, ловко ловя их между ладонями.
— Я из воды к сапогам, я за портянки, чтоб погоны не заметили— а погонов-то и нету! Думать некогда — намотал портянки, ноги в сапоги — бурх! Ноги в воде разо¬млели, сапоги показались тесными. Стал в строй, а сам думаю: может чужие сапоги надел? Глянул вниз. Да нет, мои — вон на носке широкий след от шашки, сам перед тем нечаянно подпортил головку. Что за чертовщина, кто погоны спер? Команда: равняйсь, смирно!
Ну, думаю, опять комиссар за революцию будет агитировать. А черный, вздернув гуталиновые усы, хищно прошелся вдоль строя полуроты и вдруг дал нелепую команду:
— Сапоги снять!
Дед замолчал. С полминуты потянул время, хлопнул себя по венчику лысины по¬середине уже явно седой грины.
— Ты про это лучше не пиши. — сказал он Артуру. — это только кажется, что сейчас войны нету. Я тогда тоже думал, что до самого фронта с нами ничего не слу¬чится... Да. про это лучше не пиши: латышские стрелки, слышно, и нынче в большой силе пребывают.
— Да при чем тут латышские стрелки, — Артура явно заинтересовал рассказ де¬да, он горячился от нетерпения услышать его до конца. — Ты про «сапоги снять!» рассказывал!
— Вот и я говорю. — продолжил Кузьма Лаврентьевич. - команду услышал, а сам думаю — зачем стрелки при черном комиссаре пожаловали? Слава Богу, думаю, что погоны пропали.
— Ну! — Артур начал злиться.— Построились - и что?
— А ничего. — тоже зло ответил старик. — Начали мои станишники разу¬ваться. Я как глянул вдоль строя, так меня холодный пот прошиб: у каждого из моих хуторян из портянок погоны повыпадали. Порожние, с лычками, а у свата Михаила даже со звездочкой подхорунжего — он офицером еше в германскую стал за подвиги против немцев. А я стою один, как голый, без погонов. Станични¬ки на меня так поглядели, что впору в ту Молочую кинуться и утопиться. А чер¬ный комиссар увидел погоны, посинел весь. Меня одного в сторонку отвели, а по шеренге хуторян...
Дед внезапно всхлипнул и вытер глаза тыльной стороной ладони.
— Из грузовика пулемет железным зубом зацокал: цо-цо-цо... Всех положили, всю полусотню. Как просеку в вековом лесу сделали. Даже до фронта не дошли, все пали... А ты говоришь — при чем стрелки? При пулемете они. Артур, до ны¬нешнего дня. И никакой фронт им не нужен, они тебе войну могут прямо на дом доставить... Ну, а меня и комэска Саблера уже скоро определили в другой, свод¬ный эскадрон, потому что комиссар тогда много русского люда побил за погоны. А воевал я ровно месяц.
— Убежал к белым?
— Не, кто-то со спины выстрелил, кожу с головы у уха сорвал. С контузией полая я в лазарет. А там опять комиссар какой-то с куцей фамилией написал бумагу, что я классовый враг и веду антисоветские разговоры.
— А не вел?
— Та какие там разговоры? Просто рассказал соседу по койке, что в срочную службу, когда мы усмиряли какой-то бунт в Польше, в лазарете было поприличнее...
Помолчали.
— Так ты. Кузьма Лаврентьевич, еще и карателем царским был? Как теперь пи¬шут — цепной пес самодержавия?
— А га. — легко согласился старик. тока плохо я и батюшку царя, и самодер¬жавие берег. Воз теперь сижу тут с тобой, дураком, и комаров давлю. На Дон мне пути нету, я ведь в Сибири документы своего дружка, бревном задавленною, прихва¬тил. А служил бы верно Николаю Александровичу, так и жил бы теперь, как от веку на вольном Дону живали.
Помолчали еше.
— Так дощечек наворуешь?— напомнил дед
— Ну раз сказал...Я еше за гнилым вином сбегаю?
— —Сбегай.
Но сбегать в подвальчик Артур не успел. В калитку, деревянно стукнув щеколдой,^ вошел лейтенант Веня Полетика.
— Тоже...хвамилия... — Буркнул Кузьма Лаврентьевич, и сам пошел с посуди-| ной к дому. Веня пожал Артуру руку и кивнул вослед старику
— Чего он смотался, осколок прошлого мира?.. А, черт с ним. я к тебе, Артур. С хорошей новость. Бутылка есть?
— Да гнилуха эта...
— Годится. Но это — чуть позже. А сейчас — закрой глаза. Закрой, тебе говорю! Вот — гляди!
Артур раскрыл глаза и увидел в руках особиста газету.
— Завтрашнее «Сияние коммунизма»! С моими стихами — вот. на последней странице.
— Артур потянулся к газете, ведь там должен быть и кусочек его романа!
— Да погоди ты! — оттолкнул его руку Венечка. — Послушай:
Нас не сломить
поганым империалистам.
За океаном
совести уж нет.
А наша партия
вся с глазом очень чистым
Любому гаду
точный даст ответ!
— По-моему, — ликовал Венечка, — гениально! Я второй пролетарский поэт после Маяковского.
— А почему у тебя партия с одним глазом?— спросил Артур.
— А, — махнул рукой поэт, — это ты придираешься. Вот — гляди! — он раз¬вернул страницы и Артур увидел по верху третьей полосы крупный заголовок «Гипербореи».
— Дай! — дернулся он к газете.
Венечка принял официальный вид, поправил фуражку, свернул газету и сунул ее в планшетку.
— Не по-ло-же-но! — раздельно произнес он
— Но почему? — не понял ошарашенный Артур.
— Газета, я ведь сказал — завтрашняя, ее еше в природе нет. А вдруг районный цензор не пропустит? Я отвечай?
— Не дури. Вениамин. Уже пропустил цензор, раз отпечатанный номер у тебя в руках. Дай газету, а то стихи твои разругаю.
— А вправду, хорошие стихи?
— Хорошие. — спокойно сказал Артур.
— А я второй пролетарский поэт?
— Первый, — уступил Артур, а Венечка. махнув рукой, сел на освободившийся после старика табурет.
Сказал спокойно, даже с ноткой участия:
— Не будет завтра в газете твоей прозы.
— Так ведь уже есть, ты же сам показывал!
— Венечка взял со столика пустую кружку, обнюхал ее:
— Кто-то гнилого вина обещал...
— Да я тебе из магазина принесу, не дури только, дай хоть в руках подержать газету! Ведь первая публикация, пойми ты, если в самом деле поэт! и потянулся к планшетке.
— Не по-ло-же-но! — опять отрубил лейтенант и передвинул планшетку на дру¬гой бок. чуть не за спину: — Я же тебе русским языком объяснил, что этой газеты нету в природе.
Но она же у тебя в планшетке — Артур чуть не плакал. — Не дури, Маяковский... Лейтенант Полетика самодовольно вскинул голову и, чуть придвинувшись к Ар¬туру, тихо сказал:
— Этого номера не будет и завтра. Другой будет, с заявлением ТАСС. Этот, сколько успели отпечатать, уже под нож пустили. Я один экземпляр из-за своих сти¬хов только и успел прихватить в типографии. Тоже ведь хочется в руках подержать! Хотя мои стихи, к слову, и в исправленном номере Иван Афанасьевич обещался со¬хранить. А тебе я газету показал, чтобы подразнить. Не задирай нос. прозаик! Артур ничего не понял:
— Чего мелешь, какой таз?
— Да не таз, а ТАСС. Телеграфное Агентство Советского Союза. Писателю не мешало бы знать.
— А при чем тут мои «Гипербореи»?
— Так ведь что-то снимать из номера надо, чтобы это срочное Заявление тиснуть. А твоя работа по размеру почти такая же. шрифт только крупный взяли. Вот и спекся ты со своим романом.
Артур, кажется, начал понимать:
— Самолет?
— Ага!..
— С изогнутым винтом?
— А как ты узнал? — насторожился особист.
— Да по звуку... Как знал! — хлопнул себя по коленам Артур. — потому сердце от того звука и заныло.
Большая белая собака подошла со стороны дома, потерлась о ноги Артура.
— Откуда такая зверина? — испугался Венечка. — раньше я ее вроде не замечал.
— Да... приблудилась. Венечка, ну, дай. я хоть ошибки поищу в своем тексте, будь человеком!
— Ошибки. — поднял палец Венечка, — исправляет корректор, ему за это день¬ги платят. Я вот брату в Москву все газеты со своими стихами отсылаю, так — пишет брат — ни одной ошибки в ней даже там не находят. Знаешь, какие в Москве читате¬ли? Так что ошибок нет, успокойся.
— И даже посмотреть не дашь... издали?
— Не по-ло-же-но! Артур озлился не на шутку:
— Ну, так знай, что ты не первый поэт...
— Гы-гы, — засмеялся Венечка. готовясь к подвоху, — а какой же я, по-твоему?
— Никакой...
Лейтенант вскочил, фуражка упала и покатилась.
— Ты! — Полетика затрясся от негодования, — контра антиколхозная! Ты что тут об одноглазой партии нес!?
— Это не я, это ты нес.
— Брешешь. Я партии предан!
— Ну, так разверни свою завтрашнюю газету и наслаждайся своими погаными виршами. Ма-я-ков-с-кнй! — с издевкой протянул он. — Я тебе не то. что гнилого вина, я тебе вонючего... да пошел ты, чучело расфуфыренное! Жиган, — Артур гля¬нул на собаку, — ну-ка, гавкни на него один раз.
Пес поднял на лейтенанта умную морду и коротко сказал:
— Гав.
Мягко так. без злобы, но лейтенант враз оказался за калиткой. Артур поднял с травы его фуражку с синим околышем и перекинул через плетень:
— Фуражку не забудь, это она у тебя стихи сочиняет, береги ее!
Слышно было, как поэт, бранясь, пошел восвояси. Артур почесал пса за ушами и сокрушенно проговорил:
— Ну, почему так? Дураку и газетную полосу, и гонорары, а мне даже то. что сам написал, читать не положено. Где ж справедливость, а. Жиган?
12.
Архипелаг начал войну в день летнего солнцестояния. Худолеты Делоса разбро¬сали над приграничными селениями Гипербореи факелы греческого огня, а клинья его механических колесниц вспороли границы по всему громадному фронту в тысячи поприщ. Война пришла в Гиперборею вопреки заверениям властителя Латона.
Угольщик Гон Аюк в загоне у своей хижины пил березовую водку и говорил большому белому псу. Пес слушал полупьяного угольщика, и в умных его глазах све¬тился явный смысл.
— Все пони-ма-а-ешь! — грозился пальцем угольщик. — но никому не расска¬жешь. Хотя все в округе...Все — он пьяно развел руками, — знают, что верить вла¬стителю Латону нельзя. Он ведь— чи-чи-чи! — угольщик приставил к губам па¬лец. — даже не гипербореец. Шестьдесят лет назад люльку с младенцем прибило к нашему берегу. Служители богов передали младенца тогдашнему властителю, и тот воспитал Латона. На свою голову.
Угольщик отхлебнул еще из берестяного туеска и продолжил дальше, все больше уходя в себя:
— Мои мальчики — Бус и Кес — служат сейчас в армии, наверняка уже вою¬ют. На мою голову, и на голову моих мальчиков, и на свою голову воспитан Лато¬на прежний Властитель. Об этом не говорят, но все знают, что Латон заморил го¬лодом своего спасителя. А может, даже отравил... Ты видел самого Латона? — внезапно обратился угольщик к собаке. И махнул рукой. — Да откуда тебе! А я видел, когда еще был угольщиком в столице, в самой Косьме. Вот, мы с тобой, — он пьяно ткнул собаку в морду пальцем, — и волосом белы, и глазами голубы. Как и положено гипербореям. А Латон? — угольщик поднял тот самый палец, ог¬ляделся кругом и понизил голос. — А Латон глазами и волосом черен и смугл, как люди Архипелага. А еще он очень не любит белых собак и собирает их в од¬ном загоне. Берегись, мой добрый пес...
...Собака первой услышала в небе стук деревянных пропеллеров. Пес поджал хвост и пополз под скамейку, на которой сидел угольщик. Хозяин мутными глазами проследил за собакой, попробовал неуклюже ухватить ее за уползающий хвост:
— Чего испугался, мой старый друг?.. А, ты первый услышал стук в небе!...Ха-ха, да я плевать хотел на греческий огонь. Что угольщику огонь? Благо, только голо¬вешек больше будет.
Он поднялся, и. покачиваясь, поднял к небу кулаки:
— Что вы собрались жечь гут. в селении из нищих землянок? Уж лучше сожгите дворец властителя Латона. вы, трусливые воители!
Словно услышав проклятия угольщика, худолеты и впрямь уплывали дальше, к востоку, не уронив на селение ни одного факела. Из-за дерновой двери землянки вы¬шла старая жена угольщика и укоризненно покачала головой:
— Не кличь беду на город Коему, угольщик Гон Аюк. Столица не виновата, что гре¬ческий огонь пожег уже все добролеты Латона и властителю больше нечего поднимать в небо наперекор захватчикам. Боюсь, что механические колесницы в боевом плече, где воюют наши сыновья Бус и Кес. тоже сгорели. Видишь, какие страшные зори полыхают теперь по вечерам? Так может гореть только дерево. Я верно говорю, угольщик?
— Ты. как всегда, права мать моих сыновей и бабушка маленькой внучки. Угля сей¬час и так в избытке, и угольщики больше не нужны. А нужны столяры и плотники, чтобы делать новые худолеты и механические колесницы. А потому завтра я возьму свои топо-ры и клинья и пойду на запад в большой город Молен, где стану работать на дубовых верфях Латона. Беженцы говорят, что город Молен еще не захвачен.
Скорбно слушала угольщика старая его жена. Но вот новый звук наполнил ули¬цу — звук бубенчиков. Это от недалекого теперь фронта ехал бирюч-глашатай на своем деревянном покатиле. Он. наверное, вез в столицу вести властителю Латону от командира главного плеча.
Бирюч остановил покатило прямо у землянки угольщика, его бубенчики, звякнув, умолкли.
— Добрый хозяин. — обратился загнанный бирюч к угольщику. — не вынесет ли твоя жена государеву гонцу ковшик березового сока?
Жена угольщика скрылась за дерновой дверью, а угольщик спросил:
— Добрые ли вести несешь властителю. Латону. бирюч?
Жена угольщика вынесла резной ковш. Бирюч жадно выпил и внимательно огля¬дел угольщика:
— Я вижу — ты пьян. - сказал бирюч, — а потому сразу забудешь мои слова. Значит — я не выдам военной тайны. Знай же. угольщик, что нет у нас больше горо¬дов Молен. Инс и Кыва и еще многих других поселений. Жестокие бои идут на запа¬де. Архипелаг рвется к нашей столице, и о том несу я весть от главного командира, воителя Ука. Воитель просит властителя Латона готовить к обороне столицу гипер¬бореев.
— А не видел ли ты. бирюч. спросила жена угольщика, — на фронтах моих сыновей. Буса и Кеса. и не знаешь ли — уцелели их механические колесницы?
— Рви свое сердце, женщина. — бирюч опять взгромоздился на покатило, дрог¬нули бубенчики на его древке. — там сыновья уже очень многих добрых родителей сложили головы. И почти нет у нас уцелевших механических колесниц для боя. Враг напал столь внезапно, что гипербореи не успели собраться в боевой кулак. Теперь нас ломают, как отдельные пальцы ладони.
Под унылый перезвон колокольчиков бирюч поехал дальше, а протрезвевший угольшик сказал:
— Готовь мой походный мешок, жена угольщика. Я пойду на восток, защищать нашу столицу Коему и самого властителя Латона. Видно, без помощи старого угольщика вла¬стителю нынче не устоять...Успокойся, жена угольщика, и успокой старого кожевника Лока с его женой. Скажи им, что наши сыновья Бус и Кес живы и обязательно после по¬беды возьмут в жены их дочерей Юю и Аз. Так и скажи им. жена угольщика — сразу по¬сле победы.
13.
Редактор Орест Матвеевич опять подошел к окну, раздвинул полоски жалюзи:
— Обычный день середины июня 1941 года. — негромко начал редактор, но Жу¬ков его отлично слышал, — Люди бегут, снуют по асфальту машины. Вон — почти у горизонта проскользнул на посадку самолет. В «Гипербореях» написано, что война и начнется в такой обычный день, в день летнего солнцестояния.
— Согласно показаниям разведки— 22 июня, — словно про себя отметил Жуков.
— Захватчики в первый же месяц разовьют успех и займут города созвучные ны¬нешним Минску. Киеву. Смоленску и к осени осадят столицу и «большой город на севере, у озер, где гранит и белые ночи отражаются в водах залива».
— Ленинград, — опять про себя отметил Жуков.
— Видимо — так, — согласился Орест Матвеевич, отошел от окна и опустил¬ся на свое место. — Роман заканчивается кровавым сражением у стен заснежен¬ной Космы.
— Столицу гипербореи не сдали? — резко и быстро спросил генерал.
— Был приказ сдать....
Жуков сломал в пальцах большой синий карандаш и поднялся. Он тоже подошел к окну. За шнурок повернул полоски жалюзи в положение прозрачности и так же рез¬ко сказал:
— Врет ваш автор. Москву мы не сдадим.
— Но ведь это всего лишь роман!
— Потому и врет, что книга — просто искусство. Хотя знаете. Орест Матвее¬вич. — Жуков поуспокоился, вернулся за стол:— Я вот недавно просматривал тут книги с запада, выловленные на границе таможенниками. Так там есть одна — с не¬понятными для меня репродукциями некоего Пабло...Пабло, — генерал от нетерпе¬ния, вспоминая слово, пощелкал пальцами.
— Пикассо?
— Да! Но меня заинтересовали не только его картины, но и пояснения к ним. Так вот. отвечая своим хулителям на упрек в том. что его искусство — ложь, этот Пабло говорит буквально следующее: искусство это ложь, открывающая нам правду.
— Значит, и в «Гипербореях» мы имеем дело с настоящей правдой?
— Все. кроме того места, где речь идет о сдаче столицы. — коротко бросил на¬чальник Генштаба.
— Но ведь мы установили, что автор пишет провидческую вешь?
— Сам монах Авель. — Жуков откинулся в кресле, взял в руки другой карандаш, красный. — не знал всей правды, хотя и он предвидел будущее России.
— Монах Авель? — не понял редактор. - При чем здесь монах?
Жуков самодовольно улыбнулся, поймав себя на том. что знает в искусстве кое о чем больше, чем известный писатель. Он отложил карандаш и озорно потер руки:
— Ага, Орест Матвеевич, у нас тоже есть литературные тайны! Не верите? На¬прасно. Монах этот, насколько, надеюсь, и вы знаете, предсказал судьбу царей Рома¬новых и гибель Николая с семьей. Он же написал и провидческую книгу о судьбах всей России. Ее. книгу эту. чекисты нашли в монастыре Саввы Крыпецкого. далеко на севере. Там Авель и о грядущей войне пишет, и о «дне летнего солнцестояния». Так вот. Авель считает, что Москву мы удержим. И я ему верю.
— По почему Авелю, а не автору «Гипербореев»?
— А потому, что труд Авеля — это документ, а у вашего автора, извините, хоть и провидческий, но художественный вымысел. И здесь я даже понимаю автора: он умышленно сгустил краски.
— Зачем?
— А затем, что — шевелитесь, сукины дети, не ждите, пока на вас нападут, бейте первыми! А уж коли раззявили рот. то потом сцепите зубы до крови и стойте на¬смерть. «Искусство — ложь, — говорит нам автор, — не верьте роману». Но оно же и открывает нам правду: «война будет беспощадной...»
Немного помолчали, успокаиваясь. Орест Матвеевич помассировал переносицу, поправил пенсне:
— У вас сейчас и без меня дел невпроворот: вон в приемной телефоны заливают¬ся. А тут я с баснями.
— Да. — согласился генерал, — сведения из западных округов поступают просто отчаянные. Счет времени, оставшегося до войны, идет уже. боюсь, на часы. А Ста¬лин, как бык, стоит на своем: не допустить провокаций! Ему легко: тех грузин, кото¬рых он представляет, всего-то около трех миллионов. А у меня за спиной двухсот¬миллионная славянская нация. Да!. — досадливо хлопнул он обеими ладонями по столу, — ему не понять... Или он и понимать не хочет.
Редактор вопросительно поднял глаза.
— Удивляться нечему, Орест Матвеевич. Вот посудите сами — у руково¬дства Россией практически нет русских людей. Молотов да Калинин — два са¬пога пара! Они даже собственных жен защитить не сумели — Берия для при¬струнивания мужей отправил баб в лагеря. Уж не Каганович ли с Губерманом лягут у стен Москвы?
— С каким Губерманом? — не понял редактор. Жуков досадливо махнул рукой:
— Да это я к слову! Вы же знаете — в войсках у нас к каждому русскому коман¬диру приставлен нерусский комиссар. Зачем они в армии, эти глаза и уши Берии? А затем, дорогой Орест Матвеевич, чтобы Красная Армия не вышла у них из-под кон¬троля и сама не пришла в Москву. Вы не знаете, но я скажу: войска наши сейчас как бы между двух враждебных лагерей — между немцами и Кремлем. И кто для Армии опаснее — это еше вопрос!
— Георгий Константинович, — укоризненно покачал головой редактор и молча обвел руками вокруг себя: не подслушивают ли?
— А, — беспечно отмахнулся Жуков, — Пусть слушают. Они знают, что руки у них коротки. И не только из-за моей должности начальника Генерального Штаба. Но еще и потому! — Жуков повысил голос и поднял кверху палец, — что у меня в си-бирских лесах дислоцирована целая Белая Армия.
— Какая!? — опешил Личугин.
— Белая! Со штабс-капитанами, фельдфебелями и священниками...Да не округ¬ляйте вы глаза, Орест Матвеевич, я верно говорю. Армия у меня по скитам сюит, по старообрядческим городам да монастырям. Там действуют законы Российской импе¬рии, но в оперативном отношении вся эта громада подчинена мне. начальнику Ген¬штаба Красной Армии генералу Жукову.
— И о целой Армии ничего не знает Сталин?
— Еше как знает.... — Жуков поднял трубку ожившего телефона прямой свя¬зи:— Слушаю, товарищ Сталин...Да, я настаиваю на приведении в жизнь мобилиза¬ционного плана, в противном случае вся ответственность ложится на вас... А я не пу¬гаю, товарищ Сталин...И не пугаюсь...До свидания, товарищ Сталин.
Жуков вернул трубку на рычаг и повернулся к редактору:
— О чем бишь мы?...Да. в двадцатом году Фрунзе, блаженной памяти Михаил Васильевич, окружил группировку генерала Корсакова и та сдалась красному Напо¬леону на определенных условиях. Корсаков и его армия отказывались впредь от борьбы с советской властью и добровольно как бы уходили в небытие. О белой груп¬пировке запрещено писать не то, чтобы в газетах, но даже и в служебных докумен¬тах. Полное самообеспечение и полная самоизоляция от остальной России! Правда, еще в двадцатые годы Сталин пытался расформировать Белую Армию, даже в Си¬бирь рискнул съездить ради этого, но тогда Ленин и. как ни странно — Троцкий — воспротивились этому. Наверняка уже тогда красные вожди готовы были разыграть между собою эту белую карту. Результат: где теперь не такие уж старые по возрасту Ленин. Троцкий и тот же Фрунзе? Позже Белую армию взяли под свою опеку сначала Маршал Блюхер, потом Тухачевский, потом Егоров. Теперь вот я.
— Не жутко видеть свою фамилию в этом ряду? — посочувствовал Личугин.
— Напротив — лестно! Тем более, что все наши прославленные маршалы служат в Белой Армии у генерала Корсакова.
— Но ведь вся страна следила в газетах за их расстрельными процессами! Жуков рассмеялся:
— Вы поглядите на него! Взрослый мужчина, известный писатель, а верит газе¬там, как пионер! С каких это пор в «Правде» стали правду писать, Орест Матвеевич? Стыдитесь, инженер человеческих душ.
— Все одно жутко все это, — не принял фривольного тона редактор, — ясно же, как божий день, что власть и через вас при случае переступит, не поморщившись.
Жуков легко согласился:
— Наверное, вы правы. Но это случится не сейчас, когда Гитлер навис над стра¬ной. Сталину и кавалеристам Ворошилову и Буденному ясно, как дважды два — че¬тыре что своими силами Красная Армия войну не выиграет. Я ведь с настойчивостью попугая уже второй месяц твержу: объявляйте мобилизацию, потому что кадровая армия слаба и погибнет в самом начале войны полностью!
— Как и написано в «Гипербореях», — добавил Личугин, — Георгий Константи¬нович, вы тоже провидец?
— Да оставьте вы эту мистику писателям!, — генерал даже рассердился. — Нуж¬но просто трезво смотреть на вещи, ведь мы сами себя поставили в безвыходное по¬ложение. Особенно страшная судьба ждет нас, генералов... А вы не улыбайтесь, именно нам и будет несносно трудно. Почему? Да потому, что придется каждой опе¬ративной, я уж не говорю о тактических и стратегических — целей достигать ценой невероятных человеческих потерь! У нас сейчас в Белоруссии и на Украине есть пол¬нокомплектные части, вооруженные лишь... саперными лопатками!
— А как же? — тихо спросил ошеломленный репортер, — «полетит самолет, за¬строчит пулемет, и помчатся лихие тачанки»?
— Тут я не виноват. — развел руками генерал, — это уж вы. мастера социали¬стического реализма, травите людей такими песнями... Да, да, это прямой упрек и вам, любезный Орест Матвеевич. Вот вы испугались напечатать две первые части романа «Гипербореи», хотя книга могла бы стать прямым предупреждением. Сколь¬ко человеческих жизней могли бы мы сберечь и в той же Испании, и в Финляндии! Да что там! — Жуков опять поднялся, вышел из-за стола. — Создается впечатление, что чем больше я и Генштаб занимаемся укреплением страны, тем хуже складывает¬ся обстановка. Может — это и впрямь именно мы и виноваты?
Генерал остановился за спиной редактора:
— Орест Матвеевич, может — не будет войны и прав Сталин, требуя не дразнить Гитлера? Может, надо сквозь пальцы смотреть на постоянное нарушение наших воз¬душных границ? Может — самое время распустить нашу скрытную Белую Армию? Ведь тогда — никакой моей ответственности за грядущие чудовищные потери?
— Да вы что! —даже подскочил возмущенный Личугин, — кто же тогда в ответе?
— «Гипербореи»! — стукнув его по плечу, осадил в кресло Жуков. — Чудесный народ из ниоткуда так хорошо знаюший нынешнюю историю.
— Но ведь. — попытался вставить редактор, в широком смысле все мы, насе¬ляющие нашу страну во все времена и есть — гипербореи!..
— Да понимаю я все. Орест Матвеевич. Уж я-то хорошо знаю, как действует на противника одно только имя Суворова или Потемкина! У меня под Халхин-Голом случай был...
Жуков успокоился, опять прошел на свое место. Сел, потер виски: — Там у японцев, — генерал рассмеялся, — инструкторами немецкие офицеры были... Так вот, окопались они за речушкой в сопках — не можем вышибить! Танковый корпус Егорова бросил на них. Глухо! Самолетами молотим. Артиллерией бьем — сидят проклятые, остановили наше наступление. Тогда редактор газеты нашей группиров¬ки, — спасибо ему — придуман вот что. Выпустили единственный экземпляр боевой газеты с крупным заголовком во всю первую страницу — «Прибытие в войска гене¬рала Брусилова». Утку пустили и сделали так, что газета сразу попала к японцам. И все. Все, Орест Матвеевич! Одно имя сработало — ночью противник оставил пози¬ции без боя, втихомолку. Вот вам цена имени боевого русского генерала. А ведь к тому времени — немцы знали! —Алексея Алексеевича Брусилова уже не было в жи¬вых. Но вот посчитали, что, как говорится, береженого Бог бережет — и смотались. Это, Орест Матвеевич, к слову о нашем общем гиперборействе. Так вот, — Жуков хлопнул двумя ладонями по столу и поднялся;— Теперь, как гиперборей гиперборея я беру вас под охрану. Сейчас вас увезут на аэродром и оттуда отправят в армию ге¬нерала Корсакова. Поживете там при подворье армейского протопресвитера Алексея Романова. Иначе Берия сотрет вас, как он любит выражаться, в лагерную пыль. А дальше, если верить автору романа — а не верить ему нет оснований — грядет день летнего солнцестояния. Тогда исчезнет смысл вас арестовывать и вы возвратитесь в Москву.
Скромный зеленый аппарат в углу даже не зазвонил — заверещал. Генерал резко поднял трубку, резко кинул в микрофон, лишь прослушав короткую фразу:
— Моцарту передайте благодарность за увертюру, концерт только начинается. Жуков нажал под крышкой стола невидимую кнопку и приказал возникшему у
двери адъютанту:
— Через десять минут машину к внутреннему черному крыльцу! А пока — он повер¬нулся к редактору, — еще раз перекусим перед вашей дальней дорогой. Угощайтесь, — он взял редактора под локоть и провел к тому же низенькому столику, у которого опять похлопотали смешливые официантки:— На посошок. Орест Матвеевич! А настоящего автора «Гипербореев» уже нашли, я вас совсем скоро познакомлю.
14.
Зина проснулась среди ночи, словно в бок толкнули. Потрогала руками постель рядом — тут ли дочка? Потом осторожно опустила ступни на дерюжный коврик, в темноте нашарила под кроватью чемодан. Суматошно, но без шума, начала собирать вещи, управилась быстро. Придавила фанерную крышку чемодана, щелкнула замка¬ми. На правую руку положила сонную запеленатую дочку, левой прихватила чемо¬дан. Осторожно нащупала носком туфли дверь и толкнула ее.
— Ох! — только и выдохнула она и без сил опустилась прямо на пол. Перед ней в освещенной горнице стояли тесть, теша, протопоп и трое незнакомых дюжих парней.
— В мир удумала бежать? — железным голосом спросил Илия, пока старуха Ле¬пота брала у Зины ребенка. — Так мы тебя и не держали.
— Все равно дочку у вас не оставлю, — неожиданно пришедшая в себя Зина под¬нялась и топнула ногой: — Вот расскажу отцу, он к вам с целой дивизией придет! Окопались тут, белогвардейцы! ...
Протопоп и все в горнице перекрестились. Илия сдвинул брови и все с тем же ме¬таллом в голосе приговорил:
— Зря ты так с нами...За эти твои угрозы я отправлю тебя в скит, укрытый от чу¬жих глаз и властей. Поживешь там. пока не поумнеешь... Берите ее! — велел он пар¬ням, и те легко, словно куклу, подняли молодую женщину под руки и вынесли за по¬рог. Зина кричала и вырывалась, но механическая хватка ребят оказалась мертвой. Ее обмотали вожжами и посадили в телегу. Двое сели с боков, третий гикнул на пару впряженных лошадей:
— Поехали-и-и!...
Телега дернулась. От порога ее перекрестили трое стариков, и через минуту дере¬вья заслонили поселение староверов. Зина плакала и сквозь поток слез видела сзади белое пятно на дороге — за подводой бежала большая белая собака.
Зина забылась и очнулась уже при высоком солнце. Кроны высоченных сосен сходились над дорогой, почти не пропуская его лучей, комары столбом гудели над телегой. Один охранник широченной еловой лапой, как опахалом, отгонял гнус от лица спящей.
— Все равно убегу, — первое, что сказала Зина, отводя в сторону руку махавше¬го. И один, справа от нее, удивительно красивым голосом произнес:
— От матушки Софии еще ни одна не сбежала...Потерпишь еше часок?
— Куда ж от вас денешься? — Зина попросила распустить ремни. Потянулась до хруста в суставах и спросила
— Куда все-таки едем-то?
— На кудыкину гору, — буркнула спина возницы, а тот, с красивым голосом, охотно пояснил: — В скит мы едем, золотце, в скит. Там большое хозяйство, а дер¬жит его в исправности матушка София. У нас там и пчелиные пасеки, и ягодные уго¬дья, и грибоварни. И живут там только женщины. Ну. у которых мужья померли, ли¬бо вовсе девственницы.
— Или такие строптивые, как ты, — опять пробурчала спина возницы под хлопа¬нье вожжей.
— Ага, — подтвердил все тот же. справа, — будешь теперь жить взаперти, пока за тобой Савелька не заявится. Проси Бога, чтоб муж не сгинул, а то так до самого погоста останешься в скиту.
— Вот еще! — хотела заартачиться Зина, но враз примолкла, увидев на дороге за телегой все ту же белую собаку.
— Вот-вот, — опять, не оборачиваясь, сказал возница — а чтобы вы не разбега¬лись оттуда, за каждой и присматривает такая тварь. Собак этих Хранитель загово¬рил, так они теперь надежнее солдата с винтовкой.
— Эта — твоя, — указал Зине на пса разговорчивый сосед справа. А тот, что слева, соскочил с телеги, обежал упряжку и взял лошадей под уздцы. Потянул их за собой в сторону, прямо к зеленым воротам в глубине просеки
«Приехали...», — подумала Зина и только сейчас по-настоящему испугалась. Со¬бытий последних суток для нее уже было через край, а тут еше этот лесной мона¬стырь.
— Скит! — весело сказал говорливый попутчик и опять взял Зину пол локоток. — Ты тут не балуй, гнева матушки на себя не накликай. Серенькой мышкой живи — оно и обойдется.
И тут совсем неожиданно неуловимым движением разжал кулачок молодой жен-шины и втиснул в него нечто железное. «Ключ!» — поняла Зина и согнула пальчики.
Телега остановилась перед теремом с высокой тесовой крышей. По двору вокруг сновали женшины. но ни одна из них даже глаз не подняла на приехавших. С конька крыши терема проорал некстати петух, и вышла сама настоятельница. Была матушка София кругла и розовощека, как матрешка. Она перекрестила окаменевшую Зину, прижалась к ней щекой и сказала, как пропела:
— Милости прошу в наши Палестины, сестрица Надежда!...
— Зина я! — ровно и твердо сказала приехавшая, а матушка легко махнула бе¬леньким платочком в левой руке:
— Забудь сестрица, теперь у тебя христово имя. Жить пока станешь в терему у кружевниц, узорочье нитяное плести-научишься в покаяние души.
— Да не стану я ничего плести! — опять возмутилась Зина, но матушка София улыбнулась и подняла руку с платочком. Из-за спины у нее вышли-выплыли четверо женщин в широких льняных белых рубахах, подхватили под руки.
— Станешь плести, сестрица. — проворковала настоятельница. — И еще спаси¬бо скажешь, что не в грибоварню определили...Ведите ее. православные.
Вдоль просеки, минуя иные терема и строения, прошли километра полтора. «Да тут целый город! — отметила про себя Зина, — неужели власти не знают? Посереди¬не Советского Союза, в стране атеистов спокойно раскинулся староверческий мона¬стырь, куда упекают людей без суда и следствия!.. Вот отцу расскажу — не пове¬рит!». — думала она. уже отказавшись в душе от мужа-оборотня. «Все равно убе¬гу!» — совсем твердо решила она, поднимаясь по широкому крыльцу в новый терем. Внутри терема стояла прохлада, в большие окна заглядывали сосны.
Прямо вдоль стен в три ряда стояли длинные скамейки, на середине - громадный стол. На скамейках, как пчелки, трудились женщины с рукодельем, груды готового кружева лежали на столе. Зину встретила красивая невысокая женщина одних лет с нею. протянула навстречу обе руки:
— Пока не думай о побеге, сестрица, — начала она напевно. — смирись хоть на время. Поживи у нас. успокойся, присмотрись. Поначалу к работе я тебя не пристав¬лю, просто привыкай. Я покажу тебе твою келью, там еще вчера сестрица Лизавета жила. — закончила она с грустинкой.
— Умерла, что ли?
— Лизавета-то? Нет. Бог с тобой. Замуж за дьячка вышла. Пошли, лучше расска¬жу о наших порядках.
И она повела Зину по широкому коридору, толкнула тяжелую боковую дверь. Вошли. Большое окно с узорной железной рамой, стол с подсвечником, книги на нем. у стены — кровать с шариками на спинках. Чисто светло, почти весело.
— Но это монастырь?— уточнила Зина.
— Да не совсем, — рассмеялась монашка. — Скорее — общежитие при колхозе. Ведь кружева мы выплетаем на продажу, а деньги йотом уже на всю староверческую общину идут. Тут. в лесу, большое производство.
— А власти знают? Хозяйка передернула плечами:
— Наверное, раз не трогают ни матушку Софию, ни протопопа. Я сама еше год назад в Выселках жила. Так видела у Илии большого советского генерала. Правда, потом в оправдание протопоп говорил мне, что генерал — из соседней воинской час¬ти: десантники там стоят, дескать, меду хотели у Илии прикупить. А теперь я точно знаю — из той части грузовики частенько накатываются в Выселки... Да и здесь, — она зашептала, наклонившись к плечу Зины, — у главного лабаза по ночам шумят моторы. Хоть собаки и гавкают, а все равно слышно Наверное, власти отсюда и меды получают, и воск, и кружева...А я в этом терему главная! — похвасталась она. Про¬тянула ладонь, хлопнула сверху но Зининой руке другой ладошкой и сказала: — а зовут меня Верою, хотя в Выселках знали Наташкою.
— И за что ты здесь ? — стало интересно Зине.
— А! — махнула рукой Вера. — Подружилась я с одним сержантом из десанта, он меня обещал увести в большой мир. Я с малолетства стихи сочиняю, мечтала кни¬жечку отпечатать... Да что гам, — махнула она рукой, мечтательно подняла глаза к потолку и легко выдохнула:— А сержант однажды не пришел. Я и в часть бегала, искала, смирив гордыню. Командиры сказали: отправили моего Артура в другое ме¬сто. А он. как на грех, с собою и редкую книгу увез — ему Илия почитать давал. Вот за эту дружбу, и за эту книгу и отправили меня в монастырь на искупление... Да-а.
Вера поднялась, оправила льняную рубаху:
— А я все надеюсь, что вернется мой солдат... Хочешь, стишок прочту, уже тут сочинила?
Зине стало интересно. Сама в школьной стенгазете писала о сборе макулатуры «Сдай журналы и газеты — Дооктябрьское вранье! Нам советские поэты Напечатают свое». Присела на краешек кровати и сказала с лукавинкой:
— Ну-ка, ну-ка, сестрица Вера! С пролетарским искусством я знакома, интересно будет познакомиться и с ветхим религиозным.
Вера слегка зарделась:
— Да никакое оно не ветхое... Просто про любовь.
Она легонько прокашлялась в кулачок, плотно прикрыла дверь. И читала она так¬же плавно и певуче, как говорила:
Звонко плещется ведро
В глубине колодца черной; Б
Быстрых капель серебро
На кайме пушистой дерна.
Напоили резеду,
И гвоздики, и левкои.
У игуменьи в саду
Маки в огненном бреду
Славят царствие земное.
У колодца шум растет.
Словно улей в час роения:
Лизавета в мир идет.
Замуж дьяк ее берет —
Искушение! Искушение!
Стихи Зине очень понравились, похвалила. Посидели молча, потом Вера подня¬лась, оправила рубаху и тряхнула волосами:
— А я все надеюсь, что вернется солдат. Ты надейся на хорошее, сестра Надежда, не зря имя у тебя такое...
—Да Зина я, Зина, поймите вы все...И дочка у меня там!
— А у меня в Выселках тоже дочка осталась у родителей, не одна ты такая горе мыкаешь. А пока будешь у нас сосчитывать да сдавать в лабаз кружева, собака белая за тобой присмотрит. Лабаз — погляди в окошко — во-о-н там!, — указала на продолговатый рубленый терем у самой кромки леса. И мягко проворковала: — Туда и грузовики по ночам приезжают.
15.
Состояние безысходности передалось всем в аппарате наркома Берии. Капи¬тан Полетика понимал, что без поимки неведомою автора «Гипербореев» и ему не сносить головы. Невидимый, но мощный механизм НКВД скрипел от напряже¬ния. В музеях, архивах писательских организациях неприметные серые люди пе¬релистывали тысячи страниц личных дел и прочих документов, сверяли почерки. Проводили лингвистические сравнения. Перелопатили архив покойного академи¬ка Ростислава Южина.
Никакой зацепки.
Ночью, прямо из постели подняли перепуганного доктора филологии Дмитрия Дмитриевича Благого, привели в кабинет следователя Фриновского. Языковед до бе¬лых косточек на суставах пальцев сжимал ручку походного баула, при каждом стуке двери кабинета дергался и втягивал голову в плечи. «Пусть понервничает, — думал при этом следователь, глядя на раздавленного филолога. — Сговорчивее будет, хорек ученый». Особисту принесли чай с лимоном. Он позвякал ложечкой о края стакана и, набычившись над столом, коротко бросил:
— Ну?
Ученый сделал глотательное движение и снял пенсне:
— Собственно, я не понимаю, — начал он осторожно. А следователь на весь ка¬бинет захохотал:
— Небось, обмочился, Дмитрий Дмитриевич? Это тебе не ученая академия с ва¬шими пустыми головоломками. Тут у нас мигом любые узлы разматываются. Вот, на этой самой табуретке, где ты трясешься, у меня академик Вавилов корячился. Тоже мне — шишка! За него, знаешь, сам Черчилль у Сталина просил. Дескать, академик Вавилов —достояние всего человечества...Достояние! Он у меня тут кровью харкал, прихвостень английский... Да не трясись ты. доктор наук. Нам и нужна-то от тебя самая малость. Вот, — он взвесил на руке папку с рукописью, — сейчас тебя отве¬дут в отдельную камеру... тьфу ты. комнату, а ты посидишь там, почитаешь, а потом скажешь нам, кто ее написал.
— То есть — нужно всею-то установить авторство? — оживился Благой.
— А ты не радуйся, — остудил его следователь. — не ты один ищешь этого гребаного писателя. Словом, постарайся, Дмитрий Дмитриевич, прошу как коммунист коммуниста. Любые справки, документы, все, что нужно для работы получишь по первому требованию. Пенсне оставь у дежурного, он тебе лупу выдаст.
— А если у меня не получился?
— Будешь сидеть, пока получится, — резко бросил Фриновский и вызвал охра¬ну: — Ученого — в четырнадцатую комнату и чаю ему подайте. Без лимона!
Словом, под ковром шло бурное движение. Капитану Полетике поставляли все справки по делу и он каждый час докладывал Берии о ходе розыска. Тот в свою оче¬редь, держал в курсе дел Сталина. Они очень боялись, что где-либо объявится новая копия рукописи, а страшнее того — еще и печатный ее вариант! Любой читатель «Гипербореев» без труда проведет параллель с нашим днем — а там недалеко и до неповиновения.
Уже поздно вечером капитан Полетика прикрыл изнутри на ключ дверь своего кабинета, чтобы отдохнуть пару часиков. Еще днем передали ему посылку из дому от родителей. Там, в провинции, в Верхсосенске. отец и мать держали корову и двух поросят, батя медком баловался. И теперь вот капитан достал из фанерного ящичка посылки стеклянную банку воскового отлива. Шматок тоненького сапа с прорезями светлокрасного мяса, голову свежего чеснока. «Навоняю на весь наркомат», подумал и спрятал чеснок обратно. От стенки посылки извлек свернутую вчетверо газету и письмо от брата. «Ну, графоман опять в ударе!» — с улыбкой подумал о младшем брате, разворачивая листок. Письмо прочел, смеясь, потом развернул газету. Скольз¬нул по страницам взглядом и окаменел.
В нелепой позе капитан стоял долго, очень долго. Потом сел с ушибленным выра¬жением и опять замер... Осторожно, как облитую медом, свернул газету и сунул в нагрудный карман гимнастерки.
С этого момента движения его стали четкими и уверенными. Капитан Полетика открыл дверь, вышел в приемную и коротко бросил дежурному:
— Я — на дачу наркома. Вернусь через час.
И вышел. Но служебную машину не взял, пересек двор, у контрольного поста по¬казал документы. Вышел на улицу. Если бы кто проследил теперь за капитаном, то очень удивился бы его маршруту. Вадим Полетика проехал несколько улиц. Прыгая из автобуса в автобус, несколько раз появлялся в проходных дворах и наконец про¬скользнул в будку телефона автомата. Оглядевшись, он набрал номер и сказал через свернутый платок, изменив голос:
— Сообщение для «Отца». Имя писателя — Василий Горюнов, из города Верхососенска. Воронежской области. Через сорок минут об этом станет известно Берии. Передал Моцарт.
Капитан повесил трубку, сквозь стекло оглядел улицу. Снова заскочил почти на ходу в автобус и еще некоторое время ездил по Москве. Потом остановил такси и по¬ехал за город, на дачу наркома. Скрывать дальше газету «Сияние коммунизма» с пуб¬ликацией «Гипербореев» было невозможно. Ведь именно «зарезанный» ее номер со своими стихами и прислал брату второй пролетарский поэт Венечка Полетика.
16.
Артур Горюнов и Кузьма Лаврентьевич по привычке сидели в саду с графином и лениво похлопывали комаров. Дед гудел под нос, словно сам для себя:
— А война уже у ворот, я нутром чую. Ты вот, командир Красной Армии, растол¬куй мне. старому дурню, почему во властях такое благодушие? Радио вон маршами гремит с утра до ночи, в газетах все или трудовые победы, или враги народа. А на¬счет врагов за кордоном сопят в тряпочку. Это как понять, командир?
— Я слушаю...
— Чего слушаешь — тишина вечерняя.
— Да опять в небе визг, как в прошлый раз. Вроде тот же самолетик со сверну¬тым винтом летит... приближается, опять сердце заныло. Интересно, чего повадился в нашу глухомань?
Дед тоже навострил ухо и через пару минут подтвердил:
— Точно, верезжит недорезанный сталинский сокол. Артур лениво отхлебнул и тоже вроде как сам себе сказал:
— Наверное, новое заявление везет в газету.
— Какое заявление?— не понял дед. Артур махнул рукой:
— Лучше наливай еще, Кузьма Лаврентьевич. Не наше оно дело, пока за фалды не взяли.
И они помаленьку хмелели, совсем забыв о самолетике. Артур очнулся, лишь когда его белый пес с рычанием кинулся к калитке. Там, уже потерявший свето¬вые оттенки в сумерках, стоял Праведников с белым, как лист бумаги лицом и высокий военный с зелеными, кажется, петлицами. «Пограничник, что ли?» — подумал квартирант, пропуская гостей во двор. А военный, не представившись, коротко спросил:
— Василий Горюнов?
— Артур...
— Это все едино. Старшина запаса Горюнов, вы подлежите немедленному призы¬ву на действительную военную службу. На сборы даю семь минут. Выполняйте!
Артур ошалел от такого напора и лишь успел спросить редактора:
— За «Гипербореев» забирают?
Иван Афанасьевич недоуменно развел руками. А Кузьма Лаврентьевич с удивле¬нием глядел, как суматошно собирался и уходил, не попадая в рукава телогрейки, его постоялец. Напоследок, перекинув через плечо солдатский мешок, куда сложил все свои рукописи. Артур отсчитал деду несколько десяток.
— За жилье, дед. Не поминай лихом. Кузьма Лаврентьевич.
И они ушли вдоль по улице. Дед закрыл за ними калитку и вернулся к столику. Потеребил собаку между ушей и. медленно отхлебывая из кружки, время от времени сокрушенно крутил головой, покрякивая при этом. Дед. понятно, пропустил мимо ушей звон уходящего за горизонт самолета, как. впрочем, не услышал он и прилет еще одного аэроплана, на этот раз стрекотавшего сердито и мощно. Сквозь полудре¬му старику казалось, что это гудит грузовичок с латышскими стрелками. Кузьма Лав¬рентьевич был опять со своими станишниками на берегу речки Молочной, где и глу¬мился над ними черный комиссар в кожанке.
...Он совсем не изменился за годы. Так и прошел через калитку вместе с лейте¬нантом Полетикой. все в той же кожанке, хотя и без парабеллума. Венька, мерзавец, подскочил поперед комиссара к столику, свергнул кувшин с вином на землю и уселся прямо перед дедом. Потом стукнул старика ладонью в лоб, возвращая в реальность:
— Злодей Васька Горюнов где... Старый вражина, где твой долбаный постоялец, я тебя спрашиваю? Если спит — буди его. гада, я сам пулю в его бесталанный лоб залеплю!
Дед с усмешкой покрутил головой и развел руками, явно издеваясь:
— Дык. опоздали вы, гражданы комиссары. Увел Артура красный командир. Тот, черный, из гражданской войны, резко рванул деда за бороду:
— Не юли, контра... Нам не Артур, нам Василий Горюнов нужен! Полетика вклинился:
— Это все едино, товарищ Фриновский. У него, вражины, два имени. Как у агента.
- А ты куда смотрел, лейтенант? Да за одно это Горюнова надо было посадить. Поди — пошуруй в доме, я пока с хозяином потолкую.
Полетика сорвался со столика, а Фриновский сел на его место, едва не угодив ляжкой в диагоналевом галифе в винную лужицу. Пока он говорил и ерзал на краеш¬ке столика при этом, дед все глядел: намочит он штаны или нет?
— Белогвардеец?
Дед, кряхтя, поднял с травы кувшин, с сожалением заглянул в его пустое чрево:
— Куда там! — не испугался он. — Я под твоим началом Врангеля из Крыма гнал.
— Да ну! — вскинул бровь Фриновский. — Тогда ответь, почему врага народа пригрел под своей крыше?
— Это Артура, что ли?
— Ну... Артура.
— А на ем не написано. Деньги платил исправно. Не пьянствовал. Девок не тас¬кал в хату.
— Прямо монах, хотя и молодой. Это не настораживало?
Дед с сожалением понюхал пустую кружку и поставил ее рядом с кувшином:
— Сходить, еще набрать... Наоборот, гражданин комиссар, радовало. Артур все больше по книжкам да газетам интересовался. Под радиву марши подвывал во всю глотку. Как это?... Все выше, и выше, и выше, туды се мать.
Теперь Фриновский повертел в руках пустую кружку:
— Ты бы угостил своей отравой дед. Да поподробнее рассказал о военном, что твоего постояльца увел.
— Угостить не могу, — лавка закрыта, — осердился дед, — А военный такой же суровый, как и ты. Спасибо только, что разуваться не заставлял...
— Не понял! — Фриновский замер, приподнимаясь, а потом стремительно протя¬нул большие пальцы вдоль ремня на талии: — вот ты чего вспомнил! Ведь не ошиб¬ся я — вражина ты, хозяин! Погоны куда спрятал при досмотре?
— За кудыкину гору. Они на мой позор на подметки сползли. А тебе, гаду, я ста¬нишников никогда не прощу, на том свете достану. — Дед произнес это столь про¬никновенно, что Фриновский захохотал:
— Ну, как оно будет на том свете — не знаю. А на этом... Лейтенант Полетика. арестуй хозяина за антисоветскую агитацию! Собери, дед. чего надо, в кутузку.
Старик, сутулясь, пошел в дом. Фриновский тихо велел Полетике:
— Как выйдет дед, — зажигай халупу — гнездо белогвардейское. А Горюнова мы с тобой проворонили. Он уже в Генштабе, у Жукова. Значит, кто-то из наших пре¬дупредил, измена под носом у Берии. Ну, ничего, вычислим... Проходи на улицу, старик, там стоит милицейская машина. А лейтенант вернется, проверит, не осталось ли там чего от твоего белогвардейского прошлого, да от писателя Горюнова. гори оно все голубым огнем!
И дед, пригнувшись, влез в земное чрево милицейской «эмки». А когда через время его подтолкнули на крыльцо райотдела и он обернулся, то на лице его заиграло резвое зарево недалекого пожара. Старик понял, что возвращаться ему больше некуда.
17.
Здесь, на заснеженных позициях у столицы Космы, угольщик Гон Аюк особенно отчетливо понял, что страна гипербореев обречена. Боевые плечи Делоса повсюду теснили воинов Латона, а механические колесницы Архипелага вздымали снежную пыль в сотнях локтей от боевого вала последних гипербореев. Здесь, под стенами Космы, властитель Латон собрал все, что осталось у него от былого воинства. Теперь тут держали оборону ремесленники из ополчения, стихийно собранные земледельцы и скотоводы. В армии Латона не видно было ни механических колесниц, ни добролетов, ни баллист с растяжками из воловьи жил. Гон Аюк знал, что уже следующий бросок захватчиков гипербореи отразить не смогут. Он говорил окопавшемуся рядом кожевнику Локу:
— Что твоя рогатина против боевого покатила врага? Вот сейчас они развернутся — и погибнем мы, кожевник Лок. так же, как наверное погибли мои сыновья, близнецы Бус и Кес. Достаю баклажку с березовой водкой и помянем их чистые души.
— Нет. нет, угольщик Гон Аюк. — отвел его руку с водкой кожевник Лок. — никто не видел твоих сыновей мертвыми, и мои дочери Юз и Аз ждут их себе в мужья. А нам рано бросать рогатины, ведь в руках есть еще сила, а в сердцах ненависть! Еще не вступа¬ли в войну наши северные соседи из государства Биармии. чья мощь известна всему ми¬ру. А еще не утратил я веру во властителя Латона ведь не случайно в последние дни би¬рючи кричат об особом оружии гипербореев. И в самой страшной битве за столицу нын¬че Латон применит это оружие. Я верю, и ты верь, угольщик Аюк.
— Пустое, — без надежды сказал угольщик, но баклажку спрятал за пазуху, не пригу¬бив. — Зачем же он не применил новое оружие раньше? Зачем он сдал Архипелагу наши го¬рода и веси и позволил разгромить армию? Зачем Латон опустошил нашу землю и даже пре¬данных белых собак выловили люди Латона? Нет, кожевник Лок. чуда не будет, и я готов¬люсь предстать перед богами Гипербореи.
Тишина густела над равниной. Воины Гипербореи видели, как у недалекой леси¬стой кромки становились в боевые порядки ударные плечи Архипелага. Шевелились натянутые на рамки их прямоугольные знамена, время от времени оттуда доносились пронзительные звуки сигнальных рожков: то были команды к бою.
За спиной у оборонявшихся мелодично зазвенели бубенчики, и пешие бирючи разбежались вдоль линии обороны. Один из них, с рыжим вихром и в порванном са¬поге, остановился как раз над угольщиком Аюком и кожевником Локом:
— Воины Латона! — пронзительно прокричат бирюч и тряхнул бубенцами. — За вашими спинами — столица Гипербореи. Нам уже нечем оборонять ее. Властитель
Латон благодарит вас за усердие в борьбе и сообщает о сдаче города на милость победителя. Властитель Латон приказывает оставить фронт — рассредоточиться по 2; флангам снежного вала и открыть дорогу!
— У-у-у-у! — загудело по всему фомадному фронту, и в этом мощном гуле утонули голоса бирючей. Возмущение, то нарастая, то стихая, длилось долго, но. привыкшие повиноваться командам, гипербореи начат уходить со средины снежного
вала. И скоро беззащитная столица открылась врагу самим своим сердцем.
Дрогнули хоругви врага на деревянных рамках — и двинулись захватчики! Загу¬дел воздух и самое снежное поле закачалось под ногами потрясенных гипербореев.
И в тот же момент у них за спинами, у стен осажденной столицы, возникло непо¬нятное движение. Гипербореи обернулись, и им показалось, что сама равнина при¬шла в движение. Оттуда, от стен города, навстречу врагу накатывался мощный белый вал, и изумленные защитники Космы со слезами счастья на глазах видели, как в лоб наступающим боевым порядкам Архипелага в единой воле, крупным махом, молча и озлобленно мчались полчища больших белых собак. Они перетекли через снежный вал фронта и мягко вклинились в колонны наступавших.
Жутким было это сражение. Ни воинское умение врага, ни его боевой дух, ни дисциплина — ничто не помогло захватчикам! Собаки в клочья, как старые ватники, рвали боевые порядки и отдельных людей и погнали, погнали врага, оставляя на сне¬гу лишь шевелящиеся ошметки еще живых тел.
И без команды тут воспрянули уже и сами гипербореи! Подняв рогатины, они умело восстановили фронт и ударили в спину заметавшемуся врагу!
Через несколько дней, уже в сотнях поприщ от спасенной столицы, угольщик Гон Аюк опять говорил своему товарищу кожевеннику Локу:
— Чудес не бывает, сосед. Спасение Гипербореи — это воля богов, и у меня есть теперь надежда, что в недавних боях уцелели мои сыновья Бус и Кес. Может статься, они еше станут мужьями твоих дочерей Юз и Аз. Боги хранят нас. ведь недаром мою внучку Аю прочат в Хранительницы Духа. Жизнь хороша, мой боевой товарищ, и она продолжается.
Так говорили между собой ремесленники и знали, что впереди у них еще вся большая и долгая война с Архипелагом. А в Косме об этом хорошо знал сам власти¬тель Латон.
И еще Латон знал, что в этой долгой войне полагаться ему надо все-таки не столько на белых собак, сколько на угольщиков и кожевников.
18.
Филолога Дмитрия Благого, все с тем же баульчиком и небритого, посадили на заднее сидение легковушки. Впереди, рядом с водителем, на этот раз вопреки прави¬лам, сидел сам нарком Берия. Он даже не обернулся к ученому, но по блеску оправы его очков, по кусочку линзы, видимому из-за щеки. Благой понял, что нарком очень сердит.
Ехали что-то около часа. За городом машина юркнула с шоссе под шлагбаум и по узенькой бетонной полоске проехала к большим зеленым воротам. «Правительственная дача». — догадался Дмитрий Дмитриевич, глядя на ленивого солдата, разводившего плотные створки.
Берия ушел, так и не взглянув на Благого. А к ученому подошел вышколенный офицер, приоткрыл перед ученым дверку, подождал, пока тот выберется на воздух:
— Следуйте за мной, товарищ Сталин ждет вас.
Сердце Благого екнуло и упало. Все его страхи ожили вдруг, и мысль о возмож¬ной тюрьме, которая так страшила в последние дни, показалась мелкой и никчемной. Подметками давно не чищенных туфель он простучал за офицером сначала по ас¬фальту двора, потом по ступенькам крыльца, светлой прихожей с двумя дежурными у двери и, наконец, потерял звук шагов на ковре толстого зеленого сукна.
— Проходите к столу, вот кресло для вас, — услышал он глуховатый голос и уви¬дел в двух шагах от себя самого Генсека. Где-то в глубине сознания ученого на долю мгновения мелькнула мысль: «Чего ж мы трепещем перед этой рябой образиной'?». Но мысль погасла, не успев до конца вспыхнуть, и ученый опустился в предложенное ему кресло в белом чехле. «При моем-то затрапезном костюме!».
Сталин, посасывая нераспаленную трубку, прохаживался по комнате. Он даже не взглянул в сторону появившегося Берии. Нарком, видимо — по привычке — сел на стул у окна.
Сталин почмокал губами и спросил:
— Вы справились с порученной вам органами дознания работой?
— Видите ли, — начал Благой. — исходного материала недостаточно для глубо¬кого анализа, нужны сравнительные тексты, словари диалектов...
— Справились или нет?
— Нет...
В комнате зависла тишина.
— В своей известной работе «Вопросы ленинизма, подал от стены голос Бе¬рия. — товарищ Сталин остро ставит вопрос ответственности интеллигенции за аванс, который ей выдал советский народ, наделив наших ученых и художников всем необходи¬мым для творчества. Взамен народ вправе требовать от интеллигенции отдачи.
— И отдачи конкретной. - остановил наркома Сталин. — Вот вы, Дмитрий Дмитриевич, имеете и солидный оклад, и научную кафедру. За это, в числе прочего, мы попросили вас всего лишь о незначительной услуге. А вы отнеслись к делу не¬серьезно, судя по вашему ответу..
— Товарищ Сталин, — Благой приподнялся в кресле. — я приложил все силы, я написал следователю отчет!
Сталин взял со стола кожаную красную папку. Раскрыл. Перелистал в ней бумаги и сказал сквозь зубы, не выпуская трубки;
— Вот ваш так называемый отчет. — Он положил трубку на край большой пе¬пельницы и прочел: «Сравнительный лингвистический анализ показал, что текст ро¬мана «Гипербореи» написан непрофессиональным литератором с применением не-традиционных оборотов речи. Орфография текста также выдает в авторе человека не литературного труда». И все. А ведь вы, — Сталин поднял трубу мундштуком вверх. — а ведь вы написали здесь далеко не все из того, о чем сказал вам текст.
— Все. товарищ Сталин! опять напряг колени филолог.
— Сидите, — резко кинул Сталин. — И скажите, на ваш взгляд — автор молод?
— Э-э-э... Лет 27 —30...
— Верно. А где он живет, по вашему?
— Судя по наречию — где-то в южных областях. Скорее всего — под Вороне¬жем. Об этом свидетельствуют некоторые характерные обороты его мысли.
— Так почему же! — Сталин рассердился не на шутку. — Так почему же вы не написали ничего этого в вашем отчете? Эти несколько ваших выводов помогли бы нам выявить врага еше несколько дней назад! Здесь что — недомыслие или умыш¬ленное умолчание?
— Я думаю — умолчание, — блеснул очками от стены Берия.
— Не будем торопиться с выводами, Лаврентий. Тем более, что Дмитрий Дмит¬риевич, хотя и устно, но даз верный ответ.
— С роковым запозданием, — остался при своем мнении Берия.
Сердце ученого уже и не екало, и не трепыхалось, сквозь туман в глазах он бес¬чувственно следил за дымящим вождем.
— На ваше счастье. Дмитрий Дмитриевич, тонкое дело языковедения в нашей стра¬не поручено не только вам. славянам. Вот буквально несколько часов назад мы извест¬ный вам текст на экспертизу отдали еше одному специалисту — Михаилу Ефимовичу Фрилянду. — Он всего лишь известный журналист. Вот что он пишет, послушайте.
Из той же папки Сталин извлек другой лист: «Текст предложенной части романа «Гипербореи» написан, с большой долей вероятности, мужчиной 27-30 лет. сержан¬том запаса, уроженцем Воронежской области, холостым, со средним образование из крестьян, единоличником. Автор — человек без амбиций, в данное время продолжает литературную работу, иногда пишет стихи». Вот это. мы понимаем, заключение экс¬перта! А ведь вы тоже все это определили. Дмитрий Дмитриевич?
— Да, — признался вконец убитый филолог.
— Но не сочли нужным отразить это в отчете. — опять проткнул воздух рубкой Сталин. — А в отчете журналиста Кольцова...
— Кого, — дернулся Благой.
— Кольцова, он же Фрилянд... Кстати. Дмитрий Дмитриевич, вы не задум вались, почему при русских редакторах изданий у нас непременно числятся ь русские заместители, или, на худой конец, ответственные секретари? Да потоп, уважаемый профессор, что они — глаза и уши партии. Вот и в нашем случае, согласитесь, что бы мы делали без Фрилянда? А так мы попросту обратились в i ронежские писательскую и журналистскую областные организации, они немного побеспокоились и тут же заместитель редактора районной газеты «Сияние коммунизма» Рабин назвал нам искомого человека. Это некто Василий Горюнов, старшина запаса, из единоличников.
— Что еще через час подтвердилось агентурными данными из того же райцентр Верхососенска, — добавил Берия и зайчик от ею золотой оправы пробежался по стене
— Как видите, профессор, мы вполне обошлись бы и без вас. А вы так, подстраховка. У вас есть вопросы?
— Да...я не до конца понял, в чем вред книги «Гипербореи»? Хороший русский язык, занимательный сюжет.
— А вот тут! — опять ткнул трубкой в потолок Сталин, — я с вами не соглашу. И бог с ним, с сюжетом, хотя он-то и заставил нас побеспокоиться. Сюжет — это наносное. Но вот язык!
Сталин сел в кресло в торце стола, принялся короткими толстыми пальцами J мать гильзы папирос и набивать табаком трубку.
— Но о языке я бы поспорил. Знаете. Лев Толстой утверждал, что на русском языке правильно говорят только иностранцы? Вы обратили внимание на наш с Лаврентием Павловичем безукоризненный русский язык?.. Верно — он правильный — мертвый. Потому что мы — чужие ему. А как я понимаю — русский язык имеет характерные проявления национальных качеств людей, говорящих на нем. То есть он способен за душу брать, при умении русским словом можно и утешить, и под та бросить человека. И пока есть этот язык — славянство непобедимо. Но!
Сталин потянул из трубки, прикуривая:
— Но это как раз нынче и не нужно. Мы — интернационалисты — и никто не сказ что мы отказываемся от мировой революции. А русский народ, как учил нас товарищ Ленин — всего лишь хворост для этой революции. А зачем нам хворост с душой и само сознанием? Нет, дорогой Дмитрий Дмитриевич, русский язык мы должны, просто обязаны, опустить до уровня сленга. Его удел — отражать лишь основные понятия: взять, нести, вперед, ну — и так далее. Вот почему при вас, русских языковедах, и приставлены наши комиссары. Хотите пример? Вы, конечно же, читали Исаака Бабеля? Воровской бред, уголовный жаргон — а мы приравняли все это к советской классике. Я еше могу примеров могу привести выдачи черного за белое. И прав знаток немецкого языка доктор Геббельс, утверждающий, что ложь, повторенная тысячу раз. перестает быть ложью. Именно потому в хорошей — тут я с вами соглашусь — русской прозе Василия Горюнова мы видим прямую угрозу делу мировой революции. Таких писателей мы будем безжалостно уничтожать. Погодите, уважаемый Дмитрий Дмитриевич, с вашей помощью еще развернем в ученом мире дискуссию о языкознании. Надо же в конце концов определиться, на каком языке должен говорить русский народ. И тут у нас дел —на десятилетия... У вас есть еще вопросы?
— Да — робко произнес раздавленный ученый, — можно получить обратно м пенсне?
Сталин тихонько рассмеялся. А Берия от стены лениво протянул:
— Все получишь, профессор. Даже двадцать рублей на такси. Большего гонора за труд ты не заслужил. Извини, но если и дальше будешь так стараться — скоро ( куска хлеба останешься.
А Сталин сквозь сизую дымку добавил:
— Помните у Владимира Даля: сеяли рожь, а косим лебеду?... Не на том поле жнете, профессор. Ступайте...
19
Двенадцатиместный пассажирский самолетик ИС-17 с трудом оторвался от грун¬товки верхососенского аэродрома и развернулся пропеллерами к северу. В самолете летели: следователь Фриновский, лейтенант Вениамин Полетика. двое солдат из кон¬воя и задержанные ими редактор Праведников, заведующий отделом пропаганды Ашот Сукасян и первый секретарь райкома Денис Антонович, цыганский барон Дуфуня и старик Кузьма Лаврентьевич. Фриновский и Полетика в конце салона, в буфе¬те за перегородкой пили водку
— Твой рапорт об игнорировании работниками райкома работы с секретными документами — бумага ценная. Товарищ Сталин учит нас беспощадно выявлять и уничтожать таких работников. Они нарушили прямое предписание читать Заявление ТАСС в присутствии всех членов бюро райкома, и теперь ими займется комиссия партийного контроля. А потом он дурашливо навел на Полетику большой палец, вроде пистолетного ствола и цокнул языком, подражая выстрелу, — потом уже мы. Цыгана просто шлепнем без разбирательств, выродка... Ну-ка. лейтенант, окликни сержанта-охранника!
— Сержант, разлей нам по стаканам, у меня от самолетной тряски руки дрожат... «Врешь, что от тряски», — подумывал Венечка, глядя на дряблые щеки особиста... Ступай к двери да гляди там в оба, сержант.
— А куда денутся? — лениво протянул охранник.
— Поговори давай! Так вот, лейтенант, за товарища Берия второй тост. Думаю, что из дела редактора мы сварганим хорошенький показательный процесс:
— Чтоб графоманов не печатал, зануда. —согласился Венечка.
— Вот именно! Умышленное привлечение врагов народа в газетные авторы — это будет конфетка! А деда-белогвардейца — у-у-у! — Фриновский даже похрюкал от удовольствия, — я сам шлепну на заднем дворе наркомата. При этом велю погоны надеть гаду.
— Зачем? — не понял пьяный Венечка.
— Хочу одно старое дельце довести до точки... Ну-ка, окликни сержанта, а то у меня руки в этом самолете трясутся.
Кузьма Лаврентьевич уже в который раз откидывался к холодной стенке самолета, пропуская мимо себя бегающего туда-сюда охранника. На этот раз он неуклюже под¬жал под себя ноги и толкнул пяткой под скамейкой нечто булькнувшее. «Канистра» — догадался дед. А руки непроизвольно нашарили в кармане коробок со спичками.
И враз спало со старика напряжение всего недавнего бурного вечера. «Ну и что. что люди. — думал он, глядя на невольных попутчиков. — Отпетые палачи, что ох¬ранники, что жертвы... Цыгана только жалко, черта бородатого. Да ведь все равно черный комиссар его замучит.»
Старик в который раз пропустил на место к двери охранника и вроде задре¬мал, опустив голову. «Страшно умирать, — спросил он себя. — Да, пожил, будя. Станишники, поди, уж давно бурьяном поросли на той речке Молочной, а я чу¬жой век заедаю».
Охранник опять сорвался на зов из буфета. Другой, у противоположенной сторо¬ны двери, откровенно спал, уронив голову к карабину между колен. Дед глянул на блестящую в свете дежурного фонаря ручку двери и озорно подумал: «А зачем уми¬рать так-то?»
Он нащупал под скамейкой крышку канистры и откинул ее. Из-под сидения остро шибануло бензином. Дед сбил ногой канистру, под ним забулькало, даже в сидение отдалось. Он взялся за ручку двери и повернул ее книзу. Дверь с трудом приоткрылась, прижимаемая ветром снаружи. Тогда старик прикрыл ее, зажег спичку и кинул под сидение.
| Пламя загудело мгновенно и весело. Дед распахнул дверь и вывалился наружу, ощутив на себе жар даже через фуфайку.
Он падал в белесом ночном небе июня и весело глядел, как пылающий во все ок¬на самолет огненной спичкой черкает по северной половине неба. Самолет скользил по дуге к темному массиву леса и дед поймал себя на том. что крестит горящую ма¬шину на лету.
Потом Кузьма Лаврентьевич глянул вниз.
Огромная водная поверхность неподвижно отливалась под ним молочной белизной.
20.
Глухая сибирская тайга сомкнулась вокруг.
Орест Матвеевич Личутин и Артур Горюнов плохо верили в свое чудесное спасе¬ние. Натаскали сухого валежника и на большой поляне распалили костер — ориентир.
— Вы заметили с неба большой населенный пункт в стороне. Артур Гордеевич? Видимо, наш У-2 с покареженным винтом не дотянул до лагеря пары десятков кило¬метров... Жаль пилота: кажется, ему при падении стойкой пробило лоб.
— А я тогда еще, в Верхососенске удивлялся: как он вообще летает? Уже в Ту¬шино, перед полетом в Сибирь, летчик приготовился заменить винт, да адъютант Жу¬кова опять не дал времени.
— Да, — согласился редактор, — нас буквально вытолкали в небо из Москвы. Заметили тогда на краю поля две легковушки, что шли самолету наперерез?
— Думаете — люди Берии?
— Уверен. Они свои щупальца за вами и сюда протянут. Для них вы пострашнее Гитлера. Артур.
Огонь весело защелкал где-то внутри огромного вороха сухих сучьев и враз весе¬ло и хлестко выплеснулся в нескольких местах. Горело жарко, но почти без дыма. Артур положил сверху большую еловую лапу. Дым повалил зеленый и пахучий.
— А я на местности беспомощен. — сказал редактор, вертя в руках очки с един¬ственным стеклышком. — Как полагаете, где тут юг, где север?
— Полагаю — ждать нужно, лагерь и впрямь недалеко, найдут.
Орест Матвеевич присел на поваленное дерево, положил на колено план¬шетку летчика.
— Вот ведь безотказные люди, — сказал он восхищенно. - И никто ему не то. чтобы памятника — даже спасибо не скажет. А ведь это настоящее геройство — сут¬ками висеть в воздухе на неисправном самолете. На таком даже на новом только су¬масшедший решится лететь от Москвы к Саянам... Бензин с собой везли, заправля¬лись на глухих полянах, подальше от любопытных глаз. Как сказал поэт: гвозди бы делать из этих людей!
Артур откинулся на траву, прикусил длинный стебелек. Мошка, отогнанная ды¬мом, почти не беспокоила.
— Тело, как чужое — аж гудит, — сказал он и добавил, — я об этом летчике книгу напишу.
— Наивный человече! — ответил ему от дерева Личутин, — да в этой стране тебя никто и никогда не напечатает!
— Почему, — приподнялся на локте Артур.
— Да потому, что ты позволяешь себе правду писать! Потому что ты идею «Слова о полку Игореве» лелеешь. Высокопарно говорю? А сколько можно в кулак шептать? Протрите очки, Артур. — властям ведь нужно только то, что ведет к разва¬лу державы. Вся художественная литература должна быть выдержана строго в тонах «Краткого курса истории ВКП б. этой библии большевизма... Когда-то на заре исто¬рии, — редактор горько рассмеялся, — султан Омар приказал уничтожить знамени¬тую Александрийскую библиотеку. Хранители пытались его разубедить, но у Омара логика оказалась истинно большевистской. Если, — сказан Омар. — в этих книгах написано то же, что и в Коране, то они лишние, а если что-то другое — то они лгут! Это правило у нас действует и сейчас без осечек. Не пишите правдивых книг, не при¬зывайте к единству нации. Когда мы разодраны на племенные клочки, нас всему ми¬ру грабить сподручнее... Гипербореи! — Редактор в сердцах отложил в сторону планшетку и прошелся, несколько раз энергично присев:
— А вместо гипербореев всемирное братство пролетариев не хотите? А жизнь положить за то. «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать» не хотите? Ах. вам свою бы удержать! Тогда берите винтовку. Артур Горюнов, она сейчас нас нужнее пера. И для меня, кстати, тоже.
Редактор с сомнением еше раз оглядел очки и сунул их в кармашек пиджака:
— М-да... вояка из меня, пожалуй, никакой, вы правы. Но выкиньте из головы своих гипербореев, пишите лучше стишки.
— Пишу. скромно отозвался Артур.
Редактор запнулся на бегу, с интересом поглядел на товарища по несчастью:— И давно это с вами?
— Со времен срочной службы в доблестных десантных войсках. — Артур сунул под голову кулак и мечтательно уставился в небо:— Ах. Наташка... Староверочка одна приохотила к стихам. Такие, знаете, хорошие сама писала. Хоть и со староре¬жимным душком:
Церковь над нами потом воссияет.
Невидимые хоры поют —
Не то меня хоронят, не то венчают.
Не то живую на небо несут. —
прочел он по памяти.
— Она что. монашка? — не понял редактор.
— Какое там! — расплылся, припомнив что-то свое. Артур. — Хотя сейчас все может быть. Вот она-то меня и подвигнула. как говорят, к сочинительству.
— Но у вас-то. надеюсь, стихи без религиозной основы?
— А вот послушайте. Артур сел, обхватил руками коленки и заговорил, пока¬чиваясь:— Называется стихотворение «Бог».
— Ну вот — и вы туда же!
— Сначала послушайте, хотя декламатор я никакой.
Но читал хорошо, на одном дыхании, слова говорил, как подковы ковал:
Бог. морщась. потирал свои виски.
Приняв бальзам от белых рук рабынь.
А по земле текли грузовики.
И танки к трону поднимали пыль
Пехота шла, излучиной виясь.
Там. где ходил неистовый Мюрат.
И меж веками натянулась связь.
И чтобы только не оборвалась.
Клевал радист ключом свой аппарат.
И звуки Морзе, отразясь в веках
К Донскому шли, и их ловил Барклай.
И Жуков вез теперь в грузовиках
Драгун Барклая на передний край.
Метался по Кремлю семинарист.
Как Дарий - и труслив, и всемогущ.
До половины испещренный лист
Был плохо виден из-за райских кущ.
Какой приказ готовит он своим.
Помощник фюрера и сатаны?
А черпал он от самых недр страны.
И всех времен прекрасные сыны
Им обращались в пепел или в дым.
И от колхозных нищенских полей
Он и теперь еще берет парней.
И жирной черноземной полосой
Все машет смерть безжалостной косой.
А Бог втирал бальзам в свои виски:
Ему терпеть страдания — с руки.
Хоть всемогущ он. наш небесный Бог.
Но даже он спасти солдат не смог.
И Голиаф, преданью вопреки.
Побил Давила.
И грузовики.
Сучья потрескивали в тишине. Потом редактор сказал:
— Эти стихи я обязательно напечатаю. Если меня только не возьмут раньше.
— Обязательно возьмем! — раздалось из-за деревьев и на поляну вышли четверо военных, в ремнях и погонах.
— Белые, — лишь ошарашенно вымолвил Артур. И ему тут же стянули за спиной руки ремнем. Один солдат перекинул себе через локоть лямки солдатскою мешка Артура, у Личугина отнял планшетку. Офицер с двумя звездочками на погонах, спро¬сил обоих:
— Что с летчиком?
Орест Матвеевич в ответ скорчил гримасу:
— Ослабьте вы ремни, мы прилетели от генерала Жукова!
— Не наше дело, — бросил на это офицер и обошел кругом зависший на сломан¬ном дереве самолет: — Отлетался, сталинский сокол, бога твою в душу...
Он пробежался по искореженному крылу к кабине, склонился над телом пилота, достал его пистолет. Ловко проверил обойму, спрыгнул вниз:
— Коли вы от Жукова, то должен быть пакет.
— Да, но он для генерала Корсакова... Видимо — в планшетке..
— Видимо-невидимо. — пробурчал офицер и у солдата взял полевую сумку лет¬чика. Не раскрывая, перекинул ее через плечо и сказал:
— Много тут всякою отребья бродит....То золотишко с Алдана тянут, то из со¬ветских лагерей бегут. Глаз да глаз нужен, господа. Вперед! - велел он солдатам v вся маленькая группка потянулась в тайгу.
— А костер залить?— встрепенулся было Артур, но офицер толкнул его в спину:
— Без тебя вода посвятится.
«Вот же белые собаки. — бранился про себя Артур, пытаясь струйкой воздуха < изогнутой губы согнать с лица комаров. — не отвяжешься от супостатов!» Еще с четверть часа шли молча, и тут Личугин взмолился:
— Послушайте, подпоручик ну. куда мы в тайге денемся? Развяжите руки, а то гнус все лицо вспашет. И много ли еще километров до лагеря?
— Cvantum satis... — буркнул офицер, но руки пленникам развязал.
Артур глядел то под ноги, то в небо, где над головой сходились вершины деревьев и все никак не мог понять, где же они с редактором в конце концов оказались «Локализация гиперборейцев. — припомнил он некстати эпиграф к своей книге, -запутанна и неопределенна».
21.
Над монастырем пролетали немецкие самолеты. Насельницы глядели в небо и гово¬рили одна другой о том. что война будет «вот-вот». И почти не скрываясь, каждую ночь в монастырь приезжал крытый ЗИС. Чубатый старшина, рыжий и смешливый, с прибаут¬ками принимал у Зины кружева и холсты и все норовил хлопнуть ее сзади. Зина уворачи¬валась, тоже со смехом, а сама трезво прикидывала: можно ли довериться военному?
В субботу вечером дел оказалось особенно много. Старшина помогал Зине, бук¬вально дрожа от возбуждения:
— Я б у вас настоятелем с недельку побыл бы... «Отец благочин-н-най пропил тулуп овчин-н-ай!», — пропел он дурашливо, и Зина едва успела шлепнуть его по блудливой руке:
— Работай давай.
Старшина засопел от натуги, принимая ворох и спросил, уже вернувшись от ма¬шины:
— Чего ты такая недобрая нынче, сестрица Надежда? Вот давай приголублю — она и оттает — душа-то.
— Зина я, — решилась наконец монашка. - да к тому ж еще и жена политрука.
— Ну — дела! ...— старшина от неожиданности сел на ворох. — А тут чего забыла?
— Так украли меня.
— Ну — врешь... — старшина покрутил головой, словно отгоняя наваждение. -и не сбегаешь?
— Пробовала не раз. Видишь, вон ту большую белую собаку у крыльца? Ни на шаг не отпускает, под дверью кельи ночует. Терем да лабаз, лабаз да терем — вот и весь мой короткий поводок. Вот ты и увези меня отсюда.
— Ты что. мать?— покрутил старшина пальцем у виска, — монастырские дуболомы весь груз проверяют на выезде. Тебя найдут — твоя беда, а вот мне влетит за то что в дела староверов влезаю... Не, что ты!...
Зина брезгливостью глянула на старшину.
— А еще красный командир!. Слушай, старшина, я все продумала. Ты сейчас уез¬жай. А через пару часов возвращайся: там, в полукилометре к северу, за монастырем, тянется дорожная просека — я на дерево взбиралась, углядела. Доедешь по ней, а сю¬да проберешься пешком. Вот ключ от лабаза — я буду внутри прятаться.
— А собака? '
— Отравлю. Уже зелье приготовила, нынче подружка уступила. Решайся, солдат! Старшина накрутил на палец завитушку рыжего чуба и взял с ладони женщины ключ:
— Уговорила. А не врешь, что муж политрук?
— Вот те крест! — подняла она руку и прыснула, рассмеявшись наконец: — бы¬стро же я к древлей вере привыкла!. А теперь поезжай — вон матушка София спешит лабаз запирать.
Зина потупила голову и прошла мимо настоятельницы. Большая белая собака лениво потрусила за женщиной.
А в небе по-прежнему нудели немецкие самолеты. Ночь, почти белая, явно высве¬чивала на их крыльях кресты, и старшина, высунувшись из кабины прыгающей по ухабинам пятитонки, грозил им кулаком и весело кричал что-то матерное.
Зина выставила за порог кельи глиняную миску с похлебкой для собаки. Еще одну такую же поставила у соседней двери.
И присела к столу.
Прикрыла ладонями уши. чтобы не слышать шума самолетов и стука будильника. И раскрыла Евангелие. С некоторых пор до нее стал доходить весь бездонный смысл этой вечной книги. Листая, закрыла глаза и загадала: «Как в первом же стихе наугад написано, так и будет верно о войне». «И небо сокрылось, свернувшись, как свиток, и всякая гора, и острова сдвинулись с мест своих». «Будет война» — потеряла она по¬следнюю надежду и перед этой вселенской бедой сразу отступил в сознании страх за собственную судьбу. Через час она погасила свечу и постучала кулачком в стену. Взяла белый узелок и за порогом переступила через неподвижную белую собаку.
Окошко в лабазе, открытое заранее, не скрипнуло. Зина надеялась, что в случае суматохи в запертом лабазе искать никто не догадается. Она опять закрыла ладонями уши и притихла в ворохе кружев.
Самолеты бесчисленными тройками шли над лесом на восток. Рыжий старшина посветил электрическим фонариком с порога лабаза и спросил во весь голос:
— Где ты там. сестрица Надежда?
И заулыбался до ушей, увидев отряхивающую с себя кружева женщину. Но тут же смял улыбку и недоуменно протянул:
— Ну, мы так не договаривались!
Из груды кружев рядом с Зиной появилась еще одна монашка. Зина сунула стар¬шине два узелка и повернула ею к двери:
— Это сестра Вера, ей тут опасно оставаться.
— Тоже жена политрука?
— Тоже, — резко сказала Зина и старшине осталось лишь подчиниться. Они неприметно проскочили к кромке леса и скоро оказались у крытого ЗИСа.
— В кузов! — Теперь распоряжался старшина и женщины с его подачи вмиг ока¬зались под тентом. Старшина прыгнул к рулю и машина покатилась.
Минут пять Зина и Наташа молча тряслись в кузове. А потом встретились гла¬зами и разом расхохотались. Они смеялись так, что уже не слышали гула самоле¬тов. Им, молодым и красивым, было теперь гак легко и свободно, что перепол¬нившее их счастье смехом этим хлестало через край. Зина глядела на Наташу и просто давилась от хохота.
По щекам Наташи лились слезы и она указывала Зине пальцем на дорогу позади, в проем зента. Она уже не смеялась, а рыдала.
Зина глянула на дорогу.
По наезженным колеям за машиной бежали две большие белые собаки.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ