…Ампаро почувствовала недоброе, когда в церкви во время мессы вокруг неё словно бы образовалось пустое пространство, как если бы она страдала заразной болезнью или снискала дурную славу распутницы. Но ведь в её жизни за минувшие семь дней ничего такого не случилось! Она всегда мало общалась с односельчанами, ибо мельница стоит на отшибе, однако никто никогда не относился к дочке мельника враждебно, сама же Ампаро старалась со всеми быть вежливой, хотя настоящих друзей и подруг у неё, по сути, не было. Пока она была маленькая, родители не отпускали её одну в деревню, а когда подросла, для праздных прогулок не стало времени: работы всегда хватало. Особенно после смерти матери. А вот теперь и отец занемог, дай Бог ему долгих лет и здоровья…
Дон Хосе уже намекнул дочке, что ему будет спокойнее доживать свой век, увидев её замужем за своим старшим подмастерьем, Начо Дельгадо. Возражать Ампаро не стала, ибо понимала, что так, вероятно, будет разумнее всего. Начо знал ремесло, был силён и вынослив, нраву был сдержанного и серьёзного: редко смеялся, заработанные деньги не тратил, а откладывал впрок, в свободные минуты не чесал языком со слугами, а тихо молился, перебирая барбарисовые чётки, всегда висевшие у него на поясе. Честно признаться, этот Начо ей вовсе не нравился, да и его больше прельщало обладание в будущем мельницей, чем не самой Ампаро – девушкой не очень красивой и с некоторыми странностями. Она иногда настолько погружалась в свои мысли или мечты, что не слышала, как к ней обращаются, а очнувшись, отвечала невпопад. Зато любила говорить со своими животными – с кобылой Эстрельей, ослами Чучо и Карой, козой Эрмосой, псом Сокорро, кошкой Гуапой и петухом Кико. Домашние-то к этому привыкли, а посторонние удивлялись.
Вот и на днях её застал за этим занятием Панчо Карраско, самый завидный жених на деревне, уже обручённый, однако, с дочкой старосты, Марисоль.
-- Ай, Ампарито! – удивился Панчо. – Ты разговариваешь с кошкой?
-- Почему же нет, дон Панчо? – смущённо улыбнулась она. – Она тоже тварь Божия, и коли ей дан голос, значит, и дано, что сказать…
-- Да? И что твоя кошка тебе наболтала?
-- Извинилась, что упустила мышь и обещала поймать, если встретит в другой раз…
Ампаро, конечно, шутила. Хотя Гуапа действительно заигралась утром с мышонком, ослабила коготки, и юркая зверушечка ускользнула в подполье.
Но Панчо Карраско смотрел на девушку с интересом, как будто видел впервые. И Ампаро каким-то чутьём понимала, что видит он не её босые пыльные ноги, не грязноватый передник и не растрёпанные волосы, а мечтательные карие глаза, мягкие улыбчивые губы и нежную ямочку под ключицей.
-- Ну, ты выдумщица! – усмехнулся он. – А с ослами ты тоже беседуешь?
-- Конечно, дон Панчо. А разве всадник не беседует иногда со своим любимым конём?..
Конь, на котором приехал Панчо, словно бы в подтверждение понимающе фыркнул.
Панчо расхохотался.
-- Э, да с тобою надо держать ухо востро! Ладно, Ампарито, зови отца, потолковать с ним надо…
-- Отец нездоров, дон Панчо, за него сейчас Начо. Позвать?
-- Зови… А отцу передай мой поклон, пускай поскорей выздоравливает.
Вот, собственно, и всё, что было. Ровно ничего такого, за что Ампаро была бы достойна презрения.
А в церкви на неё вдруг стали смотреть косо.
Особенно острую неприязнь источал взгляд разнаряженной Марисоль, невесты Панчо. Выходя из церкви, она просто буравила своими стальными глазами смущённую Ампаро.
Приревновала, что ли? Но с какой стати? Панчо не раз бывал на мельнице и никогда не обращал на Ампаро внимания, ибо знал ещё маленькой девочкой. Ну, перемолвился парой слов, слегка пошутил.
Кстати… Они же говорили наедине. Ампаро готова поклясться, что никто не подслушивал. Значит, Панчо сам рассказал невесте про эту беседу?.. Дескать, это дурёха, дочка мельника, совсем одичала – разговаривает с ослами и кошками…
Ну, и что?..
Ампаро не понимала. И решила махнуть рукой на все эти глупости. В конце концов, ей нет никакого дела до Марисоль и Панчо Карраско. У неё болеет отец. Не дай Бог, помрёт! И тогда уж точно придётся, выждав положенный срок, идти под венец с хмурым, властным и скуповатым Начо Дельгадо.
Разбираться в травах маленькую Ампарито научила покойная мать, которая, правда, предупреждала её, чтобы та держала эти познания при себе, а потом, когда вырастет, научила бы всему свою дочь, коли та у неё родится. А больше ни одной душе про это говорить нельзя и не надо. Почему?.. Мать сказала нечто странное, чего Ампаро тогда не поняла, но запомнила навсегда.
«Потому что, деточка, это знание – от Земли, и оно переходит от женщины к женщине. Ничего дурного тут нет, никакого зла, никакого колдовства, только чистое знание. Но про такое среди обычных людей говорить нельзя, иначе тебя сочтут колдуньей и сожгут на костре».
Матери травы не помогли, хотя – Ампарито видела – облегчили её последние страдания.
Но у отца болезнь другая, тут, вероятно, не всё безнадежно…
Надо попробовать.
Составы настоев Ампаро заучила когда-то на память. Во-первых, написать она всё равно ничего не умела, кроме своего имени, а во-вторых, мать сама была против того, чтобы дома хранились какие-либо письмена или книги, кроме молитвенника, с которым ходят в церковь.
Девушка искала аир, и потому подошла к самой кромке воды, спугнув ужа, пару лягушек и какую-то птичку, -- серого кулика, наверное.
У берега забавно копошились головастики и сновали серебряные мальки. Ампаро невольно залюбовалась их танцами – и вдруг замерла.
Тихая заводь отражала… чей-то взгляд.
На другом берегу реки, в густых зарослях ивняка, под тенью высокого серебристого тополя, полускрытый ветками и стеблями трав, стоял незнакомый юноша. Обнажённый целиком или по пояс (низ его фигуры был скрыт). Длинноволосый. Совсем молодой – безбородый.
Ампаро слегка испугалась. Она понятия не имела, кто это. Явно не из деревни. Разбойник? Вроде бы не похож. Заблудившийся путник?.. И что он тут делал? Скрывался от врагов? Ехал мимо и решил искупаться? Но на той стороне нет дороги, там болотистый берег – а за ним густые колючие заросли, постепенно взбирающиеся по отрогам Сьерры…
Почему-то, хотя они ничего не знала про этого юношу, он не внушал ей страха. Возможно, он сам был смущён её появлением. Ведь приличные девушки не бродят в одиночестве у реки, набивая передник цветами, листями и корешками.
Ампаро улыбнулась ему, помахала рукой – дескать, не обращай внимания, я сейчас уйду, -- и осторожно начала выбираться из хитросплетений прибрежной растительности, стараясь не наступить на пригревшуюся в тёплой жиже змею.
Краешком глаза она видела (или ей показалось?), будто юноша тоже сделал ей знак рукой – знак не поймёшь какой, приветственный или прощальный, а может, и предупреждающий…
Едва Ампаро выпуталась из зарослей и оказалась на пышном, но не таком буйном, лугу, как увидела всадника.
Это… опять был дон Панчо.
-- Привет, Ампарито! – с несколько деланной небрежностью окликнул он девушку. – Странное ты место выбрала для прогулок!
-- Я…
Она осеклась, вспомнив наставления матери: никому не открывать своей посвящённости в тайны Земли.
Но её выдал передник, подвязанный наподобие сумы и полный разными травами.
-- Ты собираешь корм для своих ослов?
-- Да, сеньор мой. Именно так. Тут трава сочней, чем у мельницы. У нас там всё либо вытоптано, либо уже выгорело под солнцем.
Ампаро слегка покраснела от своей вынужденной уклончивости.
-- И ослы тебе подсказали, какие травки им нравятся?
-- Я и сама знаю, дон Панчо. Животинки, они вредного кушать не станут. Нужно только понаблюдать и приметить, что можно давать, а чго нельзя.
-- А за людьми ты тоже так наблюдаешь?..
-- За… какими людьми, дон Панчо? – растерялась Ампаро, мгновенно подумав о незнакомце в кустах на том берегу. – Тут нет никаких людей, только птицы, лягушки и уж…
-- Говорят, ты травами лечишь, -- вкрадчиво усмехнулся Панчо Карраско.
-- Мало ли что говорят, сеньор мой! Я девушка неучёная, знаю не больше прочих. Мята – от головной боли, чистотел – от нарывов, чабрец и шалфей – от кашля, розмарин – от…
-- А от любви у тебя там травки не водится? – внезапно перебил её Панчо и, ловко спрыгнув с коня, перегородил ей путь.
-- О любви вы лучше с сеньоритой Марисоль поговорите, -- опустив глаза, сказала Ампаро.
-- Ну, шутница! – фыркнул Панчо и схватил её руками за плечи.
Бог весть, чем бы это могло кончиться, если бы не послышался лай, из зарослей не выскочил бы Сокорро и не бросился бы на Панчо, прикусив ему икру сквозь сапог.
Конь с испуга шарахнулся, натянув повод, и Панчо грохнулся в болотную промоину.
Ампаро невольно расхохоталась.
-- Запомни, ведьма: ты смеёшься в последний раз! – весь зелёный от злости, рявкнул Панчо и, не отряхиваясь, вскочил на коня и уехал.
«Ведьма»…
Ампаро села в траву и тихо заплакала. Верный Сокорро пристроился рядом и начал лизать её в лицо.
Она плакала не от обиды – от ужаса.
Пару лет назад отец поехал на ярмарку и взял дочку с собой. Решил – пускай развлечётся, а то она после смерти матери сама не своя, худеет, бледнеет и то и дело хандрит. Ярмарка – там не просто купи-продай, там весёлые люди, хуглары с дудками и дрессированными зверьками, плясуны на канате, фокусники… А месса в соборе – совсем не то, что гнусавое пение деревенского хорика и жалкие всхлипы полуживого органа!
И вот как раз тогда в городе изловили ведьму и приговорили её к сожжению на площади.
И все пошли смотреть, как это будет. Не пойти был нельзя: кто не пошёл – тот ведьмин сочувственник и сам, наверное, с нечистой силой в сговоре.
Поскольку ведьма, вроде бы, во всём призналась и раскаялась, то сожгли её быстро.
Отец уверял, что больно той женщине не было: она, дескать, сразу же задохнулась в дыму, потеряла память от жара и больше уже ничего не чувствовала, зато теперь душа её спасена и в аду ей горечь не придётся, а это самое главное, ибо дело святой Инквизиции – не карать, но огнём и мечом выжигать адскую скверну и вырывать заблудшие души из лап Дьявола.
Но Ампаро не могла забыть увиденного.
И с тех пор вообще сторонилась людей, а разговаривала больше со своими зверушками и животинками…
Панчо больше не появлялся.
Отцу лучше не стало, и Ампаро, выбрав время, отправилась в церковь поставить свечку и заказать скромный молебен за выздоровление.
Священник, дон Мигель, встретил её озабоченно. Долго расспрашивал, что да как у них в доме делается. Молится ли она утром и перед сном. И какие сны ей обычно снятся. И вообще не пора ли ей снова к исповеди.
Ампаро слегка удивилась: вроде бы недавно причащалась и исповедовалась, а с тех пор сильно нагрешить не успела. Да, молилась. Отцу не перечила. Не лгала. Не прелюбо… Что?.. Нет, нет, дон Мигель, как можно! Вот поправится отец, тогда Ампаро обручится с Начо Дельгадо, но вообще ей не хочется замуж, у неё и в мыслях такого нет…
«Дочь моя, а не лучше ль тебе пойти в монастырь?», -- вдруг предложил ей священник.
В монастырь?!.. Ох… Носить эти чёрные ризы, жить за высокими стенами, не видеть больше зелёной реки, росистого луга, серебряных горных отрогов, не слышать мурлыканья Гуапы, не играть в догонялки с Сокорро, не дразнить Кико, не прижиматься к тёплому боку старой кобылы Эстрельи…
«Это было б тебе спасением», -- грустно заметил дон Мигель.
Спасением… от чего?
Он молчал, пристально глядя ей в глаза.
Видимо, не имел права сказать ей правду.
Но она поняла, как понимала истинные чувства и мысли своих животных – без слов, чутьём души и звенящим предзнанием.
«У дона Игнасио Карраско пал конь», -- глядя в сторону, сказал священник.
Вот даже как?..
Отцу и тем более Начо она ничего говорить не стала.
Но каждый день думала, что за нею скоро придут.
И когда вдалеке показались те, кого она ожидала, Ампаро приняла решение: что угодно, только не то, что они хотят с ней сделать и непременно сделают, виновна она или нет.
Она выскочила через заднюю дверь, промчалась по двору, юркнула в калитку, выходящую в поле, и со всех ног понеслась к реке. Пока прибывшие схватить её будут искать в доме и на мельнице, она успеет преодолеть тайный брод, про который никто не знает, ибо места там болотистые, -- и укроется на другом берегу…
Её выдал, сам того не желая, Сокорро. Подумав, что хозяйка вздумала в ним поиграть, пёс с весёлым лаем помчался за нею.
Посланник святой Инквизиции и приданные ему вооруженные стражи поняли, что жертва хочет спастись – и рванули в погоню.
Ампаро чувствовала, что добежать до реки не успеет.
Крепкой бегуньей она никогда не была, и в боку у неё начало сильно колоть, и дыхание от страха и напряжение сделалось хриплым.
Сейчас она упадёт и…
Внезапно из зарослей прибрежного ивняка выскочил…
Ей подумалось – всадник.
Но это существо представляло собою сразу и всадника, и коня.
Ампаро с ужасом и восторгом узнала те золотые глаза, что смотрели на неё из густых ветвей и высоких трав.
Кентавр что-то крикнул ей и, немного сбавив бег, протянул руку.
Девушка, не колеблясь, сжала его ладонь – и, сама не зная как, в мгновение ока очутилась на спине людозверя.
Он опять что-то крикнул, и, хотя она не знала его языка, поняла: это значило – держись как можно крепче!
Она обняла его за шею и плечи и сжала пятками и коленями его круглую спину.
Они понеслись к реке, перемахнули брод, врезались в упругую толщу кустов и исчезли в ущелье, поднимавшемся вверх, к облачным кручам Сьерры.
Их не преследовали.
Догнал их только верный Сокорро.
А в селении ещё много веков пересказывали предание о юной ведьме, которую утащил на горбу сам дьявол.
С копытами и хвостом.