А.А.Мочалиной
Милый Эд! Именно так ты просил называть тебя в дни нашей юности. Теперь тебя там так и называют. Знаю, что ты вряд ли прочтёшь моё письмо, поскольку, как и многие, питаешь недоверие к компьютеру и подобной форме общения. Ты предпочитаешь звонить. Значит, я пишу его себе. У себя хочу спросить, почему на той встрече одноклассников мы вспомнили всех и всё, но забыли о главном. Мы, смеясь, признавались в тайных юношеских романах, и ты неожиданно выдал наш. Кто мог предполагать, что эта, покрытая патиной, тайна станет предметом обсуждения и после твоего отъезда.
Мы вспомнили ушедших из жизни друзей. На могилу первого, двадцатилетнего, успевшего сказать: «Меня убило», захожу всегда, когда бываю там. Бедный Юрка, будто предчувствуя ранний уход, так торопился жить. Второго мы тоже с грустью помянули. Совсем недавно одноклассник и твой близкий друг привез мне плоды шиповника, он свято верит в его целительные свойства, и сообщил, что Валька, которого считали умершим, жив - здоров. Железнодорожный переезд, на котором он работал, я регулярно пересекала последние двадцать лет, обращая внимание на великолепный цветник у будки стрелочника. У него всегда были золотые руки, у этого конопатого, рыжеволосого мальчишки, а вот школьные премудрости ему давались с трудом. Но я никогда не обращала внимание на того, кто создал эту красоту.
Хочу спросить тебя, Эд, и всех нас, почему, вспоминая покинувших сей мир, мы ни словом не упомянули тех, кто, слава Богу, жив? Почему не вспомнили тех, кому обязаны всем, о наших учителях. Возможно, потому что вспоминать ушедших легче, это ни к чему не обязывает? Или очерствели сердца, и в тот тёплый осенний вечер совсем не хотелось думать о немолодых, нуждающихся в нашем внимании, людях. Возможно, они и не нуждаются. Это я испытываю чувство вины. Воспоминания не дают мне покоя.
Чаще других я вспоминаю Аллу Александровну, сыгравшую решающую роль в выборе мною жизненного пути, в формировании литературных пристрастий, наконец, в той страсти к музыке, которую она пробудила в нас, детях рабочей окраины. Молодая, красивая, немногим старше нас, с университетским образованием, она превратила уроки литературы в праздник. Мальчишки при ней становились тише, собранней, девчонки старались украсить обязательную форму какими-то особыми воротничками и манжетами. На уроках Аллы Александровны иногда звучала музыка, она читала стихи поэтов, о которых мы никогда не слышали. На учительском столе лежала очередная книга, которую она листала её, когда мы писали сочинение. Однажды я не сдала письменную работу на заданную тему, не хотела фальшивить. Она никогда не упомянула об этом. Мы могли открыть книгу при ответе, если забыли понравившуюся мысль или строфу поэта. У нас не отбирали учебники, когда мы писали какие-то работы.
Алла Александровна никогда не повышала голос, но могла расхохотаться вместе с нами, услышав неожиданный ответ. Так класс взорвался смехом, когда новенькая, не расслышав подсказку, хрипловатым голосом сообщила, что Онегин познакомился с Татьяной в амбаре. Интеллектуал с третьей парты подсказал ей свистящим шепотом: «На бале». Эта девочка сидела на соседней парте и бубнила мне, чуть не плача: «Поможи». Частенько приходилось делать несколько вариантов контрольной. Но это на других уроках, у учительницы, воздействие которой на меня было парализующим. Об этом не хочется вспоминать и теперь.
Я вызывала у неё глухую ярость, хотя иногда она смягчалась, когда на алгебре я решала задачу неожиданным для неё способом. Но всё быстро возвращалось на круги своя. Зинаида, так звали её между собой, не опускаясь до отчества, снова метала гром и молнии, когда я однажды, доказав на доске свою правоту, от волнения подбросила и поймала мелок, которым поставила точку. Она видела в моих нелепых поступках вызов, а я пыталась скрыть внутреннее напряжение, которое постоянно испытывала на её уроках.
Потом, во взрослой моей жизни, мы встречались иногда. Её путь к дому лежал мимо нашего величественного служебного здания. Она останавливалась и дружелюбно заговаривала со мной. Я чувствовала, что ей приятно видеть состоявшуюся, что-то достигшую в жизни строптивую ученицу. Однажды у неё вырвалось нечто подобное. Она заблуждалась, а я не хотела касаться этой темы. К чиновничьим достижениям, карьере относилась иронически, даже не пытаясь скрывать этого. За отсутствие должной почтительности получала порой сверх меры. Дело прошлое.
Когда шла проститься с Зинаидой Гавриловной, споткнулась и рухнула прямо у гроба, выпустив из рук охапку цветов. Всё-таки случайность заставила меня встать на колени перед ней в то самое мгновение, когда летела к земле, вытянув вперед руки. Так я принимала мяч почти у пола, скользя в падении. Здесь мне не аплодировали, как в спортзале, а бросились поднимать люди в форме. Их было больше, чем гражданских, друзей и коллег её мужа. Вне школы она была, наверное, доброй и достойной женщиной, но вот не совпали мы с ней как-то. Не сошлись. Возможно, поэтому осталась равнодушной к тому предмету, который она преподавала.
Мне не раз в жизни приходилось сталкиваться с подобным отношением к себе - необъяснимой, возможно, только для меня, глухой враждой людей, к которым я относилась хорошо. Вспомнились стихи забытого поэта: «Я всё занесу на скрижали, железную точность храня, и то, как меня обижали, и то, как любили меня». Нет, как обижали, не заношу, и помнить не хочу. Скольких обидела я, возможно, не задумываясь, кто знает. Встретилось как-то тронувшее меня высказывание о том, что постоянное чувство обиды свойственно плебеям, а не свободным людям. Себя относила к свободным, впрочем, так считаю и сейчас. Правда, всё в этой жизни относительно.
Досталось и тебе от той моей тяги к свободе, мой друг! Что я вытворяла в юности, зная, что нравлюсь тебе. Но ты давно простил всё, иногда вспоминая, какой я была тогда. Мама сказала бы: « Да,хороша была, как свинья в дождь». Она частенько меня взбадривала чем -подобным, и мы начинали смеяться. Хотя бывало не до смеха. «И это жизнь с её насущным бредом». В телефонных разговорах у тебя иногда прорывается: а помнишь, какой ты была в семнадцать лет. Какой была тогда? Господи, я давно забыла. Мнене хочется тебя смущать, поэтому напоминаю, что глаза любви слепы, спохватываясь, что у тебя и впрямь теперь проблемы со зрением.
Зачем я пишу тебе о человеке, перед которым я, а не ты, испытываю чувство вины. Ты не ходил со мной на занятия кружка любителей музыки и литературы, который организовала она. Для тебя она осталась только учителем, а мы были дружны, позднее я училась у неё профессиональным тонкостям, когда она вела мою студенческую практику на последнем курсе. Ты готовился в медицинский, а я до выпускного так и не могла определиться, куда податься, в физики или в лирики. Помнишь:«что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне». Возможно, наоборот, точнознаю только то, что сейчас в загоне и те,и другие.
На подготовительные курсы я ходила в политехнический, а документы отнесла в педагогический под ироническое наставление подруги: «Давай-давай, ума нет, иди в пед». Что-то еще она пропела, я запомнила лишь припев: «Окончив ВУЗ, лаб-таб -туда б, махнём в дярёвню, и будем жить, лаб-таб -туда б, пахая зёмлю». Мне не хотелось ничего объяснять. Да и что я могла сказать своим более обеспеченным друзьям, что стала прихварывать мама, а отцу, перенесшему тяжелую операцию, исполнилось 60, что мою учёбу в другом городе им не потянуть, и я не могу их оставить. Друзья разъехались, а я, поступив в институт, неожиданно тяжело заболела.
В больнице чужого города однажды распечатала пришедшее мне письмо и разрыдалась. После слов: «Дорогая моя девочка, здравствуй. Твоя мама мне всё рассказала», она признавалась,что сама была в подобной ситуации, что всё хорошо будет и у меня. Письмо пришло от Аллы Александровны – учительницы литературы. Дальше аккуратным почерком были переписаны стихи Н. Гумилёва, строфу которого впервые услышала в фильме «Оптимистическая трагедия». Я без конца повторяла их, завороженная прекрасной мелодией и ритмом. Надо ли добавлять, что имя запрещенного в те годы поэта, мы впервые услышали из её уст.
Она живет в одном городе со мной. Я многое о ней знаю, но не решаюсь навестить её, узнать номер телефона ипозвонить. Слишком много лет прошло с той последней нашей встречи. Мы тогда как-то незаметно отошли друг от друга. Заботы, командировки, семьи. У неё тяжело заболел муж, потом его не стало. У меня тоже хватало забот, неурядиц, проблем. Жизнь. Вот почему я ждала тебя, надеясь, что ты поможешь переступить этот порог времени, неловкости, чувства вины. Ведь ты оттуда, из-за океана, умеешь находить нас, сообщать нам, живущим в одном городе, новости друг о друге. Ты наделён удивительным даром дружить и помнить, таким редким в наше время.
Мы не успели поговорить об этом. Ты позвонил уже из Нью-Йорка, прося прощения за то, что так мало внимания уделил мне.
Когда-то в повести детского писателя задели сердце слова героини о том, что объяснения нужны лишь тогда, когда уходишь, для того, чтобы прийти, слова не нужны.
Может быть, и я решусь когда-нибудь. Не знаю.
http://fotki.yandex.ru/users/mavesta/view/197220/?page=1