XXXI
Мало-помалу слухи достигли Золотого Города. Бродячая публика постоянно курсировала туда-сюда между городами, но никто никогда не принимал всерьёз то, о чём они говорили и пели. Сейчас, похоже, вышло по-иному. Город гудел. То там, то здесь слышалось:
- Скоро случится что-то неожиданное - чувствуете, как изменился воздух?..
- Так долго молчала память...
- Все тайны рано или поздно раскрываются и все пропажи рано или поздно находятся...
- Срубленное дерево вырастает вновь...
- Пройдёт время, и немоте настанет конец...
И, как бессчётно повторяющееся эхо, от одного к другому, из уст в уста, из сердца в сердце:
- Ты помнишь?..
- Ты помнишь?..
- Ты помнишь?..
Что есть мир, лишённый своей оси? Что есть тело, лишённое души? Что есть дорога, не ведущая никуда? Насколько пустая позолоченная сфера, украшающая трон Создателя на Площади Собраний, похожа на живую Эрмар, насколько эта жизнь, участливо предложенная и спланированная Советом, похожа на настоящую жизнь? Изнеженные, привыкшие к спокойствию, неизменности и заранее предопределённому порядку, непререкаемо мудрым словам и чётким указаниям, столичные жители чувствовали себя примерно как рыба на берегу. Они привыкли плыть, не дыша - а тут пришло время учиться дышать. Привыкли жить, не думая ни о чём, кроме ежедневных забот - настало время задуматься всерьёз.
И снова звучало среди разноголосого городского шума:
- Ты помнишь?..
- Ты помнишь?..
- Ты помнишь?..
XXXII
Ветер дул отовсюду - хлёсткий, но тёплый, невозможно было определить, откуда он берётся. Ветер просто был. Ветер носил на своих плечах тонкие нити стремления, забираясь под кожу и заставляя дышать в такт стихиям. Ветер приходил и уходил, опутывал и отпускал, как бы играя. Ветер приглашал вступить в игру.
Он снял рубашку и бросил её в кресло. Прохладные пальцы воздуха коснулись кожи. Он подошёл к краю террасы и легко, с места вспрыгнул на бортик. Выпрямился во весь рост, раскинув руки. Ветер обвивал его, как шёлковая змея, разбивался об него, как река об остров, запускал свои призрачные пальцы в его волосы.
Он весь слился с ветром, он чувствовал его дыхание, слышал его движения, понимал его душу. Он, упав в этот ветер, растворился в его шёпоте, стал им, разметавшись над всем лицом Эрмар, как незримый полог...
Он не ожидал ничего подобного, не был готов - но это произошло. Внезапно он почувствовал, что какая-то сила толкнула его в спину, сбила с ног, и он упал вниз, тонким клинком разрезая воздух. В ушах свистело, он на бешеной скорости падал вниз, к подножию башни, на вывороченные корни деревьев. Он был готов к удару, как и тысячелетия назад, но что-то внутри его сознания натянулось, как новая струна, щёлкнуло, ослепило на миг - и он, сам того не осознавая, взмыл вверх, и только звон вспарываемого воздуха метался в его душе. Горячая волна с размаху плеснула в сердце - он понял, что летит, что воздух держит его, мягко прикасаясь к коже и поддаваясь каждому движению. Вверх, выше, выше, выше - и вот он уже над шпилем, полной грудью вдохнул воздуха этого мгновения, рассмеялся - и перевернулся волчком, затем, осознав свои силы и пробуя, метнулся вниз, влево, изящно обогнул шпиль, спустился к террасе, в глазах мелькнула зелёно-радужная мозаика живых цветов, окатив его волной пряно-солнечных ароматов. Резко развернулся, нырнул вниз, затем на головокружительной скорости вознёсся ввысь, взметая небо вокруг себя серебристой спиралью и - увидел. Глаза его встретились со взглядом Нонэль, восхищённо смотревшей на него, и он на миг потерял контроль. Этого было достаточно. Разрывая ветер, не в силах бороться, не в силах остановиться, он упал со всего размаху лицом на каменные плиты террасы. Всё исчезло и растворилось, он перестал видеть окружающие предметы, только боль металась в его теле, как запертый зверь, надеющийся вырваться на волю. Белое, алое, белое, алое - скакали сполохи перед мысленным взором. Он не понимал, где находится, он не ощущал себя, он был наспех слепленным глиняным шаром, который швыряют об стену, каждый раз отбивая неровные куски. Вся память предыдущих лет растворилась, и он практически приблизился к состоянию разорванного в клочья бумажного листа, так привычному когда-то. Но постепенно боль начала уходить, как тогда, раньше, ощущение себя начало возвращаться, в голове зазвучала тихая музыка...
Когда он очнулся и открыл глаза, раскалённый свет солнца вернул его к действительности, он увидел над собой перепуганное лицо Нонэль и понял, что лежит, раскинувшись, на каменном полу. Он слабо улыбнулся. Нонэль взяла его за руку и прошептала:
-Миунэ эспас, миунэ гилэрпас(1), ты стал прежним...
Огненно-золотой водопад её волос скрыл от него солнечный свет, и больше он ничего не видел, да и не хотел видеть.
XXXIII
Весь день Донэр, как и Ллирвэн в своё время, бродил по башне и места себе не находил. Всё валилось у него из рук, он чувствовал себя смертельно усталым и неспособным что-либо делать. Но как только пытался прилечь отдохнуть - усталость не проходила, наоборот, разум заполняло чувство предельной безысходности, беспомощности, напрасно проходящего времени, что-то давило его изнутри, выбрасывало, сминало. А как только он пытался что-либо сделать, уступив этому порыву - всё начиналось снова. Он оказался в плену этого замкнутого круга, и кто знает, сколько ещё времени находился бы в таком состоянии, если бы не Марагор.
Вышеупомянутый персонаж налетел на Донэра как раз в тот момент, когда тот в очередной раз завалился на кровать, заранее зная, чем всё это кончится. Марагор, в лучших своих традициях, не церемонясь и не дожидаясь приглашения, ввалился в комнату Донэра и вывел его из мерзкой безысходности одной-единственной фразой:
- Очнись, придурок! Ты, кажется, сегодня родился!
Донэр попытался понять, что это значит, и до его воспалённого разума постепенно начал доходить смысл сказанного. Несмотря на мучительную борьбу с гнусным давящим чувством, он ещё не утратил способности более или менее ориентироваться во времени и после недолгого, хотя и напряженного сражения с собственной памятью, понял несколько вещей, которые немедленно привели его в состояние, отчасти похожее на нормальное настроение.
Во-первых, до него дошло, что сегодня - его день рождения.
Во-вторых, немного погодя, он понял, что у Марагора тоже день рождения, потому как волею Создателя их угораздило родиться в один день. Этот факт был осознан Донэром отчасти после того, как он начал более-менее ориентироваться в пространстве и смог разглядеть своего друга.
Марагор был изукрашен, как звёздное небо в хорошую погоду, и вопреки привычке, напялил ярко-фиолетовую рубашку. Поймав взгляд Донэра, постепенно принимающий пристойное выражение, Марагор рассмеялся и, дёрнув его за руку, выволок из кровати.
- Вставай, старый кувшин, к тебе пришли все твои тысяча двести лет!
Донэр, несмотря ни на что, нашёл в себе силы ответить тем же:
- Пришли, пришли, да ещё и твои тысячу двести привели, старая ты дырявая бочка!
- Ах, так! - со смехом закричал Марагор, хлопнув в ладоши. Донэр осознал, что его тело начало двигаться помимо, и что самое обидное, вопреки его воле. Донэр, едва выбравшийся из когтей мрачного бытия, моментально захотел выпроводить Марагора и наконец-то поспать, но нахальное тело наотрез отказалось ложиться обратно, а, наоборот, оделось и подошло к двери. Хозяин взбунтовавшегося тела недовольно проворчал:
- Ну отстань, а? Можешь мне сделать такой подарок на день рождения?
Марагор лучезарно улыбнулся.
- Увы, не могу. Меня Старший послал. Так и сказал: выволоки этого лежебоку из его норы и притащи сюда хотя бы на цепи. Вот я и стараюсь. Для твоей же, между прочим, пользы.
Донэр внимательно посмотрел ему в глаза и понял, что лучше не выступать. Страшно ругаясь на Марагора в глубине души, он уныло потопал вслед за ним вверх по лестнице.
XXXIV
Поднявшись на террасу, Донэр понял, что грядёт какое-то торжество и самое главное, что он имеет к нему какое-то отношение. Марагор критически оглядел друга с ног до головы, заставив покраснеть, и тоном вдохновенного ваятеля изрёк:
- Нет, ну так не годится!
Мгновение спустя Донэр обнаружил, что его затасканная рубаха обрела первоначальный вид и недостающие крючки, штаны постигла та же участь, с сапог исчезли пятна и потёки, приобретённые вследствие трудов праведных, облезлый прожжённый кожаный жилет исчез, а вместо него появился новый - ярко-оранжево-алый, скреплённый замысловатым золотым поясом и украшенный тончайшей работы застёжками. Пока растерянный Донэр разглядывал свою экипировку, Марагор не переставал говорить - но о чём конкретно, Донэру было не совсем ясно. Что-то про совершеннолетие - но ведь наступление этого момента определяют отец и наставник. А здесь, слава Создателю, нет ни вечно угрюмого Вэйвелеанара, ни, собственно, Донэровского папаши. Да и если бы появились - лететь бы им с башни, и в полёте отращивать крылья. При упоминании их имён Старший всегда бледнел, а Нонэль зверела, и неизвестно, чем бы кончилась подобная аудиенция. Папашу Донэру было всё же жалко, а вот Молчаливому он бы сам не преминул добавить пинка для ускорения. Он даже хмыкнул, представив себе сие благородное дело. Донэр настолько погрузился в собственные мысли - в частности, что сделает Нонэль с этой меченой шкурой(2), с Мастером, и как он будет при этом орать, что не заметил, как Марагор его куда-то потащил, а очнулся только, когда был дёрнут за рукав. И тут Донэр пришёл в себя окончательно. Истоптанный пятачок, на котором они обычно собирались все вместе, разительно изменился.
Кресло Старшего было отодвинуто к заросшей плющом и виноградом стене и увито лентами и цветами. Напротив него, лицом к лицу, если можно так выразиться, стояло ещё одно - пониже, из бледно-зелёного камня, украшенное янтарём и золотом, а между ними, справа и слева, возвышались ещё два, образуя круг, внутри которого помещался резной, уставленный всякой всячиной стол. Всё это обеденное хозяйство на манер ажурной беседки укрывал цветущий ковёр, покоящийся на кроне четырёх, непонятно откуда взявшихся деревьев. Изнутри беседки вырывался свет.
Возле входа стояли Тирмиунар и Нонэль, ожидая ребят, и видно было, что для них этот день не менее важен. Вид у них был торжественный, и незримые музыканты играли что-то задумчиво-светлое и радостное - то был голос самой башни, музыка стихий, звуки мира.
Донэр взглянул на Старшего и чуть не свистнул от изумления - никогда он не видел его таким величественным. Нет, тут не Марагор постарался, тут посерьёзнее, подумал он. Костюм Старшего был выдержан в чёрно-зелёно-сине-фиолетово-белых тонах - такое впечатление создавалось от обилия белого золота, серебра и камней. В волосы его были вплетены тончайшие серебряные нити, украшенные алмазными шариками, на голове его покоился странный венец в форме тонких переплетающихся стебельков, из которых вздымались ввысь не то крылья, не то руки с лежащими на ладонях камнями - белым и синим. За плечами развевался серебрящийся плащ, укреплённый на массивных зажимах с торчащими, как пики, вверх огромными белыми камнями. Тирмиунар сиял, как... Донэр не мог подобрать сравнений, - как... как утренняя звезда. Вмиг всплыла в сознании когда-то давно слышанная песенка об Утреннем Страже:
“И, жизни спустя, он стоит на вершине,
Сияя, как утренний свет...”
Донэр стоял, как вкопанный, пытаясь вспомнить слова этой песенки целиком, не в силах оторвать глаз от этого непривычного величественного блеска. Как не похож был этот лучезарный владыка на того, кого они с Марагором привыкли видеть изо дня в день - скромного, печального, усталого Тирмиунара, к которому только недавно возвратилась радость жизни. Мысленно произнеся слово “жизнь”, Донэр заметил, как Нонэль, прекрасная, как сама Ирму Ллиэлэр, начала приближаться к ним. Её свободные золото-зелёные одежды развевались и шелестели, переливаясь всеми оттенками радуги, и камни вышивки искрились, как звёздная роса на лепестках ночных цветов. Он почему-то не заметил на ней привычного пояса, зато обратил внимание на сияющую тёплым светом изумрудную диадему.
Нонэль подошла к ошеломлённым и растерянным ребятам, протянула руки, и они почувствовали, как что-то прикоснулось к их волосам, окатив волной свежести. Мгновение спустя чело Марагора украшал венок из бархатисто-синих маргариток, а в спутанных кудрях Донэра пламенели жаркие тигровые лилии. Ребята немного смутились, отступили было на шаг. Нонэль взяла их за руки и произнесла:
- Примите мой дар, ночь и пламя в плоти Эрмар, примите силу в ладони свои и будьте верны себе, и слушайте свою душу, пусть голос её будет ясен и чист, подобный росе на стеблях травы.
- Да будет так, - нестройно ответили Донэр и Марагор, и как предписывает обычай, поклонились и поцеловали руки Нонэль. И замерли, не зная, что делать дальше.
- Примите и мой дар, ани эспас, - внезапно прозвучал голос Старшего, - Серебро и сталь, слёзы и кровь, радугу и дыхание Эрмар. Да будет путь ваш чист, а разум твёрд. Пусть сердце ведёт вас.
- Да будет так...
По очереди отпив из поднесённой Старшим чаши, ребята с удивлением обнаружили, что у каждого в руке лежит медальон. Бедолаги опять засмущались и не знали, что будет дальше и как себя вести. Тирмиунар улыбнулся и резко разомкнул сцепленные пальцы. Музыка стихла.
- А теперь можете расслабиться. Похоже, настало время приступить к веселью, безобразиям и, - он лукаво кивнул в сторону стола, на котором возвышалось несколько больших блестящих кувшинов, - И вот к этому.
Почувствовав облегчение, Марагор и Донэр лучезарно заулыбались и потопали вслед за Старшим.
И - настал праздник. Ребята никогда не подозревали, что вчетвером можно так отлично повеселиться и подурачиться. Поначалу, правда, они даже боялись приближаться к Тирмиунару и Нонэль, ошеломившим их своим величием, не то, что сесть рядом с ними за один стол или, не дай Создатель, учудить что-нибудь, хотя фокусы с фонтаном они помнили отлично. Старший понял их, переглянулся с Нонэль и... его царственный убор исчез, уступив место более скромному наряду, остался только один перстень на руке, повёрнутый камнем вниз. Донэр облегчённо вздохнул.
Тирмиунар поставил на середину стола большую тяжёлую чашу и наполнил до половины. Стянул с неё рукой с перстнем невидимый полог. Вино засветилось.
- Ну что, пошпионим? - синий глаз засветился золотыми бликами.
Все придвинулись и стали с интересом вглядываться в глубину чаши.
- К кому наведаемся? - спросил Старший.
Ребята переглянулись и захихикали. Улыбка осветила лицо Тирмиунара.
- Понятно. Надо было сразу догадаться.
Поверхность в чаше стала из тёмно-красной превращаться в светло-жёлтую. Постепенно обозначились очертания комнаты, просторной и светлой. Всё видимое в ней было завалено ворохами бумаг и горами книг. Посередине стоял большой стол, наклонная столешница которого была так закидана бумагами, что едва виднелась. В кресле за столом обнаружилась неподвижная фигура с широко распахнутыми, застывшими фиолетовыми глазами. Громоздкая, изукрашенная каменьями цепь, пристёгнутая к лилово-синей бархатной накидке (съехавшей, правда, с одного плеча), выдавала члена Совета. Сидящий был худ до невероятности, одежда висела на нём мешком, не помогал даже широкий пояс из золотых пластин, призванный зафиксировать непокорные тряпки на тщедушном теле - он только зрительно делал бедолагу ещё тощее. Длинные прямые волосы цвета светлого золота обрамляли его красивое, но измождённое лицо. Круги под глазами свидетельствовали о переутомлении и неумеренных возлияниях. В кресле за столом сидел и спал с открытыми глазами Асиэль Диарон.
Стоящий перед ним парень что-то с жаром ему доказывал, не понимая, что тот спит и чихать на него хотел. Оно и понятно - на тех местах стола, где чудом не оказалось бумаг, стояли кубки, чаши, бутыли и прочие пустые ёмкости.
- Вот разоспался, лежебока! - со смехом произнёс Старший, -Сейчас я его разбужу.
Он вынул из-за застёжки жилета длинную тонкую булавку белого металла и, осторожно погрузив её в чашу, пощекотал изображение за ухом. Винный Асиэль вздрогнул и вскочил, взметнув половину бумаг в воздух и посшибав порядочно кубков. На лице парня возникло недоумение.
Старший закрыл чашу руками.
- Пора в засаду, а то пронюхает, кто его навестил. Не хотелось бы, чтобы благородный Диарон впадал в панику раньше времени - он и так найдёт себе для этого достаточно причин. Ну, кого ещё посмотрим?
Ребята оживились и стали предлагать, не стесняясь.
Они побывали у светлейшей Нэммаэль, старшей сестрицы Марагора, застав её как раз в тот момент, когда она безуспешно пыталась навесить на свой траурный наряд больше побрякушек, чем ткань выдерживала, и естественно, помогли ей в этом убедиться. Заглянули в мастерскую Вэйвелеанара, оставив на его любимой наковальне внушительную бутыль с кокетливой пометкой “Яд особо сильный”, навестили пару-тройку десятков общих знакомых, в том числе одну девицу из Марагоровой родни, славящуюся катастрофизмом вселенских масштабов, причём подловили её как раз в тот момент, когда она приготовилась было рыдать. Неизвестно, была ли причина её горя сама по себе несерьёзна или просто виновата была магия Старшего, но печальная дева вдруг принялась хохотать, как безумная. Поборов приступ смеха, она, видимо, вспомнила что-то очень душещипательное и снова нацелилась на слёзы. Но - с тем же результатом. И так несколько раз. Вся компания просто рыдала от хохота, глядя на попытки несчастной девицы впасть в чёрную меланхолию, являвшуюся, по-видимому, идеальным состоянием духа и тела с её точки зрения. Оставив её разбираться в своих эмоциях наедине с собой, ребята хотели было посмотреть, где находится Ллирвэн, но Старший запретил, сказав, что где бы она ни находилась, она мысленно с ними, на башне, и не стоит её лишний раз беспокоить.
Короче говоря, несмотря на то, что Марагор и Донэр в этот день официально стали взрослыми, вся четвёрка дурачилась, как клубок котят в корзине. Они творили немыслимых зверей и птиц, отпуская их гулять по башне, они устроили глупейшую драку на каких-то несусветных мягких дубинах, чуть ли не наспех слепленных из зазевавшихся облаков, они состязались в шутливых песенках в адрес друг друга, кидались с башни брызгами света... Когда все уже вдоволь нахулиганились и насмеялись, ребята, попрощавшись, попросили разрешения удалиться к себе. Тирмиунар повернулся к Нонэль и тихо сказал:
- Ребята выросли. Скоро они уйдут.
Нонэль ласково посмотрела на него.
- Но ваши пути сплетены.
Тирмиунар глядел вслед удаляющимся. Донэр и Марагор старались идти тихо, но временами тишину смущал очередной взрыв хохота.
- Да, они уйдут. Чтобы вернуться.
И, вполоборота, внезапно рассмеявшись:
- А ловко я Асиэля-то пощекотал, а?!
XXXV
Жизнь на башне шла своим чередом, хотя что-то неуловимо изменилось. Исчезла весёлая суматоха, царившая там, где Старший и Нонэль появлялись вместе, - вокруг обосновалась какая-то мягкая внимательная тишина. Эта тишина была настолько тонкой, хрупкой и убедительной в своей необходимости, что никто не решался нарушать её. Даже Марагор расстался с привычкой съезжать по перилам, пересчитывая кованым каблуком все планки, украшающие лестницу. Донэр научился закрывать за собой двери вообще, и закрывать их не рывком, а осторожно. Старший сидел, как обычно, в своём высоченном кресле и являлся единственным нарушителем тишины, которому, по-видимому, прощалось всё. Он стал задумчивым, часто и очень рассеянно улыбался, часами наигрывал на ариэторе, ронял посуду, задевал головой за ветки, цеплялся за всё одеждой и пару раз основательно споткнулся, с треском и грохотом скатившись по ступенькам.
Нонэль уже давно не появлялась на террасе. Нет, она появлялась - ребята слышали её голос, но как только подходили поближе - немедленно исчезала. Она оккупировала всю полностью верхнюю часть башни от террасы до шпиля и довольно длительное время что-то там делала. Что именно - никому не удалось понять, так как Нонэль наложила такое мощное заклятие на злополучную лестницу, что ни Донэру, ни в особенности Марагору, не удалось его не то, что развеять, а хотя бы прошибить с разбегу. Отделались парой синяков и дурным настроением: раньше они спокойно лазили на шпиль, заходили в комнату Старшего, когда хотели с ним поговорить, изучали пустые залы - в них то там, то здесь попадались интересные старинные вещи - какие-то книги, старая мебель, разные безделушки, рукописи. Как будто башня сама подкидывала им какой-нибудь предмет для изучения. А сейчас - всё. Фигушки. Не пройти, не пролезть и не пролететь. По ночам из узких окон верхних ярусов выбивался зеленовато-серебристый свет. Марагор в таких случаях сразу начинал бурчать себе под нос:
- Мало ей садов на террасе... Всё прорастёт, корни пустит, башня возьмёт и развалится. Им хорошо, а я летать плохо умею...
Между тем, башня разваливаться не собиралась, как не собиралась и сама Нонэль попадаться на глаза Марагору, принявшему твёрдое решение высказать все свои претензии лично. Через какое-то время он смирился и даже перестал бродить под окнами и горлопанить отдельные фрагменты своего лирического репертуара.
Донэр с тоски учился рисовать, что у него, как обычно, плохо получалось. В общем и целом, тишина убаюкала всех. Её нарушали лишь приглушённые звуки музыки, лёгкие шаги и негромкие голоса, переходящие на шёпот. В то же время и Донэр, и Марагор ощущали, как вокруг сгущается некая сила, им доселе незнакомая, и они не знали, бояться или нет.
Однажды утром Марагор выполз на террасу, дабы сполоснуть физиономию - накануне они с Донэром перевкушали от земных плодов и слегка поразмялись. Закончив своё по обыкновению бурное и брызгливое священнодействие, он заметил Старшего, сидевшего прямо на камне и наигрывавшего какую-то мелодию. Подошёл. Прислушался. Мелодия была трогательно нежной и до слёз воздушной. Марагор таял от удовольствия. Да, думал он, мне до такого мастерства ещё ого-го! Внезапно в музыкальную ткань закрался лёгкий диссонанс - всхлип высокой ноты, будто рука игравшего дрогнула.
Марагор внимательно взглянул на Старшего.
- У тебя струна ослабла, - произнёс он.
Тирмиунар резко положил ладонь на струны. Музыка стихла. Но в воздухе осталась висеть та самая нота. Мало того, нота повторялась снова и снова.
Постепенно до Марагора дошло, что это голос ребёнка. Он не мог понять, откуда взяться ребёнку на башне - так долго он сам прожил здесь и от многого отвык. Он стоял, как оглушённый. Его только и хватило на то, чтобы спросить:
- Что... тьфу, кто это?
Старший мягко улыбнулся и поднял глаза.
- Кто?.. Аммиру...
Марагор попытался вспомнить кого-нибудь с таким именем, но потом осёкся - голос ведь был детский. Набрался храбрости и спросил ещё раз:
- Аммиру? Кто это?
По лицу старшего блуждало выражение безбрежного счастья и какого-то лёгкого удивления вперемешку с восторгом. Он поднял руку и поправил волосы. Пальцы его дрожали. Он глянул в глаза ошарашенному Марагору, рассмеялся и ответил:
- Это моя дочь.
Затем поднялся и ушёл наверх, ушёл как-то быстро, будто спешил и опасался, что кого-то не застанет или чего-то не увидит. Марагор в полнейшей растерянности поднял с камня ариэтору и положил в кресло. Ну и денёк, подумал он, и пошёл доносить Донэру.
XXXVI
Вот уже несколько тысяч лет Диарон носил в волосах маленькую неприметную чёрную ленточку с двумя камешками - белым и синим - по краям. Носил с умыслом, носил давно, привык уже, перестал замечать её. Но с некоторых пор злосчастная ленточка начала о себе напоминать. Цепляться за ворот, путаться в серьгах, коих у Диарона было ровно три, камешки начали то резко нагреваться, то так же резко леденеть, заставляя вздрагивать. Одна из кисточек на концах ленточки когда-то давно была слегка оплавлена и теперь невыносимо царапалась.
Асиэль Диарон накрутил непокорную на палец и прислушался. Она слабо вибрировала. Он совершенно не понимал, что происходит. Его мучали странные мысли, дорисовываемые услужливым воображением до размеров вселенской катастрофы. Воображение у Асиэля было мрачным, пугливым и беспощадным. С такой фантазией и с таким характером ему более пристало бы стать художником или прорицателем - рисовал бы себе назидательно-душещипательно-трогательные картины или стращал бы недотёп, опрометчиво пожелавших приобщиться к тайнам будущего. Но, на счастье всех Киниан и на свою беду, у Диарона был другой путь.
Благородный Диарон, четвёртый из прикоснувшихся к лику Эрмар, принял путь Асиэля - судьи, советника и наставника, стал как бы голосом Создателя и орудием его справедливости. Но, по некоей счастливой случайности, какое-то время Эрт’э’лэн Аквару было наплевать на Киниан и лично на Асиэля с его голосом, что и позволяло Диарону вмешиваться в дела Создателя сообразно своей совести. С совестью у него было всё в порядке, то есть, она была, и в количествах явно больших, чем могло унести его хрупкое тело. Диарон обладал исключительным даром - он на дух не переносил любую несправедливость и отчаянно бросался её устранять. До поры это всех устраивало. Но затем Асиэль пару раз получил по ушам от Создателя за косвенное вмешательство в его гениальные замыслы и затаился. Обучился советоваться сам с собой. Неделями не выходил из кабинета, обдумывая осаждающие его сознание вопросы. И совсем истаял бы, как свеча, растворился в воздухе, ибо был отнюдь не богатырь, если бы не Кхиллару, его жена, которая, будучи особой впечатлительной, не хуже самого Диарона, решила, что её дражайший муженёк вот-вот помрёт (что было невозможно в принципе), и принялась кормить его насильно. Асиэль вяло отбивался, но быстро понял, что без толку. Вот и сейчас он еле выпроводил сиятельную Кхиллару из кабинета и с облегчением занялся своими мыслями.
Недавно Диарону привиделось нечто странное. Конечно, это происшествие можно было бы списать на действие вина, которое в количествах, неподвластных разумению, присылал из Эммион Илмэра его старший сын. Можно было бы, но всё оказалось не так просто. В тот момент Диарон спал, как сова, его разморило от усталости и вина, но он отлично понял, как его разбудили. Что-то тонкое и обжигающе-холодное ткнуло его за ухом, задев злосчастную ленточку. Не может быть, думал он, такие фокусы только одному были под силу - явно же издалека сделано. Ну не может быть, и всё тут. А зачем тогда эта ленточка шевелится? С чего ей тогда, негодяйке, шевелиться?
Виновница всех Асиэлевых бед и несчастий всё ещё слабо вибрировала, норовя вылезти из-за уха, куда он её старательно запихивал. Когда-то давно, кажется, жизнь назад, Диарон подобрал её на Площади Собраний, что закончилось быстрым обмороком и длительным из него выходом - бедолагу приводили в чувство неделю. Очнувшись, он с трудом соображал, что его так скосило, но когда разжал руку - осознал всё. Когда-то это скромное украшение принадлежало Тирмиунару, более всех любимому им среди братьев... Но Тирмиунар сгинул, сгинул там, откуда не возвращаются, тысячи и тысячи лет тому назад. Тогда как же? Что же?..
Когда в дверь постучали, Диарон сидел, небрежно развалившись в кресле и пытался унять своё воображение, понимая, что победа оного повлечёт за собой либо очередной обморок, либо помешательство. Ибо картины, проносившиеся в сознании со скоростью стрелы, были мучительно неправдоподобны. Только шаги, раздавшиеся за спиной, заставили его вернуться к реальности. Диарон обернулся.
Перед ним стояла девушка. Маленькая, хрупкая девушка в потёртом пыльном плаще. Грустные глаза её смотрели на Диарона в упор. Ну вот, бедняжка, подумал он, что-то у неё стряслось, что-то её терзает, надо помочь. Или успокоить.
- Что привело тебя сюда, ани эспас? - ласково произнёс Асиэль. Услышав последние слова, девушка вздрогнула, но тут же взяла себя в руки.
- Благородный Асиэль, я пришла говорить с тобой, - и, помедлив, добавила, - Я Ллирвэн. Ллирвэн Эрмираллару.
Диарон слышал это имя. Слухи о чокнутой музыкантше уже давно блуждали по Золотому Городу, заставляя нежные нервы Асиэля вибрировать в такт злополучной ленточке. Он уже забыл про неё, и она не преминула вылезти на всеобщее обозрение, ярко выделяясь на блестящих золотистых волосах судьи. Кажется, девушка её заметила и в глазах её засветились огоньки.
Асиэль встал с кресла и подошёл к Ллирвэн.
- Я слышал о тебе. Твой брат Гилэраквар у меня в учениках, - Асиэль состроил странную гримасу, непонятно что выражавшую, но явно имевшую отношение к вышеупомянутому Гилэраквару, - Говори, Ллирвэн.
Девушка приблизилась вплотную, глядя на Асиэля снизу вверх.
- Наклонись, пожалуйста, поближе. Я это только тебе хочу сказать.
Просьба была настолько нахальной и необычной, что Диарон с улыбкой повиновался. И тут события полетели на огромной скорости. Ллирвэн ловко ухватила обалдевшего Асиэля за эту самую ленточку и сомкнула оба камня. Диарон провалился в видения. Он вцепился в спинку кресла обеими руками, пальцы его побелели. Он видел всё, что было скрыто от него все эти годы, все эти тысячи лет. Видел его глазами. Затем видел со стороны, и не знал, рыдать ему или радоваться. Его швыряла, разрывала, склеивала и разбивала заново щемящая болезненная нежность, горьковатая радость и леденящий душу страх, страх за то, что эта хрупкая ниточка может лопнуть опять, уже навсегда...
Ллирвэн опустила руку. Асиэль рухнул в кресло. Он был бледен, как снег, глаза застыли. Девушка взяла холодную тонкую руку судьи в свои ладони и осторожно подула на неё. Спустя, как ему самому показалось, вечность, Диарон пришёл в себя и прошептал:
- Не говори ничего, ани эспас, я уже всё знаю сам.
XXXVII
Усталый и измочаленный Марагор стоял, прислонившись к бортику террасы, и равнодушно озирал окрестности. С тех пор, как этот шкодливый котёнок, трогательно и нахально именующий себя Аммиру Вэн-Лассинар, спустился-таки на своих тоненьких ножках на террасу и предстал перед измученными многолетним любопытством ребятами, прошло не более трёх недель, но Марагору они показались веками. Поначалу они не ожидали ничего сверхъестественного - ну, девчонка как девчонка, только волосы почему-то седые. Бывает. Но когда это существо подошло к Донэру и лёгким прикосновением вернуло ему на рубашку полсотни лет назад потерявшийся крючок, они начали понимать, что это не просто девчонка. Сиятельный же отпрыск древнейшего из родов принял к сведению их невольное замешательство и радостно пустился в непредсказуемое хулиганство. Малолетняя нахалка была настолько резвой и непосредственной, что у родителей просто не хватало сил за ней уследить. Нонэль чувствовала себя не лучшим образом и набиралась сил, подолгу сидя в обнимку с деревьями, а Тирмиунар был настолько рассеян, что сам чуть не пал от руки собственной дочери. Вернее, всё-таки пал. Кубарем с лестницы. Понятно, что при такой грации пастух из него получался никакой. Короче, следить за этим бродячим ураганом поручили Марагору, небезосновательно сочтя его самым ловким обитателем башни. Теперь же Марагор горько сожалел, что не родился хромым.
Сиятельная Аммиру вымотала его так, что у него уже не хватало сил на шуточки. Зато ему удалось убедить, или почти убедить юную дикарку, что прыгать за птичками нельзя; что поджигать плащ дяде Донэру бесполезно и небезопасно; что ариэтора отличается от молотка и применять её для забивания колышков не стоит; что нажимать пальцем на фонтан и направлять струю на находящихся рядом оскорбительно для находящихся рядом; что воду пьют, а чернилами пишут, а не наоборот; что папа не умер, а просто спит, потому что она его утомила; что летучие мышки тоже умеют обижаться, когда их пытаются накормить опилками и впоследствии оседлать, и поэтому дядя Марагор больше их творить не будет; что красивую длинненькую палочку с пояса дяди Марагора снимать нельзя, и тем более нельзя совать её в фонтан; что нехорошо усыплять дядю Донэра, когда он тащит два кувшина с вином вверх по лестнице; что привязывать дядю Марагора за волосы к яблоне и запихивать ему гусениц за шиворот крайне некультурно, что не стоит маленьким девочкам пытаться сотворить то, что они даже представить себе не могут; что нельзя копаться в сознании спящего дяди Марагора и доставать оттуда похабные песенки, а потом распевать их на террасе, да и многое другое. Да, укатала его эта девчонка, ничего не скажешь... Эх, выпить бы сейчас! - подумал Марагор, но тут же сам себе возразил: только бессовестный гад может надираться на боевом посту, когда он призван оберегать покой живущих от этого бродячего вулкана. Марагор достал из-за пазухи фляжку и радостно отхлебнул. Эх, где моя совесть, подумал он.
Совесть не преминула ткнуться ему в ногу. Аммиру доходила ему ростом до середины бедра. Он обернулся. Разноцветные глазёнки игриво поглядывали на него из-под густых серебряных волос.
- Дядя Марагор, сделай мне бабочку!
Марагор мысленно выругался. На кой ей эта бабочка, не иначе как новое хулиганство задумала.
- Иди к яблоням, Аммиру, там полно бабочек.
Девчонка повисла на его рукаве:
- Но я хочу серебряную!
- Не умею я серебряных, иди к своему папе, он умеет. Только веди себя хорошо, ты же умная девочка.
Умная девочка критически оценила возможности Марагора, поняла, что он не врёт и здесь ловить нечего, и стрелой помчалась туда, где обычно прятался от неё Тирмиунар - в библиотеку.
XXXVIII
Аммиру на цыпочках, стараясь не дышать, ступала между рядами книжных шкафов. Вот и стол, заваленный книгами, за которым обычно сидит отец. Высокое кресло полностью скрывает его тонкую фигуру, но Аммиру знает - он там. Вот, ещё несколько шагов, и...
“И” не настало. Тирмиунар резко встал и обернулся. Девочка смутилась, насколько смогла. А так хотелось напугать...
- Что тебе, ллиру, солнышко?
Девочка хитренько прищурилась. Она знала: если надо что-нибудь выпросить у папы, на него следует смотреть жёлтым глазом. С мамой - наоборот, синим.
- Папа, сделай мне серебряную бабочку, ну пожалуйста!
Отказать было невозможно. Тирмиунар встряхнул руками.
- Не смотри.
- Ну ладно, пап, ты же обещал меня научить, как ты это делаешь. Вот научусь и не буду больше тебе мешать... - юная хулиганка изо всех сил попыталась изобразить кротость и смирение.
- Ну хорошо!
Ловко перебирая пальцами, как бы свивая невидимую нить, Тирмиунар очертил в воздухе какой-то контур.Дохнул на него. Контур засиял серебряными искрами. Медленно провёл пальцами по поверхности, как бы ощупывая. Контур затянулся тончайшим узором, приобрёл объём, легко упал ему на ладонь. Он щёлкнул пальцами. И - ничего. Нахмурился. Щёлкнул ещё раз. Крылья бабочки чуть шевельнулись. Из взгляда Старшего исчезли золотые блики, глаз потемнел. Бабочка задрожала, поднялась в воздух и опустилась на подставленную ладонь девочки. Та расплылась в улыбке, подбежала, обняла отца и чмокнула его в щёку.
- Спасибо!
- Ну, беги, играй...
Шаги Аммиру утихли - видимо, убежала наверх. Тирмиунар откинулся в кресле и пытался понять, почему же так случилось. На создание игрушки для дочери он потратил больше сил, чем обычно, больше, чем эта бабочка стоит. Непонятно.
Он вынул из ящика стола небольшое кольцо и без усилий подвесил в воздухе. Зашевелились пальцы, ткущие незримую паутину. Долго. Тирмиунар вздохнул, и кольцо, уже украшенное блестящим синим камнем, упало обратно в ящик. Он с треском задвинул его. Понятно. Ослабла не его сила, а сила вообще. Частицы как-то менее охотно прилипают друг к другу, они всё дальше. Только ли они? Он встал и подошёл к стене. Вытер ладонь о длинную полу жилета и осторожно приложил к камню. Ощупал стену лёгкими движениями, как бы вслушиваясь. То же самое.
Он вернулся к креслу и тяжело опустился в него. Закрыл глаза. Что-то странное творится вокруг, кажется, сама Эрмар ослабляет свои узлы. Это пугало его, он не знал, к чему это приведёт. Внезапно он почувствовал, что серьга в его ухе начала сама собой покачиваться и теплеть. Он нащупал её пальцами. Тепло передалось по руке вверх и через минуту он уже смотрел откуда-то сверху на Эрмар, а рядом с ним находилась сама Ирму Акварэн. Он повернулся и заглянул прямо в лучистые серебряные глаза.
- Что это, Ирму?
- Я не в силах ничего изменить. Эрмар стареет. Пройдёт каких-нибудь две тысячи лет и ослабнут связки, сдерживающие её. Это неизбежно. - В голосе Матери Миров была горечь.
- Что же нам делать? Что будет дальше?
- Будет новая Эрмар. И мне бы хотелось, чтобы ты был там. Первым.
Тирмиунар побледнел от переполнявшего его чувства недоумения и страха.
- Но как? И что будет... со всеми?
Ирму взяла его за руку. Страх испарился.
- Не торопи время, дорогой мой Лассинар, всё случится так, как должно. А ваш Асиэль уже знает ответы на все вопросы. Только он не уверен.
Тирмиунар опешил.
- То есть... Ты хочешь сказать, Диарон?.. Он может помочь это остановить?
Ирму улыбнулась, печально глядя на него.
- Он бессилен это остановить. И ты бессилен. И Эрт’э’лэн Аквар. И я... Но Асиэль знает тот ответ, который поможет вам.
- Поможет нам что? Где мы будем, если не станет Эрмар? Мы ведь погибнем вместе с ней!
- Вы не можете погибнуть совсем. Многие... многие изменятся, уйдут в другие миры. А ты... Ты будешь таким же. И не только ты. Я так хочу.
Он не понимал её слов до конца, и это жгло его сознание. Впервые он почувствовал себя слабым.
- Но как? И причём здесь Асиэль?
Ирму прочитала его слабость. Мать Миров приблизилась к нему так, что он не видел ничего, кроме горящих серебристых глаз.
- Асиэль поможет. И ты тоже поможешь.
Он хотел ещё о чём-то спросить, протянул руку, но... наткнулся на гору книг, с шумом упавших на пол. Открыл глаза. Он сидел всё там же, в библиотеке, и лужица чернил на столе - когда это он умудрился пролить чернила?.. - уже успела высохнуть. За окном раздавался смех Аммиру и бормотание Марагора.
- Асиэль поможет, - выдохнул он шёпотом и заснул от усталости.
XXXIX
После ужина он попросил их остаться. Это было необычно, ведь уже долгое время он больше молчал, почти не разговаривал с ними, был, казалось, весь погружён в какую-то неразрешимую задачу. Но сейчас он попросил. И они остались.
Долго провожали взглядом удаляющихся Нонэль и Аммиру. Да, девчонка выросла. Ещё немного - и будет красавица, смерть мужикам. Хотя хулиганит по-прежнему. Только более хитроумно. Ох, жаль беднягу, её будущего мужа...
Марагор был главной и излюбленной жертвой разноглазой проныры. Хотя бы потому, что возмущённо реагировал на её выходки. Шутить шутки с Донэром было неинтересно - он половины не замечал. Вот и сейчас ничего не замечает. Стоит себе, как столб на перекрёстке, свистит какую-то пакость. И не подозревает, что здесь несёт каким-то очень серьёзным разговором. А может, как раз замечает? И виду не подаёт? Вот это выдержка!..
Марагор запустил пальцы в причёску и нервно дёргал себя за какую-то косицу. Тишину нарушил как раз Донэр:
- Зачем ты попросил нас остаться? Неужели мы ещё нужны тебе?
Это попахивало вызовом, и Марагор зажмурился, ожидая, что Донэру влетит, да и ему за компанию. Но ничего не случилось. Старший только тяжело вздохнул и сказал:
- Я знаю, что ты чувствуешь. Но вы мне сейчас нужны гораздо больше, чем раньше. Вы многому научились, вы сильны, вы молоды, вы умеете убеждать. Но кому это понадобится здесь, на башне? Я знаю, что вы сейчас начнёте спорить, доказывать - это ваше право. Но моё право - кое-что вам перед этим показать. Я воспользуюсь им. Дальше - решайте сами. Возьмите меня за руки. Только резко и внезапно.
Тяжёлый морок заплясал перед глазами ребят. Мгновения вытягивались в бесконечную череду лет. Видения сменялись на головокружительной скорости, и они вдруг поняли, что было причиной необъяснимой замкнутости Старшего, поняли и ужаснулись. И осознали, что есть надежда на лучшее, и помогут ей сбыться только они...
Тирмиунар резко дёрнул пальцами. Ребята отпустили его. На глаза наворачивались слёзы, они гнали их, но безуспешно. Наконец, Марагор прошептал:
- Я понял... мы поняли. Мы уходим в Эйнаар.
Старший поднялся и обнял обоих за плечи. Они не выдержали и уткнулись в складки его одежды. Странное это было зрелище: усталый, тонкий, весь какой-то хрупкий Тирмиунар, пытающийся успокоить двух сильных молодых мужчин. Старший поднял глаза. Его бледное лицо осветила зыбкая луна.
- Вы не просто уходите, ани эспас. Вы же сами всё прекрасно знаете и понимаете не хуже меня. Не расстраивайтесь, ну что вы... Вы уходите затем, чтобы вернуться.
XL
Аммиру сидела в библиотеке и уныло таращилась в книгу. Наука в голову не лезла совершенно. Зато в вышеупомянутую голову с радостью лезли всякие глупости. Например, мысль о том, что хорошо бы прямо сейчас пойти и искупаться. Эх, хорошо!.. Но Аммиру понимала, что никто не выпустит её из библиотеки, пока она не закончит с этой треклятой главой. Ну зачем ей это нужно - учить какие-то легенды стотысячелетней давности, какие-то старые языки, на которых если кто и говорит - то только штук десять стариканов в Золотом Городе. Аммиру поморщилась. Эммион Эйнаар представлялся ей чем-то вроде жидкого бульона не первой свежести, в котором тонут, не желая бултыхаться, золотые мухи и какая-то труха. Аммиру была твёрдо убеждена, что нормально жить можно только на башне. Единственное, что смущало её - отсутствие компании. Перед родителями выпендриваться было не с руки, и она особо не старалась, к вящему удивлению оных, подумавших было наивно, что доченька перебесилась. Ничего подобного! Аммиру лишь затаилась на время, ожидая момента, подходящего для того, чтобы продемонстрировать всю свою дурь во всей красе.
Из последних сил напрягая остатки воли, спасовавшие перед желанием искупаться, она-таки дочитала положенную на сегодня порцию древнего занудства и с облегчением захлопнула книгу. Кряхтя и ругаясь с помощью наиболее цветистых элементов лексики Марагора, водрузила тяжеленный том на полку и медленно потопала к двери. Не успела она выйти на открытое, не занятое книгами пространство, как неведомая сила щедро окатила её водой. Аммиру застыла, как статуя. В сознании пронеслось: так я же не так хотела искупаться! Тут же послышался насмешливый голос отца: “Сколько тебе говорить, не думай в библиотеке о всякой ерунде.” Так мне и надо, подумала Аммиру, отфыркиваясь, отплёвываясь и с ужасом разглядывая мокрое, прилипающее к телу платье. Она напрягла память. Ну, ну, как же там дядя Донэр показывал? Ага, вспомнила! Быстро что-то прошептала и щёлкнула пальцами. Платье задымилось, но не высохло. Тьфу, опять не вышло. Ладно, само обсохнет, подумала Аммиру и пошлёпала вверх по лестнице, распутывая слипшиеся волосы и оставляя за собой внушительные мокрые следы. Внезапно она остановилась, почувствовав что-то необычное. Прислушалась. Вязкая тишина, обычно царящая внутри башни, уступила место странным звукам и необъяснимому грохоту. В башне что-то происходило, причём это что-то творилось практически на всех нижних пустых этажах. Сразу под террасой были комнаты Донэра и Марагора и их мастерские. Ещё ниже были комнаты для различного обучения, набитые книгами, инструментами и прочей ерундой. Ещё ниже весь этаж занимала библиотека, из которой она вышла и направлялась теперь в сторону террасы. Ниже библиотеки были кладовые. А ещё ниже - несчитанное количество этажей, пустые комнаты, гулкие залы, пыльные кабинеты, которыми никто не пользовался. Она знала, что туда никто особо и не совался со дня основания башни - неинтересно и скучно. Но сейчас что-то изменилось. Грохот шёл именно оттуда. Создавалось впечатление, что там работают сотни невидимых мастеров, что-то приколачивая, отпиливая, передвигая и роняя. Всё это сопровождалось странноватой монотонной музыкой. Аммиру приложила руку к стене. Башня дышала. Без сомнения, весь этот удивительный шум затеяла сама башня. Девчонка опешила. Если бы там развлекался отец - можно было бы пойти и глянуть, а так, всё-таки, страшновато. Но любопытство всё же взяло верх. Резко развернувшись, Аммиру пошлёпала вниз по лестнице.
До первого пустого этажа ей предстояло пройти шесть довольно внушительных лестничных пролётов. Несмотря на то, что Аммиру двигалась исключительно быстро, ей показалось, что эти шесть пролётов она преодолела не меньше, чем за месяц. Тьфу, а как же я тогда подниматься буду? - пронеслось в голове. И вот она спустилась на первый из пустых этажей, оказавшись на небольшой круговой галерее, по правую сторону которой располагались тяжёлые двери. На цыпочках подошла к одной из дверей, нажала на ручку. Старая и, казалось бы, скрипучая дверь легко и бесшумно отворилась. Аммиру вошла и застыла на пороге. Зрелище ошеломило её.
Она помнила эту комнату - в ней она пряталась, когда играла с Марагором, но тогда это было мрачное помещение с шершавыми каменными стенами, наглухо закрытыми ставнями и ужасным чёрным камином. Тогда Аммиру представляла, что из камина вылезает злая сила и ... жмурилась от удовольствия, думая, как с ней разделается. Теперь же всё изменилось. Это была просторная светлая комната, стены оказались покрытыми замысловатой мозаикой, в высоких стрельчатых окнах искрились витражи, возле отчищенного до блеска камина стояло несколько низких кресел. По стенам расположилась различная мебель - кровать, застеленная зелёным покрывалом, объёмистый шкаф, стол с множеством ящиков, снабженный изящной подставкой для тонких перьев и разнообразных кистей, полупустые полки для книг, на которых лежали стопки чистой бумаги... Нет, Аммиру решительно ничего не понимала. Она вышла из комнаты и заглянула в следующую. То же самое. Часть комнат была оборудована под всяческие мастерские, а в одном из самых больших залов воцарился огромный каменный резной стол, украшенный тяжёлыми витыми подсвечниками со множеством рожков. Нет, что-то здесь не то. Зачем им троим столько покоев, если они прекрасно умещаются на верхних этажах, да и то ухитряются терять друг друга? Не иначе, как гости пожалуют. Но откуда такая прорва гостей и зачем? Она уже забыла о том, как изнывала без компании, все её мысли были заняты внезапными метаморфозами башни. Надо что-то делать, подумала Аммиру и, выйдя из зала, поспешила вверх по лестнице. Отца она нашла на террасе. Он сидел в своём здоровенном старом драном кресле и бренчал что-то невнятное.
- Отец, - спросила она, - Что творится в башне? Ты видел? Что это значит?
Тирмиунар отложил ариэтору и посадил дочь к себе на колени.
- Да, я знаю. Башня немного изменилась.
- А зачем? Что это? - не унималась Аммиру.
Тирмиунар улыбнулся.
- Что это? Это перемены. Скоро наша жизнь изменится. Скоро у нас будут гости.
Глаза Аммиру округлились.
- Так много?
- А сколько тебе надо? Никогда не знаешь, сколько гостей придёт, если звать не по именам.
- А ты звал?
Тирмиунар скорчил дочке рожу и, передразнивая Донэра, ответил, растягивая слова:
- Ну, в общем, да.
И рассмеялся.
В это время где-то внизу, у подножия башни, прозвучал ясный звук колокола. Лишь в этот момент Аммиру осознала, что представляет собой не самое достойное зрелище в мокром прожжённом платье и, засмущавшись, побежала переодеваться.
Тирмиунар встал с кресла и направился к лестнице. Не удержавшись, глянул в зеркало и скорчил рожу самому себе. Улыбнулся. Колокол зазвенел снова. Ну, вот и гости, подумал он и начал спускаться вниз.
(1)Возлюбленный мира
(2)Позорнейшая кличка. Кинианар может получить неизгладимые шрамы лишь в двух случаях: когда на него было направлено слишком много ненависти, и когда их нанёс защищающийся. Тяжелейшее престу-пление у киниан - поднять руку на своего.