XLI
…Коринкар блуждал по лесу пятый день. Излом выпустил его в совершенно неудобоваримом месте – в какой-то хлюпающей яме, набитой прелыми листьями. Вдобавок, было ужасно холодно. Пальцы закоченели мгновенно, но он успел наспех соорудить себе, как он думал, одёжу потеплее. С поправкой на неожиданность и недружелюбный северный климат, его усилия явили на свет какое-то подобие здоровенного одеяла, да кое-как обсохла остальная амуниция. Ничего себе влип, подумал он. Какой я после этого Гордый Сокол – воробей опорхлый, вот кто я … А ведь так ясно видел дорогу… Ну и куда теперь?.. За какой радостью я вообще сюда полез?.. И почему начальник стражи не обратил на меня внимания – я же чуть ли не под носом у него проскочил!.. Этот дурацкий коридор в обратную сторону всё равно не сработает. Да и куда в таком виде…
Коринкар со вздохом закутался в свежесотворённое одеяло и понял, что оно вообще не греет. Так, иллюзия… Да, маг из него никудышный. Что ни делает – всё прахом. Да и душа не лежит. А вот руками что-то делать – оно надёжнее. Но что поделать тому, чей род веками копается в премудростях и развитии магии? Эх, если бы той самой юной деве, что положила начало его семье, приглянулся кто-то из детей Вэйвелеанара… а не мрачный отпрыск дома рикэ’авар Мастера Иллюзии… Не пришлось бы тащиться за тридевять земель. Ну и куда теперь идти-то?
Неожиданно для себя он крутанулся на месте и резво углубился в чащу. Ноги сами несли, это было пугающе странное ощущение. Он уже не соображал, сколько времени идёт и куда именно – в лесу темно… Очнулся, лишь увидев просвет между деревьями. И с тройной силой рванулся туда.
Аккуратно раздвинув ветки, он выглянул на свет и – увидел. На огромном поле или, скорее, на лугу, покрытом ровным ковром мягких трав, стояло нечто. Коринкар помедлил с минуту, затем набрался храбрости и двинулся прямо на это нечто.
При ближайшем рассмотрении нечто оказалось стеной – она была гладкой, как зеркало, и заканчивалась то ли рваными краями, то ли лепестками, вроде как у цветка, и из этой стены торчали какие-то странные рога не рога, колья не колья… Цепи какие-то… И вся эта конструкция светилась изнутри, несмотря на то, что была сделана из чего-то похожего на помесь металла, мягкого камня и, похоже, застывшей лавы глубокого чёрного, как свежая сажа, цвета. А надо всем этим великолепием возвышалась огромная витая башня, увенчанная причудливо изогнутыми книзу лепестками, по форме вроде совпадающими с теми, на стене. На вершине башни горел огонь. Впечатление создавалось жутковатое.
Немного поборовшись с искушением повернуть назад, он всё же вспомнил о цели своего путешествия и решительно двинулся к страшному городу…
…Молодой воин в тусклых доспехах и пыльной одежде неуклюже топтался в дверях. Благородный Тардинэм не спеша сложил воедино и убрал в стол какие-то бумаги и медленно обернулся, глядя в глаза вошедшему.
-Ты пришёл с севера?
-Да, Владыка. Если дозволено мне будет сказать…
-Говори, архтон(1).
Воин немного замялся от смущения:
-О чём сначала говорить, Владыка?
Тардинэм ухмыльнулся:
-О цели твоего похода, разумеется. Ты видел что-нибудь?
-Да... то есть, нет. А потом – да.
-Так да или нет?
-Да, но сначала – нет. Когда я дошёл до Авару, мне показалось, что я что-то слышал. Я прислушался – ничего. Попробовал мыслью – ничего. Тогда я положил руку на землю – я с рождения хорошо слышу так, а не слухом – и понял, куда идти. Шёл, шёл и вышел на поляну. Огромная – ужас! Наверное, весь Первый круг Эйнаара в неё войдёт. Целое поле, и – ничегошеньки. Я пошёл дальше, а потом почувствовал – тут и травы поют иначе… Ну, я в лес, так, на всякий случай, ну, чтобы подумать и… - воин замолчал.
Тардинэм заинтересованно наклонил голову и принялся катать в пальцах маленький рубиновый шарик:
-Что же ты не продолжаешь, архтон?
-Дозволено ли будет сказать недостойное? – воин покраснел, как спелая вишня.
-Говори.
-И тут я подумал: вот, травы поют, деревья, красота… и каждая трава чему-то служит. И каждое дерево творит… Мне бы в кэрни пойти, а я вот – воин… И ещё я подумал, а вдруг это возможно вот так вот взять – и изменить всё… И что-то ка-ак вспыхнет!
-Что вспыхнуло? – Тардинэм удивился неожиданно эмоциональной реплике воина. Тот продолжил:
-Ну это… свет пошёл из-за деревьев, с поляны этой. Я издали посмотрел, а там…
-Что там?!
-Такая страшная громадина, вроде как крепость. Чёрная вся, стены рваные, из стен – крюки… неизвестно зачем, даже думать страшно. Башня – как рука обгоревшая, ужас, на ней полыхает огонь до неба и кто-то ходит. Я обошёл кругом – на стене восемь башен. Видать, сторожевых. И на них тоже кто-то есть. Ворота на цепях толщиной с туловище, в них окошки узкие – стрела или нож достанет. И всё это светится изнутри, как живой камень, и поёт, всё поёт – и трава вокруг, и стены сами, и башня эта… А потом темнеть стало, и вдруг стены как попрут из земли! А башня эта как ухватится рукой за них! Я чуть не умер от страха, а оно вроде как крутанулось, а потом смотрю – гладкое что-то, вроде как шар в землю вкопан… И поёт… И знаешь, Владыка…
-Что? – Тардинэм насторожился.
-Меня будто звало туда. Ноги сами шли, и в голове звучало: ты же хотел всё изменить, так вот он – твой шанс… Я напряг волю, вырвался, и… вот я здесь.
-Так-так, - протянул Тардинэм.
И мрачные раздумья овладели им.
XLII
Манит, притягивает к себе потерявшиеся в выборе души полуреальный-полупризрачный Нэммион. Возникает из небытия перед ищущим и уходит от жадных глаз любопытствующих недоброжелателей. Нэммион… Город-Цветок, не построенный от начала на земле, но выращенный, подобно дереву или камню. Сила деревьев, росших когда-то на его месте, сила камней и ручьёв, и самих недр земных пропитали его, пошли на его рождение – оттого-то поле вокруг него столь ровно – ни деревца, ни камешка. Лишь травы, шелковистые и податливые, нежные тонкие голоса леса, призрачные пальцы земли…
Тот, кто строил Нэммион, долго искал это место, именно это, предназначенное, где живое земли само захочет стать иным – и нашёл. И музыка Творения, создавшая эти деревья, эти камни, эти ручьи, эти травы, потекла вспять, разжимая узы притяжения, и изошли они в Ничто и стали снова, но иначе. Вплелись в эту почву чистой мелодией леса, и она ожила. И вырос из сердца Эрмар чёрный цветок, пробивая твердь, прошёл сквозь огненные реки, сквозь толщу льда и камня, и показались из земли блестящие лепестки и витая сердцевина, поднялись гордыми стенами и величественной башней, и тогда сказал он: довольно.
И стал Нэммион подобен малым цветам Эрмар, также закрываясь на закате и пробуждаясь с восходом Золотой Звезды Ллир.
Потом пришли маги и мастера, и было их немного, и вошли они внутрь Чёрного Цветка, и в кольце стен-лепестков вокруг башни-сердцевины возвели они чудесный город, равного которому не видела ещё Эрмар…
Строки, написанные Мастером Латт’эсиаром на следующий год по завершении обустройства Нэммиона, вот уже двести с лишним лет знал наизусть каждый житель этого города. И каждый новоприбывший, знакомясь с историей своего нового пристанища, в первую очередь запоминал почему-то именно это. Не всем, правда, верилось, что можно в одиночку вызвать к жизни такую громадину и всемером выстроить всё то, что внутри стен. Да ещё наделить каждый дом своей особой силой… Сюда можно было придти, не имея чёткой цели, и через какое-то время приходило осознание. Как – неясно, чуть ли не стены шептали. Впрочем, так оно и было. Каждый дом имел своё назначение, нёс своё знание, и необходимые мысли неизбежно возникали в голове вошедшего в такой дом. Да и сами жители-ученики как-то быстро начинали понимать, где им лучше думается и о чём. И где легче работается. Стены просто подсказывали то, что было нужно, и когда было нужно. Можно было очень сильно захотеть что-нибудь узнать, а наутро проснуться с этим знанием.
Сначала нэммионские постройки были одноэтажными, а затем пришлось их всё-таки надстраивать, и в верхние ярусы перемещать учебные помещения. Кто-то предлагал отдать верхние этажи под жилые комнаты, но Старший запретил селиться выше первого этажа из соображений, как он сказал, маневренности и безопасности. Сам же он с семьёй и помощниками жил в башне.
Кто-то обосновывался в Нэммионе надолго, кто-то приходил и уходил, но к году двухсотпятидесятилетия Нэммиона в нём находилось около пяти тысяч постоянных жителей, да на внешних кругах и во внутреннем гарнизоне ещё около двух тысяч воинов. Тирмиунар, повторивший для подстраховки свой трюк с усыновлением, порою шутил, что теперь он – самый многодетный папаша за всю историю от Начала. Появились и дети, рождённые в Нэммионе. А где же ещё появляться детям, как не в свободном городе, где никто никем не командует против его воли, где все получают то, что им предназначено и где все, независимо от расы или рода, любят друг друга. И пусть город этот вовсе не город, а просто большая крепость и далеко ему в размахе даже до Эммион Вэйкиниэля, но где же может быть лучше? Ни один город не сравнится с Нэммионом, даже Эйнаар, чей блеск не стоит и глотка нэммионского воздуха. Не было ничего подобного от Начала и вряд ли будет впредь, думали многие видевшие Город-Цветок и живущие в нём, и были правы, ведь ни одно творение невозможно повторить дважды.
XLIII
-…Ты должен на какое-то время уйти из Нэммиона. Здесь никогда не случалось этого, и не должно было случиться, но раз уж это произошло – я не могу позволить тебе сейчас оставаться в городе. Это породит злобу, ненависть – видел, как убивается Тонлару? Ещё немного – и она будет готова проклясть тебя… Тогда случится неизбежное и Нэммион сам себя разрушит, ибо не может он нести в себе зло: такова природа этого творения. Ради сохранения равновесия я вынужден просить тебя уйти. Потом ты сможешь вернуться… Потом – когда остынет кровь на земле и утихнет ярость в сердцах твоих братьев. Ты должен уйти. Ты понял меня, Эраллир? – спокойный, слишком спокойный голос Старшего был страшнее любых проклятий, любых издевательств… Страшнее смерти и бесконечности Зала Уходящих…
Юноша стоял, как обречённый на казнь: низко опустив голову, и руки безвольно висели вдоль тела. Он боялся поднять глаза, хотя и был готов к чему угодно. Он был уверен – не будет ему прощения до конца времени, ведь по нелепой, роковой случайности он нарушил самый главный закон Киниан – взял чужую жизнь. А что ещё хуже – он лишил жизни равного себе. Не подвластного руке времени. Не обречённого на смерть от рождения.
Происходивший из рода Мастеров, Эраллир Ин-Натэр был прирождённым воином. Он и в Нэммион-то ушёл из-за того, что ему более по душе было владеть оружием, а не изготавливать его, хотя в кузнице он чувствовал себя, как дома. Придя в город, он сразу же попал в цепкие лапки благородного Тирхаурэ, который намётанным глазом углядел в этом светловолосом крепком парнишке достойное пополнение для собственного гарнизона и принялся с какой-то издевательской требовательностью обучать его лично. Обалдевший от подобной чести Эраллир из шкуры вон лез, пытаясь угодить своему наставнику, упражнялся до одури, терпеливо сносил все шуточки и шпильки в свой адрес и через какое-то время научился вполне сносно владеть мечом. По крайней мере, ему уже удавалось продержаться против самого рикэ’авар целую минуту. Казалось, ничего важнее похвалы благородного Тирхаурэ для него не существовало. И, чтобы добиться вожделенного одобрения, Эраллир повадился выбираться из своей берлоги во двор по ночам и упражняться дополнительно, причём с тяжёлым острым боевым тардом(2), который он сделал сам от начала до конца и считал своей гордостью. Хотя особо никому не показывал: в Нэммионе ученикам не разрешалось носить боевое оружие, и неизвестно, в какое исчадие тьмы превратился бы, узнав о тарде, его наставник, в повседневной жизни более похожий на взъерошенного галчонка. О благородном рикэ’авар ходили всякие сплетни, и Эраллиру совершенно не улыбалось на себе проверять их подлинность. Но маниакальная страсть к ночным тренировкам уже переросла в крепкую привычку, и в ту злополучную ночь Эраллир, как всегда, выбрался во двор и, скрытый непроглядной тьмой нэммионского купола, принялся отрабатывать новые приёмы.
А в это самое время Илдэлар, один из учеников достойного Латт’эсиара, решил на свою голову под покровом ночи навестить прекрасную Тонлару, свою подружку, на которой уже готовился к осени жениться. Несмотря на темень, он отлично ориентировался в пространстве, потому как шлялся этой дорогой не в первый раз, да и вообще знал город, как свои пять пальцев. Бесшумно скользя по гладко вымощенной дорожке, Илдэлар размечтался, как он сейчас явится к своей ненаглядной, какие песни будет ей петь, как она будет смеяться – словно хрустальная арфа-тиэссиль, и вообще – как хорошо жить! Углубившийся в мечты менестрель совершенно ничего не видел и не слышал вокруг. Решив срезать изрядный кусок пути, он перепрыгнул через низкий кустарник, отделявший, на манер забора, дорожку, ведущую к башне Старшего от двора дома, где жили младшие воины, и…
Больше ничего не было. Острый, как бритва, меч Эраллира, как раз выполнявшего особо заковыристый пируэт, отсёк ему голову.
…За миг до случившегося Эраллир казался самому себе счастливейшим из Киниан, ведь у него-таки получился этот выворачивающий руки наизнанку приём, за который он давеча схлопотал от своего наставника пару оплеух и сотню обидных кличек! Ух, здорово! Надо ещё раз попробовать, побыстрее… вот так, вот!
Внезапно клинок резко натолкнулся на что-то, затем это что-то отпустило, и Эраллира швырнуло на землю от неожиданности. Краем глаза он успел заметить, как падает, медленно оседая, что-то тёмное, но тут чьи-то тонкие жёсткие пальцы с силой закрыли его глаза, и он провалился в небытие. Какое-то время он ещё чувствовал эту руку на своём лице, а затем всё куда-то ушло.
Очнулся он, скорчившись, в каком-то кресле, а в трёх шагах от него стоял Старший, и лицо его было похоже на белый мрамор…
Эраллир ушёл из Нэммиона на следующий день. Никто не провожал его. Идти ему особо было некуда, и он с горя двинулся по направлению к дому. А дома, измученный и усталый, он всё-таки поддался на уговоры матери и открыл ей свою душу. И зря это сделал: наутро о происшествии знал весь город.
…Это утро благородный Тардинэм встречал в одиночестве. Его сиятельная супруга уже третий месяц гостила у детей, а всю прочую начинку своего дома он просто выгнал из личных покоев, наобещав нарезать из них кружева и расшить мелким бисером, если хоть одна сволочь осмелится ему помешать. Сегодня Мастеру Иллюзии хотелось начхать на свои утомительные заботы и предаться лирическим размышлениям у окна в компании с хорошим кувшином знаменитого илмэрского пойла. Тардинэм придвинул кресло к окну и распахнул створки. Затем грациозно прошествовал к зеркалу и критически оглядел себя. Подумав, украсил волосы парой жемчужных капель. Остался доволен. Теперь можно было впасть в романтическую доброту на глазах всего города. Он аккуратно уселся в кресло и усилием мысли откупорил кувшин. Ароматное вино, густо пенясь, полилось в тяжёлый рубиновый кубок. Тардинэм щёлкнул пальцами, и кувшин встал на подоконник. Ну, вот…как же хорошо, тихо, спокойно. Ах, если бы вечно сидеть так, ни о чём не думая, как же надоели все эти дрязги, все эти споры, вот бы всё оставалось таким же тихим, спокойным, как это утро…
Неожиданно в дверь постучали. Тихое и спокойное утро растаяло, как дым.
-Кого там принесло?! Я же просил никого не пускать! – рявкнул Тардинэм. Голос из-за двери неуверенно промямлил:
-Срочные вести для благородного Владыки…
Ну вот, подумал упомянутый Владыка, сволочи, мерзавцы, бездельники, отдохнуть не дают…
-Входи.
Из-за двери показался старший помощник Мастера Иллюзии, носивший в среде Тардинэмовых домочадцев прозвище Лаави(3). Это воистину было ходячее страдание: тощий, нервный, белобрысый тип, по лицу которого можно было решить, что из него вынули хребет, вставили взамен него шипастый прут и вдобавок ко всему нашпиговали беднягу иголками, а к пяткам привязали по небольшой осе. И что все эти ужасные вещи невозможно отцепить от него до конца времён. И это чудо, охая и закатывая глаза, подошло к столу, по возможности чинно встало рядом, и заглядывая в лицо Тардинэму, изрекло:
-Сын благородного Владыки шлёт ему послание из Эммион Фиарима.
-Ну и где оно?
-Вот… - Лаави протянул небольшой футлярчик для писем. Тардинэм вырвал вещицу из его рук, вытащил узкий свиток и развернул. Пробежал глазами текст. Послание гласило:
Не нахожу возможности сказать мыслью, ибо не уверен, что чуждый разум не проникнет в неё. Надёжнее будет словом на бумаге.
С прискорбием сообщаю, что по Фиариму бродят ужасные слухи – какой-то парень вернулся из Н. И рассказал кое-что своей матери. Я был потрясён тем, что брат отца моего оказался способен на такое. Похоже, он собирает армию гнусных убийц, готовых без зазрения совести кромсать и своих, и чужих. В этом страшном городе на Севере их и натаскивают, и я даже знаю, кто, но это сейчас неважно. Важно лишь то, что возможна угроза с Севера, и я бы порекомендовал обсудить это на Совете. Я же буду бдителен и если что будет не так – сообщу сразу.
Низко кланяюсь отцу моему, оставаясь верен во всём – Аммаран, волей Кольца Стихий наместник Эммион Фиарима.
Тардинэм сжал письмо в кулаке и неизменная улыбка сползла с его лица, будто и не было. Час от часу не легче, думал он. С какой радости, по какой причине наш осторожный братишка стал нарываться в открытую? Неужели мы его тогда так разозлили? Если через некоторое время он не успокоится, придётся принимать меры… Тардинэму неохота было ввязываться в разборки с хозяином Нэммиона, он ещё не совсем успокоился после той, давней истории. Гори оно белым пламенем, подумалось ему, пусть его судит Эрт’э’лэн Аквар, если это понадобится. Создатель справедлив и милосерден, так пусть он и наставляет заблудших. А я не судья, я художник! Мне это ни к чему, надоело, всё, моё дело сторона!..
Более всего на свете Мастеру Иллюзии хотелось лишь одного: тишины и спокойствия.
XLIV
…За последние годы в столице практически ничего не случалось. Со временем жители Эйнаара привыкли и к Иным, и к убегающей и возвращающейся молодёжи, и к лёгкому налёту вольнодумства, ставшему уже чем-то вроде признака хорошего тона для отпрысков благородных семей, и к серым плащам «помощников» Владыки Памяти, то и дело мелькавшим в толпе – ничего сверхъестественного не происходило. Поэтому-то события в доме Молчаливого Мастера и стали столь животрепещущей темой для пересудов, отчего сам Владыка Воздуха, и без того убитый горем, разозлился не на шутку и пообещал лично вырвать кузнечными клещами языки тем идиотам, которые смеют осквернять честное имя его сиятельной супруги, да будет путь её чист и ожидание недолго. Но толпу не перекроишь, и столичные болтуны стали обсасывать тему втихаря.
А тема была не из весёлых. Сиятельная Коринэль, супруга Молчаливого, странным образом покинула круг жизни. Никто толком не знал, что случилось – то ли она потянулась за цветком, коих немыслимое число росло на выступах за парапетом, то ли ей приспичило полетать, а сил не хватило, то ли это был обдуманный шаг – но несчастная женщина грохнулась с башни Владыки Воздуха и разбилась. Причём, приземлилась она аккурат во дворе мастерской собственного мужа, и ошалевшему Мастеру ничего лучше не пришло в голову, чем поднять бедняжку на руки, отнести в мастерскую и уложить на наковальню – а куда ещё? Там-то душа её и покинула искалеченное тело – после падения с такой огромной высоты даже Лура не смогла бы вылечить Коринэль… Молчаливый заперся в башне, забросил мастерскую и перестал на что-либо реагировать. Когда кто-нибудь пытался достучаться до него – в нецеремониальных выражениях предлагал прогуляться туда, откуда все родом. Поползли слухи – а не замешан ли он сам в смерти своей супруги? Предположения нагромождались одно на другое, но правды не знал никто, кроме Диарона и Энлармарана. Но те безмолвствовали.
Прошло несколько лет. Благородный Вэйвелеанар, кажется, уже устал страдать, и вернулся в мир живых. Снова открыл мастерскую, стал заниматься с учениками… Но что-то в нём переменилось – надломилось, что ли. Он обозлился на весь мир, его раздражала любая мелочь, а ученики от его ласкового обращения выли в голос. А за прикосновение к своей личной наковальне Молчаливый мог запросто сломать руку. Его стали бояться и обходить. Даже старые друзья начали робеть в его присутствии. Кто-то предположил, что Мастеру просто-напросто не хватает любви и ласки – вот он и бесится. Нашлись и доброжелатели, которые отважились с риском для жизни предложить ему жениться ещё раз. Что удивительно, Молчаливый их не убил, а задумался. А через какое-то время удивил всех тем, что привёл в свой дом женщину. Это была тихая и спокойная особа родом из какой-то дыры на северо-западе, высокая, тонкая и черноволосая. Звали её Эливинкару. Казалось, что в её присутствии резкое лицо Вэйвелеанара становится мягче, светлее, расходятся постоянно сдвинутые брови, и он становится похож на себя прежнего, каким он ступил на Эрмар тысячи и тысячи лет назад… Внимательные глаза Эливинкару следили, казалось, за каждым его движением, жестом, и что-то загоралось в их глубине, говорило: - смотрите, какой он на самом деле, это годы обиды и страдания изменили его, но ведь время не властно над ним!
Черноволосую избранницу Владыки Воздуха полюбил весь Эйнаар. Даже смертельно обиженные мастером ученики, считавшие общение с ним изощрённой пыткой, теперь со всех ног бежали к его дому в надежде встретить эту милую и весёлую женщину.
А через год была свадьба, на которой гулял весь город, и веселье продолжалось несколько дней. Но лишь немногие заметили, как во время обряда дёрнулось, помрачнело лицо Вэйвелеанара, когда его невеста вслух назвала своё полное имя.
Сиятельная Эливинкару происходила из дома одного из сыновей благородного рикэ’авар Элимара Тирхаурэ…
В тот день Молчаливый нажрался, как свинья и троим его сыновьям пришлось изрядно потрудиться, чтобы затащить его в дом, не нарушив приличий.
И пошло время. Благородный Вэйвелеанар опять впал в мрачное состояние, хотя рук уже не распускал, потому что супруги своей побаивался. Говорят, что после свадьбы он закатил ей сцену по классическому сюжету «ах, если б я знал, что же ты раньше не сказала» и получил контратаку кувшином по шее в духе «а что же ты, милый, не спрашивал». С тех пор он клял себя сразу по нескольким пунктам. Во-первых, как это его угораздило жениться на родственнице этого негодяя и подстрекателя. Во-вторых, как это его жена имеет право быть в родстве со столь мерзопакостной семейкой и в-третьих, почему же он любит до безумия это отродье Тьмы.
Внешне в их семье всё было спокойно, но скандалы случались всё чаще и чаще. Во время одного из них Эливинкару попыталась было даже образумить мужа и внушить ему хотя бы подобие уважения к своей родне, она ведь тоже любила его, несмотря ни на что, и его требования, чтобы она отреклась от семьи, больно ранили её. Она не понимала, зачем он так – ведь они же хорошие, добрые – и даже поведала кое-какие вещи и о Нэммионе, и о Тирхаурэ, и о Старшем – в доказательство своих слов. У Вэйвелеанара были свои сведения, большей частью полученные от Тардинэма. Он не знал, кому верить. С одной стороны – уважаемый брат, желавший только добра всей Эрмар в целом и ему в частности. С другой стороны – пугающе-любимая женщина, на поверку оказавшаяся кровью от крови его вечного противника, того, кто занимает, как он считал, его законное место. Того, кто привёл в этот мир ложь. И кому верить?
Запутавшийся Мастер в отчаянии воззвал к Создателю, попросив наставить и помочь разобраться. И был услышан.
Я видел, - пронеслось в сознании Вэйвелеанара. – Я всё видел. Этого достаточно. Мне. Чаша переполнилась. Собирай Совет. Без лишних. Завтра же. Я сам приду к вам.
XLV
На сей раз они собрались в доме Молчаливого. Мрачная, облицованная тёмно-коричневым камнем комната казалась огромным кострищем – пламя, полыхавшее в камине, радостно отражалось в полированных стенах. Они собирались нехотя – вызов был неожиданностью. Лура была выдернута от очередного покорёженного вояки, привезённого из йалкарского гарнизона, и была зла, как оголодавшая дракониха. Веримэр клевал носом и норовил стукнуться лбом о столешницу – днём он редко бывал трезвым и постоянно спал на ходу. Чего-то вразумительного от него можно было добиться лишь с утра, а по ночам он был занят. Эльмиунэ просто не любила, когда её неожиданно куда-либо вытаскивают, особенно в подобные места. Бледного, как мел, Диарона привели под руки услужливые помощники Энлармарана. Фиарэль была отозвана от амурных дел и капризно дула губы, всем своим видом выражая недовольство. Остальные прискакали по долгу службы и доброй воле – ну конечно, как же, судьба мира превыше всего. Во главе стола мрачно парил в багровеющем сиянии и нехорошим взглядом обшаривал собравшихся сам Эрт’э’лэн Аквар.
Это был даже не Совет – лишь молчаливый диалог Создателя и Тардинэма. Остальные и рта не могли раскрыть – только присутствовали, не понимая, что происходит.
Ибо нечего скрывать нам…
Глаза в глаза: холодная сталь и изменчивая радуга. Тардинэм неподвижен, лишь пальцы его, с усилием сжавшие край стола, побелели. Зарево вокруг фигуры создателя колышется, как огромный призрачный парус, наполняя всю комнату.
То, что увидел я в мыслях брата твоего Вэйвелеанара – правда ли? Кто тебе поведал?
Мой сын поведал мне, о Сияющий ярче всех звёзд…
Правда ли это – что сказал твой сын?
У меня нет оснований не доверять своему сыну…
Я не видел ничего – возможно ли это?
Разведчик говорил – чтобы увидеть, надо захотеть изменить своё предначертание. Такова природа этого творения.
Никто не волен изменять предначертание. Таково было слово моё. Дерзнувших же ослушаться ждёт суровое наказание.
Все знают – ты справедлив, о Сияющий ярче всех звёзд…
Пусть вернётся в свою суть творение, преступившее слово моё. Но откуда растёт оно – неведомо мне, ибо я своего слова не нарушал.
Мы читали в умах пришедших оттуда. Это бесполезно – они забыли путь до поры.
Когда настанет пора?
То неведомо мне…
Под рукой твоей есть ли знающий путь?
Благородный рикэ’авар Каримар Тиэссиль гостит сейчас в Эммион Эйнааре. Но он не укажет пути, ибо сын своего отца…
Его память уже принадлежит мне.
О Сияющий ярче всех звёзд, что же нам делать?
О том сказано будет вам…
Прошёл день, и ночь, и наутро ничто более не напоминало о том разговоре. Город жил своей обычной жизнью. Изначальные занимались своими обычными делами, ибо смутно помнили, зачем собирались у Молчаливого. Все. Кроме Асиэля.
Он сидел недвижно на постели, уставившись в одну точку остановившимся взглядом, и в глазах его плясало багровое зарево.
Сиятельная Эливинкару, не понимая, что с ней происходит, рыдала в голос, запершись в своих покоях.
Благородный Каримар Тиэссиль проснулся в это утро с чудовищной головной болью и предчувствием какой-то беды. Несколько раз пытался дотянуться мыслью до отца или брата. Не смог. И оставил попытки, списав неудачу на разламывающийся котелок, три пустых кувшина и прекрасную даму, в объятиях коей он отошёл ко сну.
А вокруг цвела кровавым золотом безумная эйнаарская осень, что каждый год добавляет ещё больше блеска и роскоши вычурному великолепию безмятежной столицы…
XLVI
Сквозь приоткрытую ажурную дверь в тёмный коридор проникал свет, ложась разноцветными бликами на каменный пол и пушистую ковровую дорожку. Эрмару неслышно подошла к двери и скользнула внутрь.
Комната по форме напоминала ломоть рыбного пирога с дыркой посредине или кусок толстого кольца. По длинной полукруглой стене располагались огромные окна в затейливых витражах, из-за которых всё пространство казалось заляпанным весёлыми светящимися красками. Посреди комнаты, опершись рукой о столешницу, стоял Тирмиунар и разглядывал какие-то бумажки, улыбаясь до ушей. На дворе стояла на редкость жаркая осень и он был весьма легко одет: в широкую, просторную и, вдобавок ко всему, расстёгнутую чёрную рубаху и того же цвета штаны, сработанные из непонятно чьей кожи. Когда-то Эрмару осторожно поинтересовалась, из кого же всё-таки они сделаны, и он ответил, что этот зверь вообще никогда не существовал в мире, и ей бояться нечего.
Эрмару улыбнулась, глядя на него: если бы кто-нибудь из учеников увидел его сейчас, удивлению не было бы предела – солнце поднялось уже высоко, а Владыка Нэммиона был бос и основательно растрёпан. Видимо, на столе перед ним лежало нечто воистину увлекательное. Она подошла ближе. Тирмиунар услышал шаги и поднял голову:
-А, это ты, миунэ-эспас! Иди-ка сюда, глянь, какая прелесть!
Эрмару подошла к столу и заглянула в бумажки. И не удержалась от тихого смеха: это были рисунки, целая гора рисунков, трогательных и уморительных. Вальяжные коты, валяющиеся кверху пухом в котлах, мисках, выглядывающие обалдевшими глазами из пузатых бутылей, свисающие с крыш, дверей, башен, спинок стульев, как тряпочки, мчащиеся во весь опор, плавающие в лужах в обнимку со старыми сапогами…
-Ну, что скажешь?
-Кто это натворил? Можно лопнуть со смеху!
Тирмиунар собрал рисунки в стопку и отложил в сторону:
-Тирхаурэ, больше некому. Я вчера заметил, что он что-то царапает на каком-то клочке, и глянул. Мне так понравилось, что я попросил ещё. А он полез в эту свою кучу шкур и плащей, которая у него именуется постелью, порылся там и достал всё это!
Эрмару тронула его за руку:
-А я ведь именно о нём хотела поговорить. Что-то он мне не нравится в последние дни.
Тирмиунар лукаво посмотрел на неё и вспрыгнул на стол – настроение у него было приподнятое:
-Если он тебе не нравится, попробуй его причесать для разнообразия. Хотя я сомневаюсь, что это понравится ему. И не смотри на меня так, знаю, тебе больше хочется причесать меня. Я, правда, не имею ничего против.
Эрмару заглянула ему в глаза:
-Нет, я серьезно.
Старший насторожился:
-А что случилось?
-Он какой-то сам не свой. Нервный стал слишком. Бегает по всему Нэммиону, как угорелый, такое впечатление, будто долги раздаёт, делает всё, кому что обещал. Да ещё эти его идеи…
-Какие идеи?
-По поводу Другой Стороны. Он тут как-то обмолвился, что давно хотел сходить на Другую Сторону. Мол, там тоже народ живёт, может быть, им что-нибудь нужно?.. Нет, ну скажи мне, чего ему там понадобилось?! – Эрмару как-то отчаянно посмотрела на него и сцепила пальцы. – Зачем ему туда уходить, пусть подумает, ну хоть ты ему скажи!
-Успокойся, миунэ-эспас, - Старший положил руки на плечи жены. – Ты говоришь, что ему там понадобилось? А что нам здесь понадобилось? Я бы мог не приходить сюда, а остаться там, с Призванными под крылышком у Ирму Ллиэлэр. И ничего бы не было. Что мне здесь понадобилось?
-Но ты – другое дело…
-Нет. Просто я посчитал должным придти сюда. Может, Тирхаурэ посчитал должным уйти на Другую Сторону? Может, это – его Путь?
-Может быть… - Эрмару опустила голову. – Но мне так неспокойно… Скажи ему, пусть подумает ещё раз.
-Не могу.
-Почему?
-Знаешь ли, - Тирмиунар спрыгнул со стола и принялся выискивать пояс в куче разной ерунды на столе. – Он уже там.
-Как?! Когда?! – на лице Владычицы Земли нарисовался ужас вперемешку с удивлением.
-Он с утра был у меня и говорил о том же. Что ему неспокойно, что ему хочется сходить туда и увидеть самому. И помочь. Короче, за благословением явился.
-И что ты ему сказал?
-Я ему сказал, что пусть топает, причём немедленно.
-Зачем же немедленно?
-Понимаешь, если что-то мучает и свербит, надо сделать это немедленно, пока есть желание, ведь если желание остынет, перекипит, будет очень тяжело осознавать, что остался какой-то кусок жизни, который невозможно прожить заново… Да не расстраивайся ты, всё к лучшему…
Эрмару подошла к распахнутому окну и некоторое время стояла так, подставив лицо ласковому ветру. Солнце постепенно исчезало за облаками, которые почему-то слишком быстро неслись по небу. Странно. Очень странно.
-Знаешь… - она вздохнула. – Я боюсь.
-Чего ты боишься, миунэ-эспас? – Тирмиунар застегнул пряжку на сапоге и выпрямился. Каким-то образом он уже успел переодеться, причесаться и сейчас стоял возле двери, приготовившись куда-то идти. Эрмару остановила его взглядом:
-Я не знаю, что это, но я чувствую это вокруг…
-Не бойся ничего, мы здесь в безопасности. Ты же знаешь, что такое Нэммион. Он защитит нас, если что… Так что не расстраивайся. А мне пора идти – меня ждут ребята в библиотеке. Я вчера сдуру наобещал им рассказать кое-что, и теперь они от меня не отвяжутся. Всю голову уже продолбили, котята нетерпеливые… Ну, я пошёл! – и с этими словами Старший скрылся во тьме коридора.
Эрмару осталась стоять посреди комнаты.
XLVII
…Яркое, радостное эйнаарское солнце уже дотронулось до холодных с ночи камней башни Мастера Иллюзии. В это утро спавший безмятежным сном младенца благородный Тардинэм проснулся не по своей воле. Будто тонкая раскалённая игла прошила мозг – и он вскочил, как ужаленный, не понимая, зачем его разбудили так. И в сознании его возник голос, который он бы не спутал ни с каким иным:
Собирайся, Эркангорар. Ты пойдёшь со мной. Сейчас. Ты мне нужен. Час настал.
…Мастер Тариэн шёл по коридору. Через несколько минут он должен был войти в библиотеку – там его уже ждали. Коридор был длинный и узкий, и по левую руку в стене были проделаны длинные узкие окна, дававшие хоть какой-то свет. Тариэн шёл своей обычной дорогой – вот уже лет двести с лишним он ходил здесь, каждый камешек в стене был знаком, как собственные руки, но что-то заставило его остановиться и подойти к окну. Что-то в окне было слишком необычным. Сначала он не понял, что, но потом увидел: по небу на бешеной скорости неслись облака. Ну не могло такого быть, ведь при подобном ветре деревья пригибались бы к земле. Но деревья почти не шевелились. Лишь чуть-чуть, как обычно, лёгкий ветерок играл ветвями. Нет, такого не бывает, подумал Тариэн и пошёл дальше. Но на душе осталось что-то…
…Второй из рикэ’авар, благородный Каримар Тиэссиль нежился на постели, упорно не желая сменить сон на реальность. Ему было хорошо, если не считать недавней неудачи со связью с домом, но он не придавал значения подобным неудачам, хорошо зная себя. Ну, выпил, ну, загулял – с кем не бывает?.. Потом ещё раз попробую, на трезвый ум… А если вспомнить ту девицу, которая явилась ему во сне? На такой бы он даже женился – если бы она существовала. Но не бывает в мире подобных женщин, не бывает… Видимо, у меня слишком хороший вкус, подумал Каримар, с удовольствием перебирая в памяти подробности видения. Растянувшись поперёк кровати, он прикрыл глаза и попытался представить себе ночную гостью во всей красе. Вот какая она красивая – тонкое чёткое лицо, глубокие солнечные глаза, светлые струящиеся волосы, сама вся лёгкая, как пёрышко… Но что это? – постепенно из его видения начали выявляться черты Эрмару, и лицо её, всегда спокойное и доброжелательное, было перекошено гневом и ужасом. Каримар проснулся окончательно и долго не мог понять, что это было: либо продолжение сна, либо пророчество. Но какой из него пророк?.. Ладно, разберёмся позже, подумал он и попытался заснуть обратно. Но сон не шёл…
…Зачем ты привёл меня сюда, о Сияющий ярче всех звёзд?
Ты знаешь свой Дар, и ты сделаешь так, чтобы это не ушло, как уходит.
Но я не вижу ничего…
Тебе и не должно видеть.
Не нарушу ли я закон Творения?
Ты идёшь за словом Моим – что же ты нарушишь?..
-…Отчего так душно, будто воздух греется на костре? – Тонлару, опустив глаза, теребила рукав своего траурного платья. – Почему я вижу ветер, но не чувствую его?
Мастер Вилмэр, наставник нэммионских кэрни, посмотрел на небо:
-Ты права, девочка. Но что это, откуда это – я не знаю. Вечером спрошу у Старшего – он-то должен знать…
…Теперь ты знаешь, куда идти. Иди за мной…
-…Что творится вокруг, Хайэннар? Я не в силах понять природу этого. Здесь что-то происходит не то… - Мастер Латт’эсиар в каком-то отчаянном порыве подбежал к Старшему, уткнулся в его руку. – Что же делать?!
-Убегать, – голос Тирмиунара был глух, как будто слышался из-под толщи земли. – Уносить ноги.
-Как убегать? Куда? Когда?!
-Куда хотите. Немедленно.
…Как горячо – воздух раскалился добела, жжёт беззащитную плоть, плавит мысли… Он знал, что это может быть мороком, но может быть и правдой. Надо закрыться, надо… Но ведь утро, как? Нэммион только что открылся, сам он не сможет…
Сдирая пальцы о камень, он выбрался на верхнюю площадку башни – быстрее, быстрее, только бы успеть… - и протянул руки к небу, собирая силы, движущие временем: пусть будет ночь, пусть будет ночь, пусть будет…
В мареве колышащегося от жара воздуха двинулись стены, башня изогнулась книзу, готовясь принять в свои объятья лепестки Чёрного Цветка, и долгая песнь заката занялась над Нэммионом. Ещё немного – и сомкнутся стены, и станут недоступными для не ведающих, что за ними – такова природа этого творения…
Он стоял на башне, своими руками стягивая силу Нэммиона, горячий воздух обжигал его лицо… Вот ещё немного, ещё, ещё… Зубцы стен уже почти сошлись, как вдруг он увидел… мальчишку из числа младших учеников Тариэна, оседлавшего выступ, растущий вертикально прямо из стены, отчаянно машущего ему руками… Как ты здесь оказался, Рээль?..
Одного мгновения было достаточно. Тяжёлая огненная лавина сшибла его с башни, и он, падая, видел, как плавятся стены, подобно толстой бумаге в огне, как оседают с глухим стоном дома, как не успевшие спрятаться – а куда здесь спрятаться – застывают, превращаясь в живые свечи, и осыпается, осыпается пепел на землю…
Сквозь крики и боль его слух ещё мог различать голоса – и он услышал голос Эрмару, он знал – она была где-то рядом, он знал, что рядом, но не видел, не мог видеть – глаза заволокло жарким пеплом, поднимающимся на несуществующем ветре… Но если бы только не видеть… Он не видел – чувствовал, как оплывают стены, как горит земля, как падают в безмолвии на этот огромный костёр те, кто верил ему, верил, верил…
…Башня сломалась, как тростниковая флейта в лапах медведя. Город оплывал свечой, и в этой свече срослись воедино стены и лица, камни и души, и чёрная горячая река поплыла в лес, пожирая деревья…
Непрекращающийся крик на пределе отчаяния рвал его слух, а руки рвали жёсткие ремни, или верёвки. Или цепи – он уже не понимал, он только чувствовал, что его куда-то ведут… тащат… волокут… И Эрмару – она тоже была где-то рядом. Он не мог видеть её лица – мешала гарь и пепел, но голоса терзали слух, пока не начали таять, таять, таять…
XLVIII
…Он очнулся на Площади Собраний, лёжа на каменных плитах. Чьи-то жёсткие руки, жестокие руки подняли его… и голос – он слышал этот голос каждой клеткой, и спрятаться от него было невозможно:
Пусть Глава Совета займёт своё место.
Кто-то помог ему преодолеть ступени, подняться, выпрямиться в рост… кто-то помог ему сесть на место, не теряя достоинства… Всё происходящее заволакивал туман. Туман бессилия…
Он поднял глаза. Площадь была полна народу. Даже на крышах домов кто-то сидел. Левее – лица. Лица Изначальных. Вот досада, подумал он, приволокли на Совет. Ну и чем они могут мне пригрозить? Чем теперь они могут мне пригрозить?..
Собрав остатки сил, он выпрямился, но тут же как-то обмяк, и сидел теперь подобно брошенной кукле. Будь что будет, подумал он.
Близился вечер. Темнело. На Площади развели огонь. В свете неверных бликов пламени он пытался разглядеть лица сидящих рядом: вот Веримэр, вопреки обыкновению, трезвый, как ребёнок, нервно крутит в пальцах крючок рубашки; вот Тардинэм прячет глаза, смотрит в пол, ёжится – неуютно ему здесь… Вот Илдинэмма и Имиэль – как всегда вместе, но глаза их пустые, тёмные, страшные… Вот Эльмиунэ – нервно барабанит пальцами по подлокотнику кресла… Вот Энлармаран – скучающий взгляд и во всей фигуре полная решимость отвалить отсюда куда-нибудь подальше… Молчаливый неподвижен, как фонтан в парке, и лишь лёгкий ветерок вносит разнообразие в это изваяние – чуть колышет волосы… Лицо Фиарэль, пугающе-равнодушное… Лура закрыла лицо рукой…Глаза Диарона, распахнутые на границе между жизнью и смертью… И Эрмару – бледная тень самой себя, измученная и усталая… Ну её-то зачем?..
И тонкое лицо Эрт’э’лэн Аквара в багрово-перламутровом облаке над Площадью Собраний.
…Вы, Призванные из Начала, сознаёте ли вы глубину и тяжесть проступка брата вашего?
Молчание.
Я сказал вам – отвечайте.
-Сознаём, - раздался негромкий голос Владыки Памяти.
Знаете ли вы, на что посягнул брат ваш?
-Нынче нам свободно читать в мыслях твоих, о Сияющий ярче всех звёзд…
Знаете ли вы, что ослушавшегося дважды ждёт суровая кара?
-То известно нам… - прошептал Тардинэм, ломая пальцы, - вынести эту монотонность звуков он был не в силах.
И говорю я – тот, чьи помыслы режут нити Творения, чьи труды суть глумление над миром, достоин исчезнуть во веки веков…
-Нет! – вскочила с места Лура, - ты видел лишь тени, как ты можешь судить о том, кто отбрасывает их?!
Ты мне перечишь, Кэрни. Удались.
Лура сама не поняла, как встала с места, и ноги понесли её куда-то…
Из зыбкой тишины соткался голос Владыки Ночи:
-Я весь во власть твоей, но позволь мне задать лишь один вопрос…
Говори.
-А что такого страшного сделал брат мой? Строил города? Учил молодых? Пытался остановить войны? Жил так, как хотел бы жить каждый из нас – будучи самим собой? Неужели он достоин кары за труды свои во благо Эрмар?
Удались.
Веримэр поднялся и исчез внезапно, как морок.
Толпа на Площади ахнула и затихла. Скучающе-капризный флёр подёрнул лицо Синкланара.
И говорю я – тот, кто посеял смуту даже в Кольце Стихий, тот, кто попирает слово Моё и любой мыслью своей творит недостойное, должен уйти из мира.
-Постой! – благородная Эльмиунэ рванулась к багровому сиянию. – Не ты ли сам создал нагую землю и изменил её суть? Неужели ты не можешь понять того, кто делает то же, но иначе? Где твоя справедливость?! Или ты не хочешь видеть того, кто сделал то, что ты сам хотел сделать?
Что говорю я - Закон. Удались, Эрар.
Эльмиунэ растаяла в воздухе.
Площадь замерла. Зловещая тишина повисла над Эйнааром. Но тут неожиданно вскочил со своего места Асиэль Диарон:
-Опомнись! Что творишь ты?! Это уже не Совет, если ты ещё помнишь свои слова!
Синкланар переместился прямо к лицу судьи, вплотную, и застыл напряжённо. Багровое облако окутало Асиэля.
Что говоришь ты?
Минуту они стояли друг против друга в молчании, затем судья сжал пальцы и шагнул навстречу Эрт’э’лэн Аквару. Тот от неожиданности отстранился. А Диарон, казалось, выпустил на волю тысячелетиями копившееся бешенство – выплёвывал фразы в лицо Создателя, и всегда печальные глаза его были полны ярости:
-Ты твердил о мире – и сам его избегаешь! Ты твердил о равновесии – и сам же его нарушил! Должен ли я верить тебе?!
Не мешай, Асиэль.
Что-то швырнуло его на место, и тут Диарон понял, что может только слушать – ни встать, ни уйти, ни открыть глаза… Лишь безмолвно внимать тому, что произойдёт – его удел…И не сметь вмешаться.
Что можешь ты сказать в свою защиту?
Старший с трудом поднял голову. Взгляд его зафиксировал неподвижно-выжидающие фигуры оставшихся в Совете. Шестеро Призванных из Начала сейчас, казалось, были единым целым – одни глаза, одно выражение, в точности повторяющее Эрт’э’лэн Аквара, что в данную минуту напряжённо и недобро вглядывался в его лицо. Что он может прочесть во мне? – подумал Тирмиунар. – Зачем он это делает?
Кольцо Стихий было похоже на щербатый рот. Слева, с краю, сидела Эрмару, бессмысленно глядя себе под ноги, далее – пустота. Затем – Асиэль. Он, казалось, даже не дышал, его неподвижность пугала, а лицо, побледневшее донельзя и остановившееся, утратившие живой цвет глаза, казались мёртвыми. Далее – опять пустота. И снова пустота. А по правую руку – они… И ближе всех – высокая нервная фигура и желчное лицо Вэйвелеанара.
…Так что можешь ты сказать в свою защиту? Говори, ибо не дано тебе будет другого часа.
Что он городит? – пронеслось в голове Старшего. – Что он задумал?..
-Ты желаешь слов защиты, младший из Синклан? – Тирмиунар вскинул голову и, стараясь держаться ровно, пристально заглянул в серебряные глаза Создателя. Эрт’э’лэн Аквар недовольно поморщился, как подросток, которому напомнили, каким хорошеньким сладеньким младенчиком он был ещё недавно…
Желаю. – Голос хлестнул по нервам.
-Так не услышишь ты желаемого, ибо оправдываться мне не в чем. И не перед кем. Не ты ли сам говорил, что все пути различны и нет двух единых? Так зачем же ты хочешь изменить мой, который не ты мне даровал? И какое имеет право изменять тот, кто сам боится изменения и не желает его? Нет на мне никакой вины ни перед Эрмар, ни перед Киниан, ни перед прочими народами – я шёл своим путём, следовал своему предназначению и делал то, что мне надлежит.
Ты вмешался в моё творение. Ты нарушил моё слово. Ты скрыл от меня свой недостойный труд в страхе, что будешь наказан.
-Я ничего не скрывал, - голос Старшего окреп, глаза засветились. – Такова природа этого творения… была,.. что увидеть его дано лишь тем, кому оно предназначено. И не стоит подобному тебе обижаться на то, что в мире есть что-то, ему не предназначенное. И не стоит жаждать власти надо всем без исключения, не думая, нужно это тебе или нет. И не стоит Знающему отказывать в знании тем, кто его достоин. Это же были твои слова, так чего же ты сам теперь нарушаешь своё слово? Асиэль сказал тебе правду – и поплатился за неё. Я не знаю…
И не узнаешь.
Синкланар шевельнул пальцами – и неведомый сгусток силы, чудовищный вихрь, пульсирующий и мечущийся, багрово-алый смерч ярости с размаху упал на Старшего. Раздался треск ломаемых камней, на какой-то момент всё заволокло пылью, а когда пыль осела – в Круге уже не было ни центрального каменного кресла, ни сидящего на нём – эта сила вбила их в землю, и развороченные плиты пола зловеще освещались пламенем факелов, становясь похожими на края страшной рваной раны.
Толпа вскрикнула.
Эрт’э’лэн Аквар, жутко улыбаясь, указал тонким пальцем на Вэйвелеанара и Энлармарана:
Приведите его ко мне.
Мастер, отстранив Владыку Памяти, подскочил к жуткому пролому и выполнил приказание, швырнув бесчувственного своего врага к ногам Создателя.
Эркангорар!
-Понял, - прошелестел Тардинэм и щёлкнул пальцами. На лежащего из ниоткуда пролилось изрядное количество воды.
Старший пошевельнулся и с видимым усилием приподнялся на локте. Лицо его было разбито. Рубашка свисала клочьями. В огромных, пугающе-чёрных глазах пульсировала боль. И непонимание.
Ты думал – я не смогу наказать тебя?
Не отрывая взгляда от улыбающегося лица Создателя, он попытался подняться на ноги, но лёгким жестом Синкланара был сбит и тяжело рухнул на ступени. Толпа загудела и приблизилась. Серебристый лёд в глазах Эрт’э’лэн Аквара колыхнулся – казалось, он насторожён, но не показывает вида.
Что же ты не просишь прощения? - внимание Синкланара снова переключилось на Старшего, застывшего с перекошенным от боли лицом в очередной попытке встать.
Я говорю: признавший свою вину может надеяться на прощение.
Тирмиунар ответил мыслью, ибо не мог уже говорить, но слова его почему-то услышали все присутствующие на Площади Собраний:
-Не ты волен наказывать и прощать меня. Не ты волен изменять мой путь. Останови свою гордыню, младший из Синклан, ибо можешь быть наказан сам.
Тонкое женственное лицо Создателя передёрнуло от ярости, улыбочка превратилась в оскал ненависти, руки сцепились в немыслимом жесте. Секунда – и он взглядом отшвырнул Старшего в сторону стены. Тот упал лицом вниз, впился пальцами в мозаичные плиты…
Этого было достаточно. Толпа двинулась вперёд, в сторону Кольца Стихий. В воздухе запахло грозой, хотя небо было ясным. Небо, казалось, начало падать на плечи, давить, над площадью сплелась, как огромная сеть, и застыла наизготовку неведомая сила, таящая в себе нечто опасное. Синкланару стало нехорошо. Толпа подходила уже к самым ступеням, медленно, безмолвно, и в глазах тех, кто шёл впереди, плясало багровое пламя. Стража была смята. Защитное поле, наспех поставленное не на шутку перепуганным Эрт’э’лэн Акваром, трескалось, и вот-вот готово было лопнуть. Ещё шаг – и…
Стойте. Это вас не касается. Это моё. Пощадите самих себя. Ни шагу больше.
Синкланар обернулся и с удивлением и ужасом понял, кто произнёс эти слова. Возле стены, опершись на неё, держась на остатках силы, стоял Старший, вытянув вперёд руку в останавливающем жесте. Вид его был ужасен. А глаза полыхали, как чёрное пламя, затягивающее, подчиняющее, убивающее…
Ни шагу больше.
Толпа повиновалась.
…Застывшие от ужаса, распахнутые в никуда глаза Эрмару… В них читал он: зачем, зачем ты не дал им… Гнев народа справедлив – почему ты не позволил?..
Он не мог позволить этого – не мог допустить неизбежных смертей, чтобы всю жизнь до конца времени это было на нём, - этот страх, эта кровь, эта жертва – в его честь… Он не мог позволить толпе поднять руку на Создателя – тогда остатки равновесия мира рассыпались бы в прах и далее – неизвестность… Он не мог уподобился им – жертвующим чужими жизнями во имя призрачных ценностей, предрассудков и уязвлённой гордыни. Он так не мог. И где-то в глубине сознания надеялся, что Эрт’э’лэн Аквар не переступит черту, не качнёт чашу весов, не сможет поднять на него руку. Но ошибался.
Создатель всемогущ, и этим всё сказано. Он сможет всё.
Чудовищный по своей силе удар снова сбил его с ног. В мозгу возник, терзая и разрывая сознание, голос Эрт’э’лэн Аквара, исходящий на крик, бешеный, разъярённый крик на грани рассудка:
Как посмел ты, ничтожный, повелевать умами живущих?! Как посмел ты касаться их душ своей нечистой мыслью?! Ведь было сказано – не вмешивайся в душу себе подобного, ибо он свободен! Нет, ты не настолько глуп, чтобы нарушать закон по ошибке! Я знаю, чего ты хотел – встать над миром, и чтоб склонилось пред тобой всё живое в повиновении! Так уйди туда, откуда пришёл ты, и не пятнай Эрмар своим дыханием! Тос угор рафран!
Глаза Синкланара вспыхнули, и на мгновение тьма окутала Площадь. Над осколками камня в центре полукруга завертелся тёмный мерцающий вихрь, затем сердцевина его лопнула, как кожица переспелого плода, и из косой трещины излома дохнуло холодом. Толпа отпрянула с ужасом: в изломе пульсировало и перетекало, пожирая самое себя и возрождаясь из самого себя, ледяное марево Вэйлэнкваром.
Искры заплясали на кончиках пальцев Эрт’э’лэн Аквара, а в голосе зазвучали металлические нотки:
Вот путь, достойный благороднейшего из Кольца Стихий, и я не волен его изменить, лишь в почтении склоняюсь перед словом идущего по нему. Я не волен судить – так пусть идущего судят те, кто достоин такой чести, и я уверен, что их он встретит на своём пути… А если тот, кому выпала столь высокая честь, заплутает по дороге, пусть первый из сынов моих проводит его, - Синкланар зло усмехнулся. – С почестями.
Никто не понял как – в руке Вэйвелеанара появился длинный светящийся кнут, с жутким треском рассекавший воздух.
-Белое пламя… - в ужасе прошептала Фиарэль и закрыла глаза руками.
-Пришла пора прощаться, брат, - прошипел Молчаливый и стегнул Старшего кнутом по бедру. Тот упал, перекатившись, и теперь пытался кое-как встать, зажимая рану рукой. Силы кончались.
Вэйвелеанар молча поднимался по ступеням, не давая Старшему уйти в сторону – удары сыпались с частотой барабанного боя на праздничном турнире. Порой казалось, что воздух побелел от вспышек колдовского пламени – Молчаливый упорно гнал свою жертву прямо в излом. Лицо его в бликах огня живого и сотворённого было – каменная маска ненависти.
-Ты уйдёшь туда с радостью, что я наконец оставил тебя в покое! – злорадно процедил Вэйвелеанар, подходя почти в плотную к Старшему, упавшему на одно колено, и занося руку для удара. Сверкнуло белое пламя – Мастер целился по руке, на которую опирался старший, но тут случилось неожиданное.
Одним молниеносным движением поверженный Владыка перехватил огненный кнут голыми руками и притянул Молчаливого к себе. Тот рухнул на колени и замер. Несколько минут они стояли так, и почерневшие от боли и ярости глаза Старшего сверлили Владыку Воздуха в упор. Нет, не в глаза ему смотрел он – в сердце, прожигая насквозь, вкладывая последние свои силы в этот взгляд – ты будешь помнить дело рук своих, Мастер. Тонкие пальцы Старшего, сжимавшие огненный кнут, дымились. Над Площадью повисла убивающая, душащая на полувздохе тишина.
Затем они упали, как-то одновременно, один – навзничь, бездвижно, с открытыми застывшими глазами, другой – согнувшись, прижав руки к груди. Выпавший из пальцев Молчаливого кнут, шипя, извивался на камнях. А потом исчез.
Эрт’э’лэн Аквар проявился рядом с ними. Холодные его глаза остановились на фигуре Мастера.
Вставай, Акварэн.
Тот повиновался, с трудом поднявшись на ноги. Смуглое лицо Молчаливого было белее зимних гор, а одежда на груди прожжена насквозь и окровавлена. Тяжёлая золотая цепь, украшавшая его костюм, как подобает члену Совета, оплавившись, разорвалась надвое.
И – голос из толпы, прозвучавший больнее удара белым пламенем: - Соа’латта. Меченая Шкура. Отныне и навечно эта позорная кличка станет его вторым именем. Молчаливый сжал зубы.
Иди, Акварэн. Ты сделал то, что должен был.
Согнувшись, волоча ноги, Вэйвелеанар покинул площадь. В немой тишине.
Эрт’э’лэн Аквар приблизился к фигуре Старшего, лежащей почти на краю излома.
Так вступи же на свой путь, благородный Владыка. У тебя будет много времени, чтобы осознать свои ошибки. И даже шанс их исправить. Я буду слышать тебя. Прощай.
И с выражением брезгливости и пьяного ужаса от собственного поступка, пнул лежащего изящным золочёным сапогом.
И тьма Вэйлэнкваром поглотила Старшего.
Эрт’э’лэн Аквар повернулся лицом к тем, кто был на Площади, и некоторое время в задумчивости глядел на онемевшую, не верящую в реальность произошедшего толпу. Поднял руку, готовясь закрыть излом, но тут жуткий крик, скорее, волчий вой, страшный и безысходный, наполнил всю землю до краёв, и деться от него было некуда. Синкланар оглянулся и увидел, что Эрмару с кошмарным неживым лицом, на котором алым золотом горели ненавидящие глаза, идёт прямо к излому. Миг – и она шагнула туда, одарив его на прощание взглядом, способным разрушить все миры от Начала.
Ты не волен жить без памяти, младший из Синклан…
И тут Эрт’э’лэн Аквар закрыл лицо руками, дёрнулся всем телом и исчез, оставив за собой клочья жемчужно-стального тумана, оседавшие на изуродованных камнях Лестницы Изначальных.
…Уже рассветало. Все давно ушли с Площади, унося с собой страшное понимание, доселе неведомое Киниан – уверенность в возможности высшей несправедливости. Ушли, оставив в прошедшем дне часть себя. И не восполнить её ничем… Ушли, чтобы уйти навсегда из Эйнаара или продолжать жить, стиснув зубы и придавив память. Ушли.
И только Асиэль Диарон не покинул Площадь. Он лежал, как сбитая птица, на треснувших плитах, прижавшись щекой к грязным ступеням и, рискуя сломать пальцы, впивался ногтями в каменное крошево…
Потом пошёл дождь…
XLIX
Достойный Тиллфэр Ин-Туннлар, городской судья Эммион Имиэра, получил новости из столицы через несколько дней. Посланник, передавший ему весть, по обыкновению остался стоять в дверях, ожидая, пока судья прочтёт письмо и соизволит ответить.
Но Тиллфэр медлил. Посланник уже скобенился ждать и, дабы привлечь к себе внимание, нарочно лязгнул стальным щитком на предплечье о жиковину. Судья медленно обернулся на звук: лицо у него было, как у покойника. Ярко-зелёные глаза его побледнели и потухли.
-Дурные вести, фронкваром асиэль? – полуфамильярно-полуцеремонно поинтересовался посланник. Он не первый год курсировал между Диароном и его учениками и привык ко всему – но такое лицо видел впервые.
Судья как-то отрешённо кивнул.
-Ответ-то будет?
-Нет. – Тиллфэр говорил с трудом. – Не на что здесь отвечать. И некому.
Посланник в недоумении пожал плечами и удалился.
Тиллфэр сидел за столом, за которым обычно принимал посетителей, и приканчивал второй кувшин дрянного имиэрского вина, из числа тех, что делают Иные и меняют рабочим с верфей на всякую ерунду. В руке он держал злополучное послание и бессмысленно его разглядывал. Письмо было написано не самим Диароном, а его сиятельной супругой, которая прочла в сердце бедного Асиэля, лежащего в беспамятстве на грани двух миров, и решилась известить о произошедшем всех тех из числа Диароновых друзей и учеников, кого знала лично. Письмо её было страшно и туманно. Сиятельная Кхиллару сообщала, что в Эйнааре имел место внеочередной Совет, на котором творились разные жуткие вещи. В частности, что троих с него вообще удалили, благородного Асиэля парализовали, затем Создатель руками Владыки Воздуха пытал Старшего белым пламенем и в конце выбросил его в Вэйлэнкваром, куда за ним последовала и его благородная супруга, Владычица Земли. Что при всём при этом толпа чуть не растерзала Совет, а Диарон впал в околосмертное забытьё и никто не знает, как его спасать. Что наутро сиятельная Эливинкару устроила мужу безобразную сцену, несмотря на то, что он лежит в полубреду с жуткими дырами в груди, которыми его наградил на прощанье Старший, и, заявив, что не собирается дальше терпеть общество Меченой Шкуры, жестокого негодяя, осмелившегося истязать главу её рода, и ушла в неизвестном направлении. Что благородный рикэ’авар Каримар Тиэссиль сошёл с ума, потому как выл ночью в голос, как бешеный волк, и чуть не бросился с башни, что ему бы удалось, если бы не старший командир городской стражи, чудом оказавшийся рядом и в качестве профилактики набивший благородному рикэ’авар морду. Что сам этот командир ведёт себя как-то странно и чуть не поколотил благородного Владыку Памяти, когда тот попытался приказать ему вынуть чёрные ленты из волос. Что полстолицы пьёт запоем, а на улицах по ночам царит мёртвая тишина – ни песен, ни веселья. Что менестрели отказываются петь и играть, а ученики Владыки Воздуха пытались поджечь его дом, но были вовремя замечены и теперь отдыхают в подвале точнёхонько под Залом Уходящих – то-то им сейчас весело… Что какой-то вэйдонэль с риском для жизни развеял все дозорные колокола вокруг столицы, а стража отказывается его ловить, потому как, по слухам, это тот самый их командир, который, опять же по слухам, очень сильный маг. Что у благородных дам из Совета в их садах повяло всё, что можно, и заткнулись все фонтаны, и теперь они не знают, что им делать. Что у благородного Мастера Иллюзии перекосило лицо, и начался нервный тик, он не выходит из башни и шлёт всех к праматери. Что на следующий день после Совета отряд воинов, отправленный порыться в пепелище Нэммиона, не вернулся с задания, а был найден там же в обугленном виде, а изо лба их командира на манер рога торчал знаменитый кинжал благородного рикэ’авар Элимара Тирхаурэ, который, в свою очередь, сделал ручкой Эйнаару, пожёг для порядку пару сторожевых постов на границе Щита Севера и испарился, да так, что и благородный Тардинэм не в курсе, где его искать… И всё в том же духе. Многое изменилось на Эрмар за эти несколько дней…
…Тиллфэр почему-то вспомнил давнишнюю прогулку по берегу моря, как они возвращались втроём к ужину, смеялись и шутили… Он не мог отогнать это мучительное видение – улыбающееся лицо Старшего возникало перед ним всякий миг, как только он закрывал слипающиеся от вина и потрясений глаза. Будто бы Хайэннар там, за гранью дня, в царстве сна, и он будет там, будет ждать его, и они снова будут говорить, шутить и смеяться. В глубине души Тиллфэр чувствовал, что этого не может быть, а если и может, то не так… Что Старший вернётся, обязательно вернётся, потому что – как же без него?.. И снова будут песни, и будет Город, ещё лучше, и…
Тиллфэр упал лицом на стол и провалился в сон. Он будет спать добрых три сотни лет, а когда очнётся – оставит свой пост ученику и уйдёт в леса, где построит первый из подобных Домов Знаний, созданных по образу Ринар Нонэра и Нэммиона. К нему будут приходить со всей Эрмар, даже благородные потомки домов Изначальных будут обучаться в его Доме. Его будут все любить и уважать. А Мастер Тиллфэр никогда не перестанет повторять своим ученикам фразу, которую он услышал тогда, во время долгого своего сна:
…Никогда не стоит падать духом. Даже если всё потеряно и все мосты сожжены – путь ещё не пройден, и надежда может поджидать вас за крутым и опасным поворотом, ибо надежда не знает смерти…
…Сиятельная Эливинкару, супруга Владыки Воздуха, пришла на берег Лайнигилэр попросить совета у Зеркала Мира, потому что вспомнила древнюю семейную легенду о том, что недвижные воды озера имеют дар открывать тайны прошлого и будущего потомкам Утреннего Стража. Мысли, терзавшие её, не лезли ни в какие ворота, она просто запуталась в себе и своих чувствах. Да, думала она, мне стыдно. Мне стыдно за то, что я люблю его, и люблю даже таким – жестокой скотиной, безропотно выполняющей любые приказы хозяина, причём с удовольствием. Как она хотела выжечь калёным железом, вытравить из своего сердца эту любовь – и не смогла… Она понимала, что разрывается надвое, с одной стороны – не могла простить мужу его хладнокровное изуверство, с другой стороны – не в силах была убить эту любовь – дар того, кто сейчас уже за пределами мира… Не имела права, ибо дар этот почитала священнейшим ото всех Начал. Как долго она молила о нём, и когда получила – была счастлива, счастливее всех живущих. Она хотела, чтобы у неё были дети – такие маленькие суровые воины и маленькие серьёзные благородные дамы, она бы пела им песни и учила смеяться… Да, они с Вэйвелеанаром часто ссорились, но это всё от непонимания друг друга – когда они разбирались, в чём дело – ссоры прекращались… Он тоже любил её, может быть, впервые в жизни он любил так – она чувствовала это всем своим существом, но теперь, после всего этого…
Эливинкару сидела на плоском камне, выступающем над гладью озера, как кусочек моста. Когда-то на этом самом месте грустный Эрт’э’лэн Аквар впервые увидел своё лицо, но она об этом не знала. Недвижные воды Зеркала Мира манили, шептали: посмотри сюда, красавица, и получишь ответ… Она медлила: кто знает, что откроет ей Лайнигилэр, и стоит ли видеть это?.. Наконец, она решилась, и пододвинувшись к краю камня, глянула вниз. И увидела… саму себя, сидящую в саду с каким-то рукоделием. На ней было глухое чёрное платье, расшитое по подолу вязью из серебристых звёзд – даже странно… Затем к ней подошёл красивый сероглазый парнишка в кожаном жилете, присел рядом. Они о чём-то поговорили, затем она поцеловала юношу в лоб, и тот с лёгким поклоном удалился, а из-за скамейки выглянула смешная рожица, на которой при всей детской забавности сильно выделялись не по-детски грустные глазищи. Она потрепала их обладателя по лохматой чёрной шевелюре с несколькими каштановыми прядями, сотворила большую грушу и протянула мальчишке. Тот высунул тонкую лапку, цапнул грушу и исчез за скамейкой… А потом видение ушло и воды Зеркала Мира стали только водами – и ничто не смущало их.
На следующий день сиятельная Эливинкару вернулась в Эйнаар. Долго выхаживала ослабевшего, истончившегося Вэйвелеанара. В её отсутствие он отказывался от всего, ничего не ел и не пил, почти не спал, ходить не мог от слабости и бредил, как помешанный. Она помогла ему снова встать на ноги, восстановить силы, но лишь одного не смогла сделать Эливинкару - залечить раны своего мужа, ибо то, что нанесено безоружным от отчаяния, вечно будет напоминать недостойному о его деяниях.
Эливинкару родила Вэйвелеанару двух сыновей, Тэркварома и Ларэрмуна, а когда дети подросли, навсегда ушла из Эммион Эйнаара и, поселившись в Имиэре, стала лечить рабочих, покалечившихся на верфях. Все удивлялись: такая благородная дама – и возится с побитыми-поломанными Йанни, которые без её участия и ночи бы не протянули. Её много раз спрашивали, как ей это удаётся, ведь даже опытные маги и кэрни отворачивались от несчастных, пророча им неминуемую гибель, а она их буквально из Зала Уходящих достаёт… Эливинкару только улыбалась и говорила: в них жива любовь. Любовь к жизни, к миру, к солнцу. Их жизнь коротка – тем сильнее они любят её. А без любви и вечность превращается в смерть. Даже крупица любви способна творить чудеса, и там, где жив этот дар – нет места смерти.
…Эраллир из Фиарима, младший командир личной охраны наместника волей Кольца Стихий Эммион Вэйкиниэля, благородного рикэ’авар Аларгирэна Ин-Эльмиунэ Эрар, сидел на задворках оружейной и занимался ежедневным занудством – полировал меч. Но лице его застыло неизменное выражение мрачноватой тоски – хоть он и специально, с умыслом перебрался на берега Авару, но всё ещё не мог привыкнуть к городу, от которого – рукой подать до Чёрного Леса. Он как-то раз пришёл туда, к поющей поляне, решив, что прошло уже достаточно времени, и он может вернуться, но нашёл только стылую корку лавы и пепла да обугленные деревья. Это было на третий день после пожара Нэммиона. С тех пор он и ходил мрачный – даже старшие командиры его побаивались. Да и слава за ним волочилась дурная. Вот народ и расходился в стороны с его пути – а ну как кому башку оттяпает? Лишь одно существо не боялось Эраллира. Это был приблудный мальчишка-сафанар, неизвестно откуда пришедший в Вэйкиниэль. Эраллир отбил его у компании пьяных до изумления благородных юношей, которые было наладились над ним поглумиться, и привёл в казарму. Поначалу соратнички окрысились на него: дескать, водит всякую погань… Но после того, как Эраллир многозначительно положил руку на рукоять меча, мигом успокоились. Мальчишка остался в казарме. Своего имени он не говорил, и поэтому Эраллир назвал его Велераном(4) - ну надо же хоть как-то звать. Парень не возражал. Со временем к нему привыкли все и даже стали обучать кое-чему. Велеран тоже не оставался в долгу – помогал чистить и точить оружие, приносил вино, копался в конюшне и пел смешные песенки на своём языке. Он стал чем-то вроде предмета мебели в старом доме: когда он в нём – не замечают, а когда нет – удивляются, куда же он делся.
Сейчас Велеран тихо подошёл к Эраллиру и осторожно присел рядом. Эраллир отложил меч в сторону.
-А, это ты, малыш… Зачем пожаловал?
Парень сощурил свои и без того маленькие глазки:
-Элан(5) Эраллир, а расскажи мне еще.
-О чём? – удивился воин.
-Ну, о том, о чём вчера говорили… О городе вашем, о хозяине…
-Он не хозяин, - поправил Эраллир, - а Владыка. Да и нет его больше…
-Как?! – удивился Велеран. – Он же бессмертный. Вы же все бессмертные – разве не так?
-Всё так, малыш… Но он был низвергнут в Великое Ничто, а оттуда не возвращаются.
Эраллир опустил голову на руки. Парнишка подёргал его за рукав.
-Элан Эраллир, а я ведь видел его во сне.
-Кого ты видел? – воин встрепенулся.
-Ну, Владыку вашего. Он ещё говорил со мной. Он такой весь красивый, высокий, глаза грустные и волосы белые-белые…Глаз я, правда, только один разглядел.
-Ну не знаю, - засомневался Эраллир. – А что он тебе говорил?
-Он спросил меня, верю ли я в жизнь. Странно, правда?
-Почему странно? Нормально. Ну и что ты ему ответил?
-Ну, я сказал, что я же живу, значит верю. Как тут не поверишь, если вокруг все живые бегают… А потом он сказал, что это не всегда так, потому что если вокруг нет жизни, очень сложно в неё верить. Что если вокруг нет жизни, чтобы поверить в неё, надо её любить.
-А ты что?
-Я ляпнул, что жизнь – это здорово, и что я очень люблю жить. Тогда он спросил: почему. Да нипочему, просто здорово и всё. Он тогда грустно так улыбнулся и сказал: а если жить не здорово и любовь тает – что тогда?
-Ну а ты что сказал?
-Я долго думал, мне даже стыдно стало… А он подошёл поближе, наклонился ко мне и сказал: если тает любовь, надо хотеть, чтобы её было больше. Надеяться на лучшее. И верить, что всё это сбудется. Тогда жить станет здорово. А я ему сдуру возьми и скажи: а если всё так плохо, и знаешь, что ничего не будет лучше, если нет жизни, то как же надеяться? И на что? Он покачал головой и сказал: есть вещи, которых не касается смерть, и надежда – одна из них. Тогда я ему: значит, если всё плохо, стоит немного похотеть, почувствовать, что она есть – и всё? Тут он отошёл на шаг, подумал и сказал: да. А потом ещё по-вашему, на старом вашем языке, что в книжках, вот так: аммир агор вэй сафэр. Что это?
-Надежда не знает смерти. Всё так, малыш. Аммир агор вэй сафэр. Это точно был он. Тебе повезло, приятель. Я верю тебе, как если бы сам видел…
Эраллир поднял голову и посмотрел на небо. Низкие облака плыли из Чёрного Леса. Он вздохнул и замолчал. Велеран боязливо подёргал воина за рукав:
-Что ещё, малыш? – Эраллир устало откинулся на стену и сложил руки на коленях.
-Элан Эраллир, он меня ещё так странно назвал…
-Как?
-Когда мы прощались, он сказал: ты молодец, Илдэлар. Что это значит?..
Эраллир молча притянул парня к себе и обнял. На лице воина блеснули слёзы.
И низкие облака из Чёрного Леса проплывали над ними…
(1)Воин. Имеется в виду рядовой или разведчик, не имеющий специальных званий.
(2)Тард – тяжёлый, широкий меч с укороченным клинком и двуручной рукоятью. Оружие Охотников (см. Приложения) и непривилегированной полевой пехоты. Ср. Тардир – тонкий, узкий, длинный меч, оружие благородных, т.е. от старших офицеров и далее вплоть до Совета.
(3)Страдание, мука.
(4)Велеран – странник.
(5)Друг. Вместе с именем – обращение воина к воину.