Глава 2

Заклинатель Дождя
В том, что касалось главного дела его жизни, романист Поль Олерон был полезен окружающему миру куда больше, чем мир ему. Впрочем, он никогда не старался подвести баланс или хотя бы прикинуть, сильно ли отстал от конкурентов в свои сорок четыре года. Да и что бы это изменило, зачем зря расстраиваться? Так или иначе, он избрал свой путь окончательно и бесповоротно – возможно, ещё в те годы, когда так легко увлекался идеями бескорыстия, щедрости и  благородства. Да и теперь, спроси он себя, ответил бы не задумываясь, что жизнь без крупицы благородства, щедрости и бескорыстия – не для него. Только в самое последнее время и лишь изредка Олерон стал ощущать некоторую неудовлетворённость – но что толку мучиться ожиданием? Упадок творческих сил сам собой неминуемо последует за расцветом и, хочешь не хочешь, а заставит задуматься, не лучше ли было посвятить жизнь менее требовательным идеалам.

Между тем, к моменту переезда в старинный дом с эмблемами страховых компаний на кирпичной кладке «Ромилли Бишоп» была дописана лишь до пятнадцатой главы.

Не спеша втягиваться в привычную работу, высокий худощавый мужчина с лицом аскета сновал по своему новому жилищу, переставляя вещи и внося последние изменения с педантичностью, достойной старой девы. Сменив за последние двадцать лет не один десяток квартир, мансард и комнат разной степени обустроенности, он привык делать всё сам и хорошо усвоил, что аккуратность помогает беречь время и душевные силы. Супруга носатого Баррета, дородная уроженка Уэльса с пронзительным голосом, сохранившая в неприкосновенности, несмотря на долгую жизнь в Лондоне, выговор родного графства Мерионет, подрядилась являться каждое утро и готовить завтрак, а по субботам делать генеральную «приборку». Остальное писатель охотно взял на себя: домашние хлопоты позволяли отдохнуть от вечного сидения за письменным столом.

Кухня в новой квартире, как и соседняя комнатушка, где прекрасно уместилась вполне современная ванна, выходила окнами в переулок. На кухне был большой стенной шкаф с квадратной сдвижной панелью в дверце. В прежние времена, отодвинув заслонку, в люк просовывали голову в тщательно расчёсанном парике, и специальное устройство обдавало парик облаком белоснежной пудры. Олерон далеко не сразу догадался о назначении люка, а когда, наконец, понял, то слегка улыбнулся, движимый каким-то неясным чувством. Теперь здесь будет всего-навсего кладовая для продуктов. В шкафу нашлось ещё кое-что любопытное – на верхней полке, в самой глубине, лежали две деревянных грибообразных подставки для париков.  Наверное, маляры подобрали их где-то в углу и засунули туда. Больше во всех пяти комнатах не нашлось ни единого сундука или чулана, и Олерон долго думал, куда бы пристроить свои чемоданы, запасы белья и бумажные архивы.

Переехал он ранней весной, а подготовить роман к публикации надеялся не позже осени. Однако слишком спешить не хотел –  уж очень важен был этот роман для его литературного роста. Как получится, так получится. Такие вещи созревают не сразу и сами диктуют объёмы и сроки. До сих пор, на старом рабочем месте, всё шло как по маслу. «Ромилли» уже приобрела, так сказать, дух и плоть, и автор не сомневался, что работа продолжится без запинки. Дела с переездом и обустройством были почти завершены, оставалось лишь взять себя в руки и сосредоточиться. Однажды мартовским утром Олерон вышел на улицу и вернулся с двумя большими букетами жёлтых нарциссов. Один он поставил на каминную полку между шеффилдскими подсвечниками, а другой – на стол перед собой, потом достал неоконченную рукопись «Ромилли Бишоп».

Прежде чем начать работу, писатель подошёл к шкафчику палисандрового дерева, достал из выдвижного ящика банковскую и чековую книжки и занялся подсчётами. Его строгое монашеское лицо озабоченно нахмурилось. Ремонт и меблировка потребовали куда больше запланированной суммы, и в остатке не набиралось и полусотни фунтов, и это без всякой надежды на поступления в ближайшее время.

– М-да, а я ещё не учёл ковры, шторы и прочее, – задумчиво пробормотал Олерон, – но не портить же всё из-за каких-то десяти фунтов! Что ж, значит, «Ромилли» просто обязана быть готова к осени! Итак...

Он придвинул к себе рукопись.

Однако работа продвигалась медленно – точнее, совсем никак. С площади доносилось множество новых звуков, и оставалось лишь надеяться, что привычка возьмёт своё. Крики бродячих торговцев и скрип их тележек сменились к обеду топотом детворы, набежавшей покачаться на сломанной калитке. Когда дети вновь вернулись к школьным занятиям, под окном пристроился уличный музыкант и стал бренчать на мандолине. Впрочем, это оказалось скорее приятным развлечением, и Олерон, открыв окно, бросил ему монетку. Затем вернулся к столу и вновь попытался сосредоточиться.

Ничего не получалось. Время от времени он одёргивал себя, осознавая, что вновь и вновь обводит взглядом комнату и гадает, как она выглядела в прежние времена: стоял ли у дальнего окна диванчик, обтянутый золотистым или тёмно-лиловым атласом, свисала ли с высокого лепного потолка сверкающая хрустальная люстра... где стояли пяльцы для вышивания, где столик для игры в пикет... Нет, бесполезно – уж лучше честно бездельничать, чем изнывать, симулируя работу. Олерон решил было выйти прогуляться, но задумался о чём-то, откинулся на спинку стула и незаметно задремал.

– Нет, это никуда не годится, – зевнул он, очнувшись в половине четвёртого, – завтра надо как следует поднажать.

По телу разливалась такая восхитительная лень, что на важную встречу, назначенную на вечер, пришлось тащить себя чуть ли не за шиворот.

На следующее утро он сразу засел за работу, не позволив себе даже ответить на письма: два счёта из лавок и записку от мисс Бенгоу, пересланную с его старого адреса. За окном царило бело-голубое весеннее великолепие, беспечный ветерок тревожил ветви с набухшими почками. Пушистые облака одно за другим пересекали маленькую площадь, стремясь на северо-запад, и свет то тускнел, то снова заливал комнату, отражаясь бликами от полированной крышки стола и истёртых досок пола. Из окна доносился всё тот же утренний шум.

Олерон разметил точками чистый лист бумаги, прервавшись на мгновение, чтобы передвинуть кувшин с нарциссами точно напротив центра светло-кремовой стенной панели. Взял перо и вывел две строчки, но конец фразы рассыпался на вереницу сокращений и пометок. Ещё некоторое время писатель пытался убедить себя, что работает, потом встал и принялся ходить из угла в угол. А что, если сюда добавить немного цвета? Пожалуй, комната чуточку бледновата… Нет, она очень хороша – спокойная и светлая, как лицо доброго старика, вот только жизни бы побольше, энергии. Да, безусловно, яркая нотка не повредит: какие-нибудь цветы попышнее, подушки тёплых тонов на креслах под окнами...

– Хотя, разумеется, мне это не по средствам, – проворчал Олерон, достав складную линейку и наклоняясь, чтобы измерить ширину оконной ниши.

Внезапно глаза его загорелись.

– Ого! – воскликнул он, потирая руки. – Здесь же сундуки под сиденьями, заколоченные сундуки! Надо в них заглянуть. Ну да, конечно, будь я... Да это же настоящее приключение!

В гостиной было два таких окна, и ещё одно в спальне, на той же стороне дома. Белые сиденья в оконных нишах, сто раз крашенные и перекрашенные, выглядели монолитными, и писатель лишь случайно наткнулся пальцем на шляпки старых гвоздей. Рядом оказалась замочная скважина, тоже замазанная и покрытая краской. Олерон достал из кармана перочинный нож.

Он увлечённо трудился минут пять, потом сходил на кухню за стамеской. Осторожно подцепив ею крышку, слегка расширил щель, снова прошёлся ножом по краю, где были петли, и по бокам, затем принёс клин и деревянный молоток.

– А ну-ка, поглядим, что тут за тайны!

Грохот молотка в светлой, изысканно обставленной комнате казался варварским, почти пугающим. Изящные стенные панели откликались на удары глухим вибрирующим гулом, будя эхо по всему дому от подвала до чердака. Не выдержав, Олерон принёс тряпку и тщательно обернул молоток. Когда крышка сиденья приподнялась достаточно, чтобы просунуть пальцы, он взялся за неё и сильно потянул. По белой поверхности побежали трещины, краска стала осыпаться. Наконец ржавые гвозди с визгом поддались, и крышка сиденья распахнулась. Если не считать заплесневевшей трухи и старой паутины, сундук был пуст.

– Никаких сокровищ, – подытожил писатель, слегка усмехаясь своему кладоискательскому азарту. – «Ромилли» всё-таки придётся закончить к осени. Что ж, посмотрим, что в других...

С остальными двумя сундуками он провозился до вечера. Тот, что в спальне, тоже оказался пустым, но последний, в гостиной, не совсем разочаровал – там лежал какой-то мягкий свёрток, покрытый толстым слоем пыли. Олерон отнёс его на кухню, отряхнул над мусорным ведром и протёр тряпкой.

Это было нечто вроде мешка из грубой ворсистой шерстяной ткани. В развёрнутом виде мешок занял чуть ли не всю кухню. Форму он имел необычную, треугольную, с двумя широкими отворотами, на которых имелись остатки ремешков и пряжек. Та часть, что в сложенном виде оказалась сверху, сильно выцвела и стала желтовато-бурой, но остальная поверхность переливалась на свету сочными малиновыми оттенками.

– Что бы это могло быть? – гадал Олерон, рассматривая находку. – Не пойму... Ладно, так или иначе, боюсь, работа над романом на сегодня закончена.

Он небрежно свернул странный мешок и сунул в угол. Затем, вооружившись щёткой, ведром и старым ножом, вернулся в комнаты и принялся скрести, чистить и отмывать вновь обнаруженные сундуки. Закончив, сложил туда запасную обувь, старые книги и бумаги и снова закрыл крышки, весьма довольный сегодняшним приключением, но в то же время ощущая некоторое беспокойство. Когда же, наконец, продолжится работа над романом?