Александер Бобров. Постмодерн как симулякр вечного конца истории или почему Средние века не хотели знать о том, что они Средние.
Аннотация: В небольшой заметке автор предлагает рассматривать достижения теории постмодерна, в том числе, концепцию постистории ("конца истории") в необычном для нее раккурсе: не как завершенную социолого-культурологическую теорию, но как часть имеющейся у человечества статистики о социально-культурных процессах всемирной истории, в частности, XX века. Тем самым автор рассматривает постмодерн не как применимую к социально-культурным процессам теорию, требующую доказательства, уточнения или опроверждения (то есть того, чем были заняты практически все без исключения исследователи, полемизирующие о постмодерне), а как часть накопленных человечеством посылов об истории развития социо-культурной мысли с целью выявления значимых социальных тенденций более высокого, нежели описываемые постмодерном, уровня (метауровня).
* * *
Когда мы читаем постмодернистов двадцатого — Лакана, Бодрийяра, Фуко — мы удивляемся, насколько прозорливы они были в описании и выявлении отличий современного им человека, современного им времени и — человека прошлого, человека канувших в Лету эпох. Этот их талант «летописцев, которые научились сравнивать себя самих с теми, кого уже нет» принес им славу и уважение в интеллектуальных кругах.
Но, как это часто бывает, это слава и уважение вдруг, совершенно незаметно, перекинулась со «славы первооткрывателей социально-культурных отличий новой эпохи от эпох старых» вдруг, в результате невероятной «случайной культурной мутации» вдруг совершенно неуловимым образом сделала их, постмодернистов двадцатого века, пророками «всей истории». Летописцы отличий вдруг, совершенно незаметно ни для себя, ни для публики, стали «пророками и предсказателями» течения всемирной истории культуры, утвердив очередной «конец истории» (модифицированный в бесконечно продолжающуюся агонию постистории).
То ли нам всем тогда показалось, что хаос является конечной формой порядка, то ли что любой порядок, возникающий из множества конечных состояний хаос не является более порядком, но — суть да дело — мы пришли к тому, что после постмодерна история — мертва.
Как был сделан этот вывод, когда все вроде бы начиналось так хорошо и правильно — с тщательного и внимательного описания постмодернистами отличий современной (двадцатого века) эпохи от эпох ушедших? Почему был сделан этот пустой и совершенно бездоказательный шаг — переход от чистого эмпирически обоснованного анализа к футурологическому романтическому допущению?
Почему им, людям умным, было не остановиться на том, что ими было достигнуто — реалистичном, обоснованном, достаточно хорошо проверенным, научном? Что заставило их сделать этот странный, неестественных для ученых шаг — произнести сакральную и избитую десятками веков фразу: «Наше время — последнее»?
Конечно, подобное допущение не может быть сделано на основании строгих научных выводов, хотя бы потому, что, в отличие от естественных наук, базирующихся на математическом аппарате, социология и культурология — науки пока не точные. Следовательно, корни этого движения к концепции «конца истории в постмодерне» лежат скорее в сугубо личных особенностях этих творцов, в их эмоционально-человеческой природе. Больше им не откуда расти.
* * *
Как известно, Средние века не знали, что они Средние. Также и постмодернисты не хотели догадываться, что постмодерн — лишь один вздох легких всемирной истории. Но — почему?
Ответ оказывается весьма простым: если бы конец истории не был бы признан, теория, которая изначально строилась как «теория всего» не явилась бы таковой. Следовательно, не постулируя конец истории в состоянии постмодерна, сама цель «построения системы отличий эпох» не была бы достинута не одним из исследователей.
Итак, то, что привело этих вроде бы очень здравомыслящих людей к непроверяемой футурологической концепции конца истории было одно — желание построить исчерпывающую, конечную социально-культурную программу, исчерпывающе полную систему и — когда она была — так или иначе построена, они были — вероятно, подсознательно — удостоверить ее главенство через постулирование вытекающего из этой «конечной» концепции «конец истории». Изначальный посыл, полный страсти к конечному, вдруг материализовался в эту «конечность».
В ином случае, цель не была бы достигнута — исследователи точно также, как и в самом начале пути стояли бы перед бесконечностью возможности описаний реальности, перед ее превышающей их властью и могуществом неописуемой полнотой. Это был означало, что исследования следовало бы продолжать, причем, не просто уточняя достигнутое, но — творя нечто новое, совершено иной «размерности осмысления».
Слава Богу, конечность такую же «симулированную» как и та теория, которая была создана в качестве конечной.
Для нас нет оснований сомневаться в том, что «наши Средние века» - десятилетия постмодерна — должны, следуя накопленной о представлениях людей статистике, отчетливо знать, что мы - «Средние» и те статистические сведения о безраздельно господствующих в истории представлениях об апокалиптическом сценарии — на планете, в экономике, в морали или в культуре — весьма далеки от их практической реализации.
Конец истории — миф, симулякр, часть виртуализированной концепции, симулирующей конец. И мы — как дети, готовы оперировать этим виртуальным объектом, как насущным, хотя, по сути, от, точно также, как и любой симулякр, совершенно утерял свою связь со своей первоосновой - апокалиптическим сценарием Библии.
Впрочем, нашей задачей является не установление причины и самого факта виртуальности концепции конца истории, ибо она, исходя из библейской традиции, реальна и эта связь с реальностью, первообразцом библейской апокалиптики нами не утрачены.
* * *
Главный вопрос, который мы хотели бы задать, формулируется так: если постмодерн, время симуляции, гиперреальность не является «концом истории», то как эти концепции интегрированы в движение мировой истории, в ее развитие, в глобальные трансформации культуры, происходящие во время ее течения, разворачивания?
Необходимо установить, есть ли более значимые тренды в социально-культурном разворачивании всемирной истории, которые, в одном из своих «изгибов», поворотов, представляют собою фиксируемое нами состояние постмодерна, немедленно продолжая свой путь?
Если это так, то тогда «образование» симулированной реальности, самодавление знаков — есть логически обоснованная часть некого более важного и более глобального процесса, который Бодрийяр, занятый описанием этой частности, пусть, частности, важной, выследить, выявить не смог, скованный «летописной работой по выявлению отличий эпох».
Для нас, которые имеют уже готовой теорию постмодернистов, она, в отличие от ее создателей, представляет объект изучения, а не цель работы, потому, она легко может быть воспринята нами как часть «статистики» о течении разворачивании всемирной истории, как часть «исходных данных» об истории — как объект, а не как средство или, тем паче, цель исследования.
В данной небольшой заметке, возможно, мне бы и хотелось дать тщательное и подробное объяснение того, какое место занимает постмодерн в более значительных трендах всемирной истории, которые в некоторый из десятилетий двадцатого века выражались в социально-культурном состоянии постмодерна, однако, объем настоящей работы не позволяет мне полностью углубиться в данный вопрос, который разработан мною только отчасти, однако, полученные мною результаты претендуют на то, чтобы непротиворечиво и достаточно полноценно описать данные процессы, формирующие собою «частное» для истории состояние постмордерна.
Естественно, раз моя концепция также является «концепций всего», описывая главные тренды социально-культурных трансформаций, то, как и положено во все времена, из нее также вытекает «свой конец истории», впрочем, совершенно иной, нежели иллюзорный «конец-не-конец», предложенный постмодернисами. И мне, в той мере, в которой я должен утверждать действительность этой обновленной концепции, должен утверждать и тот самый «конец истории», ибо любая конечность зовет за собой конечность, равно как и отказ от претензий на полноту влечет за собой бесконечно расширяющееся пространство для исследования. Да, каждому — свое наказание.