Сердюков

Олег Шах-Гусейнов
                СЕРДЮКОВ
               
                (из серии "Старые альбомы")

И всякий раз я не в силах вот так просто взять и перевернуть альбомную страницу с этой фотографией.

Память выхватывает всякий раз какие-то новые, а, возможно, воскрешает позабытые детали этой провинциальной истории, в центре которой оказались мы с Николаем Сердюковым. И я ощущаю потребность рассказать об этом.

Как-то наши ребята постарше собрались играть в футбол c грузинскими пацанами. Это была непрекращающаяся серия матчей «военные» против «гражданских». Поскольку мы жили в военном городке, окруженном забором,  и существовал режим, то встречи всегда вынуждены были проводить в гостях – «за забором».  Игры проходили с переменным успехом. Результаты и перипетии каждой игры служили популярной темой для обсуждений даже среди взрослой части населения военного городка.

На этот раз был уговор встретиться на футбольном поле, возле так называемой грузинской школы. Она находилась километрах в полутора от военного городка.  Собственно, это было небольшое, обветшавшее, двухэтажное здание, временно находившееся почему-то в ведении нашей воинской части. В школе проводился неспешный ремонт силами военных. В этот день здание пустовало, но охранялось дневальным. За зданием, обрамленное чахлым выгоревшим за лето кустарником, находилось небольшое, вытоптанное футбольное поле с покосившимися воротами. 

Вскоре там уже кипели спортивные страсти: азартные крики на русском – «пас, дай пас!», «бей по воротам!», «отошли все назад!», «рука, у него была рука! Пе-е-наль!» И в точности такие же крики на грузинском языке перемежались с резкими трелями свистка судьи, гулкими ударами по мячу и дружным топотом ног самозабвенно играющих футболистов.

Нам, младшим, родители категорически запрещали покидать территорию  военного городка. Однако запрет этот периодически нарушался. Так сложилось в этом мире: что запретно, то и сладко! Тем более, всё, что делали старшие, всегда было предметом подражания для младших. И весьма затруднительно, просто невозможно пресечь эту традицию, какими-либо «мерами».

Мы и на этот раз хотели пойти вместе со старшими, презрев родительские запреты. К этому  побуждало нас необоримое чувство солидарности со своей дворовой командой, но те воспротивились:

– Куда, мелюзга?! Чтоб мы за вас потом отвечали? Дуйте назад! Вприпрыжку, я сказал! 

Действительно, «подвалить»  родители  могли и им самим – за содействие нашему нарушению.

Однако, когда старшие ребята с кожаным, штопаным-перештопаным  мячом, перелезли через забор и, возбужденно галдя, скрылись из виду, мы пролезли в более доступную нам щель под забором и тоже потихоньку двинулись за ними. Я уже не помню сейчас, кто был в этой группе – уж много лет прошло. Но с нами был мой младший братишка Слава. Ему в то время было четыре года.

Когда обнаружилось наше присутствие на стадионе, то прогонять нас «домой» никто из ребят уже не стал, так как по логике выходило, что старшие нас с собой не брали, а значит никаких запретов  не нарушили.

Мы, «мелюзга»,  не менее азартно играли рядом с полем на полянке за воротами запасным мячом. Не ожидая, пока нас попросят, счастливо неслись наперегонки за мячом, вылетавшим в аут, приобщаясь к тому, чем занимались старшие.

Когда игра закончилась, разгоряченные футболисты, как всегда, балуясь и, обливая друг-друга водой из-под колонки во дворе школы, шумно смыли с себя пот и грязь.  Затем отдыхали, развалившись в тени здания на пожухлой траве. Кто-то достал сигарету и ее деловито выкурили, передавая по кругу. Обсудив дальнейшее времяпровождение,  дружно двинулись куда-то дальше, но не домой, в городок, а куда-то вообще за периметр поселка.

Нас же отсекли, на этот раз более жестко, памятуя, что мы смогли увязаться за ними на игру. Капитан команды, конопатый Женька, по прозвищу «Мака», а за глаза – «Макака», забивший в игре два гола, многозначительно пообещал:

– Увяжетесь, получите пендаля (ускорения ногой под зад).   

- Ну-у, Мака, мы с вами, а-а? – канючили мы.

– Вы не пройдете, там широкая канава с водой, которую надо перепрыгивать, – соврал он, – всё, марш домой! Я вас уже не вижу! Считаю до трех, ра-а-з...

- Макака!

Женька дернулся в нашу сторону, нахмурив все пятьсот своих конопушек. Но мы уже резво бежали в сторону городка.   

Мы только притворились, что убежали. Но, выждав за невысокой оградой школы, пока футболисты уйдут, мы вернулись в школьный двор. Вырвавшись из военного городка, где нам все приелось до скуки, мы не собирались туда так быстро возвращаться.

В самом углу школьного двора мы обнаружили бассейн. Очевидно, это был пожарный водоем, сильно запущенный. Четырех-пяти метров в диаметре, с застоявшейся зеленой водой, зацветающей ряской, с нешироким бортиком, по цементу которого под действием времени змеились трещины. Рядом – сломанная скамейка с облупившейся голубой краской. Разросшиеся вокруг колючие кусты с блеклой, но густой мелкой листвой, делали бассейн почти незаметным со стороны школьного двора.

Когда мы подошли к водоёму, то с бортика  в воду спрыгнула пучеглазая лягушка. На поверхности неподвижной темной воды мы увидели пару дощечек, на которых, жмуря в щелки глаза, умиротворенно блаженствовали другие лягушки.

Бесполезно было бы нас убеждать, что дощечки эти – не вражеские корабли! Вскоре  по ним был открыт беспощадный огонь в виде града камней. Вздымались «взрывы» – брызги, лягушки отчаянно прыгали в воду, выныривали подышать возле стенок бассейна. Возле них опять падали в воду наши камни. Некоторые лягушки пытались обратно влезть на плавающие щепки.

– Подноси снаряды, по кораблям – огонь!

Мы в запале игры увлеченно бегали возле бассейна. Бортик стал мокрым, на пару метров вокруг бассейна земля тоже намокла. В лягушек невозможно было попасть. Тогда игра наша преобразилась, получив новое развитие. Пока некоторые охотились за лягушками и щепками, другие исподтишка начали кидать камни, все более тяжелые,
таким образом, чтобы брызги как можно сильнее достали того, кто бежит по бортику бассейна.

Я замешкался на бортике, кто-то рядом бросил кирпич и окатил меня с головы до ног тухлой водой. Я отбежал, отплевываясь от ряски, попавшей в рот. Поискал глазами подходящий камень, но камней вблизи уже не было. Сунувшись в кусты, увидел приличного размера булыжник. С усилием подняв его двумя руками, влез на край бассейна и неуклюже погнался по бортику  за кем–то из ребят. Бросить камень в воду я не успел. Внезапно поскользнувшись на мокром бортике, я упал в воду, ударившись о поверхность спиной, и, не успев даже вскрикнуть, начал тонуть.

Плавать я еще не умел. Учиться этому было негде. Я не успел даже испугаться. Вместо того, чтобы избавиться от булыжника, я судорожно вцепился в него, прижав к груди. Ноги мои, пытаясь бежать от беды, инстинктивно задвигались в бешеном ритме, будто я финишировал на велосипеде. Так мне ложно показалось, что смогу всплыть.

Я не дышал, плотно сомкнув губы. Чувствовал, что по нисходящей описываю круг в бассейне, опускаясь на дно, пару раз чиркнул головой  и плечом о скользкую тину стенки бассейна. Глаза мои, как у лягушки, были выпучены и глядели вверх – через изумрудную толщу воды. Толща эта сгущалась и темнела, давила меня, сжимала всё крепче. На мгновение показалось, что вижу, как через мутное бутылочное стекло,   круглое конопатое лицо Макаки, склонившееся над водой с широко открытым ртом, словно он что–то кричал. Мне тоже хотелось закричать, но я не мог. Паника судорожной вспышкой воспламенила мозг. Во рту внезапно появился очень солёный, словно слеза, вкус. Он тут же острым рассолом впился через глубину носа куда-то прямо в мозг. Меня надо вытащить отсюда. Мама. Мама...

– Ма-а-ма! –мне показалось, что я зову маму, но это было последнее, тоже ложное ощущение.

Это я вдруг широко раскрыл рот, хотел крикнуть и захлебнулся, сознание тут же отключилось.

Меня нет. Темнота и тишина. Я не ощущаю себя – так же, как не ощущал и до своего рождения.  Я – утонул, я – умер...
 
Умер? Нет, ребята. И это тоже было ложным ощущением! Но, должен сказать, весьма и весьма близким к «тексту оригинала».

Будучи взрослым, я много раз задумывался о смерти: как это?! Да вот так – вдруг ничего не станет для меня, так же, как ничего не было для меня до моего рождения. Мир останется, меня – не будет. Чувством это измерить невозможно, так как чувства присущи только живым. Разумом пытаюсь понять, но сам разум противится освещать эту проклятую бездну. Свет его для этого - бесконечно мал.

Ангелов я не увидел. Возможно, успел нагрешить в короткой своей жизни. Но и чертями не пахло! Однако я, видимо, родился везучим.

Как только круги темной воды сомкнулись надо мной, детей охватил жуткий страх. Во-первых, страх от того, чему они стали свидетелями, во-вторых, не меньший страх наказания перед родителями. 

– Надо бежать! – сказал кто-то, слишком разумный.

Стремглав полетели они назад в городок, обгоняя друг–друга и собственные тени, спотыкаясь и падая на неровной каменистой дороге. В этот момент они и были, очевидно, во власти самого черта.

А во власти ангелов оказался мой братишка, Славка.  Он никуда не побежал! Сначала оторопевший от случившегося, потом напуганный внезапным бегством моих дружков, он поднял страшный рев. Он не отходил от бассейна, он смотрел на его абсолютно неподвижную поверхность, понимал, что случилось что-то ужасное.

Разбрызгивая  слезы,  все громче плакал Слава и, топая ногами, кричал о том, что его брат туда упал.

Крики эти услышал Николай Сердюков, солдат, который нес службу в здании школы дневальным. Он подбежал к бассейну, увидел моего ревущего брата и пытался сообразить, что произошло. А действия опережали его мысли. В чем был, Николай прыгнул в бассейн, нырнул, дал круг, пытаясь в мутной воде ощупать пространство, но безрезультатно. Ничего не нашел. Брат ревел, не переставая.

Глубина бассейна, очевидно, была метра два с половиной, не меньше, а может и больше. Николай вынырнул, набрал воздуха в легкие и опять исчез под водой. На этот раз он до меня дотронулся, но вытащить не смог. На третий раз он вытащил меня на поверхность – без всяких признаков жизни.

И тут мне опять повезло!  Где-то в глубине школьного двора играли грузинские дети, примерно моего возраста. Они прибежали к бассейну, когда Сердюков меня уже вытащил.

У одной девочки неподалеку был дом, а отец ее был врач, хирург. Увидев, что происходит, она мигом его вызвала. Отец ее был дома, и в этом тоже мне повезло. Поэтому доктор уже вдвоем с Николаем делал мне искусственное дыхание. Говорят, что сначала меня взяли за ноги, подняли и потрясли. Из носа и рта хлынули ручьи  воды.

Дети, прибежав в городок, попрятались по домам. Только кто-то из них, как рассказывала потом мама, постучал в нашу дверь, скороговоркой бросил фразу:

– Ваш Олег утонул! – и был таков, оставив мать в полном шоке.

Дальше был оповещен отец. Что там было, как там было – рассказы об этом я слышал в разных версиях. Отец рванул через заборы и буераки – уже в поселковую больницу, куда меня отвезли.

Я задышал, но в сознание не приходил. Говорили, что находился в критическом состоянии еще какое-то время. И вообще, как рассказывал потом этот хирург, еще бы секунд 10-20 пробыть в воде, и возврата бы не было. Из этого туннеля в конце которого, якобы, свет. Не видел я ни туннеля, ни света. Когда очнулся, то ничего не мог сообразить. Я на чем-то лежал совершенно голый, крупно дрожал, весь обложенный грелками.

А увидел я внимательное лицо хирурга, который, склонился и смотрел мне прямо в глаза.  У него были черные усы, скрывавшие добрую улыбку.

– Папу с мамой слушать будешь?  – вдруг грозно сдвинув брови, спросил он.

– Буду, – не испугался я сурового выражения лица доктора. Наверное, потому, что это и был мой свет в конце туннеля.

Начало занятий в школе я пропустил.

Однажды, когда у меня в больнице была мама, ко мне пришёл наш класс вместе с классной. Вместо последнего урока. Поэтому мои одноклассники были довольны. Такого внимания к моей скромной персоне никогда не было, и я чувствовал себя насколько смущенным, настолько и счастливым.

Мы сидели на лавочках возле больницы, которая находилась недалеко от базара, и я был завален абрикосами, яблоками, гранатами, виноградом. Был и огромный арбуз, его тут же мама с классной порезали на всех. Бананов и ананасов не было. Никто не знал что это такое.

Когда я в окружении своего класса уплетал приличный кусок пирога, мимо проходил хирург с какой-то женщиной-врачом. Приостановился возле нас, и кивнув в мою сторону головой, заулыбался и сказал женщине:

– А у больного неплохой аппетит, а? Видимо, жить будет!

– Будет, – улыбнулась врач моей маме.

Вскоре, как сейчас принято говорить – «после реабилитации» – меня выписали.

Надо ли говорить, как счастлива была наша семья, от того, что осталась в полном составе. Я еще это не совсем понимал, но был счастлив от того, что всем так хорошо.

Вскоре была у нас дома большая компания. Стол ломился от скромных яств. Было много выпивки и много музыки. Присутствовали командир части с женой, соседи, многие наши знакомые.

В центре внимания находился Коля Сердюков. Он был в парадной форме и сильно смущался от выпавшего ему внимания, от прекрасных тостов в его честь и в честь его родителей, воспитавших такого парня.

Мои родители подарили ему часы с дарственной надписью. Колю, хотя он и отпирался, ссылаясь на устав, заставили выпить.

Командир сказал, что случай такой, что не только можно, но и нужно! Тем более, что Сердюкову объявлен краткосрочный поощрительный отпуск, а сегодня он – в увольнении на сутки. После чего у Коли с лица не сходила радостная улыбка. Как выяснилось, на Ставропольщине, откуда он был родом, Колю ждала девушка.

Ночевал Коля у нас. Мы со Славкой никак не хотели идти спать отдельно, а хотели вместе с Колей. Мы так упрашивали родителей, что родители махнули рукой – как хотите. Мы долго не могли уснуть, дурачась и расспрашивая Колю о всякой чепухе. Например, может ли артиллерийский тягач, механиком-водителем которого он был, плыть по морю.

– Не, не может, – засыпая, с закрытыми глазами отвечал умаявшийся Коля.

«От него пахнет старшим братом!» – думал я, тоже засыпая. У меня ведь не было старшего брата. А кто из мальчишек не мечтает, чтобы он у него был?

– А по реке ?! – никак не засыпает Славка.

«Младший брат – тоже неплохо!» – подумал я и заснул.

На следующий день мама погладила мне белую рубашку, и мы с Колей Сердюковым пошли фотографироваться в фотоателье. Именно этот снимок я упомянул в начале своего повествования.   

Фотоснимок читатель тоже имеет возможность видеть, чему я несказанно рад: о  поступке солдата, подарившего мне вторую жизнь, а нашей семье вернувшего счастье, будут знать теперь и другие люди.

Еще я думаю о том, что на фотографии кое–кого не хватает: моего брата Славы, грузинской девочки и ее отца, усатого хирурга.

А глядя на фотографию, читатель обнаружит вдруг, что долго не может оторвать  взгляд от лица Коли Сердюкова. Потому что он удивительно прекрасен – лик простого советского солдата!
               
               
Окончание. Начало здесь: http://proza.ru/2009/12/23/43