Немалая часть нашего народа двинулась из Эпира через Иллирию в Италию. Странствие это было в древности очень нелёгким. Я бы даже не исключала того, что некоторые на сей раз отважились переправиться морем, захватив человеческие корабли или уговорив их владельцев помочь им пересечь Адриатику: зная, что двуногие любят золото и серебро, наиболее предусмотрительные кентавры могли запастись достаточным количеством того и другого, чтобы оплатить переезд. Вполне могли помочь и наши морские собратья. При всей своей скользкости или взбалмошности они никогда не отказывали нам в помощи, если таковая действительно требовалась; к тому же их направляла Фетида, продолжавшая покровительствовать соплеменникам великого Хирона. Конечно, перевезти на себе взрослого кентавра на далёкое расстояние никто из морских собратьев не мог бы, но сухопутные кентавры были в состоянии построить плоты, на которых при хорошей погоде можно было достигнуть Италии, – и в таком случае морским кентаврам оставалось лишь направлять движение плотов, таща их за собой на канатах. Там ведь, в сущности, не очень далеко, особенно если плыть из Истрии – в ясные тихие дни очертания италийского берега различимы невооружённым глазом.
В те времена в Италии главенствовали этруски и другие древние местные народы, а Рим, даже если был уже основан, ничем примечательным похвалиться не мог. Правда, вдоль побережья и на островах уже находились греческие города-колонии, но к ним кентавры, как правило, старались не приближаться, дабы не вызывать ненужных волнений и столкновений.
Вожди и старейшины приноровились выбирать окольные тропы и селиться преимущественно в безлюдных местах, населённых, кроме животных, только нимфами и сатирами, которые тоже не всегда принимали нас с распростёртым объятиями, но после взаимных притирок обычно соглашались слегка потесниться. Ведь, как и у большинства порядочных людей, у кентавров и прочих иносущностных свято соблюдается закон гостеприимства: путник, пришедший с миром, должен быть с миром и принят, и потому всегда выгодней быть гостем, нежели захватчиком.
Иногда обнаруживалось, что в той или иной местности кентавры уже обитают. Это были не беглецы, а собственно италийские племена, язык которых был нам не всегда понятен или вовсе непонятен. Некоторые, возможно, были автохтонными, другие – пришлыми, но в гораздо более ранние эпохи, так что между ними и нами существовала большая разница и в языке, и в обычаях, и в манерах.
Появление пришлых собратьев воспринималось ими по-разному, но редко совсем уж враждебно; в подобных случаях вновь прибывшие старались поскорее уйти прочь и найти себе более спокойное пристанище. Однако чаще италийские кентавры встречали странников сочувственно, помогая им обустроиться в незнакомых краях или подсказывая, куда лучше податься, чтобы не слишком обременять старожилов своим присутствием.
Поскольку большое число мощных и грозных с виду кентавров всё-таки порой вызывало страх, недоверие и недовольство, рассредоточение продолжалось: племена разбивались на роды, роды на семьи, семьи на пары – при отсутствии явной враждебности местных жителей это было естественно и соответствовало кентаврической склонности к независимому и свободному существованию.
Такого скопления кентавров, как в Фессалии и в некоторых других частях Эллады, в Италии не наблюдалось, отчего наше пришествие осталось для тогдашних людей почти незамеченным. О том, что кентавры – рядом, италийские жители узнали, начав сталкиваться с нами на лесных тропах или в предгорьях Аппенин. Некоторые селяне безумно пугались пришельцев столь странного вида, другие проявляли к ним дружелюбное любопытство, третьи считали кентавров разновидностью лесных божеств или плодом сочетания сатиров с деревенскими кобылицами. Но гонений, как после битвы с лапифами и убийства Гераклом Несса, здесь не было. Сохранившиеся этрусские изображения кентавров носят обычно мирный характер и хранят отпечаток несомненного уважения или даже симпатии.
http://kentauris.livejournal.com/39529.html
(Кентавр с этрусской вазы)
В целом искусство Италии, будь то этруски, древние римляне или, возможно, другие народы, подвластные Риму, в целом не было проникнуто той ненавистью к кентаврам, которая возобладала у греков в классический период. Из этого я могу заключить, что причиной исчезновения гиппокентавров в Италии стало не сознательное истребление нашего народа людьми, а нечто другое – быть может, целый комплекс обстоятельств. Тут и экспансивный характер римской цивилизации, заставлявшей нас отступать всё дальше и дальше, и наша роковая рассредоточенность, приведшая к разрыву родовых и племенных связей, так что одиноким кентаврам оставалось либо вымереть, либо ассимилироваться, – ну и, наконец, ощущение исчерпанности нашей миссии на земле, ибо мир, как мы видели, действительно бесповоротно изменился и стал принадлежать людям.
В древнеримских эпиграфических и исторических источниках нет сведений о существовании каких-либо взаимоотношений людей с кентаврами. Я не склонна этому удивляться, ибо, как уже говорилось, сам кентавры избегали появляться в густонаселённых местностях и тем более не ввязывались в человеческие раздоры и войны, не утихавшие в Италии с тех пор, как римляне начали свою экспансию, поглотив поначалу Лаций, затем большую часть Аппенинского полуострова, а потом и распространив свою алчность на Северную Африку, Грецию, Испанию, Галлию и Малую Азию.
Невмешательство в человеческие дела стало едва ли не главным принципом существования нашего народа после исхода из Эллады. Что бы ни вытворяли двуногие в отношении друг друга, нас это никак не могло касаться, и мы не оказывали помощи ни одной из враждующих сторон и даже предпочитали не вникать в причины конфликта. Дело было не в осторожности (которую иные, быть может, назовут и трусостью), а в глубочайшем пессимизме наших воззрений на человеческую природу вообще и на римлян и их потомков в частности. Люди, в генах которых было заложено раболепство, поклонялись грубой силе, а римляне – те вообще превратили войну в профессию и учредили настоящий культ войны и воинской славы. А чего ещё было ждать от народа, одним из главных богов которого сделался Марс? Эллины, по крайней мере, своего Ареса не слишком любили и чтили только из страха или по необходимости.
Так что все эти пунические, италийские, галльские, германские и прочие войны лишь заставляли кентавров устремляться в ещё более недоступные людям места, где жить было трудно даже двусущностным. Ведь кентавры – не чета козлоногим, и не всякие горные кручи для нас проходимы. И, конечно же, это приводило либо к постепенному вымиранию кентавров в Италии, либо к их исходу за Аппенины, на запад и север.
И тем не менее следы присутствия кентавров обнаруживаются и в римской культуре.
Я отважусь высказать совершенно невероятное и крамольное мнение.
На мой взгляд, знаменитая история близнецов Ромула и Рема, якобы рождённых весталкой Реей Сильвией от бога Марса, выброшенных жестоким царём Амулием на верную гибель от диких зверей и вскормлённых чадолюбивой волчицей, не совсем удобоверна.
О нет, я не собираюсь оспаривать роль той самой волчицы – случаи, когда звери вскармливали человечьих детёнышей, бывали и в более позднее время. Однако, как показывают истории всех подобных найдёнышей, вернуться к человеческому образу жизни им уже не удаётся: они мыслят и ощущают себя зверями и навсегда сохраняют усвоенные в младенчестве повадки. Их нельзя научить нормальной человеческой речи, они продолжают есть сырое мясо, охотиться, выть по ночам, кусаться, царапаться, и так далее.
Если же верить римским преданиям, то Ромул и Рем, сохранив впитанную с детства волчиную кровожадность, всё-таки сделались человекоподобными, и Ромул, убив своего брата, благополучно стал основателем и первым царём Вечного города.
Мне кажется, что, помимо волчицы, в их судьбе могли принимать участие и кентавры. Это позднее римляне сочинили совершенно нелепую байку о том, что, дескать, младенцев опекали две птички – дятел и чибис. Но мышление птиц настолько отлично от человеческого, что подобные сказки могут убедить разве что несмышлёных детишек. Я бы скорее допустила, что подобные имена, Дятел и Чибис, могли носить другие существа, наделённые речью и разумом – и, по-моему, это могли быть кентавры. Скорее всего, они первыми нашли волчицыно логово и, не разлучая детишек с клыкастой кормилицей, как могли, опекали их, пока не передали весть о подкидышах пастуху по имени Фаустул.
Не думаю, что к истории Рема и Ромула мог иметь хоть какое-то отношение мудрый Хирон, однако то, что этот необычный сюжет пришёл в голову датскому скульптору Ратсаку в 1917 году, говорит о присутствии подобных мыслей отнюдь не только в моём кентаврическом воображении.
http://kentauris.livejournal.com/56901.html
(Свенд Ратсак, Хирон со своими близнецами Ремом и Ромулом)
Только так я могу объяснить всё дальнейшее: и быстрое вхождение братьев в человеческий мир, и видимое отсутствие в их повадках животных признаков, – а также то, что, вопреки разбойным нравам подданных и потомков Ромула, кентавров они не преследовали, словно бы повинуясь негласному вето.
Однако история с похищением римлянами сабинянок, чрезвычайно напоминавшая историю неудавшегося похищения кентаврами лапифянок, свидетельствует о том, что Ромул откуда-то про это знал, а поскольку ни начитанностью, ни образованностью первый царь Рима никогда не блистал, то, видимо, ему её рассказали – а он сделал из неё собственные выводы, восприняв не как предостережение, но как руководство к действию.
Причём интересно отметить, что, если сюжет о схватке кентавров и лапифов обычно трактовался художниками с очевидной тенденциозностью (кентавры – чудовища, люди – герои), то относительно похищения сабинянок подобного единодушия нет: красивые мужчины красиво умыкают красивых женщин, находясь как бы в своём естественном праве…
(Пьетро да Кортона, Похищение сабинянок)
Впрочем, как уже говорилось, в древнеримском искусстве, в отличие от греческого, кентавромахия – не самый популярный сюжет, и даже там, где он встречается, он трактуется без мстительного ожесточения: для римлян это – всего лишь мифология, а не живая история.
И всё же, несмотря на отсутствие явного антагонизма, ни союза, ни дружбы, ни взаимного обогащения знаниями между римлянами и кентаврами не получилось ни на первых порах существования города, ни тем более в пору его наивысшего расцвета. Тогда, думаю, во всём Лации не осталось вообще ни одного кентавра – все, кто мог, давно переселились подальше от хвалёных римских дорог, по которым постоянно шли легионы, катились повозки, шаркали босые ноги пленников и рабов, – а вдоль дорог иногда ставились ряды крестов с распятыми преступниками и бунтовщиками.
Римская история проходила мимо нас, и мы не принимали в ней никакого участия, прячась там, где нас мог обнаружить разве что горец-пастух, беглый раб или чудаковатый искатель спокойного уединения.