ДОВГЕР
Поздним вечером, после долгих и абсолютно бесцельных блужданий по городу, я, наконец, приплелся к своему дому.
Когда жизнь так резко меняется, обычно говорят: «казалось, целая вечность минула с того момента, который был до того, как…». Так вот, в моем варианте о вечности речь не шла. Все, что было «до», было вообще в другой вселенной, потому что нынешний Александр Сергеевич был так же неизмеримо далек от того, который, не так давно, выбежал с этого двора.
Впрочем, прогулка по городу оказалась не такой уж и бесцельной. Она внесла некоторый порядок в мысли и дала, как ни странно, совершенное безразличие ко всему, что теперь могло со мной произойти.
Как там было у Достоевского? «Одна гадина убила другую»? Кажется, Митя Карамазов после этого спрашивал: «ну и что?». Эх, попадись он мне сейчас! Уж я бы ответил ему на это «что». Ответил одной простой фразой – беда в том, что другая-то гадина осталась. И эта гадина теперь был я!
Помнится, сразу возле дома Гольданцева, сел в маршрутку. Сначала она была полу пустой, но потом народ набился битком, а рядом со мной так и осталось пустое место. Я понимал, что действует эликсир «защиты», но удивляло другое – никто этого не заметил. «Ни одна собака» не возмутилась Зато я смотрел на это, давящее друг друга, стадо и ненавидел всех, как ненавидят инородцев, живущих по каким-то диким, противоестественным правилам!
Хотя, разве не были они на самом деле инородцами для меня теперешнего?
Совершенное убийство отгородило господина Широкова ото всего человечества покрепче любого эликсира. И, как странно, больше меня не пугало признание самому себе, что я все-таки убийца. Воспоминание о той свободе и легкости, с которой развернулось моё плечо перед ударом, до сих пор оставалось самым отрадным изо всего произошедшего в доме Гольданцева. И ничего страшного! Да, убил. «Одна гадина другую», быстро, без мучений…
Я посмотрел вокруг себя и презрительно осклабился. А ЭТИ разве не гадины? Вон, хоть тот, гнусно воняющий куревом и спиртным, он-то кто? Безобразное тупое лицо, бессмысленный взгляд, грязная одежда. Сейчас припрется домой и, что станет делать? Дрыхнуть завалится? Или сначала пожрет с очередной дозой спиртного? А если дома жена и дети? О чем они станут говорить? Какие духовные ценности прорастут в такой семье?
О, Господи, да о чем я, в самом деле?!
Разве та тетка со злым лицом, которую он оттолкнул, чтобы сесть, чем-то лучше? Может, только не пьет, а так… Маленькие подозрительные глазки, тонкий рот, поджатый с вечной ненавистью. Она-то, что несет в свою семью? Вот сейчас, позволь ей, и от этого мужика мокрого места не останется! А самое смешное, что он это прекрасно понимает, и рад. Рад той ненависти, которую сам в ней вызвал, а пуще всего, её, теткиному, бессилию. Нарочно развалился на сиденье, ножищи свои раздвинул так, чтобы и соседке с другой стороны тоже жизнь медом не казалась. И войди сейчас умирающая старуха или беременная женщина, шиш этот мужик пошевелится. Зачем ему духовные ценности с которыми одни заморочки? Он свою задницу пристроил, и, стало быть, знает, что почем в этой жизни, безо всяких там Достоевских…
Впрочем, сам-то я давно кому-нибудь место уступал? Уже и не вспомнить. Иной раз кольнет где-то, по старой памяти, что не худо бы встать, а потом плюнешь на все эти политесы и сидишь себе дальше. Не охота выглядеть дураком. Ведь все вокруг так же сидят, а, если ты встанешь, небось подумают: «Во дурак! Ну и хорошо, нам сидеть спокойней будет». И все это сообщество гадин, с дикой скоростью разрастается, вбирает в себя новых членов, которые устали некомфортно стоять. Не успел, не смог пристроить свою задницу – стой и жди. Добровольно никто ничего не даст. В другой раз расторопней будешь.
Я снова посмотрел на воняющего мужика. Отвращение к нему ощущалось уже физически. Свело скулы и заныли суставы. Он становился все гаже и гаже, раздражая каждым сантиметром своего существа. Но я, как мазохист, продолжал упрямо его рассматривать, пока гадливость не перехлестнула через край и не заставила выскочить из маршрутки, сминая невидимой стеной «защиты», и без того спрессованных людей.
Что это было?
Никогда прежде я не испытывал подобной ненависти!
Благо уже стемнело, улицы заполнились темными, безликими силуэтами, и, слава Богу! Мне казалось, что испытанное только что отвращение будет «подпитываться» каждым встречным лицом.
К своему дому я вернулся в такое время, когда обычно во дворе никого уже нет. И был очень удивлен, увидев перед подъездом высокого мужчину в длинном дорогом пальто. Только успел подумать, что серьезные друзья Гольданцева нашли меня слишком быстро, как вдруг мужчина обернулся и, почти бегом, бросился навстречу.
В другое время я бы, честно говоря, струхнул. Убегать, конечно, не стал бы, но что-нибудь тяжелое вокруг поискал. Теперь же, странная смесь безразличия и отвращения позволила только скривить губы в усмешке. «Давай, давай, - бесшабашно подумал я, - попробуй примени ко мне свои чудодейственные методы. А потом сбегай к Гольданцеву и спроси, как снять защиту с того, кому нечего терять». Но за миг до того, как мужчина оказался достаточно близко, чтобы хорошо его рассмотреть, я вдруг понял – он бежит не пытать меня, а спасать. И я его знаю. Он… О, нет! Он же умер!!!
- Саша! Са…
Крик замер. Мужчина остановился в двух шагах и схватился за голову.
- Господи, зачем вы это сделали?!
- А вы… Вы – Соломон Ильич Довгер? – спросил я, вырываясь, на мгновение из своего безразличия.
- Да.
Руки Соломона Ильича бессильно повисли вдоль тела. Он посмотрел с жалостью и кивнул, словно подтверждая свои слова. Но мне подтверждений не требовалось. За те годы, что я его не видел, Довгер не изменился ни на йоту. И новый прилив ненависти накрыл меня с головой. Живой, здоровый, преуспевающий… Интересно, как он в таком пальто ходил по нашему городу? Один меховой воротник чего стоит! Тут только бронированный «бумер» с охраной спасет… Впрочем, возможно, он так и перемещается по жизни. А мой дядя умер! И старший Гольданцев… Да и со мной, еще неизвестно, что будет…
- Саша, - грустно произнес Довгер, - это Коля с вами сделал?
- Нет, это я сам.
Мне понравилось, как его перекорежило. Очень понравилось. Пожалуй, стоит «добить». Мне-то что? Кто меня теперь тронет?
- А Колю Гольданцева я убил. Не скажу, чтобы нарочно, просто оказался в нужном месте, в нужное время. Но он больше не живет.
Я думал, что Довгер уже после первых слов получит сердечный приступ, но нет, на короткий миг в его глазах вспыхнуло любопытство, и только потом ужас. Как раз такой, какого я и ждал.
- Убили?.... Боже мой! Но как? Зачем? Что произошло?..... Саша, мы немедленно должны поговорить! Давайте поднимемся к вам.
Я криво усмехнулся.
- Боюсь, вы не сумеете войти в мою квартиру.
- Сумею, сумею! Я уже поднимался. На вашей двери почти ничего не осталось. Лишь бы.., лишь бы вы сами смогли дотронуться до ручки.
Мне очень хотелось послать его подальше. За все. За то, что жив и здоров, за то, что появился так поздно, за напоминание об обмане Гольданцева… Впрочем, у меня ведь есть хороший эликсир. Никто не мешает подняться первым и избавить себя от ненужного общения – я совсем не хотел воскрешать рассказами то, что произошло сегодня у Гольданцева. Но, с другой стороны, Довгер должен объяснить, каким таким чудесным образом ему удалось воскреснуть, а заодно.., что он, кстати, имел в виду, говоря про ручку, до которой я не смогу дотронуться?
- Ладно, пошли.
Я сказал это, как можно небрежнее и пошел к подъезду, всем своим видом давая понять, что оказываю любезность, не имея, при этом, никакой личной заинтересованности.
Довгер поспешил следом.
- Саша, скажите, вы сделали это.., я имею в виду эликсир, вы использовали его до… м-м-м.., до трагедии, или после?
Господи, да какая ему разница? Или думает, что я получил от Гольданцева Абсолютный эликсир и хочет узнать, действительно ли убийство нейтрализует его побочные эффекты? Идиот! На мне всего лишь «защита».
- Вы прочли Васин дневник? – не унимался Довгер. – Вы до конца его дочитали?
Я резко обернулся и посмотрел на него сверху вниз – нас разделяла пара ступеней, ближе он подойти не мог.
- Послушайте, может, прежде чем задавать все эти вопросы, вы поясните, что такое вы сами? Вдруг от вас, от первого нужно скрывать все, что мне известно.
Лицо Довгера сделалось виноватым, но головы он не опустил.
- Справедливо. От вас, … да, справедливо. Но не на лестнице же это пояснять.
- Вот и я думаю, что на лестнице вообще говорить не стоит…
Мы поднялись к моей квартире. Дверь была только прикрыта, я вспомнил, что не запер её, уходя, но к ручке прикасаться почему-то не хотелось.
- Вы не можете? – с тревогой в голосе спросил Соломон Ильич.
- Черта с два…
Собственная слабость была мне непонятна, но демонстрировать её Довгеру не хотелось.
Я смотрел на ручку, пытаясь понять, что же меня так отвращает? На короткий миг появилось такое же видение, как тогда, у Гольданцева, когда я смотрел на табурет с помощью «третьего глаза». Краска.., лак.., синтетическая кисть… Фу! Но под ними дерево. Настоящее! Кажется, сосна… К этому я могу прикоснуться! Да, да, там, под этой краской, приятное тепло, жизнь, сохранившаяся вопреки всему!
Я протянул руку, стараясь думать только об этом дереве. Слегка поморщился, ощутив легкий, лакокрасочный ожег, но перетерпел и открыл дверь настежь. Вот так вот! Теперь ваша очередь, господин Довгер. Покажите, как вы собираетесь пройти сквозь остатки эликсира.
- Подождите минуточку, - пробормотал он, роясь во внутреннем кармане пальто. – Удивительно, вот уж не думал, что получится… Вероятно, ручка из натурального дерева? Вам очень повезло… Ага, вот!
Он достал узкий футляр, открыл и вытряхнул обыкновенный медицинский скальпель. Затем, безо всякого сомнения или обычного человеческого страха, надрезал себе ладонь. Из тонкого, как волос, пореза кровь появилась не сразу. Довгер ждал, и я совсем уж было собрался разочаровать его, сообщив, что опрыскал себя простой «защитой», а не Абсолютным эликсиром, но тут появились первые красные капли. Соломон Ильич быстро выставил руку перед собой, поморщился, как недавно морщился я, и, через мгновение, схватился за моё плечо.
- Идемте скорее, - с усилием проговорил он, - я так долго не смогу.
Мы переступили через порог, и Довгер выдернул.., именно выдернул, а не убрал, свою руку. Потом сам запер все замки.
- Вам действительно повезло, - сказал он, зажимая порезанную ладонь, - натуральные материалы – ваше спасение. Хотя бы на первое время. Не думал, что на такие двери еще ставят деревянные ручки.
Довгер потрогал внутреннюю дверь, прикоснулся к её ручке и покачал головой.
- Хорошо, что было не заперто, эту бы мы с вами не открыли… А теперь покажите, пожалуйста, где у вас аптечка. Я сам все достану.
- Соломон Ильич, - сказал я, покачиваясь на носках и засовывая руки в карманы, - мне не понятен этот драматизм – «открыли, не открыли». Вы, что же думаете, что на мне сейчас Абсолютный эликсир? Так вот, я вам скажу – это всего лишь эликсир «защиты». Гольданцев предложил мне его, как гарантию…
- Саша, - перебил Довгер с откровенной жалостью, - это самый настоящий Абсолютный эликсир. Уж мне ли его не знать. Пугает то, что на вас он уже почти «замкнулся», тогда как с Олегом такое случилось спустя пол года после применения… А теперь, покажите, все-таки, где аптечка.
- Я вам не верю, - сказал я, больше из нежелания выполнять его просьбу, звучавшую, как приказ.
Само по себе сообщение об эликсире меня нисколько не взволновало. В сущности, какая мне теперь разница? Может, так даже и лучше, хоть немного побуду сверхчеловеком, узнаю, каково это…
- Не верите? – переспросил Довгер. – А вы посмотрите на мою ладонь и на свое плечо.
Из пореза действительно обильно сочилась кровь, и рука была характерно испачкана, как бывает, когда сильно порезанной ладонью крепко за что-то хватаются. Но на ткани моей куртки не осталось ни единого следа. Это вызвало слабое удивление.
- Как такое возможно?
- Только так и возможно при Абсолютном эликсире. Это значит, что вы находитесь в совершенно ином мире. Вас, вроде, и видно, и слышно, но вы уже не здесь. Все, что «извне» больше вас не касается, и важно только то, что внутри. Поэтому-то для меня так важно знать: эликсир подействовал на вас до … убийства, или после.
- После, - хмуро бросил я и, не глядя на побелевшее лицо Довгера, пошел в кухню. – Идемте, покажу где аптечка…
Спустя некоторое время мы уже сидели в комнате – он возле лампы в старинном витражном абажуре, а я в тени, в массивном, неподъемном кресле, чья абсолютная натуральность позволила мне устроиться с комфортом. Не будь ситуация столь трагичной, можно было бы пошутить о том, что я стал лучшим специалистом на земле по части синтетических добавок. Но ни мне, ни Довгеру шутить не хотелось.
Он сидел, задумчиво помешивая чай, который сам себе приготовил. Мне не предлагал – знал, что я никогда больше не захочу ни чая, ни кофе, ни вообще ничего. Пальто, вызывавшее во мне такое раздражение, давно было снято. Под ним обнаружился, не менее шикарный, костюм, явно сшитый на заказ - для покупного он сидел слишком безупречно. И так же непривычно идеальными выглядели, подобранные в тон, рубашка, носки и галстук с платком.
- Я не знаю, что будет, когда эликсир окончательно «замкнется» на вас и вступит в силу его подлинное действие, - говорил Довгер в ответ на мой вопрос. – Олег предполагал самые невероятные вещи, пока побочные эффекты не лишили его всех надежд. Но в идеале схема такова: Абсолютный эликсир долгое время обволакивает человека, будто изучает его и испытывает на прочность. И когда, образно говоря, ему становилось ясно, что человек из себя представляет, он замыкался в идеальную сферу, и образовывался новый мир. Микромир, основанный на личных качествах. Причем, только на качествах, пригодных для этого нового мира. Все остальное безжалостно уничтожалось. В итоге, образовавшийся индивидуум делался настолько самодостаточен, что, помимо отказа от еды, питья, и прочих каждодневных надобностей, переставал испытывать на себе даже земное притяжение, и мог летать или ходить по воде «аки по суху». Вся беда в том, что качества, непригодные, по мнению эликсира, для идеального индивидуума, давно стали неотъемлемой частью человека обычного. Олег Гольданцев, к примеру, долгие годы жил, испытывая сомнения – прав ли он был, что позволил собственной семье распасться? Весь его научный пыл питался этими сомнениями, они прочно вошли в его жизнь, побуждая совершать то одно, то другое позитивное деяние, которое бы доказало, что он, все-таки был прав. И, что же в итоге? Уничтожив непригодные сомнения, эликсир уничтожил и все, с ними связанное. То есть, фактически, самого Олега.
Довгер отпил из чашки и поставил её на столик.
- Жаль. Очень жаль. Это был величайший ум. А ваш дядя – добрейшее сердце. Я долго не мог понять, почему же и Вася тоже стал гибнуть. Вы простите, что так фамильярно его называю, но в последние дни мы очень сблизились, и многое, очень многое в натуре вашего дяди стало мне понятно. Его сущность составляло прошлое, и чувство вины перед этим прошлым. Сначала родители, которым, как он считал, уделял мало внимания, потом сестра, потом девушка-мечта… Все, кто так или иначе уходили из его жизни, оставались в памяти незаживающей раной. А память затягивала в свой омут, с каждым годом, все глубже. Ваше присутствие на какое-то время привязало Васю… Василия Львовича к действительности. Но лишь на время. Повзрослев, вы вылетели из гнезда, и память тут же наверстала упущенное…
Соломон Ильич снова взял чашку и сделал большой глоток, не поднимая глаз на меня.
- Вы поймите, Саша, - продолжил он после долгой паузы, - Олег Гольданцев создал соединение, почти что думающее. Но, к сожалению, отделять зерна от плевел оно может только тогда, когда они перемешаны. Одни только зерна и одни только плевела для эликсира большой разницы не представляют. Сегодня, совершив убийство, вы пережили колоссальный духовный стресс. Все, что не имело отношения к убийству, в тот миг перестало существовать. И эликсир получил в свое распоряжение субстанцию, (уж простите за такое слово), не имеющую противоречий. Думаю, поэтому он и замкнулся так быстро. Но о том, что будет теперь с вами, я представления не имею. Могу лишь надеяться, что мир, который строится сейчас внутри вашей новой сферы, не станет миром сплошных кошмаров.
Мы помолчали. Что уж тут было говорить?
Еще когда Довгер готовил себе чай, я успел рассказать ему историю своих взаимоотношений с Гольданцевым-младшим, и выслушал в ответ множественные сожаления в том, что не удалось приехать раньше.
- Валентина позвонила мне в тот же день, когда вы были у неё, и я сразу же сорвался с места, - горевал Соломон Ильич. – К сожалению, живу сейчас за границей. Сами понимаете, не ближний свет…
Тогда же я задал и вопрос о его чудесном воскрешении. Но Довгер покачал головой, пообещав все объяснить позже. Его слишком взволновало то, что произошло со мной и с Гольданцевым. Но, вот теперь это «позже», кажется, и наступило. С эликсиром все пока ясно… По крайней мере, требуется время, чтобы стало ясно все. Гольданцева воскресить мы не сможем. Оставалось прояснить две вещи: как Довгеру удалось воскреснуть, и зачем он вырвал листки из дядиного дневника?
- А вы, кстати, его сожгли? – спросил Соломон Ильич.
- Нет. Спрятал.
- Я так, почему-то и думал. А куда?
- Не скажу. Вы и так уже успели вырвать из него почти половину…
- А-а, да. Было. Но там ведь ничего такого… Только обо мне. Я посчитал, что имею право…
Вот это было новостью даже для меня, равнодушного почти ко всему!
- Вы, что же, хотите сказать, что мой дядя почти половину своих воспоминаний посвятил вам?!
- Не столько мне, сколько моему рассказу о клане Довгеров… Ладно, Саша, все равно придется объяснять вам свое «воскрешение», так что, объединим оба вопроса, и начну я… Да с самого начала и начну.
продолжение: http://www.proza.ru/2010/01/18/1628