Какой печалью
Светлой памяти учительницы М.Ф. Бобылёвой
Однажды, перелистывая в архиве газеты конца тридцатых годов прошлого столетия, обратила внимание на небольшую заметку, точнее, знакомая фамилия, промелькнувшая при беглом чтении, заставила остановиться. Вернулась, прочла снова, теперь уже впитывая каждое слово. Суховатым языком сообщалось, что учителя Старгородской школы во главе с директором Бобылёвым, недавно получившим заслуженную награду, проводят большую общественную работу среди населения. Вместе с директором трудится его жена – талантливый преподаватель. Молодая семья пользуется большим авторитетом среди учащихся и местных жителей.
Я забыла о пухлых архивных папках, принесённых из хранилища и ожидавших меня. Смотрела в газету, но уже не замечала ни пожелтевших страниц, ни соседей по читальному залу, не слышала, как шумит вытяжная вентиляция, только что отвлекавшая меня. Я вспомнила учительницу, о которой упоминалось в корреспонденции, увы, уже немолодую в те далёкие 60-е годы, и пожелтевшую фотографию её мужа, хранившуюся у нас дома. Красивое, благородное лицо, вьющиеся волосы, спокойный, задумчивый взгляд. Теперь редко встретишь такие одухотворённые лица. Мой старший брат дружил с его сыном.
С фронта, куда его призвали летом 1941 года, директор школы не вернулся. Мария Фёдоровна, его жена, после войны перешла работать в железнодорожную школу, жила в маленьком доме в Савино с детьми, матерью и бабушкой погибшего мужа. Немолодые женщины, дворянки, летом жили в деревне, где держали подсобное хозяйство и пасеку, возвращаясь в город по осени с выращенным и овощами, фруктами и мёдом. Вдова директора преподавала у нас ботанику, но больше была занята на кроличьей ферме. На её попечении были ещё теплица и большой фруктовый сад. Работы хватало, мне казалась, что домой она не уходила вообще.
С Марией Фёдоровной связаны мои самые грустные воспоминания о школе. Первое острое ощущение стыда за собственную нерешительность довелось мне испытать именно на её уроках. Никто в классе не знал, что я знакома с ней не только по школе, что мой брат и её сын, уже окончившие школу, близкие друзья.
Одноклассники на её уроках куражились, а я опускала глаза, понимая, что своим невмешательством предаю близкого семье человека. Нет-нет, я не гудела сквозь сжатые зубы, не топала ногами, как они, я сидела молча, прислушиваясь, как сильно моё бьётся сердце. Эти уроки стали для меня пыткой. Я не была робкой девочкой, могла постоять за себя, могла дать пощёчину, если меня дёргали за косы или говорили что-то неприличное. А тут молчала, испытывая противоречивые чувства. Мне было жаль беспомощную, терявшуюся перед нами женщину и не хватало решимости выступить против большинства.
Было и другое, заставляющее испытывать чувство неловкости спустя столько лет. Я стыдилась её, не могла принять в ней то, что она была не похожа на других учителей, уверенных в себе, нарядных, стоявших над нами. Всегда скромно одетая, а чаще в рабочем халате, с красноватой, потрескавшейся кожей натруженных рук, она вызывала у меня жалость и какое-то смятение в душе. Мягкая, бесхарактерная, не способная поддерживать на уроке дисциплину, она начинала беспомощно кричать на нас, а в ответ раздавался шум и топот ног.
Мы были слепы и безоглядны в своей детской жестокости, становясь в тот момент осатаневшей толпой, в которой преобладают законы стаи. Она проявила слабость перед нами, а слабого в толпе затаптывают. Накричав, она замолкала, моргала ресницами, виновато поглядывала на нас, будто желая попросить прощения. Она по-матерински жалела нас – малых, воинственных и глупых. Не вызывала директора на урок, не писала в дневники родителям свои замечания. Это ещё больше укрепляло нашу уверенность в безнаказанности.
А потом начались практические занятия в теплице. И здесь мы неожиданно увидели другого человека, поразившего нас мастерством – настоящую хозяйку целого царства, представшего однажды перед нашими восхищёнными глазами. Никогда не забуду своё потрясение, когда впервые попала туда. Уже стемнело, учились во вторую смену, урок был последним. В накинутых пальтишках, мы пробежали по тёмной аллее к призывно светящимся окнам. И замерли, сгрудившись, на пороге. Среди зимы увидеть цветущие тюльпаны, грядки со стрелками зелёного лука, огурцы, большой куст сирени в углу, когда за окнами рвалась сквозь стеклянные рамы вьюга, красил щёки и носы мороз, это ли не чудо?!...
Всё постепенно наладилось, теплица помирила нас, точнее, помогла понять и принять эту скромную и славную женщину. С каким восторгом мы, пятиклашки, лепили торфяные горшочки, высаживали рассаду, потом в саду и на опытном участке вместе с ней учились разбивать грядки, полоть, удобрять растения! У меня сохранилась любительская фотография, где она стоит в окружении детей на фоне цветущего яблоневого сада. Видно, какое уставшее и доброе лицо у этой преждевременно состарившейся женщины.
Я не забыла те первые уроки, когда впервые пришло осознание, что поступать нужно по совести, а не как все. Но тут уже мама объяснила мне, когда я поделилась с ней переживаниями, почему недостойно воспринимать человека по внешнему виду. «Это пошло и глупо, – неожиданно резко сказала она, – у людей могут быть разные обстоятельства, нужно уметь увидеть главное. Мария Фёдоровна достойна большего уважения, она редкая труженица».
В старших классах она уже не преподавала у нас. В школу пришли молодые учителя. Они были другие... С Марией Фёдоровной я почтительно здоровалась, вспоминая каждый раз мамины слова. Потом я поступила в институт, начала работать, в школе уже не бывала.
С Марией Фёдоровной я встретилась ещё дважды, незадолго до её переезда к сыну в другой город. Однажды мы навестили её с братом. Тогда я впервые узнала некоторые подробности её нелёгкой жизни. Она рассказала нам, как, получив похоронку, не могла поверить, что не стало любимого человека, смеялась и плакала, порывалась куда-то бежать. Слегла в горячке. Потом пришла в себя, поняла, что не имеет права оставить своих мальчиков сиротами. Я была удивлена, услышав, что она из-за мужа стала не математиком, как мечтала, а биологом, чтобы иметь возможность работать с ним в одной школе. Там не было преподавателя этого предмета. Война оборвала жизнь одного человека и, как показалось мне тогда, сделала бессмысленной жертву другого. Любить математику и физику, а преподавать ботанику и зоологию, мне, только окончившей педагогический институт, казалось немыслимым.
Вскоре я снова встретилась с ней, теперь уже случайно. Я торопилась на какое-то торжество с цветами и тортом и случайно столкнулась с ней. Она так обрадовалась мне, что я забыла о приглашении. Мы пили чай с тем тортом. Мария Фёдоровна, посматривая на хризантемы в вазе, рассказывала о детях, о своей жизни, не жалуясь, не сетуя на судьбу. Вспомнили школу, учителей. Я призналась ей, что до сих пор испытываю стыд за то своё поведение. Она отмахнулась, слегка улыбнувшись: «Что за пустяки, Таня! Я люблю всех вас, твоих родителей, они прекрасные люди. Другого не помню. А помнишь, как мы посадили деревья в сквере?» Ещё бы мне не помнить! Всем классом бегали на перемене смотреть, принялись ли они, мечтая, как вырастем и соберёмся под их кронами. Мы обещали друг другу, что будем каждый год встречаться в родной школе.
На месте нашей школы построили девятиэтажный жилой дом. Теперь она только снится мне, с её уютным спортзалом светлыми классами, парадной лестницей. До революции в этом здании располагался Учительский институт. Там, где когда-то был разбит наш сквер, теперь филармония. Вспомнились стихи Бродского: «Какой печалью нужно обладать чтоб, вместо парка, что за три квартала, пейзаж неясный долго вспоминать, но знать, что больше нет его; не стало».
Провожая меня до дверей, в ту последнюю нашу встречу, Мария Фёдоровна сказала со вздохом: «Ты так старательно готовилась к моим урокам, так отвечала, думала, пойдёшь по моим стопам». Нет, я выбрала другую специальность.
Послесловие
Дело матери продолжил старший сын, доктор наук, профессор, хорошо известный в научных кругах. Не в той ли теплице, где день и ночь трудилась мать, зародился у него интерес к профессии, ставшей его судьбой?!.. Марии Фёдоровны давно нет на этом свете. Из жизни ушла она смиренно и тихо, как жила. Вспоминая её, думаю о том, как много внутренней духовной силы было в хрупкой женщине, преподавшей нам уроки подлинного благородства, выдержки и терпения.
http://fotki.yandex.ru/users/anashina/view/217105/?page=7