Вышел ёжик из тумана. Вынул ножик из кармана. Буду резать. Буду бить. Всё равно тебе водить!
Считалочка.
Новелла первая. Проникающие ножевые…
Ноябрьским вечером, когда стиснутый в чёрных холодных ладонях неба и земли город, ещё не собирался спать, Некто, сунув руку в старую пятиэтажку, словно в ворох опавших листьев, вытащил нечто, по сути своей являющееся злобным ядовитым пауком, внешне очень похожее на человека, и пересадил в маленький сквер. Накрыв паука ладонью, Некто нашёл на бульваре среди маленьких фигурок нужную ему молодую особь женского пола, и погнал её в сторону сквера, подталкивая пальцем, от чего та пошатывалась и иногда чуть не падала, поминая то и дело мать. Впрочем, она был достаточно пьяна и, возможно, шатало её от этого. Подогнав девушку поближе, Некто приподнял ладонь…
Он стоял в кустах, сжимая в немытой лапе нож, не понимая толком, зачем он здесь. Зверски хотелось курить, но он боялся выдать себя и, поэтому злоба клокотала, требуя выхода, душила, не давая покоя. Глаза привыкли к темноте и невидимый для торопливо пробегающих мимо людишек, он стоял, подрагивая от злобы, ненавидя весь мир. Некоторые прохожие, эти солнцелюбивые травоядные, замечали в темноте его силуэт и шарахались в ужасе, ускоряя шаг или переходя на бег. Некоторые не видели его, но чувствовали запах хищника, сочащуюся из него злобу, и, списывая свой страх на нервы и осеннюю депрессию, с шевелящимися на затылке волосами бежали домой спеша укрыться за стальной дверью.
Вот она! Фигурка явно пьяной слегка пошатывающейся женщины приблизилась и он, дрожа от ненависти, словно от сексуального возбуждения, шагнул к ней. Схватив её за воротник, он ударил ножом в живот, слыша хруст распарываемой куртки и вскрик. С ударом толчком выплеснулась ненависть, принеся сладостное облегчение. Ещё удар. Ещё хруст и вскрик. Ещё толчок. Что она там бормочет? Ещё удар, хруст, вскрик, толчок. Ещё… Она попыталась схватить его за руки, но он тяжело с хрипом дыша, отпустил воротник. Жертва, поскуливая, упала на четвереньки.
В голове стоял сладкий звон и он, выплеснув избыток ненависти, сунув нож в карман и, на ходу, закуривая, пошёл в своё логово…
Опившись пивом, с переполненным пузырём, она шла домой пописать. Не то, чтобы она не могла это сделать за ближайшим углом, но вот, вдруг, захотелось в тепло. Она ничего и никого не боялась, потому что все её знают, и она всех знает, и жизнь, наверное, только вечером и начинается.
Когда кто-то схватил за воротник, она хотела заорать матерно, но последовал удар в живот и она только пискнула: «Ай! Ты что?!» и испуганной птицей мелькнула мысль: «Я его видела раньше!» Попыталась схватить за руки, но ладони ожгла почти не ощутимая за алкогольным наркозом боль, и новые удары один за другим, и новая боль в ладонях. Но ужаснула её не боль, в общем привычная для её круга и её образа жизни, а осознание того, что тебя хладнокровно режут, вслед за которым обильная моча обожгла ноги.
Ещё один удар, секундная невесомость и она упала на четвереньки, больно ударившись ладонями о твёрдую землю. Потом боли не было, но в охватившей её слабости, она не смогла встать и поползла к своему такому близкому подъезду…
У нас проникающие ножевые ранения. Точнее не у нас, конечно, а у потерпевшей. У нас – это, в смысле, на нашей земле, в смысле, на нашей зоне обслуживания, и тут понятно возмущение Макса, получившего материал такой же тощий, как и он сам. Три пера, как говорится, или, если быть точным, четыре: телефонограмма, рапорт, осмотр и справка из БСМП.
Напали на Луку отдежурившего сутки, но тот, огрызаясь, пояснил, что нападение произошло около десяти вечера, а сообщение из БСМП поступило в третьем часу ночи. И кого, спрашивается, опрашивать в три часа ночи? Тот же осмотр Юлька писала для вида - темно было, как в жопе у негра!
Кто-то подумает, что мы сразу бросились раскрывать это без сомнения тяжкое преступление? Нет, мы ни куда не побежали. Мы пошли в свой кабинет, где Макс, бросив полученные материалы на стол, красиво закурил, вкусно затянулся, и начал неторопливо их перелистывать, хмуро бросая взгляды на пачку старых материалов с поджимающими сроками исполнения. Макс всегда выглядит, как огурец, во всех смыслах: палка, палка, огуречик, и ещё одна палка, о которой в детской песенке не упоминается, вот и вышел человечек.
Небольшого роста крепкого телосложения Дэн швырнул блокнот на стол и, спрятавшись за телефонной трубкой, сверкая выбритым почти до нуля черепом, начал что-то нежно мурлыкать, но через минуту тональность разговора повышается. Внезапно взорвавшись диким криком, Дэн злобно сверкает тёмно-зелёными глазами из-под густых чёрных бровей. Он бешено орёт в трубку, но, тут же, вдруг стихнув, вновь что-то мурлычет собеседнице.
Я завариваю чёрный, как дёготь, горький, как всякое утро оперуполномоченного уголовного розыска, чай. Привычно побаливает голова, но пересохшие воспалённые губы уже потягивают кипяток, растворяющий во рту ломтики молочного шоколада, мой завтрак и, возможно, обед. Прихлёбывая чай, испытываю блаженство, и в тысячный раз рассматриваю висящую напротив картину неизвестного художника «Утро оперуполномоченного». Вряд ли неизвестный автор назвал её так, но обозванная неизвестным опером, картина изображает синего человека с больными оранжевыми глазами сжимающего ладонями треснувший на макушке череп.
Мы трое оперов, четвёртая должность не укомплектована. Мы по понятиям нормальных людей совершенно безбашенные парни, почти без тормозов. Поэтому время от времени Макса могут назвать Безумный, Дэна Злобный карлик, а меня некоторые следаки за глаза называют Стеклозверь. Стекло – это потому, что я очкарик, а зверь… ну, это им видней.
После чая мне становится легче и я готов работать. Дэн почти не пьёт, в смысле не злоупотребляет. Макс злоупотребляет, но поправляется по утрам не чаем, а пивом, и сейчас хмур потому как ещё не успел.
В пачке старых материалов нет ничего, что можно было бы раскрыть, по крайней мере, в обозримом будущем, и поэтому наша основная задача сейчас по возможности отказать в возбуждении уголовного дела. Это муторное и пренеприятнейшее занятие для меня, но на отказных зиждется благополучие вышестоящего начальства. Впрочем, и начальство не от хорошей жизни требует, если не раскрытия, то, хотя бы, укрытия преступлений. Просто так устроен этот мир, когда все знают, что требуемый процент по-честному не сделаешь никогда.
В общем, занялись мы неприятной текучкой, оставив ножевые на потом, и это «потом» наступило не скоро, только вечером следующего дня. Почему так? А потому, что никто из нас не тешил себя надеждой, что это преступление можно раскрыть в ближайшее время. Собственно, для его раскрытия не было никаких предпосылок. Оставалась, конечно, слабая почти призрачная надежда на то, что потерпевшая даст какую-нибудь полезную информацию, но на то она и призрачная, чтобы не сильно вдохновлять нас на подвиг.
В общем, вызвонив хирургию БСМП, узнали, что потерпевшая выписана домой и, после вечернего совещания, мы двинули на место совершения преступления, чтобы, наконец, сделать то, что должны были сделать ещё вчера, опросить потерпевшую, провести поквартирный обход в ближайших от места преступления домах. Нет, не с целью раскрытия этого преступления, при существующем раскладе это было не реально, а скорее с целью поднабить материал. Не понесёшь же три пера начальнику? Лови потом в его кабинете разлетевшийся этими самыми перьями материал. Да и наше, в смысле не уголовное, а оперативное дело, надо будет чем-то набивать.
Чувствовал я себя в чёрном промозглом мраке ноябрьского вечера премерзопакастнейше. Да и как может себя чувствовать человек, работая вот уже одиннадцать часов сегодня и в таком ритме уже три года? Миновав сквер, если так громко можно назвать кусты вдоль дорожки и несколько деревьев, подошли к дому потерпевшей. Домофонов тогда почти не было, и поэтому вошли беспрепятственно. В квартиру мы тоже попали, но вот приём нас ждал отнюдь не тёплый.
Собственно с потерпевшей я, оказывается, однажды сталкивался, когда летом в ночном рейде мы подсели к сидевшим на лавочке возле этого дома девчонкам. Среди них была и она, не красивая, но весёлая толстушка, с очень короткими светлыми волосами и невероятными яркими глазами цвета бирюзы.
Оказалось, что жизнь, даже в такой короткий срок, сильно меняет людей. Превратившись из толстушки в толстую губастую каракатицу, она закатила истерику, отказавшись с нами общаться на отрез. Предъявляя какие-то бессвязные обвинения в ничегонеделании, чуть ли не покрывательстве напавшего на неё преступника, она с неподдельной злобой твердила:
- Я ничего не видела! Я с вами разговаривать не буду!
- Подожди! – пытался встрять в её монолог я. – Но как мы будем искать преступника, если ты нам не поможешь!?
- Это ваши проблемы! – отрезала эта сука, а на нас уже набросились, до этого обеспокоенно квохтавшие рядом с доченькой, её родители.
Макс и Дэн пытались что-то говорить, но…
- Уходите! – шипел усатый коротышка, её папаша, пытаясь нас вытолкнуть из квартиры.
- Убирайтесь, - вторила ему мамаша…
- Вот суки! – произнесли мы хором.
Надо ли говорить в гадском состоянии души мы вышли из этой квартирки? Не то, чтобы мы привыкли к радушным встречам, но иным другим, не потерпевшим, в такой ситуации можно навалять звездюлей. А тут…
В голове занозой сидели её слова о том, что мы покрываем преступника. Надо ли это понимать так, что мы его знаем? И вообще, почему такая реакция на наше появление?
- Как вы думаете, - спросил я, когда мы, опросив соседей потерпевшей и нескольких других жильцов, шли к малосемейке стоящей по другую сторону сквера, - можно считать сало средством индивидуальной защиты? Это ж, какой толщины оно должно быть, и куда там проникал нож, если её на второй день выписывают?
Макс хмыкнул, затягиваясь сигаретой. Дэн что-то пробурчал, думая о своём. Что делать? Мрачная погода. Хреновое настроение. Долбанные потерпевшие. Мы взяли для проформы ещё три объяснения и разошлись по домам, даже не выпив водки. Поздно уже. Да и денег нет…
Вы спросите: «Что дальше?» Я отвечу: «Ничего»
Когда нет маломальской зацепки, то есть преступление совершенно в условиях неочевидности, и из материальных следов преступления потерпевшая имеет шрамы от проникающих ножевых ранений и психотравму, а следствие из вещдоков имеет лишь продырявленную куртку, сделать ничего нельзя. Остаётся уповать на случай. Потому как все раскрытия случайны.
А преступник..? Преступник несколько раз ударив человека ножом в живот, словно играя в жмурки, словно хлопнув в ладоши, будет кружить вокруг нас, топчущихся с завязанными глазами на месте совершения первого преступления. Мы будем шарить руками вслепую, а он сам, при этом, обуреваемый гордыней и страхом, принужденный нечеловеческой волей и своей собственной человеческой ненавистью, вновь и вновь будет резать, словно хлопая в ладоши и тем самым выдавая себя: «Вот он я! Возьмите меня! Я здесь! Поймайте меня, если сможете!»
Только схватив его за руку, мы сможем открыть глаза и увидеть его. Только схватив за руку…
17 января 2010 года Блонский Г.В.