Глава 4
В час ночи нас вновь построили в колонну по четыре человека и повели в солдатскую столовую. Если к бане мы худо-бедно добрели лишь спотыкаясь, то теперь по темноте, пока шли к столовой, несколько человек из-за непривычной обуви с шумом громыхнулись на дорогу. Мы с чувством глубочайшей солидарности и сострадания подхватывали «землепашцев» под руки и мужественно шли дальше.
Столовая оказалась довольно просторным современным помещением с большим количеством стоящих рядами удлинённых столов, каждый из которых на время приёма пищи рассчитан на десять солдат.
Сержант нас сразу предупредил, чтобы мы рассаживались именно так — по десять человек за стол, что мы и сделали, а вот как нас будут кормить, не имели представления. Есть же хотелось жутко.
На краю пяти столов, за которыми мы расселись, стояло по одному небольшому, похожему на кастрюлю, бачку, по алюминиевому чайнику, лежали булки хлеба, чашки, стаканы и ложки. Сержант некоторое время молча наблюдал за нами, потом язвительно сказал:
— Здесь мамы нету! Ужин на столе. Приступайте!
Спасибо за подсказку! Мог бы и раньше сказать. За столами тут же началась творческая возня: пшеничная каша из бачков в один миг перекочевала в чашки, по стаканам был разлит сладковатый чай и — впервые у нас начался процесс поглощения казённой пищи.
После столовой все строем вернулись к тому месту у большого здания, где оставили свои чемоданы и сумки. Здание оказалось зимним автомобильным гаражом, но поскольку на улице лето, то автотехнику переместили куда-то в другое место, а просторный гараж приспособили для временного проживания новичков. Когда мы сюда подошли, то, действительно, увидели внутри длинный ряд приготовленных кроватей. У дверей с красной повязкой на рукаве стоял дневальный из числа старослужащих. Мы разобрали свои сумки.
Все кровати оказались пронумерованными. Первая досталась Бобкову, восьмая и десятая — Зайцеву и Зыкову, а между ними разместился похожий на Есенина (только без кудрей), весельчак Слава Золотарёв. Мне досталась двадцать пятая кровать, следующая — Славе Михайленко, а Коле Якименко — последняя, сорок девятая. Возле каждой кровати стояло по тумбочке и по табуретке.
Нас, полусонных, в два часа ночи выстроили в шеренгу вдоль кроватей. Сержант Сысоев скомандовал:
— Рота, отбой! — и демонстративно посмотрел на свои часы.
Мы не спеша (ля-ля-ля, сейчас баюшки будем!) подошли к кроватям и начали готовиться ко сну. Не успел я снять один сапог, как неожиданно услышал:
— Рота, подъём!
Ничего себе! Где-то произошёл сбой. Быстро воткнув ногу назад в сапог, я со всеми парнями снова стал в шеренгу перед кроватями. Я заметил на лице сержанта легкую противную ухмылку. Вновь прозвучала жёсткая команда:
— Рота, отбой! — и вновь выразительный взгляд на часы.
Все довольно резво подбежали к кроватям и стали быстро раздеваться. Я уже залез было под одеяло, как услышал:
— Рота, подъём!
Рота катапультировалась из кроватей и вновь быстро выстроились в шеренгу. Это показалось уже издевательством. Негодуя и сопя, мы зло поглядывали на сержанта.
— Сейчас уже лучше, — похвалил нас садист Сысоев и тут же скомандовал: — Рота, отбой!
Нас как ветром сдуло. Через мгновение я уже лежал под одеялом и, с тревогой поглядывая на непредсказуемого сержанта, неожиданно почувствовал какую-то дикую незащищённость. В поезде, при относительной свободе действий, я ещё не в полной мере осознавал, что могло меня ждать впереди. Сейчас, в наступившей тишине, я начал понимать, что так, как сегодня, или примерно так, будет долго, целых три года. В это невозможно было поверить.
Дневальный выключил освещение. Я чувствовал, что никто из ребят не спал. Да и как тут сразу уснёшь? Кое-кто потихоньку начал перешёптываться. Меня постепенно стал морить сон, и я отключился.
*****
Продолжение в главе 5: http://www.proza.ru/2010/01/15/1431