Утром тридцатого июня я надеваю брюки и сапоги. Ваня спрашивает:
– Сегодня опять на лошади катаешься?
– Да, – отвечаю я и целую его.
– А можно мне тоже?
– Начнутся каникулы – будем вместе кататься.
Я беру с собой пособия по английскому и мой ноутбук, мы садимся в машину и едем в школу. На заднем сиденье тишина: Маша молчит и смотрит в окно, а Ваня режется на карманной игровой приставке в «стрелялку». Я спрашиваю:
– Как настроение, ребята? Сегодня у вас последний день занятий, завтра – каникулы.
– Супер, – отзывается Ваня, не отрываясь от игры.
Маша молчит. Она не разговаривает со мной с самого моего возвращения домой из «Феникса».
– Красавица моя, – обращаюсь я к ней. – Ты самая молчаливая молчунья, какую я когда-либо встречала в жизни.
Ваня усмехается и продолжает играть.
Мы приехали.
– Ваня, покушай в столовой, – говорю я.
– Угу, – отзывается он и первым вылезает из машины. Оборачивается и машет мне рукой.
Маша выходит следом, не глядя на меня.
– Машенька, ты меня не поцелуешь? – спрашиваю я.
Она смотрит растерянно, моргает и, так и не поцеловав меня, бежит следом за Ваней.
Мой список дел в органайзере на сегодня следующий:
Утро:
1. Отвезти детей в школу к 8.00
2. Английский язык 8.30
3. Клуб верховой езды 10.30
День:
4. Купить продукты, приготовить обед.
5. Парикмахерская 13.00
6. Забрать детей из школы 14.00.
7. Отвезти Ваню на хоккей к 14.30.
8. Тир 15.30
9. Забрать Ваню с тренировки 16.40
10. Айкидо 17.50
Вечер:
11. Постирать.
12. Вымыть детей.
Согласитесь, дел куча. Утро у меня посвящено курсам английского и верховой езде. Зачем мне английский? Просто хочу знать иностранный язык. Учиться никогда не поздно. Верховая езда – для здоровья и хорошей формы, а также для удовольствия.
С занятия по английскому я сразу еду в клуб верховой езды. Мой инструктор, Максим, встречает меня обаятельной улыбкой:
– О, это вы пожаловали, Натэлла Юрьевна! Ваш конь вас уже ждёт.
Разумеется, он строит мне глазки и заигрывает. Ведя моего коня под уздцы, он разглагольствует:
– Ну почему вы, Натэлла Юрьевна, такая потрясающая женщина, выбрали жизнь домашней наседки? Ваше место – на сцене! На подиуме! На съёмочной площадке! Ах, если б я был художником, я бы написал ваш портрет… Был бы я поэтом, я бы посвятил вам стихи!
Когда мне надоедает слушать его восторженные речи, я прикрикиваю на лошадь и гоню её к барьеру. Я хочу прыгнуть.
– Натэлла Юрьевна! – кричит Максим вслед.
Я беру барьер и смеюсь над Максимом, бегущим ко мне с перекошенным от страха лицом.
– Натэлла Юрьевна, я не учил вас брать барьеры! А если бы вы упали? Пожалуйста, не лихачествуйте больше!
Не знаю, наверно, раньше я на такое бы не решилась. Какая-то сумасбродная жилка проснулась во мне, я хочу всё пробовать, узнавать новое и испытывать то, чего я раньше не испытывала, потому что боялась. Я разворачиваю лошадь и собираюсь ещё раз прыгнуть. Лошадь слушается прекрасно, и я взлетаю птицей над барьером.
– Гоп!
Максим и возмущается, и восхищается:
– Натэлла Юрьевна, в седле вы просто амазонка.
В моём графике всё плотно, всё впритык, но я стараюсь успеть. По дороге домой я покупаю продукты, дома готовлю обед – голубцы, яблочную шарлотку и сливочно-земляничный мусс на десерт. Я ухитряюсь успеть, потому что в час я записана к Яне, а в два мне надо быть возле школы.
Без пяти час я вхожу в парикмахерскую.
– Я к Яне на час.
Сажусь в кресло, распускаю волосы. Яна подходит, явно любуясь моей шевелюрой.
– Что будем делать?
– Короткую стрижку, пожалуйста, – прошу я.
– И вам не жалко таких волос? – поражается она. – Они же такие шикарные! Потом такие не скоро отрастут!
– А мне и не надо, чтобы они отрастали, – смеюсь я. – С ними очень много хлопот, у меня нет времени с ними возиться, поэтому я хочу подстричь их покороче.
– Насколько покороче?
– Совсем коротко. Спортивная стрижка.
– Да что вы!
Стоя у меня за спиной, Яна склоняется и долго смотрит на меня в зеркале. Её рот приоткрывается, глаза распахиваются, как будто она увидела привидение.
– Это вы! – вдруг вскрикивает она.
Я вздрагиваю: неужели она узнала меня в моём новом облике? Но тогда она сказала бы мне «ты».
– Это вы снимались в рекламе шампуня! «Раньше мои волосы были сухими и безжизненными»! Это же была моя любимая реклама, только её почему-то перестали показывать! Девочки, кто к нам пришёл!
Сбегаются все мастера, побросав клиентов. Они стоят вокруг меня и ахают. Я пытаюсь им доказать, что они меня с кем-то путают, но они все поголовно узнают во мне её – ту, которая взмахивала на экране волосами и говорила: «Раньше мои волосы были сухими и безжизненными, но благодаря шампуню такому-то к ним вернулась их природная сила». Я убеждаю их, что я очень спешу, а мне нужно не только подстричь, но и покрасить волосы.
– Да у меня рука не поднимается на ваши волосы! – говорит Яна. – Я же столько времени ими любовалась и восхищалась, а теперь я должна их остричь!
Я требую книгу жалоб.
– Я так и напишу, что меня отказались обслуживать! – грожусь я. – Позовите ваше начальство! Я буду жаловаться!
Появляется хозяйка парикмахерской.
– В чём дело, девочки? Что за сборище? Почему клиенты брошены?
– Альбина Фёдоровна, вы посмотрите, кто к нам пришёл! – патетически восклицает Яна.
Присмотревшись, хозяйка тоже «узнаёт» меня.
– А, вы из рекламы! Да, видела вас часто. Волосы у вас просто шикарные, почему вы вдруг решили подстричься?
– Потому что так надо, я так хочу! – говорю я, теряя терпение. – Я тороплюсь! А меня не хотят обслуживать.
Хозяйка хмурится.
– Так, это что ещё за новости? Клиент к нам пришёл за услугой, а мы её не хотим оказывать? – Она обращается ко мне: – Вы к какому мастеру?
– Вот к ней. – Я показываю на Яну.
– Так, Яна, обслуживай, – сурово приказывает хозяйка. – Обслуживай, а то уволю!
Яна покрывает меня накидкой и дрожащей рукой берётся за ножницы. Хозяйка снова заглядывает.
– Кстати, а вы не хотели бы продать ваши волосы? Мы принимаем их по высокой цене.
– Отчего же, берите, если хотите, – соглашаюсь я.
Яна печально срезает с моей головы пряди и аккуратно складывает на полотенце, которое держит хозяйка. Хозяйка уносит мою шевелюру, а Яна уныло спрашивает:
– Как будем стричь?
– Виски и затылок коротко, косая чёлка до бровей, небольшая филировка. Мне ещё покрасить. Только побыстрее, а то я очень спешу.
Яна стрижёт по-прежнему виртуозно, с фантастической скоростью. Потом спрашивает:
– В какой оттенок красим?
– Тёмно-русый.
Она приносит мне карту оттенков, и я выбираю цвет, наиболее близкий к моему прежнему оттенку. Двадцать минут – и я больше не блондинка.
– Сколько с меня? – спрашиваю я.
– Вы нам нисколько не должны, – говорит хозяйка. – Цена ваших волос покрыла стоимость стрижки с покраской и сушкой.
– Замечательно, – говорю я, вставая. – Спасибо, Яночка.
– Всегда пожалуйста, приходите ещё, – вздыхает она.
Я очень тороплюсь: уже без десяти два. Но как я ни спешу, я всё-таки опаздываю на десять минут и нахожу моих детей слоняющимися вдоль школьной ограды. Я выхожу из машины.
– Простите, милые, я опоздала. Дело в том, что в парикмахерской меня приняли за какую-то звезду рекламы, и произошла заминка. Если бы не это, я бы успела вовремя. Простите, что заставила вас ждать.
Они смотрят на меня. Я присаживаюсь на корточки перед Машей, провожу рукой по волосам.
– Маша, как тебе?
Она смотрит на меня и молчит, а потом идёт к машине и садится на своё обычное место. Я спрашиваю у Вани:
– Что, плохо?
Он пожимает плечами.
– Да нет… Нормально.
Чтобы он не опоздал на тренировку, опять надо спешить. Только бы не пробка!
Пробка. Я бью рукой по рулю:
– Чёрт!
Так, надо что-то делать. Сзади уже подъезжают, секунда – и нас зажмёт. За долю мгновения я принимаю решение сделать запрещённый манёвр и, пока нас не зажала подъезжающая сзади машина, я выворачиваю на тротуар, сигналя разбегающимся прохожим. Десять метров до ближайшего поворота по тротуару – и мы объезжаем пробку. Мы едем в объезд, другим маршрутом, и в итоге прибываем на место точно в 14.30.
– Сумасшедшая, – говорит Ваня. – Так же нельзя!
– Да, сынок, так делать нельзя, – киваю я. – Когда ты вырастешь, и у тебя будет своя машина, никогда так не делай, потому что это опасно и неправильно. Но мы успели. Беги скорее, а то опоздаешь.
Раньше я так не сделала бы. Я бы покорно стояла в пробке, и в итоге мы бы никуда не успели. Если бы мы попались в лапы инспектору, меня бы лишили прав за такое вождение, но каким-то чудом нас никто не задержал. Видно, кто-то свыше был на нашей стороне.
Мы едем домой, Маша молчит. Я спрашиваю:
– Машенька, тебе не нравится, как я подстриглась?
Она молчит. До самого дома она не произносит ни слова.
И вот мы дома, я кормлю Машу обедом. Я ставлю перед ней голубцы, шарлотку, мусс. Она молча ест, а я сижу и смотрю на неё.
– Машенька, любимая, скажи мне хоть что-нибудь.
Она так ничего и не говорит. Я отвожу её к соседке, а сама еду в тир: я учусь стрелять из винтовки и пистолета.
Потом я еду за Ваней и захожу к соседке забрать Машу.
– Машенька, домой! – зову я.
Она выбегает в открытую дверь и прыгает в машину. Соседка, сочувственно глядя ей вслед, роняет:
– Бедный ребёнок… Так рано потерять мать.
Она думает, что я – мачеха Маши. Я не знаю, как мне убедить её в том, что я – Натэлла Горчакова и мама Маши, и я не берусь ей что-то объяснять. Я говорю:
– Спасибо, что побыли с ней.
Она вежливо улыбается:
– Ладно, чего там. Мне не трудно.
К 17.50 мне нужно на тренировку по айкидо, а Маша с Ваней остаются дома одни. Ваня уже сознательный мальчик, не по годам серьёзный, и я не боюсь оставлять с ним младшую сестру. В последнее время он её не задирает, не щиплет и не щёлкает, их отношения изменились. Ваня как будто повзрослел, и в его отношении к Маше появилась братская опека. Признаюсь, меня радует их сближение.
– Ребята, не шалить. Я буду дома через два часа. Если захотите есть – еда на кухне, возьмёте сами.
– С огнём не играть, в розетки ничего не совать, – заканчивает Ваня. – Я знаю.
– Умница, – говорю я.
Зачем мне айкидо? Во-первых, любая борьба укрепляет тело и дух, а во-вторых, она небесполезна и для того, чтобы постоять за себя и за близких. Может, это и не понадобится, и слава Богу, если не понадобится, но владение приёмами я считаю нелишним.
Я звоню домой из машины.
– Ваня, я уже возвращаюсь. Если вы нашалили, торопитесь наводить порядок.
– Мы не шалили, – отвечает мой сын. – Мы смотрим телевизор. И папа уже дома, ужинает.
– Прекрасно, – говорю я. – Я скоро буду.
Чудесный, жаркий летний вечер, полный расплавленного золота косых солнечных лучей. Я дышу полной грудью, я вижу небо и солнце, я ступаю по траве, и это прекрасно. Прощай, синдром Кларка - Райнера, ты в прошлом.
Они сидят втроём на диване и смотрят телевизор: отец посередине, дети по бокам. Я захожу.
– Привет, а вот и я.
Дети уже видели мою стрижку, а Эдик видит в первый раз. Он смотрит на меня в молчаливом потрясении, и у него такое лицо, что я не могу удержаться от смеха.
– Что ты на меня так уставился? Ну да, я подстриглась. Мне так удобнее.
На вечер у меня запланирована стирка, вещи уже приготовлены и лежат в корзине. Я кладу их в стиральную машину, сыплю порошок и смягчитель, лью кондиционер. Пока я вожусь с машиной, Эдик стоит в дверях ванной и смотрит на меня. Я не выдерживаю.
– Ну, что?
Он говорит:
– Перед тем как стричься, надо было спросить меня.
– Эдик, ну, не делай из этого трагедию, – смеюсь я. – Что тут такого? Длинные волосы мне мешают, кроме того, ты не представляешь, сколько с ними возни! Сколько на них уходит шампуня, ополаскивателя и времени!
– А может, мне как раз нравились твои длинные волосы? – говорит Эдик. – А ты их взяла и остригла, не спросив меня.
– Эдик, ну, прости. – Я включаю программу стирки, обнимаю Эдика за шею и тянусь к нему губами. – Не расстраивайся так.
Я целую его, но он не очень реагирует. Спрашивает:
– И зачем ты выкрасилась в этот цвет?
– А что тебе не нравится? По-моему, хороший, естественный цвет. Это же мой цвет, Эдик!
Он смотрит на мои волосы, как на что-то странное и незнакомое.
– Вроде бы твой. И как будто больше не твой.
– Эдик. – Я закрываю дверь ванной на задвижку, берусь за его ремень. – Ну, накажи меня. Пусть наказание будет суровым.
У него вздрагивают ноздри.
Раньше у нас это было размеренно и неторопливо, слегка лениво и только в постели. Теперь Эдику нравится заниматься этим в других местах: в гараже, в машине, в подвале, на чердаке и даже в гостинице. Сейчас – в ванной, стоя сзади меня. Недолго, но жёстко и яростно, рядом с работающей стиральной машиной.
Потом я ему рассказываю:
– Представляешь, сегодняшний визит в парикмахерскую обошёлся мне даром. Я ничего не платила.
– Это как? – удивляется он.
– Они купили мои волосы. Думаю, из них получится неплохой парик или шиньон.
Эдик качает головой:
– Ну, ты даёшь…
Потом я гоню детей мыться. Ваня моется сам – быстро принимает душ, а для Маши я набираю ванну с пышной пеной: она любит долго нежиться и играть в воде. Она играет со своей Барби-русалкой, крокодильчиком, утятами, делает из пены сугробы, пока вода почти совсем не остывает.
Потом я сушу и расчёсываю ей волосы.
– Какая ты у меня красавица, Машенька.
Она не разговаривает со мной, и это очень печально и больно. Но я не теряю надежды, что когда-нибудь всё-таки достучусь до её сердечка и верну её любовь. Прошло ещё слишком мало времени, поэтому ей, да и вообще нам всем нужно привыкнуть.
Перед сном я читаю. Чтобы не мешать светом Эдику, я устраиваюсь с книгой в гостиной. Я так увлекаюсь, что забываю о времени и читаю, пока не приходит заспанный Эдик.
– Ты знаешь, сколько времени? – говорит он.
– Нет, а сколько?
– Уже час. Иди спать.
Я говорю:
– Сейчас, уже иду. Только дочитаю вот эту страничку.
Он подходит, заглядывает на обложку.
– Очередной роман про любовь? Кто тут кого подло обманывает?
– Нет, – отвечаю я. – Это философское произведение. Точнее, философско-историческое.
– Ух ты, куда тебя занесло-то, – усмехается Эдик.
продолжение см. http://www.proza.ru/2009/11/29/177