Сойка

Справка:
Царство:……………Грибы
Класс:………………Базидиомицетис
Семейство:…………Строфариевые
Род:…………………Псилоцибе
От Николиной бабушки – «Веселянки»
Не путать с КОНОЦИБОЙ (Рыжие)

Справка:
Тип:…………………….Хордовые
Класс:…………………..Птицы
Отряд:………………….Воробьинообразные
Семейство:……………..Врановые
Вид:…………………….Сойка
От Николиной бабушки – «Соя» и ещё «Карёза», или «Курьёза»
Не путать с КУКШЕЙ.


Никола окончательно перебрался в Тальменку и осваивал новое для него жильё.
Пристройка, в которой бабушка Уля доживала свой век, после её смерти несколько лет пустовала.
За домом присматривал сосед Севастьян Григорьевич, на год старше Николы.

Шахматная партия оказалась на редкость длинной. Между ходами Севастьян просвещал Николу:
- Печь, которую называют русской, бывает разной.  Ну, я вот так, - он передвинул фигуру и продолжил. - Мастера, известные  печники, имели свои секреты, да такие, что строитель не-печник может в точности, по чертежу повторить конструкцию, и опозорится. Его печь будет плохо разжигаться, дымить, а более всего будет прожорливой,  что для нашего района немаловажно.

После игры Севастьян потащил Николу на чердак, поясняя:
- Многие думают, что тайна хорошей печи в ней самой. А здесь секретов много. Вот я вам уже показал саму печь, шесток, перетрубье, чело, его еще устьем называют, как и вот этот зольник, на него еще говорят очелок. Ну, и вот сверху вьюшка. Ежели не мастер ставил печь, натопи хоть докрасна, а через час-другой выдует все тепло. Вьюшку закроешь - угоришь смертельно. Так что делать? А вот на чердаке покажу.
Поднялись на чердак.
Тут Севастьян хитро прищурился.
- Это длинное возвышение называется боров - самая главная тайна печника.  Боров сложен из кирпича и не позволяет теплому воздуху вылететь в трубу. Тут несколько заслонок. Вот за этой заслонкой камера, в которой можно коптить хоть окорок, хоть груши. Придет время, научу. Не умея, сам и не пробуй. Продукт испортишь и здоровью навредишь.
Незаметно для себя и для  Николы Севастьян перешел на «ты».
Спустились вниз.
Перешел на «ты»  и Никола:
- Откуда все так хорошо знаешь про печи, сам кладешь?

- Сейчас про деда начнет.
На пороге стояла женщина, пожилая, с добрыми морщинками у смеющихся глаз.
Севастьян насупил брови:
- Молчи, женщина, когда мужчины ведут деловую беседу.
Женщина расхохоталась:
- Ох, не могу! Мужчина! Был, да весь вышел; вот мужчину вижу перед собой, то-то знакомить не хочешь.
Теперь и Севастьян смутился:
- А и впрямь, что это я… знакомьтесь, моя половина Анастасия Егоровна.
Никола слегка наклонил голову, представился, назвав только имя:
- Николай.
- Настя.
Женщина продолжала смеяться:
- Понял? А то «половина», - передразнила она мужа, – с тебя самого половинка осталась.
Никола взглянул на соседа. Перед ним стоял мужик богатырского телосложения. Нет уж, соседка была явно неправа.
Тот только ухмылялся:
- Как перестал на медведя ходить, так уже и не мужик?
В это можно было поверить. Но Никола все-таки спросил:
- А что, ходил?
- Было дело. Да разок нарвался на крутого.
Анастасия подзадорила:
- А ты покажь, покажь.
Севастьян расстегнул ворот рубахи. Грудь соседа украшали страшные рубцы от медвежьих когтей.
- Спасибо твоей бабушке Ульяне. Она меня вылечила веселянками, с того света вытянула.
Никола не понял:
- Чем вылечила?
- Грибы такие, поганки, - пояснила Анастасия,  – у бабушки Ули их всяких было насушено. И под язык ему, и на раны,  и бормотала что-то, а меня прогнала, чтобы я не подсматривала и не подслушивала.
- Это ты умеешь, - съязвил Севастьян, - вот и сейчас…
Анастасия продолжала шутить, хотя было видно, что мужем она все-таки гордится:
- Не на крутого он нарвался, а на трезвого. Сам то был…
- Да ничего я не был,  - оправдывался Севастьян, – принял на грудь сто граммов наркомовских, как и положено перед боем.
- Герой! - продолжала женщина, – сейчас ему сто граммов и то много, а тогда… ладно, хватит лясы точить, пельмени стынут.
- Насыпай в миски, щас придем.
Анастасия вышла, а Севастьян придержал Николу за рукав и продолжил прерванный разговор:
- Нет, я был бродягой, то с партиями по тайге шастал, то с охотниками. Печником был мой дед. Эту печь  он ставил для твоей бабки Ульяны, для неё старался. Давно это было, еще до революции. Постепенно стены можно сказать, заменили, а печь вот стоит. Бабушка твоя в молодости нравилась  моему деду. Да только занято было место. Приехала сюда Ульяна следом за ссыльным, по любви большой приехала, от мужа сбежала с девчонкой годовалой на руках. Здесь и вторую родила, мать, значицца, твою, царство ей небесное.
Николу всегда интриговала жизнь его бабушки Ули. Длиннющие баллады пела, аккомпанируя себе на гитаре-семиструнке. Голос у неё был слегка сипловатый, «с трещинкой», и Никола его хорошо помнил. Вечером, при свечах или керосиновой лампе бабушка брала гитару.
«По тихим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах.
Корабль одинокий несётся,
Несется на всех парусах»
Потом Никола нашел у Лермонтова  «Воздушный корабль», тоже брал в руки гитару, но запомнить всю балладу от начала до конца так и не смог.

Сосед закончил рассказ про печь:
- Здесь в одной печи их две. Вот тут плита и рядом духовка и лежанка. А как заставить горячий воздух из-под плиты обогнуть духовку и пройти под лежанкой? Для этого второе поддувало. Прежде, чем разжечь дрова под плитой, следует открыть второе поддувало и сунуть сюда кусок зажженной газеты или бересты. Теплый воздух отсюда начнет движение вверх. Вот теперь надо второе поддувало закрыть и быстро-быстро разжечь огонь в плите. Горячий воздух пойдет над духовкой, по ту сторону спустится вниз, пройдет по кирпичному лабиринту под лежанкой и поддержит поток вверх. Промедлишь - дым из плиты пыхнёт в комнату. В этой конструкции большую роль играет лежанка. Видишь, она низкая. Зимой от нее тепло пойдет над полом, просушит и обогреет углы.
Севастьян достал папиросы:
- Покурим по пути, а то дома не даст. Пошли!

Наступил Новый год, покатил сочельник перед Рождеством.
Каждое утро начиналось для Николы упражнениями с лопатой. Очистить от снега крыльцо, дорожку до калитки и дальше на улицу, дорожку к сарайчику, в котором хранились колотые дрова, и через который приходилось добираться  до уборной. Напротив сарайчика под навесом были сложены пиленные сосновые чурки.  Подход к ним тоже следовало поддерживать.
Под тем же навесом находилась кормушка для птиц. Когда выпадал первый снег, синицы постарше показывали путь к этой кормушке молоденьким птицам, растерявшимся от внезапно побелевшей земли и неожиданной бескормицы.
Посещали кормушку две сойки.
Бабушка Уля любила соек особенно, рассказывала про них мыслимые и немыслимые историйки.
Сойку она называла по-сибирски  "карёза".
Никола заметил: синицы наведывались по нескольку раз в день, садились на подоконник, заглядывали в окна, напоминали о своем существовании; сойки прилетали парой, один раз, и застав кормушку пустой, больше не появлялись.
Заметив визит соек, Никола торопился поскорее принести в кормушку крошеную булку и залежавшуюся в холодильнике сосиску, но все это добро доставалось синицам, которые, отлетая с кормушки, включали «форсаж» и как вентиляторами, больше корма сбрасывали вниз, чем съедали.
В сенях стояла двухконфорочная газовая плита, но здесь всегда было холодно, и Никола пользовался плитой только для приготовления кофе по утрам.
Затем Никола занимался печкой: сначала разжигал, потом какое-то время сидел, слушая, как трещит и гудит огонь. Эти звуки были приятны для слуха и под них хорошо думалось.
Он научился управлять тандемом из печки и плиты с лежанкой, но иногда что-то вдруг случалось в дебрях этой конструкции. Как будто в самой плите, печке и "борове", в утробе этого "дома в доме" просыпались существа другие, которые вдруг начинали возню, войну друг с другом, да так, что пристройка казалось вот-вот развалится, при этом в горницу влетал клубок дыма, щекочущего ноздри запахом канифоли. И это в такое время, когда в печи или плите сквозь морщины кокса рубином просвечивал жар, а поверху обугленного полена плясали синие язычки, долизывавшие смолку. В такой час жар звуков не издает, а внутри печной конструкции, конечно, никакая крыса и вообще ничто живое существовать не может.
Севастьян, выслушав Николу, только смеялся:
- За тебя воюют, никак поделить не могут.
Однако на попытки уточнить, кто воюет, отмахивался:
- Долго хата пустовала, чумышинки завелись. Приведи бабу, всё и закончится.
Никола понимал: Севастьян боится показаться отсталым, суеверным, вот и отшучивается.
Ну, что за "чумышинки"? От бабушки Ули Николя в детстве, когда они жили на Буковине, слышал таинственные алтайские названия - Чумыш, Ануй, Алей, Чуя, Катунь, Ая, Кошагач,  Бийский тракт.
 Чумыш – река, причем тут в печке "чумышинки"?

Детство Николы проходило при всяких обстоятельствах. Матери он не знал. Перед самой войной она умерла, оставив троих детей: его, старшего брата Женьку и старшую сестру Люду. Только в сорок девятом бабушка Уля взяла из детдома всех троих к себе. Как раз к этому времени тетя Маша, младшая дочь бабушки Ули, вышла замуж за демобилизованного офицера, и они с бабушкой Улей перебрались в большую квартиру.
В семье бабушку Улю все называли сибирячкой. Это потому, что в молодости она какое-то время жила в Сибири, очевидно со своим вторым мужем.
Для Николы бабушка Уля с детства была загадкой.
Она никогда его не ругала за проступки, как остальные взрослые. Глядя на него, только вздыхала, жалея. Николая она одна называла "НиколЯ" с ударением на последнем слоге.
Бабушка Уля читала книжки на французском языке. Откуда она знает французский Никола не знает по сей день. В семье это была запретная тема.
Наконец, бабушка Уля принципиально никогда не работала ни на каком производстве. Она говорила:
- В рабство? Ни за какие пироги!
Но зарабатывала бабушка больше всех. Она сутками крутила ручку швейной машинки "Зингер", шила "катанки" – стеганные чулочки, очень мягкие, теплые и удобные. Надо выйти на улицу,– обул на катанки галоши, и беги! А прибежал с улицы, снял галоши и носись по комнатам. Никаких тапочек не надо.
А еще она "пе-ре-ли-цо-вы-ва-ла". Сейчас, наверное, не все знают это слово. Она порола старую одежду (пальто, костюм), отпаривала утюгом, чистила скипидаром и уксусом, и затем из полученных выкроек создавала новое изделие, опять же пальто, или костюм, только той стороной, что была вовнутрь, теперь наружу. А то из одежды взрослых создавала детскую.
Клиентов было больше, чем она могла обслужить. Поэтому и цены бабуля держала высокие. Если же кто роптал, бабушка прекращала разговор, и заставить её возобновить отношения с таким клиентом было невозможно. Они это знали и безропотно принимали бабушкин прейскурант.
Часть работы, которую приятной не назовешь,  доставалась Николе - распарывать приносимые на перелицовку вещи. Но за свою работу он получал от бабушки "зарплату" и в классе только у него одного всегда можно было «стрельнуть» трешку на жвачку* или папиросы*.
Иногда бабушка Уля говорила:
- Николя, мон шер ами, окажи любезность, сходи в библиОтеку.
В слове "библиотека" она делала ударение на "о".
Библиотекарь, пожилая румынка, почему-то не уехавшая в Румынию, сама выбирала книгу для бабушки Ули.
Иногда бабушка Уля ходила вместе с Николой, подгадывая всегда к закрытию библиотеки. В маленькой комнатушке за стеллажами с книгами бабушка с румынкой пили чай, а то и по стопочке водки. Они болтали, переходя с русского на молдавский. При этом заразительно смеялись, потому что у бабушки Ули не получалось говорить на молдавском языке. Но чаще обе женщины переходили на французский и начинали говорить тихо и долго. В такие минуты видя, что "Николя" начинает «клевать носом», бабушка Уля укладывала в «авоську» отобранные книги, строго наказывала, чтобы шел домой, не потерял и не потрепал книжки, при этом давала деньги на пирожное, которое можно было купить в буфете на углу парка; в этом буфете по вечерам пили пиво и водку вразлив калеки-фронтовики, продавалось  пирожное, или мороженое;  иногда Никола там застревал, растягивая удовольствие и заслушавшись полупьяными беседами этих производных войны… никому бы и в голову не пришло обидеть мальца.
К прочим талантам бабушки Ули стоило отнести кулинарию, мастерство в заготовках на зиму овощей, ягод и грибов, а еще – врачевание. Умение лечить грибами-поганками она приобрела на Алтае, но держала втайне, пользовалась этим умением редко, лечила только домашних, и почти никогда  чужих. Если кто из соседей, проведав о её целительстве, всё-таки обращался к ней, она отвечала резко:
- Иди к евреям, если деньги лишние, они хорошие врачи, особенно Фельдман.
Тетя Маша не доверяла бабушкиному врачеванию, чуть что – вызывала пожилого врача Фельдмана. Фельдман никогда, не начинал лечить сразу, если только случай не требовал немедленного вмешательства. Он осматривал цветник, обсуждал цены, пил с тетей Машей чай, выслушивал все её охи.
На памяти Николы бабушка Уля только однажды врачевала и довольно успешно Витьку Мусина, детдомовца, дружка Николы. Витька с Николой играли на кладбище, и Витька свалил на себя тяжелый каменный крест, повредив ребра и живот. Бабушка Уля отправила дядю Федю договориться с директором детдома, другом семьи и командиром истребительного батальона*, в котором числилась и тетя Маша. Витька пролежал в нашем доме несколько дней. Дядя Федя тетин Машин муж, сам сибиряк с Алтайского края и потому родственная душа бабушке Уле, решительно стал на её сторону, когда обе тети Маша и Шура подняли крик, что ребенка надо в больницу и что нечего тут "шаманить".
Что это значило "шаманить", Никола тогда не знал, но через неделю Витька был совершенно здоров.
Сейчас Никола находился в доме, где бабушка Уля жила свои последние годы без него, и где она умерла. Глядя на жар в печи, недоумевая по поводу доносящихся с печной утробы и с чердака звуков, Никола впервые пожалел, что так и не собрался задать бабушке Уле десятки вопросов, ставшие для него интересными только сейчас.
Один из них – почему она соек называла "подружками" и "курьёзами", или «карёзами». Семейку соек прикормила здесь скорее всего она сама, и хотя прошло несколько лет, сойки это место проведывали. Тут есть и заслуга Севастьяна… может быть, сейчас прилетают дети тех птиц, которых кормила бабушка, а может быть и они сами… сколько лет живут сойки, Никола не знал.
 
Сегодня сойка прилетала одна. Неужто овдовела?
Нет, не овдовела соечка. Вот она выбрала кусок покрупнее и унесла. Кому? Птенцы соек, едва став на крыло, начинают самостоятельную жизнь, и в конце сентября сойки, до того появлявшиеся втроем, опять прилетали к кормушке парой.
Никола не разбирался, петушок или курочка посещают кормушку в одиночестве. Но, похоже, сойка носит корм супругу (или супруге). Почему бы это? Та, другая сойка, больна, или греет гнездо?

Никола колол дрова прямо в сарае. Чтобы колоть сосновые чурки требовалась сноровка. Топор должен войти в чурку точно посередине, а иначе долго будешь маяться, освобождая застрявший инструмент.
Когда промороженная сосновая чурка раскалывается надвое, воздух наполняется ароматом хвои, а топор долго звенит в руках. Этот звон Никола особенно любил, как будто он напоминал что-то слышанное давным-давно, в детстве, но что именно - не вспомнить.
К Николе изредка приезжал сын Равиль, которого ему родила первая жена татарка Дина. Он привозил пачку документов, которые предстояло перевести, переоформить. Привозил и деньги: зарплату по окладу и отдельно в конвертах от фирм, для которых старался переводчик.
Если работа была срочной, тогда Равиль упражнялся с колкой дров, пока отец корпел над бумагами.
Но так бывало редко. Обычно деловой Равиль спешил, а Никола и не обижался. Он прекрасно управлялся сам, дрова колол с удовольствием.

В сочельник прошел добрый снегопад.
Никола, собираясь колоть дрова, закурил и флегматично наблюдал, как синицы шарахнулись в разные стороны, когда на край кормушки грузно села сойка.
Вдруг сойка покачнулась и, спланировав, приземлилась в  тот самый сугроб, который Никола только что нагреб лопатой. Птица забила крыльями, пытаясь взлететь, но было видно, что силы её покидали.
Никола взял сойку в руки. Он понял, что птица больна и догадался, что была больной и та другая, которой эта носила корм.
Сойка сделала слабую попытку клюнуть Николу в руку, но тут же смирилась.
В прихожей стоял старый одежный шкаф, в котором Никола держал верхнюю одежду, а на полочках посуду и сыпучие продукты питания.
Он не стал заносить больную птицу в натопленную избу, устроив её на полочке вешалки, прибитой к старому шкафу.
Затем он размял таблетку аспирина и, смешав порошок с мякишом булки, сунул сойке в клюв. Закрыв дверь, ушел колоть дрова.

Когда Никола вернулся в прихожую, сойка перебралась на крышу шкафа и хозяйничала там, сбрасывая мусор вниз. Никола не успел опомниться, как перед ним на столик свалился какой-то ворох. Присмотревшись, Никола узнал: это были знакомые с детства сушеные грибы-поганки, те самые, которых бабушка Уля и местные жители называли "веселянками".
Никола поднял глаза на сойку. Та сидела с закрытыми глазами, вцепившись коготками в бортик на верху шкафа. Никола включил электрическую лампочку. Сойка глаз не открыла. Она спала!

Вечером Никола допоздна загостился у Севастьяна и Анастасии.
За столом помянули бабушку Ульяну.
Севастьян поведал, что знал:
- Дед мало рассказывал про твою бабушку. Однажды проговорился, что в темноте глаза её светились красным фосфором,  да так, что с ней рядом было жутко стоять, и что поэтому этой красавице так не везло с мужьями.
Анастасия достала и показала Николе семейную реликвию – маленький сборник сонетов какой-то Вилькиной, изданный в Санкт-Петербурге в 1907 году,  с надписью перед титульной страницей:
"Моему верному другу Степану в день Ангела.
Твоё тепло греет мне не только тело, но и душу!
Ульяна".
И приписанная рукой Ульяны дата: "12 апреля 1914 года".

Проснулся Никола поздно.
Разбудил Николу звук топора, звенящего после расколки промороженной сосновой чурки. Потом опять глухой звук удара и сразу – звон. Потом еще и еще.
Кто-то колол дрова прямо в прихожей.
Равиль? Он что, с ума сошел?
Никола спросонья не сообразил, что в прихожей и размахнуться топором невозможно.
Он взглянул на циферблат ходиков. Половина одиннадцатого. Вот это "придавил"! И "кукушку" не слышал.
Выглянул в окно. Действительно, "мороз и солнце – день чудесный".
Влез в тапочки и пошел ругаться с Равилем.
Открыл дверь в прихожую.
Дверь с улицы закрыта на задвижку. Как ей и положено быть.
На конфорке газовой плиты сидела сойка. Стол был загажен птичьим пометом. Явно птица была здорова.
Никола знал, что сойка может подражать даже звукам бензопилы, но не предполагал, что это может быть так чётко и звонко, как она только что изображала колку поленьев.
Хозяин деланно возмутился:
- Паразитка неблагодарная! Ты что натворила?
Отодвинул засов входной двери и распахнул её. В прихожую хлынул морозный воздух.
Хотел выгнать сойку.
Но она сама стартовала к выходу, напоследок хлестнув Николу по лицу крылом.
А затем... у Николы волосы встали дыбом. С улицы донеслось голосом бабушки Ули:
- Николя! Николя!
Потом звук лопнувшей гитарной струны.
А потом, всё удаляясь:
- Николя... Коля... Ля...

На порог своего дома вышла Анастасия:
- Никола! С Рождеством!
Но Никола стоял онемевший.

________________________
*). Жвачка бывала у совработников,  получавших паёк из «американских подарков» - остатков лендлизовских поставок, или у евреев, которым приходили посылки из Америки.
*). После денежной реформы 1961 года "десятка" стала одним рублем, а пачка тоненьких и самых дешевых папирос "Север" или "Прибой" стала стоить не 1 рубль 40 копеек, а 14 копеек. На "сталинскую" трешку можно было купить 2 пачки папирос и 2 коробка спичек, или одну жвачку.
*). "Истребительным батальоном" называлось формирование из рабочих и совслужащих на случай нападения на городок бандеровцев. Бойцы батальона оружия не имели, но могли его получить в случае тревоги.
Главным достоинством батальона был быстрый сбор. Сигнал на сбор передавался способом эстафеты.