Он стоял в распахнутом окне подъезда, и, вцепившись окостеневшими и синими от мороза пальцами в оконную раму с осколками стекла, смотрел вниз с двенадцатого этажа. Отсюда люди казались не больше муравья, но двор, где вероятно он должен был скоро очутиться, был безлюдным и черно-белым. Только дворник не спеша подметал снег у подъездов, и широкой фанерной лопатой складывал его к черным ощетинившимся деревьям. Черно-белым было все вокруг. Застланное белыми облаками небо, черные машины на белом снегу, белые дома, окруженные черными, треснувшими стволами деревьев, и светлые ступени, по которым он взбежал в своих темных ботинках. В них же он стоял сейчас на раме, которая давно потеряла свою краску, облупившуюся осенью.
Стараясь сохранить равновесие и не упасть раньше времени, он немного передвинулся, отчего штукатурка под рамой стала крошиться. Дрожа от ветра, который залетал в его распахнутую куртку, он решительными глазами раскрасневшимися и потрескавшимися от сквозняка ещё раз осмотрел многоэтажки, сбившиеся в кучу среди деревьев, превращенных зимою в щепки. Оглядел улицу, по которой непрерывным потоком двигались машины, одетые непогодой в грязные краски, и ещё раз вспомнил о том, почему он пришел именно сюда.
Рано или поздно это должно было случиться. «Если не получилось по-другому, - думал он, - то на этот раз уж точно…». Это был разгар сезона переходного периода, а ссоры, споры и скандалы дома и в школе, уже давно стали его спутниками, и редкий день обходился без стычек с родителями и учителями. Его не понимали, ему приказывали, опять же уговаривали и ругали, но не могли понять причину произошедшей перемены.
Родители, уже давно носившие это звание с тех пор, как расстались с молодостью, ошибались много раз, и не видели в этом ничего предосудительного. А для чего ещё нужна молодость, как не для ошибок? Ведь не ошибается тот, кто ничего не делает. А вся жизнь впереди и всегда можно исправить то, что было совершено по неопытности, думали они тогда. Однако прошло время, и они позабыли о своих «зеленых» годах, неисправленных ошибках, и о том, что сами чувствовали то же самое, что и он сейчас.
Горечь, разочарование, одиночество и надежда, утекавшая подобно времени в песочных часах, которые некому было перевернуть – вот, что было у него на душе. Да ещё и ссора с друзьями и с… нет, всё, он перестал об этом думать. И без этого плохо. От мысли вскрыть бритвой вены и увидеть их содержимое, он отказался сразу. От вида крови его тошнило. Может петля? Люстра или карниз могут не выдержать, да и мучительная смерть от удушья ему не очень нравилась. Тогда таблетки. Нет, есть вероятность, что успеют спасти. Значит остается.… Да, именно это!
Его с детства привлекало небо, он любил смотреть на него, на облака, которые всегда были на что-то похожи, и на птиц, стаями летающих на бледно-голубых просторах. Ему всегда было интересно узнать, что чувствуют птицы, оторвавшиеся от земного притяжения, и летающие куда угодно по велению сердца. Он восхищался и парашютистами, не боявшихся высоты и закона притяжения, и мечтал хоть когда-нибудь испытать ту эйфорию, то неизведанное чувство, которое наполняет тебя, летящего к земле и находящегося в невесомости, позволяющее хотя бы на некоторое время прочувствовать то, что ведомо только крылатым созданиям. Удивляло его то, что даже голуби, вьющиеся стаями над испещренными антеннами крышами, вроде глупые создания, а не боятся сорваться вниз с карниза, на котором спят и живут. А человек, идущий по твердой земле, всегда в сомнениях, правильно ли он ступил, или нет.
Да, сегодня он будет летать. Красиво, но недолго. А удара об асфальт он не услышит. Ему не грозит смерть от многочисленных переломов, черепно-мозговой травмы, кровоизлияния и тому подобных последствий, которые обычны для такого рода поступков. Он знал, что умрет от разрыва сердца, ещё не долетев до тротуара, который был только что расчищен как раз для такого случая.
«Сугробы в красный горошек. Хм, смешно даже, - горько он усмехнулся, - жаль, не увижу». А родители? Он вдруг пожалел их, себя, представив рыдающую, внезапно постаревшую мать в черной косынке, сестренку, которая уже не будет такой веселой как прежде, и отца, как всегда сдержанного, с темными кругами под глазами. Его сердце как-то съежилось. Вдруг он качнулся, и чуть было не выпал из окна. Он впился пальцами в раму. Из под ног вырвался отсыревший кусок кирпича и, долетев до первого этажа, разбился об карниз, разлетевшись на сотни кусочков. «И со мной будет то же самое, - подумал он, увидев себя распластанного на чистом дворе в луже густой, темно-багряной крови, которая так впечатляюще смотрелась на черно-белом пейзаже, где вскоре появились прохожие, соседи и просто зеваки. Они обступили плотно его неестественно распятую на асфальте фигуру и начали что-то говорить. Он сжал зубы, и что-то пробормотал про себя. Он перевел взгляд на окостеневшие и синие от мороза пальцы, с которых кровь капала на осколки стекла и раму, взглянул на убранный от снега двор, дома, в окнах которых стали зажигаться огни и на машины, разноцветье которых было обижено природой.
Он думал. Его мысли были уже совсем не те, что некоторое время назад. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза, разжал окоченевшие пальцы и мысленно представив себе какую-то картину, сделал шаг, то ли для того, чтобы испытать чувство ведомое птицам, то ли для того, чтобы ощутить бесчувственную твердь холодного, бетонного пола подъезда.