ПАRTИZANEN.
ПЯТЫЙ РАССКАЗ ИЗ СЕРИИ РАССКАЗОВ О ПАВЛОВСКОМ.
Уфологический сюрр.
После того, как Павловский вылечился от алкоголизма, сделался он тих, спокоен и как-то очень резко погрузился в свой внутренний мир, в котором однажды даже чуть не утонул. Впрочем, заочная учёба в Российском народном университете суггестологии на факультете прикладного психоанализа и Белой Магии быстро поставила его на ноги, а уж когда Павловский на досуге одолел две книжки покойного австрийского докторишки Зигмунда Фрейда «Введение в психоанализ» и «Психология бессознательного», открылись ему такие дотоле неизвестные глубины естества, о которых он до того момента и не подозревал. Такие обширные познания вкупе с природной склонностью Павловского к развитию собственных потенциальных возможностей быстро привели его к плотному изучению магии, ясновидения и прямому и свободному выходу в астрал, где он скоренько организовал себе прямую связь с Верховным Галактическим Разумом, хотя и был Павловский к тому времени всего лишь рядовым истребителем зла в 12-й эскадрилье 3-его астрального полка чистильщиков неба. И, именно, Верховный Галактический Разум принудил Павловского хотя бы на время вернуться в свою материальную оболочку на Земле и заняться некоторыми мирскими делами непосредственно на ней, ибо открылось Павловскому, что люди крайне злы и бессердечны, а его персональная миссия на данный отрезок времени – положительное влияние на человечество и подготовка его к тесному сношению с инопланетянами, коих в космосе пруд пруди, и все они жаждут общения исключительно с землянами и особенно с землянками.
Сразу поняв, что одному ему с подобной глобальной задачей не справиться, решил Павловский поскорее вернуть домой своих женщин. Проще всего в этом смысле было с Раей, ибо Павловский, будучи временно недееспособным, никакого развода ей не давал, а с тёщей и тестем у Павловского были прекрасные отношения. Тёщу Павловский некогда вылечил от каких-то женских болезней, причём во время лечения грудь её тоже бурно вздымалась, а с тестем Павловский регулярно выпивал и даже пару раз помогал ему чинить машину. В принципе, и сама Рая была не прочь вернуться к Павловскому, тем более, что ей перед ним было неудобно, так как в первый раз она вынудила его жениться на себе обманом, ибо беременность у неё оказалась на поверку фиктивной, а все справки – фальшивыми. Да и жизнь без Павловского сложилась как-то не слишком хорошо. Но когда Павловский пришёл за ней, Рая решила так уж сразу не сдаваться.
- Итак, Павловский, - с ходу заявила Рая. – Давай сразу расставим все точки над «и».
- А над «и» никаких точек и не бывает, - грустно заметил Павловский, - точки бывают над «ё», а запятые – над «и кратким». И вот этим мы с тобой, пожалуй, сейчас и займёмся. Значит, так. Я бросаю целительство, возвращаю в свой дом вас, причём всех троих сразу и отговорок я не потерплю. Мне открылись ныне такие знания, о которых вы и понятия не имеете, но без вас я не справлюсь, ни с объёмом информации, ни с порученной мне свыше миссией. Вашей обязанностью будет найти для нас источники финансирования и обеспечить соответствующие мировым стандартам условия существования. DIXI. В смысле – я всё сказал.
Рая даже немного испугалась, ибо этот новый Павловский почти ничем не походил на Павловского предыдущего, то есть пьющего. Но и уступать так вот запросто ей не позволяла ложная женская гордость, невесть откуда попавшая ей под хвост.
- Кто ты, Павловский? – удивлённо спросила она. – С кем ты теперь, бывший работник нетрадиционной медицины?
- Я теперь – рядовой истребитель зла! – скромно ответствовал ей Павловский, но в глазах его блеснул такой свирепый огонёк, что Рае стало не по себе.
Но она упрямо попыталась взять себя в руки, хотя ей очень хотелось попасть в руки Павловского.
- С того момента, как ты покинул нас, - продолжила она, - меня терзают странные сны. Если ты теперь такой умный, объясни мне их, и тогда я, может быть, и поверю тебе.
- Давай, - спокойно согласился Павловский, металлическим взором глядя жене прямо в глаза. – Мне теперь всё по плечу,… а всё, что мне не по плечу – мне по хрену. У нас сейчас все принадлежат к каким-либо меньшинствам. Кто к сексуальным (Рая почему-то поёжилась), кто к национальным (Рая поёжилась ещё раз), а я теперь принадлежу к меньшинству интеллектуальному (Раиса облегчённо расслабилась). Так что давай, дорогая, рассказывай свои сны.
Немного выбитая из колеи подобной самоуверенностью, Рая задумалась на минуту. Но вскоре собралась с мыслями и начала свой рассказ.
- Первый мой сон, Павловский, страшен и необычен…
Павловский еле заметно усмехнулся.
- Я иду по бесконечному полю, покрытому бетонными шестиугольными плитами, - продолжала Раиса, - в котором там и сям беспорядочно разбросаны различные отверстия с люками, и в каждом отверстии сидят женщины, которые, глядя на меня, укоризненно качают головами. Все отверстия разные, одни больше, другие меньше, но только одно из них, самое большое, пустое – моё. И мне это почему-то там, во сне, очень обидно, и я горько плачу, не в силах сдержать своих слёз. А высоко в небе над этим бескрайним серым полем летит со страшным рёвом огромный серебристый самолёт и пикирует прямо на меня, и я в страхе прячусь от него в этот противный огромный люк…. Ну и как ты думаешь, что означает этот сон?
Раиса смотрела на Павловского с нетерпеливым ожиданием, но и с какой-то опаской одновременно. Павловского, впрочем, это не смутило.
- Всё очень просто, Рая, - сказал он мягко и сердечно, - самолёт в небе, а, вернее, лётчик в нём – это я. Я прилетел за тобой, Рая…
Такой ответ, казалось, не совсем устроил Раису, и она продолжала смотреть на Павловского тяжёлым взглядом кролика на удава, но смутить его было невозможно.
- А твой немой вопрос о различных типах отверстий, их диаметрах и допусках на них я считаю бестактным вмешательством не только в мою личную жизнь, но и в личную жизнь моих бывших пациенток, а потому с презрением оставляю его без ответа. Достаточно того, что я пришёл именно к тебе, а не кому-нибудь ещё. – Спокойно и с достоинством закончил Павловский своё толкование.
Рая немного помолчала, переваривая сказанное, а потом начала следующий рассказ.
- Второй мой сон, о Павловский, ещё более странен. Снится мне, что приходит ко мне знаменитый артист Тихонов, который Штирлиц, но он не Штирлиц уже, а старенький Тихонов, и протягивает мне банан, как бы угощает. Но банан такой какой-то вялый, дряблый весь, чёрный. Страшный. И я отказываюсь его есть…
И Тихонов уходит обиженный. А потом приходит ко мне Фёдор Иванович, но не Достоевский, а наш бывший плотник, который сейчас на пенсии, гнусно мне подмигивает, и тоже протягивает банан. Но и этот банан тоже какой-то перезрелый, уже в чёрных точках и вокруг него вьются зелёные навозные мухи, так что я и от этого банана отказываюсь. А потом приходишь ко мне ты, Павловский, и тоже с бананом…. - Рая судорожно сглотнула слюну, - и твой банан – самый красивый, ровненький такой, гладенький, сладенький… и я его ем, ем, ем, и всё никак не могу наесться. К чему бы это, а?
- Ну, знаешь, Рая, - отводя глаза, смущённо сказал Павловский (у него вместе с тягой к алкоголю врачи-вредители незаметно, но основательно погасили и влечение к женщинам, и Павловский к этому своему состоянию пока ещё не привык).
- Не все же сны вещие и что-нибудь значат…. Этот сон – просто сон. Бурлит в тебе молодая горячая кровь, Раиса, и бродят в ней Эдиповы комплексы вперемешку с избытком гормонов. Возвращайся, а?
Растроганная мягкостью Павловского, Раиса вздохнула, пустила слезу и обещала хорошенько подумать. Но Павловский не собирался позволять ей затягивать решение столь важного для него вопроса. Он подошёл к ней вплотную, обхватил её голову своими большими нежными руками, чуть приподнял и, глядя прямо в её заплаканные глаза, проговорил чётко и внятно, словно на сеансе гипноза:
- К чёрным озёрам ночью сходятся женщины со свечами. Звонят в тонкие колокольчики. Вызывают из воды священных черепах. Их кормят. В ореховую скорлупу свечи вставляют. Пускают по озеру. Ищут судьбу. Живёт красота…
Потом отпустил Раису, помолчал немного, и добавил:
- Поняла?
Раиса часто и торопливо закивала головой.
- Ты сочинил это для меня, Павловский?
- Конечно, - с нагловатой уверенностью ответил Павловский. – Я даже всё это Рериху телепатически надиктовал, чтобы он всё записал на своей пианине. Так ты вернёшься?
Раиса, молча, кивнула, и Павловский покинул её гордый и довольный собой. Чуть отойдя от подъезда Раисиного дома Павловский закурил и пробормотал:
- послушай, что скажет женщина и сделай всё наоборот. А потом переверни её и сделай так, как она хотела.
Смачно сплюнул на асфальт и побрёл домой. Состояние некоторого нестояния в организме тяготило его и требовало срочного решения проблемы. Конечно, проще всего было бы заплатить налоги и спать спокойно, но и реальных доходов у Павловского пока не было никаких, что ещё больше угнетало его.
Войдя в свою квартиру Павловский тут же понял, что Светлану с Томкой он явно недооценил. Всё в доме было чисто прибрано, а за столом на кухне сидели обе подружки, явно ожидая хозяина. Они каким-то образом узнали, что Павловский пошёл к Раисе, а потому решили не отставать от развития событий, опасаясь остаться на бобах.
На газовой плите шкворчала сковородка с тушёным мясом и исходила паром огромная кастрюля борща. Однако пампушек к нему почему-то нигде не было видно. И хотя Павловский ни разу не видел этих самых пампушек, он был уверен, что узнал бы их с первого взгляда.
- Итак, девушки, - заявил Павловский, входя на кухню, - не будем тянуть быка за рога, и делать вид, что ничего не произошло. Лучше сразу забудем всё, как кошмарный сон. Целительство моё закончилось раз и навсегда, но нужно что-то срочно делать, ибо только тот, кто ничего не делает, тот никогда и не ошибается. Давайте срочно есть и заодно будем думать, как нам добыть средства к существованию.
Смущённые его напором подружки быстро разлили борщ по тарелкам, нарезали свежего чесночку и сели, ожидая со всем вниманием дальнейших речей Павловского. Но тот лишь хлебал ложкой борщ, краснел, потел и отдувался. Поэтому первой заговорила Томка.
- Ну, мы, Павловский, могли бы взять тебя на содержание, как инвалида экстрасенсорного фронта. Втроём мы тебя запросто прокормим.
Павловский промолчал, лишь неопределённо мотнув головой, что было истолковано как несогласие.
- Тогда, - вступила в разговор Светлана, - ты мог бы вернуться в наш ЖЭК сантехником. Я договорюсь, тебя возьмут.
Павловский только саркастически хмыкнул в ответ и скривил рожу. Борщ он уже доел, и девушки шустренько подали вторую переменку. Мясцо с перчиком и томатным соусом было великолепно, но Павловский сразу, же ощутил, что чего-то не хватает. Он прервал трапезу и глубоко задумался. Девушки с немым ожиданием смотрели ему в рот. И тут Павловского осенило.
- Господи, - сказал он с искренним удивлением, – как же это я сразу не догадался? Всё, наверное, из-за того, что эти проклятущие врачи с их вонючим кодированием у меня в мозгах основательно покопались, всё перерыли, гады. Пить вредно, курить вредно…. Но помирать здоровым – просто глупо! Девушки, пролейте на мои душевные раны рижский бальзам, и срочно! Деньги есть?
Светлана с Томкой недоумённо переглянулись и кивнули.
- Берите сумку побольше и идите в магазин за спиртным. Бегом – марш!
- Тебе же нельзя, - робко возразила Светлана. – Ты же лечился….
- Вот-вот, - поддакнул ей Павловский. – Я лечился и я вылечился. Берите всё подряд. Во-первых, красненького… красное винцо особенно полезно для здоровья, а здоровье нам необходимо. Чтобы пить водочку… так что, во-вторых, возьмите водочки и побольше.
- Она же вредная – попробовала вставить своё мнение Томка.
- Запомни, деточка, - лекторским тоном ответил ей Павловский, - водка – это лекарство! Водка помогает от всех болезней, кроме алкоголизма, но и в последнем случае она заметно облегчает его течение, как заметил ещё Гиппократ. И я это вам, как бывший народный целитель – экстрасенс подтверждаю категорически. Так что – вперёд и без разговоров! Девушки быстро оделись и ушли. И не успел ещё Павловский докушать мясо, как они уже вернулись, с трудом волоча огромную полосатую пластиковую сумку, вечную спутницу челноков, почти до верху набитую самыми разнообразными бутылками.
- Мы ещё и коньячку захватили, - еле переводя дух, сообщила Светлана, - и сухенького…. Ты не против, Павловский?
- Отлично, девоньки мои, - расплылся в улыбке Павловский, - а ну-ка, давайте-ка всё это сюда… и начнём, пожалуй, как говаривал Женя Онегин перед дуэлью…. Вам налить? За встречу-то?
- Нет, мы, пожалуй, не будем, - отчего-то застеснялась Светлана.
- И это правильно, - бодро похвалил Павловский, - сейчас я, как чуть опьянею, начну идеями фонтанировать, так вы, девчонки, запишите, что там к чему, не сочтите за труд, потом всё пригодится!
Он наугад достал из сумки бутылку. Ею оказалась водка «Привет».
- Ну, привет-привет, - поздоровался с нею Павловский. – Значит, для простоты будем считать, что двое нас в комнате, ты да я, третьего не дано. Что ж, напьёмся на пару.
Он накатил себе полный стакан, поднял его, одобрительно посмотрел на затаивших дыхание девушек, подмигнул им сквозь стекло и сказал:
- Ну, прощайте, девушки, трезвыми сегодня больше не увидимся!
После чего проглотил водку одним глотком. Нельзя сказать, что Павловский пил жадно. Он то и дело вставал из-за стола, закуривал, ходил взад и вперёд по комнате, разговаривал сам с собой, отчаянно споря, жестикулируя, и, временами переходя на мат. Девушки торопливо записывали его бессвязные на первый взгляд фразы. Это затянулось до позднего вечера, когда Павловский, наконец, сказал сам себе последний тост. С трудом, приподняв стакан он громко крикнул:
- За рождённых ползать!
И упал лицом в тарелку, где и заснул мертвецким сном. Девушки бережно раздели его, умыли, уложили в постель и на цыпочках ушли. Наступила ночь. Но мозг Павловского и во сне продолжал лихорадочно работать.
Первым, что почувствовал Павловский при пробуждении, была давно знакомая головная боль, вторым – давным-давно забытое сладостное чувство утренней эрекции, третьим – чувство глубокого внутреннего удовлетворения. Ещё не осознавая толком, что к чему, Павловский понял, что выход из безвыходной дотоле ситуации уже найден. Он открыл глаза и увидел Светлану, Томку и Раю, тихонько сидевших возле его кровати.
- Ну? – Требовательно прохрипел Павловский.
- Сначала ты просто пил, - торопливо затараторила Томка, раскрывая тетради с записями, - и только потом начал фонтанировать. Цитирую. «Искусство – это не зеркало, которое ставят перед действительностью, а молот, которым выковывают действительность. Художнику дана чуткость сейсмографа, он – тот, кто дощущает человеческую драму…». Тут у тебя был долгий сбой, но основная мысль была чётко тобой выделена – ты с полчаса громко орал, что, цитирую: «Искусство ещё в большом долгу!»…. Потом ты вернулся к предыдущей мысли, опять цитирую: «… Я – лишь странник между двумя мирами, везде и всюду. Вещественность цвета, монохромность структуры естества, как и акцентировка чёрно-белого контраста»… тут дальше было не очень понятно, потому что тебя тошнило, а потом ты переключился на совсем другое, цитирую: «… Я вовсе не иллюстратор чьих-либо – в том числе и собственных антропоцентрических картин мира, которые стоят над любым расчётом и предписывают мне чувственно-телесные ритуалы работы»… Здесь ты закончил, потом начал приплясывать, притопывая и хлопая в ладоши, но методику мы уловить, не смогли, равно как и ритм. И потом тебя понесло, цитирую: «…Это Место успокоения космического проявления, Властелин всех бкахт и Господин каждого, безграничная Высшая Душа, Верховный Владыка всех мистических сил, Господин всей Вселенной, Всепроникающая личность Господа открыла мне путь, дала мне гйана и посадила меня вместе с собой на спину гигантской птицы Гаруда, на которой мы облетели всё мироздание…». Потом, Павловский, ты сел на берегу какой-то реки Йамуна и больше ничего не фонтанировал, а только выпивал и созерцал.
Все помолчали, впечатлённые. Девушки – оттого, что ничего не поняли, а Павловский был просто поражён открытыми перед ним просторами новых возможностей.
- Ясный перец, - наконец сказал он. – Я буду отныне рисовать картины, на которых изображу всё, что я увижу в иных мирах более тонкого плана. Вы же будете их продавать, они разойдутся по всему миру и изменят его. Тогда я начну готовить первый контакт с инопланетянами…. А теперь, девоньки, хочу вас обрадовать – ныряйте-ка ко мне в постель, и пусть сила трения между нами будет равна силе нашего хотения. Примемся за дело и удовлетворим наши пороки.
За дело Павловский взялся с остервенением гения. Он писал картину за картиной, лишь изредка прерываясь на еду, сон, выпивку, секс, послеобеденный и постсексуальный отдых, чтение научной литературы и удовлетворение прочих естественных потребностей организма. Он писал и кистями на холстах и пальцами на оргалите, ногтем по фарфору и фаянсу, но вот продавались его картины плохо. Точнее – вообще никак. Слишком уж они были необычны и непривычными глазу. То ли потому, что миры, изображаемые Павловским были незнакомы и непонятны остальным людям, то ли потому, что Павловский откровенно не умел рисовать.
Однако вскоре смышленная Раечка привела в дом толстого лысого мужичонку в очках, который оказался знаменитейшим московским критиком – искусствоведом. Критик сначала лишь презрительно хмыкал и брезгливо кривил свои сальные губёнки, но когда Павловский прямо при нём решил изобразить трёх своих муз-покровительниц в обнажённом виде и поставил их в ответствующие случаю позы, критик помягчел душой и глаза его за толстыми линзами очков засверкали пониманием. После сеанса он выразил желание побеседовать с каждой из натурщиц наедине, и, выйдя из комнаты на кухню, где спокойно ждал результатов собеседования Павловский, критик, краснея и пыхтя, то и дело промакивая лысину грязным носовым платком, выдавил из себя наконец-то нечто одобрительное:
- Конечно, оголённость материалов корреспондирует, как я уже неоднократно замечал ранее, с расширением художественных средств, наряду с образно-изобразительными произведениями и объектами в ваших работах чувствуется определённая корреляция с музыкальными, я не побоюсь этого слова, произведениями, в которых мы имеем структурные отношения, которые могут быть подобными структурами; я живо ощущаю феномен мелодики, пускай и атональной или полихромной. Ваши работы, дорогой мой, похожи на оптическую партитуры, которая выражает то, что присутствует в атмосфере. Ваши визуально-тактильные структуры и пластические вещицы суть музыка, ставшая зримыми образами….
С чем и отбыл восвояси.
Павловский ничего не понял из этого наукообразного бреда, но торговля картинами вскоре после этого посещения пошла на ура. За пару месяцев Павловский стал богат и знаменит сызнова, ибо недаром было сказано «много званых, да мало избранных».
Но успех не испортил Павловского и не сбил с пути истинного. Организовав несколько персональных выставок в самых престижных галереях столицы, выступив пару раз по телевидению и радио, напечатав в газетах и журналах целый цикл программных статей, тут же перепечатанных далеко за рубежами нашей родины, Павловский совершенно неожиданно для всех ушёл вдруг в леса, причём в самом прямом смысле слова. Толчком же для такого, странного на первый взгляд, поступка стало то, что Светлана однажды умудрилась продать в один из крупных московских коммерческих банков за пять штук баксов картонку, на которой Павловский случайно раздавил несколько тюбиков с краской. Картина, получившая название «Медитативный полуденный отдых на берегах Йамуны, под прохладными дуновениями чамара» заняла своё место над головой директора банка, а Павловский осознал, что его влияние на человечество практически беспредельно и ему пора уже переходить к следующему этапу своего плана.
Так что Павловский оделся в старую телогрейку и резиновые сапоги, раскинул свою палатку в диких подмосковных лесах где-то под Звенигородом и начал ждать прилёта инопланетян. Дни шли за днями, но ни Верховный Галактический Разум, ни инопланетяне на связь с Павловским не выходили, хотя он, верный своему слову, каждую ночь раскладывал на самой большой поляне костры треугольником, обозначая таким образом место возможной безопасной посадки для НЛО. К тому же и женщины, поставлявшие Павловскому провиант и сигнальные средства, стали то и дело жаловаться на усталость, да и ходьба в одиночку по незнаемым дремучим лесам их пугала. И хотя Павловский знал, что самое лучшее средство от усталости в лесу – это встреча с медведем, после чего усталость обычно как рукой снимает, но порекомендовать что-либо подобное девушкам он не мог, ибо в подмосковных лесах давно уже не водилось медведей, ни даже волков. Кабаны, правда, иногда приходили к палатке Павловского и даже хрюкали о чём-то своём, но Павловского это не утешало. Он вдруг понял, что где-то совершил ошибку, но вот где – никак не мог понять. Помогла ему в его поисках, как ни странно, Рая, приволочившая ему в очередной раз огромную сумищу с водкой, тушёнкой и хлебом. Отдышавшись, она завела очередной разговор, целью которого было возвращение в родные пенаты.
- Послушай, Павловский, - жалобно заговорила Рая. – Ты ж не только нас всех измучил, это уж доля наша такая, судьба, рок, тут уж ничего не поделаешь. Но ты же и сам одичаешь здесь, в лесах. И осень на носу, замёрзнешь. И телогрейка у тебя прожженная и не брился ты уже три недели. Мохом каким-то порос. Борода, Павловский, тебе не идёт, учти это. И глаза у тебя безумные. Приезжай в Москву, Павловский, помойся, побрейся, телевизор посмотри, авось и станешь опять человеком, а то ты, небось, ни одной новой инициативы нашего президента не знаешь, да и сюжет «Санта-Барбары», наверное, с трудом вспомнишь. Ты же интеллигентный человек,
Павловский, ты же бывший слесарь-сантехник третьего разряда, экстрасенс и великий художник! Опомнись, Павловский, сын ты наш ****ский. Вернись, мы всё поймём и простим! Страна, Павловский, в глубоком подъёме, а ты в лесах прячешься! Нехорошо!
Что-то из сказанного Раей задело Павловского за живое. Было в этой куче словесного навоза какое-то рациональное жемчужное зерно, но какое –
Павловский никак не мог осознать. И только глубокой ночью, возле ярких костров, Павловского осенило. И как бы в доказательство его правоты тут же вышел на связь Верховный Галактический Разум! По его словам, Павловский хоть сейчас заслуживал приёма в рай безо всякой очереди, что и было ему тотчас предложено. Но у Павловского рай почему-то неприятно ассоциировался с женой Раей и он наотрез отказался. Тогда Павловскому порекомендовали выйти на связь с инопланетянами всей Галактики посредством метрового телевизионного сигнала, для чего ему нужно было принять участие в одной из известных телепрограмм государственного российского телевидения. Сигналы с коммерческих телепередатчиков инопланетяне всерьёз не принимали, так как знали, что их хозяева в погоне за дешёвыми сенсациями готовы выпустить в эфир любого шарлатана или психа. Так что Павловский решил пробиваться на ОРТ.
Ранним утром третьего сентября Павловский с огромным рюкзаком, набитым пустыми бутылками за спиной, вышел по серебристой от инея траве к железной дороге и сел на электричку, мгновенно умчавшую его к Москве. Позади него остались горящие леса – Павловский не стал тушить последние костры, дабы как можно больше расширить посадочную площадку для летающих тарелок. А уже вечером он, всё такой же небритый, вонючий и всклокоченный, в грязных штанах, заляпанных болотной жижей, резиновых сапогах и прожжённой телогрейке сидел под горячими лучами софитов в телевизионной студии и отвечал на бесконечные вопросы туповатого ведущего. Павловский был вдохновлён и его несло.
Он рисовал схемы раскладки костров и лихорадочно писал различные послания на множестве инопланетных языков никогда не повторяющимися иероглифами. В жаркой студии телогрейка Павловского парила и ведущий брезгливо морщился, но рассказы Павловского были настолько интересными и захватывающими, что до поры до времени ведущий терпел. Однако когда
Павловский совершенно неожиданно переключился на свои встречи с реликтовым гоминоидом, которого он неоднократно встречал в звенигородских лесах, ведущий на свою беду засомневался в правдивости своего собеседника, что, естественно, Павловского разозлило. В принципе, он был морально готов к подобному скептицизму и заранее запасся неопровержимыми доказательствами. Порывшись в карманах телогрейки, он вытащил бумажку, в которую были завёрнуты волоски с тела снежного человека. Ведущий, уже настроенный крайне негативно, ехидно поинтересовался, а проходили ли оные волоски экспертизу. Тогда Павловский предъявил ему зачерствевший кусман чёрного хлеба, от которого кусал йети, что было понятно и без слов, стоило только посмотреть на размер укуса и ещё заметные отпечатки зубов. Ведущий только нагло улыбнулся. Тогда Павловский вытащил под объективы телекамер главный свой аргумент. На его грязной заскорузлой ладони лежал кал снежного человека в виде колбаски, который не брезгливый Павловский подобрал возле своей палатки после очередного прихода алмасты. Но ведущий рассмеялся Павловскому прямо в лицо. Тогда Павловский издал дикий вопль, которым он всегда призывал снежного человека на контакт и набросился на ведущего с кулаками. На пол полетели столы, стулья, камеры и осветительные приборы. Передача оборвалась по техническим причинам.
Ни работникам телестудии, ни охранникам, ни даже вызванным по такому случаю ОМОНовцам успокоить Павловского не удалось. Только санитары из психиатрической клиники, наученные обращаться с буйными пациентами, сумели спеленать Павловского, сделать ему укол тормозящей жидкости и увезли его из студии в неизвестном направлении.
24.04.2001.