Христине Либенсон
Неподалёку от нас жили две немолодые женщины, сёстры, совершенно не похожие на своих ровесниц- соседей. Одна из них всегда была одета во всё черное, платок на голове, длинное платье, чулки, туфли. Худощавое изможденное лицо тоже казалось темным, наглухо закрытым от всех. Она никогда ни с кем не разговаривала, я даже не знала, какой у неё голос. Взрослые и дети называли её монашкой. Мы побаивались её, как боятся всего непонятного или таинственного, явно не испытывая и симпатии. Вторая была полной противоположностью сестре. Строго и элегантно одетая дама, со свежим румяным лицом, никогда не проходила мимо ребятни молча. У неё всегда находился повод сделать нам замечание. Мы звали её поповной. Мама, однажды услышав это от меня, строго отчитала, добавив, что самое пошлое идти на поводу у неумных людей. Я не очень поняла, но запомнила. От мамы тогда впервые услышала имена сестёр и настоятельную просьбу, здороваясь, называть их по имени-отчеству. «Это Божьи люди, ты должна относиться к ним с величайшим почтением». Я не поняла и не выполнила её просьбу, произнося при встрече с ними невнятное: «здравствуйте», и торопилась быстрее проскочить мимо или спрятаться во дворе. Мнение моих друзей значило для меня в ту пору больше, чем мамины наставления.
Особенно доставалось мне от Татьяны Николаевны, так звали младшую, когда заставала меня сидящей на дереве, на заборе или шествующей по улице на самодельных ходулях. Она останавливалась и уговаривала меня, слезть с дерева,
поясняя, что девочке не пристало вести себя таким образом. Я, обиженно сопя, сползала с верхотуры и молча пряталась во дворе, хотя в душе испытывала острое желание запустить в неё чем-нибудь. Однажды тёплым вечером я подошла к их забору на ходулях и остановилась, прислонившись, чтобы передохнуть. Я знала, что собак они не держат, в отличие от других, потому и выбрала безопасное, как мне казалось, место. Дом их был в глубине двора, сквозь заросли разросшихся кустов сирени его почти не было видно, лишь тускло поблескивало что-то в глубине. Было уже темно, свет от редких фонарей сюда почти не проникал. И вдруг такой громкий, казалось, на одной высокой ноте испуганный крик раздался за забором, что я не удержалась и упала с ходулей, основательно расцарапав ногу. Увидев кровь, я испугалась и тихонько заскулила. Плакать стыдилась, всё-таки воспитывалась старшими братьями, не выносившими девчоночьих слёз. Когда подняла голову, увидела два испуганных лица надо мной, освещенных керосиновой лампой.
-Ты сможешь подняться? - Тихо спросила старшая.
-Не знаю, с ужасом ответила я.- Боли в тот момент я не чувствовала. Лицо монашки, полуосвещенное лампой, меня так напугало, что я не чувствовала ничего, кроме бешено колотящегося сердца.
-Не бойся, - поняв, что со мной происходит, ласково произнесла младшая, - давай-ка пройдем к нам и перевяжем ногу.- Я не сопротивлялась, страх сковал меня.
Ходули так и остались у забора, я проковыляла по двору, поддерживаемая под руки сёстрами. Меня осторожно усадили на стул. Лампа снова заняла свое место на столе, осветив цветочную клумбу, накрытый стол, чашки с недопитым чаем, печенье и конфеты в красиво поблескивающей вазочке. Татьяна Николаевна, умело и быстро обработала рану, перевязала её. Мария Николаевна, так звали старшую, принесла из дома стул с изогнутой спинкой и чашку для меня. Потом мы пили чай. Они расспрашивали меня о школе, прочитанных книгах, занятиях музыкой. Старшая всё подкладывала печенье и конфеты, а я, забыв о прежних страхах, прислушивалась к их негромким голосами, тихому смеху, ласковым обращениям друг к другу и ко мне, и испытывала острое ощущение облегчения и счастья. Я не могла тогда понять, что происходит со мной. Мне совсем не хотелось уходить от этих удивительных женщин, хотя и испытывала внутреннюю неловкость за то, что так относилась к ним прежде.
Старшая, как будто прочитав мои мысли, негромко спросила:
-Ты больше не боишься нас? Я покачала головой, стараясь скрыть навернувшиеся на глаза слёзы. Это было первое и, наверное, самое жгучее ощущение стыда, которое испытала в жизни.
От мамы я потом узнала, что старшая и в самом деле была монахиней. Ещё в 20-е годы монастырь закрыли, «но веру не истребить никакими репрессиями» - заключила мама. Младшая сестра работала в церкви бухгалтером, чтобы быть поближе к старшей, которая в ту пору начинала прихварывать. Я рассказала маме, как умело обработала мне рану младшая. Мама улыбнулась и рассказала, что в годы войны она вместе со старшей помогала ухаживать за ранеными в госпитале, а Мария Николаевна и теперь опекает одиноких пожилых людей, хотя сама не очень здорова. Именно они и прозвали сестёр «Божиими людьми».
Белгородские епархиальные ведомости, 2010 г.№№3-4(161-162)
-