Перед Новым годом няня появлялась в кабинете отца с длинным списком неотложных нужд. Отец не любил такие визиты, морщился и неизменно говорил, протягивая ей пачку радужных бумажек: «Серафима Павловна, купите, что сочтете необходимым». Но она упорно бубнила о килограммах сахара и муки. Для нее домашние хлопоты давно превратились в священные ритуалы, которые она выполняла с фанатичной навязчивостью. Чем безразличней звучал ее голос, тем больше она ощущала в глубине души поэзию этого момента. В конце списка обычно значились платья или колготки для меня, и никогда ничего, что могло бы обрадовать пятилетнего ребенка, затерянного во взрослом мире.
31 декабря няня суетилась с ёлкой, украшая ее по своему разумению, привычно шлёпая меня по рукам, протянутым к ярким стеклянным шарам.
Потом, упрятав жидкие седые косы под туго завязанный платок, от чего она становилась похожей на монахиню, няня с нетерпеливым блеском в глазах устремлялась на кухню. Варила, парила, жарила, изредка совершая набеги в детскую, чтобы проверить, читает ли противная девчонка «Трех поросят» или непонятные стихи, от которых к ней приходит бессонница.
Няня считала огромным счастьем для нашей семьи, что снизошла до просьб отца и поселилась в доме, где всё так неправильно и неумело. Она кинулась в эту трудную работу, как на амбразуру, но вскоре догадалась о нашей неисправимости и немного успокоилась.
Няня наделяла душой каждую вещь, вступая с предметами быта в особенные, очень личные отношения. Иногда причиной ее дурного настроения была ссора со швейной машинкой по поводу кривых строчек. Жрица мира вещей, лишь во мне няня не предполагала существа, достойного диалога. По отношению ко мне она твердо держалась простой линии поведения: дитя должно быть послушным. И все же я ее любила, потому что не сомневалась в ее заботе. Остальные взрослые были праздничными персонажами моего детства. Уезжая и уходя надолго или навсегда, они оставляли после себя чувство неуверенности, потому уже тогда от всех проблем я сбегала в мир своих грёз. Мечты и сны при всей их воздушности казались мне более надежными, чем реальность, которую мое сознание не могло контролировать.
Я знала, что, несмотря на ворчливость и желание переделать меня на свой лад, няня гордилась моими успехами. Когда у самовара собирались её подруги, такие же озабоченные воспитанием няньки, она заставляла меня декламировать те самые стихи, которые прятала от меня в свой сундук.
Иногда мне разрешалось посидеть на кухне, послушать уютное пение чайника и помешивать тесто для блинчиков. Но, как правило, няня терпеть не могла моего присутствия в ее кулинарном святилище. Она придумала себе для меня какое-то сказочное будущее, в котором не будет столь любимых ею кухонных хлопот.
Праздничным вечером дом наполнялся гостями. Мужчинами с дерзкими глазами и женщинами, на которых ей хотелось побрызгать святой водой. Они пели, танцевали и смеялись. Обращались к ней с вежливыми вопросами, в хитром слоге которых няня угадывала насмешку. Но эти люди так далеко отстояли от нее, что она и не думала обижаться.
Меня отправляли пораньше спать. Я выбиралась из постели с её непременной грелкой и садилась на холодный пол у двери. Оттуда слышались звуки праздника.
После полуночи я распахивала дверь и, жмурясь от яркого света, робко входила в гостиную. Дамы целовали меня наперебой и задаривали конфетами. Отец хмурился, няня шипела, как сердитая кошка.
И я понимала, что праздник – это еще одна грань ненастоящей жизни, внезапно зажженный свет в ночи, после которого ночь становится еще длинней и безнадежней.
Но если существуют иллюзии, значит, существует и подлинное, то, что мы ищем много веков, и этот поиск не слишком труден, если быть честным с самим собой.
Когда-нибудь мы распрощаемся с нянькиной бухгалтерией и вступим в настоящий праздник, солнце которого не угаснет.