REX LUPUS DEUS
НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
Настоящая публикация ни в коей мере не является апологией преступного гитлеровского режима, Национал-Социалистической Германской Рабочей партии (НСДАП) и (или) пропагандой справедливо осужденных всем прогрессивным человечеством национал-социалистических, фашистских или иных тоталитарных человеконенавистнических символов, движений, партий, взглядов и идей, антисемитизма или юдофобии, нося исключительно популярно-ознакомительный характер.
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
Всем, кажется, известно, что менталитет у русских и эстонцев разный. Это различие исчерпывающе описал еще в начале ХХ века наш «прославленный рыцарь мечты» Александр Степанович Грин в своем коротком, но поистине гениальном рассказе «Малинник Якобсона», который мы поместили в приложении к настоящей военно-исторической миниатюре и настоятельно рекомендуем прочитать всем, интересующимся этим вопросом, прежде чем судить и, тем более, «рубить сплеча». Дело, однако, не в одном менталитете.
Достойный потомок «чуди белоглазой» (так русские средневековые летописцы именовали эстонцев, в отличие от «чуди заволочской» - родственных прибалтийским эстам угрофиннов Приуралья), штандартенфюрер СС Альфонс Ребане, заместитель командира 20-й гренадерской (1-й эстонской) дивизии Ваффен-СС, родился 24 июня 1908 года в г. Валке. Окончив гимназию в Нарве, Ребане 1 сентября 1929 года поступил в звании кандидата на первую офицерскую должность в Военное училище эстонской армии, которое окончил 29 августа 1929 года с блестящими оценками по всем предметам, получив диплом 1-го класса.
В День независимости, 24 февраля 1933 года, ему был присвоен воинский чин старшего лейтенанта. Ребане начал службу в 1-м танковом полку эстонской армии. В сентябре 1935 года он был назначен инструктором Феллинского (Вильяндского) полка «Кайтселийт» («Охранного корпуса» - территориальных войск, организованных в Эстонии из числа военнослужащих запаса, наподобие существовавшей в Финляндии аналогичной организации «Суоёласкунта», или «Шюцкор»). В декабре 1939 года Ребане был переведен на работу в Штаб эстонского министра обороны. После включения Эстонии в состав СССР в августе 1940 года (и мобилизации около 36 000 эстонцев в советскую Рабоче-Крестьянскую Красную Армию) Ребане, как «политически неблагонадежному», пришлось скрываться под видом строительного рабочего в Таллине. Перед самым началом германо-советской войны Ребане ушел в подполье, с которым поддерживал контакты и прежде, и сформировал партизанский отряд, совершавший нападения на военнослужащих советских оккупационных войск, диверсии и акты саботажа в сельском районе Вирумяэ.
После вступления германского вермахта на территорию Эстонии Альфонс Ребане со своим отрядом предоставил себя в распоряжение немецкого командования. 1 сентября 1941 года он был принят на германскую службу и сформировал зимой 1941-42 г.г. роту эстонских лыжников.
Эстонский добровольческий контингент послужил значительным подкреплением для сражавшейся на Восточном фронте 5-й мотопехотной дивизии СС «Викинг», в составе которой «имперские» немцы (рейхсдойчи) составляли меньшинство.
Первоначально у рейхсфюрера (имперского руководителя) СС Генриха Гиммлера были сомнения насчет приемлемости, с расово-идеологической точки зрения, формирования частей СС, состоящих из эстонцев (угрофиннов), а также, возможно, латышей и литовцев (балтов). Понимая всю заманчивость этой идеи, с одной стороны, «черный иезуит» считал ее реализацию связанной с большими опасностями - не в последнюю очередь потому, что его смущало наличие в крови представителей коренного населения Прибалтики (и в первую очередь - как раз в крови эстонцев) нежелательных неарийских (в первую очередь - угрофинских) примесей. В общем, сомнения Гиммлера в отношении пригодности эстонцев в качестве эсэсовцев были сродни его аналогичным колебаниям в отношении других финноугров - финнов (а впоследствии также и венгров). Однако срочная необходимость в пополнении живой силы заставила рейхсфюрера СС забыть о соблюдении в чистоте своих «расово-идеологических риз» и воспользоваться сильными прогерманскими симпатиями эстонского населения.
Эстония, входившая до 1917 года, под названием «Эстляндии», в состав Российской империи, после короткого периода независимости (1918-1939) была оккупирована советскими войсками в соответствии с разделом сфер влияния между СССР и Третьим рейхом по секретным протоколам к советско-германскому Пакту о ненападении 1939 года, подписанному в Москве наркомом (народным комиссаром) иностранных дел СССР В.М. Молотовым и имперским министром иностранных дел Германского рейха Йоахимом фон Риббентропом. В 1940 году Эстония была присоединена к СССР на правах «союзной советской социалистической республики». Вскоре после начала операции «Барбаросса» в июне 1941 года немецкие войска, при поддержке иррегулярных эстонских отрядов (достигавших численности 12 000 человек и именовавшихся, как и в соседней Латвии, еще со времен революционных событий 1904-1905 годов в прибалтийских губерниях Российской империи, «лесными братьями») установили контроль над всей территорией Эстонии.
При этом большинство противостоявших германскому вермахту в первые дни операции «Барбаросса» красноармейцев из состава бывшей армии Эстонской республики, включенной в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию под названием 22-го стрелкового корпуса, перешло на сторону немцев. «Лесные братья» составили костяк эстонских территориальных войск, достигших к 1 сентября 1941 года численности 25 000 штыков. Несмотря на все эти факты, говорившие в пользу пригодности эстонцев для службы в рядах Ваффен-СС, Гиммлер еще некоторое время колебался, но, наконец, решился на набор добровольцев из местного угрофинского населения. И если первоначально в составе «Эстонского добровольческого легиона» на 700 эстонцев приходилось 200 немцев «рамочного персонала», то прошествии всего шести месяцев численность эстонцев в легионе увеличилась до 6 500 человек. К этому времени усердные вербовщики «черного иезуита» уже успели поставить в соседней Латвии под ружье не менее 15 000 латышей. Группа эстонских анвертеров (кандидатов) в Ваффен-СС, проходивших военную подготовку в Германии, была представлена рейхсфюреру СС, во всеуслышание заявившему:
«Эстонцы действительно принадлежат к тем немногочисленным расам, которые, за исключением незначительных нежелательных элементов, могут слиться с нами, не причинив нашему народу ни малейшего вреда. Эстонская нация, насчитывающая всего 900 000 человек, не может выжить самостоятельно и сохранить при этом независимость. Как нация, родственная нам в расовом отношении, эстонцы должны присоединиться к рейху».
«Приемлемые в расовом отношении» эстонские добровольцы были направлены в германский учебный лагерь Дебица на территории оккупированной Польши, где было сформировано 3 эстонских батальона. В марте 1943 года один из них – эстонский добровольческий батальон СС «Нарва» – был включен в состав полка СС «Нордланд» 5-й мотопехотной дивизии СС «Викинг» (вместо выведенного из состава полка, снятого с фронта и расформированного Финского добровольческого батальона Ваффен-СС).
Пройдя военную подготовку, два других батальона были также переброшены на фронт. Вместе с I батальоном, они были сведены в 1-й эстонский добровольческий гренадерский полк СС, включенный в состав 5-й мотопехотной дивизии СС «Викинг». В мае месяце было сформировано еще два полка, сведенных в эстонскую мотопехотную бригаду СС. Первоначально эстонская бригада использовалась в ходе антипартизанских (или, выражаясь современным языком, «контртеррористических») операций на территории самой Эстонии, но впоследствии - в основном в качестве «пожарной команды» для «латания дыр» на разных, наиболее угрожаемых, участках Восточного фронта.
В сентябре 1942 года Альфонс Ребане был повышен в чине до майора вермахта и назначен командиром 658-го эстонского батальона. За успешные действия на Волховском фронте в составе 5-й дивизии СС «Викинг» (уже в эсэсовском чине штурмбаннфюрера, соответствовавшем армейскому чину майора) он - первым из эстонских добровольцев! – был награжден 23 февраля 1944 года Рыцарским Крестом Железного Креста. По приказу рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера штурмбаннфюрер Альфонс Ребане был летом 1944 года переведен из дивизии СС «Викинг» в недавно сформированную 20-ю гренадерскую (1-ю эстонскую) дивизию Ваффен-СС и назначен командиром 48-го полка этой дивизии. В составе III (германского) танкового корпуса СС под командованием группенфюрера СС Феликса Штейнера Альфонс Ребане со своими эстонцами принял активное участие в боях с советскими войсками на Нарвском фронте, в которых эстонская дивизия СС понесла огромные потери.
Уцелевшие эстонские эсэсовцы были переброшены в учебный лагерь Нейгаммер близ Бреслау (по-польски: Вроцлав) на территории Третьего рейха на переформирование с целью подготовки «повторного освобождения родной страны». 20-я гренадерская (1-я эстонская) дивизия Ваффен-СС была восстановлена на базе уцелевших ветеранов Волховского и Нарвского фронта и военнообязанных, призванных на службу эстонской Директорией во главе с Ялмаром Мяэ.
Поскольку к описываемому времени части Красной армии уже завоевали всю Прибалтику, за исключением Курляндского «котла», в котором держали оборону ожесточенно сопротивлявшиеся германские 16-я и 18-я армии, эстонская дивизия не смогла осуществить «повторное освобождение родной страны». Эстонским эсэсовцам пришлось принять бой в середине января 1945 года на территории германской области Силезии. При прорыве эстонцев из «котла», в который они попали под Фалькенбергом, оберштурмбаннфюрер Альфонс Ребане, после гибели в бою дивизионного командира, возглавил дивизию и за две ночи вывел из «котла» на запад 80% войск, попавших в окружение. За этот подвиг эстонский «викинг» был повышен в звании до штандартенфюрера и стал 875-м военнослужащим армий Третьего рейха и его союзников, награжденным Дубовыми листьями к Рыцарскому Кресту Железного Креста.
Незадолго до капитуляции гитлеровского Третьего рейха 8 мая 1945 года Альфонсу Ребане удалось вывести остатки своей дивизии в расположение западных «союзников» и сдаться американцам. Поскольку Англия и США не выдавали большевикам солдат германского вермахта и Ваффен-СС – уроженцев стран, не входивших в состав СССР до начала Второй мировой войны (1 сентября 1939 года), эстонцам выдача Советам не грозила. Но все эстонские эсэсовцы, попавшие в руки красноармейцев (в том числе из состава 8-го эстонского стрелкового корпуса Красной Армии), были или убиты на месте, или расстреляны за «измену Родине», или отправлены в сталинский Гулаг, откуда живыми вернулись немногие.
Эстонский «викинг» Альфонс Ребане прожил первое послевоенное десятилетие в Англии, после чего переехал в Западную Германию (ФРГ), где и умер 8 марта 1976 года в городе Аугсбурге.
Ребане был одним из 20 000 эстонцев, защищавших свою страну в составе Ваффен-СС от Красной армии (общее число эстонцев, сражавшихся против советских войск в составе других воинских формирований, составило не менее 75 000 человек). Из числа добровольцев всех национальностей, когда-либо сражавшихся с большевиками в составе Ваффен-СС, эстонцы и латыши получили наибольшее число германских боевых наград (причем самых высоких степеней).
В заключение этого краткого описания жизненного пути эстонского «викинга» нам представляется необходимым добавить следующее.
В 1919 году продавшиеся Антанте главы прибалтийских «демократий» – бывшие революционеры и враги российского Самодержавия Карлис Ульманис (в Латвии) и Константин Пятс (в Эстонии), отказались пропустить через территорию Латвии на помощь штурмовавшей красный Петроград «непредрешенческой» белой Северо-Западной армии генерала от инфантерии Н.Н. Юденича русско-немецкую белую монархическую Западную Добровольческую армию князя П.М. Авалова (Бермондта) и, при активной поддержке англо-французского военного флота, оттеснили ее на территорию Германии. Оказавшись без поддержки, потерпел поражение и генерал Юденич, а остатки возглавляемой им Северо-Западной армии умерли от голода и тифа в лагерях на территории Эстонии.
Удержавшись, с помощью вероломных западных «союзников», в своих президентских и министерских креслах, Пятс и Ульманис поспешили заключить мир с большевиками. Они и в дальнейшем продолжали свою предательскую политику, отрабатывая иудины сребреники не за страх, а за совесть.
В 30-е годы ХХ века в игрушечных и, как оказалось, абсолютно нежизнеспособных перед лицом нараставшей советской военной угрозы лимитрофных прибалтийских «суверенных государствах» стали бурно развиваться самобытные национальные движения, требовавшие устранения иноземного влияния и обновления государственной власти («Громовый Крест» в Латвии, «Железный Волк» в Литве, «Союз ветеранов Освободительной войны» в Эстонии и др.), шедшие к власти сугубо мирным и парламентским путем, завоевывая все больше голосов избирателей.
Но вдруг в Прибалтике в 1934 году, как по команде, произошли государственные перевороты, заклейменные советской коммунистической пропагандой как «фашистские», а западной «демократической» – как «авторитарные». Между тем, эти перевороты были совершены (на английские деньги) все теми же самыми «демократическими» правителями стран Балтии силами своих «республиканских» армий, присягавших на Конституции «защищать свободу и демократию»!
Так с помощью «старейшей демократии мира» в многострадальной Прибалтике были установлены не национальные диктатуры, опирающиеся на общенародные организации, а диктатуры конкретных личностей, совершенно аполитичные военные режимы в духе привыкших с бесконечным «пронунсиаменто» латиноамериканских «банановых республик», опиравшиеся на слепую вооруженную силу. И вчерашние «демократы», в одночасье установившие по всей Прибалтике эти странные «диктатуры», начали с того, что арестовали у себя всех...националистов и фашистов, закрыли их газеты, разогнали их организации.
А вот левакам и коммунистам всех мастей при этих лимитрофных «диктатурах», как ни странно, жилось гораздо вольготнее, чем даже в СССР (где их как раз в это время Сталин начал расстреливать «пачками»!) – настолько вольготно, что последовавший всего через несколько лет молниеносный, без единого выстрела, захват «фашистских» Эстонии, Латвии и Литвы не встретил со стороны «реакционных» правительств этих стран ни малейшего сопротивления, что обернулось для прибалтийских народов сотнями тысяч жертв – во искупления иудина греха их собственных правительств. Так измена правителей Балтии Белому Делу в 1919 году ровно через 20 лет привела к новым потокам крови, бумерангом ударив уже по самим эстонцам, латышам и литовцам, не пожелавшим в свое время «избрать благую часть»!
В заключение данной краткой военно-исторической миниатюры мы позволим себе привести стихотворение нашего современника и соотечественника, молодого поэта Евгения Боболовича, посвященное эстонским добровольцам.
ТРУБИ, ТРУБАЧ!
Труби, трубач! В поход! Труби!
Играй на сбор симфония!
Вставай, народ, за честь страны
Вставай в ружьё, Эстония!
Нельзя сидеть и зло терпеть!
На бой! На бой, соратники!
Броня крепка, крепки сердца!
Сомкнуть шеренги, ратники!
Прорвём мы цепь врагов! Прорвём!
Предел мы беззаконию.
Трёх львов в сердцах своих несём
За Фатерлянд Эстонию!
Над Сааремаа цветут огни,
Над Синимяэ кровь бурлит...
Эстляндцы – подравнять ряды!
Ведь мы – Отечественный щит!
На солнце вьётся триколор –
Наш сине-чёрно-белый стяг.
Защитник, дай врагу отпор,
В Туонелхайм чеканя шаг!
И в вашу честь, слагая верш,
В душе моей гармония.
Да будет проклят унтерменш!
Да славится Эстония!
Здесь конец и Господу нашему слава!
ПРИЛОЖЕНИЕ
Александр Степанович Грин.
МАЛИННИК ЯКОБСОНА
I
Геннадий долго сидел на набережной, щурясь от солнца и задумчивого
речного блеска, пока острая тоска внутренностей не заставила его снова
встать и идти на ослабевших ногах. Требовательный, злобный голод подталкивал
его вперед, к маленьким тесным улицам, где в окнах домов меланхолически
пахло воскресными пирогами, маслом, изредка и легким спиртным дыханием
подвыпивших обывателей.
Сплевывая, чтобы не так тошнило от голодной слюны, попадавшей в пустой
желудок обильными, раздражающими глотками, Геннадий плелся в теневой стороне
домов, стиснув за спиной веснушчатые, покоробленные трудом руки. Он был
плюгав, тщедушен и неповоротлив; наивные голубые глаза сидели в его
по-воробьиному взъерошенном, осунувшемся лице с выражением тоскливого
ожидания. Он хотел есть, все его существо было проникнуто этой глубокой,
священной мыслью. Рабочие, эстонцы и латыши, шли мимо него под руку с чисто
одетыми женщинами и девушками.
«Жрали уже...» - завистливо подумал он, кряхтя от негодования.
Улица загибала вниз, к набережной, и Геннадий снова увидел воду, но не
повернул обратно, а двинулся вдоль реки, по узкой полосе мостовой.
Маленький, старинный городок отошел назад, навстречу попадались телеги,
рыбачьи домики, лодки, плоты. Через две-три сотни шагов Геннадий
остановился, присел на выдавшийся из глинистого откоса камень, свернул
"собачью ногу" из махорки и хмуро плюнул в пространство.
Перед ним, переливаясь вечерним светом в зеленой полосе берегов,
катилась река; у правого берега, разгружаясь и нагружаясь, стояли
иностранные парусные корабли, паровые шхуны и барки. Свернутые паруса, реи,
просмоленные, исцарапанные погрузкой борта дышали крепкой морской жизнью,
свободой и тяжелым трудом и чем-то еще, похожим на затаенную тоску о
далеком, всемирной родине, гармоничных углах мира, беспокойной свободе.
- За тридевять земель, - коротко вспомнил Геннадий.
Чужие страны развернулись перед ним, как противоположность его
собственному, полуголодному существованию. Он представлял себе неимоверно
тучные, бархатного чернозема поля, здоровеннейших, краснощеких людей,
огромной величины коров, лоснящихся богатырей-коней, синее, аккуратно
дождливое небо и отсутствие странников. Хозяева этой прекрасной страны
ходили в ослепительно-ярком платье, не расставаясь с золотом.
Докурив, Геннадий тоскливо осмотрелся вокруг. Чужой город вызывал в нем
легкую, тревожную злобу чистотой и уютностью старинных маленьких улиц;
протянуть руку за милостыней здесь было почему-то труднее, чем в любом
другом месте. Он встал, тихо, сосредоточенно выругался и зашагал по берегу с
твердым решением попросить кусок хлеба у первого попавшегося окна.
II
Деревянный одноэтажный дом, к которому подошел Геннадий, стоял почти у
самой воды. На кольях, возле небольших мостков, сушился невод, в окне,
уставленном горшками с растениями, колыхались чистые занавески. На крыльце,
у почерневшей, массивной двери сидел, покуривая английскую трубку, человек
лет семидесяти, колоссального роста, одетый в кожаную, подбитую красной
фланелью куртку и высокие сапоги. Лицо, изъеденное ветром и жизнью, пестрело
множеством крепких, добродушных морщин, рыжие волосы, выбритая верхняя губа
и умные зрачки серых глаз сделали его похожим на грубое стальное изделие,
тронутое желтизной ржавчины.
- Здрасьте! - сказал Геннадий, угрюмо ломая шапку.
Старик кивнул головой. Геннадий натужился, вобрал воздуху и вдруг,
жалко улыбаясь, сказал:
- Не будете ли так добры, Христа ради, кусок хлеба безработному? Верьте
совести - не жравши два дня.
- Работай... - меланхолически произнес старик, пуская трубкой дым. Лицо
его стало натянутым и рассеянным. - Работа есть, много работы есть.
- Игде? - с отчаянием воскликнул Геннадий. - Вот ей-богу, каждый так
говорит, а поди достань ее. Хлопок грузили малость, это верно, а опосля и
затерло. И то есть, как я попал сюда - не приведи бог!
- Марта! - крикнул старик и по-эстонски прибавил несколько слов, в тоне
которых Геннадий уловил спокойное приказание. - Ты из Питера?
Геннадий открыл рот, но в это время на крыльцо вышла круглая, быстрая в
движениях девушка, с загорелыми босыми ногами, протягивая ему кусок хлеба и
новенький монопольный грош. Он взял то и другое, хлеб сунул за пазуху, а
грош повертел в руках и неловко зажал в ладони.
- Премного благодарствуйте, - сказал он, отойдя в сторону.
Старик молча кивнул головой, девушка смотрела вслед удалявшемуся
Геннадию прямо и равнодушно. Свернув в ближайший, каменистый, вытянутый меж
двух высоких заборов переулок, Геннадий торопливо присел на корточки и съел
хлеб.
Полуфунтовый кусок мало утолил его вожделение; высыпав с ладони в рот
быстро высохшие крошки, он встал, голодный не менее, чем десять минут назад.
Новенький, красноватый грош тупо блестел в его задрожавших от еды пальцах;
Геннадий скрипнул зубами и злобно швырнул монету в побуревшую от жары
крапиву.
- Чухна рыжая, - сосредоточенно выругался он, облизывая припухлым
языком сухие губы. Небо и десны ныли, натруженные сухой жвачкой. - Рыбу
жрут, мясо... небось, - продолжал он, вспоминая невод и кур, бродивших у
калитки. - Мужик... тоже!..
Саженный забор, торчавший перед ним острыми концами почерневших от
дождя вертикальных досок, кой-где расходился узенькими, молчаливыми щелями.
Низ их скрывался в репейнике и крапиве, середина зеленела изнутри, и изнутри
же верхние концы щелей пылали нежным румянцем, словно там, в огороженном
небольшом пространстве, светилось вечерней зарей свое, маленькое, домашнее,
пятивершковое солнце. Геннадий прильнул глазом к забору, но не увидал
ничего, кроме зеленой, красноватой каши. Угрюмое любопытство бездельника,
которого раздражает всякий пустяк, подтолкнуло Геннадия. Осмотревшись, он
подхватил валявшийся невдалеке кол, приставил его к забору и, подтянувшись
на длинных, цепких руках, выставился по пояс над заостренными концами досок.
Перед ним был малинник, принадлежавший, без сомнения, тому самому
старику эстонцу, с которым он разговаривал десять минут назад. Внутренний
фасад дома горел в низком огне вечернего солнца отражением стекол, яркими
цветами, рассаженными по длинным, полным сочного чернозема ящикам, и
путаницей кудрявых вьюнков, громоздившихся на водосточные трубы. Все
остальное пространство высокого заграждения рябило багровым светом
наливающейся малины.
- Госпожа ягодка! - умилился Геннадий, и в сердце его дрогнуло что-то
родное, крестьянское, в ответ безмолвному голосу этого взлелеянного,
выхоленного, как любимый ребенок, крошечного куска земли. Он пристально
рассматривал отдельные, рдеющие на солнце ягоды, и челюсти его сводило от
сладкой, кисловатой слюны.
III
Геннадий спрыгнул и отошел в сторону. Малинник, пылающий ягодами, стоял
перед его глазами, сквозь серый забор, заросший со стороны переулка крапивой
и одуванчиками, мерещились ему пышные, высокие лозы, рассаженные на
одинаковом расстоянии друг от друга, и зубчатая листва, обрызганная красным
дождем. Вершины лоз, заботливо подвязанных, каждая отдельно, суровой ниткой
к высоким кольям, - соединялись над узкими проходами, образуя длинные своды
из переплета стеблей, освещенных листьев и ягод. На разрыхленной, чисто
выполотой земле тянулся дренаж.
Геннадий взволнованно переступил с ноги на ногу. Древний огонь земли
вспыхнул в нем, переходя в глухой зуд мучительной зависти. Бесконечные,
оплаканные потом поля, тощие и бессильные, как лошади голодной деревни, -
выступили перед ним из вечерних дубовых рощ. Соломенные скелеты крыш, чахлые
огороды, злобная печаль праздников и земля - милая, грустная, больная,
близкая и ненавистная, как изменяющая любимая женщина.
- Эх-ма! - угрюмо сказал Геннадий. - Чухна проклятая!
Расстроенный, он вновь подошел к забору. Бесконечно враждебным, похожим
на издевательство, казался ему этот клочок земли; мужик выругался, стукнул
кулаком в доску, ушиб пальцы и побледнел.
Это не было пламенное бешенство оскорбленного человека, когда, не
рассуждая, не останавливаясь, совершает он, охваченный яростью, - все, что
подскажет закипевшая кровь. Холодная, нетерпеливая злоба руководила
Геннадием; неопределенное, мстительное настроение, где голод и одиночество,
брошенный кусок хлеба и чужой, мужицкий достаток смешивались в тяжком
чувстве заброшенности. Трусливо озираясь, Геннадий вскарабкался на забор,
тяжело спрыгнул и очутился в зеленой тесноте лоз.
Пряная духота, тишина, полная предательского внимания, и легкий шум
крови привели его в состояние некоторого оцепенения. Присев на корточки, он
с минуту прислушивался к дремотному дыханию сада, ощупывая глазами пятна
теней и света; отдышался, шмыгнул носом и, убедившись, что людей нет,
прополз в глубину. Оборванный, исхудавший, трясущийся от ненависти и страха,
он напоминал крысу, облитую светом фонаря во тьме погреба. Еще что-то
удерживало его руки, словно упругий лесной сук - идущего человека, но,
понатужившись, мужик встал, поднял ногу и сильно ударил подошвой в ближайший
кол.
Стебли, затрещав, вытянулись на земле. Стиснув зубы, Геннадий бросился
всем телом в кусты, топча, ломая, выдергивая с корнем, скручивая и вихляя
листья; брызги свежей земли летели из-под его ног и с корней выхваченных
растений. Дух разрушения, близкий к истерическому припадку, наполнял его
дрожью сладострастного исступления. Перед глазами кружился вихрь, пестрый,
как лоскутное одеяло; через две-три минуты малинник напоминал вороха
разбросанной, гигантской соломы. Пошатываясь, потный от изнурения, мужик
подошел к забору. Спину знобило, усиленные скачки сердца расслабляли,
перебивая дыхание. Заторопившись, он стал карабкаться на забор, срываясь,
подскакивая, шаркая ногами по дереву; но через мгновение увидел рыжую голову
Якобсона, вытянул вперед руки и замер.
Эстонец постоял на месте, раскачиваясь, как медведь, и вдруг положил
ладони на плечи Геннадия. Горло старика клокотало и всхлипывало, как у
человека с падучей, он хотел что-то сказать, но не смог и бешено обернулся к
искалеченным кустам сада. Тогда Геннадий увидел, что рыжие вихры Якобсона
тускнеют. На голову старика садилась таинственная, белая пыль: он быстро
седел. Тягучий ужас раздавил мужика.
- Ты что делал? - хрипло спросил эстонец.
- Пусти! - взвизгнул Геннадий, подымая руки к лицу. Но его не ударили.
Железные, пытливые пальцы давили плечи так, что болела шея.
- Ты ломал! - сказал шепотом Якобсон. От горя и волнения он не мог
вскрикнуть и судорожно мотал головой. - Что будем делать теперь?
«Убьет!» - подумал Геннадий, тоскливо следя за прыгающими зубами
эстонца. Мужику захотелось завыть, убежать вон, уткнуться лицом в землю.
- Я работал, - продолжал Якобсон, - десять лет. Ты приходил. Ты просил
хлеба. Я дал тебе хлеб. Зачем был неблагодарным и ломал?
- А вот и ломал! - почти бессознательно, срывающимся голосом произнес
Геннадий.
Отчаяние толкало его к вызову.
- Бей! Что не бьешь? Ломал! Э-ка! Чухна проклятая!
Загнанный, он озверел и теперь готов был на все. Пересохший язык бросил
еще одно бессмысленное ругательство. Но не Якобсона хотел оскорбить он, а
все, что появилось неизвестно откуда, рядом с обездоленной пашней,
первобытным веретеном и мякиной: город, господа, книги, звон ресторанного
оркестриона - неведомыми путями соединились в его сознании с нерусским,
выхоленным куском земли. Но он не смог бы даже заикнуться об этом.
Старик согнулся, и вдруг голова его куда-то исчезла. В тот же момент
Геннадий задохнулся от сотрясения, увидел под собой край забора, вверху -
небо и грузно шмякнулся в переулок, затылком о камень. Багровый свет брызнул
ему в глаза; он вскрикнул и потерял сознание.
Через полчаса он очнулся и сел, покачиваясь от слабости. Острая боль
рвала голову. Поднявшись, мужик нащупал дрожащими пальцами висок, мокрый от
крови, и заплакал. Это были теплые, злые слезы. Он плакал, неведомо для
себя, о беспечальном мужицком рае, где - хлеб, золото и кумач.