Глава Седьмая. ГРОЗНЫЙ
Автоматная очередь полоснула по проёму, вылепив горячие осколки штукатурки. Били вслепую, для острастки. Валетов выругался в темноту и отполз вглубь комнаты. Если влупят с гранатомёта, мало не покажется. Дважды получивший внеочередное воинское звание и дважды разжалованный, сначала в Афганистане, затем в Карабахе, теперь в Чечне привыкший видеть мир сквозь завесу пороховой гари, капитан Валетов перестал удивляться штабному идиотизму, вороватости тыловиков, разгильдяйству новобранцев, с трудом искупаемому фантастическим мужеством закалённых бойцов, кого на каждое подразделение хоть 5 душ, а найдётся. Однако Грозненская «новогодняя» операция заставила усомниться в том, что всему этому есть предел. Когда был дан приказ выдвигаться пешей колонной вслед за бронетехникой в неукреплённый район и занимать там оставленные «духами» здания, он сначала не поверил ушам. Это ж просто на мясо! Ни разведданных по территории, ни сведений о количестве засевших боевиков! А у него в распоряжении всего 45 бойцов с лёгким стрелковым вооружением. Ну, хорошо, танки проведут подготовку, по верхам поддадут огня. Но никогда в условиях города танки не решали главной задачи – вытравить мелкие группы партизан. Если чеченские командиры не дураки, настроят своих нукеров так: вы защищаете свой город от неверных захватчиков! А горячие горцы за такие слова глотку любому перегрызут, не то, что перестреляют. Оружия и боеприпасов у них, судя по всему, предостаточно. Из обрывков штабных разговоров Валетов ухватил кое-что, и теперь имел представление, откуда сепаратисты получают помощь. Какой-то хрен прямым текстом в эфире вёл переговоры на волне штаба соединения с плохо говорящим по-русски абреком о месте передачи груза с боеприпасами из Приволжского военного округа и цене. Если в Афгане местами и случались торговые сделки между военными и местными, то не по вооружениям или технике, а если и бывало, то – трибунал и «вышка». Теперь же, похоже, от последнего прапорщика до золотопогонного генерала все только и делают, что торгуют. Дерьмо, а не армия!
Ещё одна короткая очередь скользнула по соседнему окну. Жалобно тенькнуло чудом уцелевшее стекло. Теперь все окна пятиэтажки одинаково голы. Валетов отметил, что не обнаружен, и задумался, что теперь делать дальше. После прорыва из 45 бойцов осталось 20. Четверых раненных переправить в тыл не удалось. Лежали в подвале. Если броня будет продвигаться дальше вглубь города, боевики запросто зайдут с тыла и начнут обшаривать каждый дом. Рано или поздно парней обязательно найдут и прикончат. А выбираться с ними, пробиваясь назад, к своим, пока тоже невозможно. Патроны на исходе, сколько «чечей» засело в окрестных домах, неизвестно. Рация, это «чудо советской техники», будь она неладна, села ещё вчера поутру, и кроме вестового никакой связи у Валетов нет. Даже понять, что вообще делается в раздербаненном на островки автономно перестреливающихся друг с другом группировок городе, невозможно.
– Савельев! – позвал Валетов, когда третья очередь воткнула несколько пуль в деревянную раму окна соседней квартиры.
Вёрткий и долговязый, похожий на угря контрактник, прошедший спецподготовку, а, кроме того, хорошо разговаривающий на нескольких тюркских языках, подполз к капитану.
– Слушай, скоро начнёт светать, и эти уроды заткнутся окончательно. Видишь забор? – Савельев прищурился в сторону, куда указывал Валетов, и кивнул, – Там позавчера был выставлен блокпост «Десятки». У них надёжная связь, в отличие от нас. Надо добраться, сообщить данные о новых потерях, у нас три «двухсотых» и четверо «трёхсотых» в трюме гниют, и координаты. Срочно требуется транспорт. А ещё сообщи, я не понимаю, куда двигаться. Со всех сторон какая-то хрень. Судя по рокоту, броня продвинулась в соседний микрорайон, но мне её не видно. Связи нет. В общем, скажи, жду распоряжений. Понял?
– Так точно. Разрешите отбыть?
– Действуй, Савельев. Только аккуратно, очень тебя прошу.
Тот кивнул и, почти не шурша, отполз от капитана, у стены выпрямился, огляделся по сторонам и крадущейся походкой, держа в полусогнутой руке за ствол автомат, направился к лестнице. Валетов медленно придвинулся к окну и осторожно стал высматривать улицу. Савельев нигде себя не обнаружил. Опытный боец! Умница, не подведёт.
Прошёл час. Серое небо с востока подёрнулось розовой марью. Стрельба стихла, и Валетов позволил себе задремать, прислонившись к дверному косяку. Рассыпавшиеся по четырём квартирам одной лестничной площадки бойцы его подразделения чётко отслеживали всякое движение как со стороны улицы, так и со стороны двора, так что, если не будет сюрпризов с воздуха, всё почти под контролем. Перед тем, как отключиться, капитан подозвал младшего лейтенанта Бормотова, которого знал ещё по Кандагару, и назначил за себя старшим. Бормотов, по кличке Борман, после возвращения с афганской войны, несколько лет пытался найти себе применение «на гражданке», но так и не смог. Поработав на стройке, продавцом в магазине, охранником банка, испытывая до тошноты отвращение к его гладеньким смазливым служащим, он на полгода вовсе остался без работы, пока не встретился с однополчанином. Из далёкого Чирчика*) прилетел Юсупов, кого Борман давно зазывал к себе в гости. Располневший, лоснящийся восточным самодовольством приятель привёз огромную дыню, целый мешок винограда, персиков, абрикосов, и маленький кальян. Они курили две ночи кряду, беседуя о том, о сём. Юсупов так и не выучился сносно говорить по-русски, но с Борманом они друг друга прекрасно понимали. Душевная беседа с кальяном под лёгкое вино с ароматными фруктами неспешно привела к теме войны, для каждого «афганца» поворотной точки в судьбе. Юсупов рассказал о том, как тоже не мог долго привыкнуть к мирной жизни, как разругался со своими однокашниками, не найдя в них понимания, как подался на заработки в Ташкент, где сначала разбогател в торговом кооперативе, а затем едва не разорился в пух и прах, но – слава Аллаху! – братья помогли, и как, в конце концов, занялся в дедовском доме, доставшемся по наследству, семейным ремеслом чеканщика и выращиванием фруктов, чем был бы вполне доволен, кабы не воспоминания о днях боевой юности. Жениться пока не собирается, но обязательно женится, как снова разбогатеет, а вот Борману, может, стоит подумать о военном деле, раз ничего в мирной жизни его не устраивает. Слова Юсупова задели в душе звенящую струнку, которой Борман сам не касался. Странно, мысль пойти служить, доселе не приходила в голову. Проводив друга, Борман на другой же день собрал документы и – в военкомат. После короткой беседы с начальником отдела ещё более утвердился в решении, и через 2 месяца был направлен на курсы прапорщиков. С того дня жизнь потекла в совершенно ином русле. Был декабрь 1990 года...
Зигзаги военной биографии выпускника школы прапорщиков Бормотова забрасывали его то в тихую заводь подмосковной лётной школы в Тушино, то в в мотопехотный полк на склад ГСМ, то в учебный центр в Тамбове, то в Воронежское Училище ВДВ. Поначалу удивляясь неразберихе с родами войск, в которые его с лёгкостью в мыслях необыкновенной направляет войсковое начальство, постепенно Бормотов перестал воспринимать очередное назначение как неожиданность. Так было до октября 1993 года, когда его часть внезапно подняли по тревоге и направили боевым порядком в Москву. Привыкший за несколько лет кадровой службы выполнять приказы без обсуждения и особо не интересуясь тем, что их вызывает, Борман на сей раз почуял неладное на подступах к столице, куда они прибыли поздним вечером 2 октября. Люди на улицах шарахались от них, как от зачумлённых, кое-где в их спину летели комья грязи и оскорбления. Впервые со времён Афганистана Борман ощутил висящую в воздухе тягостную пелену войны. И это в Москве! И впервые за время службы он подумал о рапорте. Не бросить ли к ядреней фене?
Батальон остановили маршем в районе Садового кольца, у оцепления. Только здесь личному составу объявили, что они прибыли для предотвращения антигосударственного переворота, затеянного «кучкой авантюристов из числа депутатов. Боевая задача: выставить 4 блокпоста, через которые пропускать только военнослужащих и только по паролю, который будет меняться каждые 12 часов, а также предотвращать любые попытки проникновения в «зону» гражданских лиц. В случае необходимости разрешается применять оружие в соответствии с Уставом гарнизонной и караульной службы. Последовавшие затем события навсегда легли в память прапорщика неизгладимым пятном. Да, ему присвоили звание младшего лейтенанта уже через неделю после событий. Да, почти всех, кто стоял тогда в оцеплении на Садовом кольце, щедро наградили премиями, ценными подарками, именным оружием, а одного майора представили даже к медали за то, что не промахнулся пристрелить двух подростков, пытавшихся пробраться через заграждение. Да, в течение трёх суток, что они торчали в промозглой Москве, их отпаивали коньяком, угощали американскими сигаретами, а на другой день по возвращении в расположение части, пригласили развлекать весь личный состав отличное варьете под названием «Шоу имени Еватерины Второй», все 19 девчонок из которого оказались начисто лишёнными каких-либо комплексов и «развлекли» поголовно всю часть. Да, после тех московских событий Борману разъяснили, что отныне вся его карьера будет просто усыпана розовыми лепестками. Всё так! Но камень с души не снять было ничем. Борман запил. Каждый вечер по возвращении со службы в свою общагу надирался вусмерть. В течение полутора месяцев он перевёл половину стратегического запаса спирта в подразделении. И раз нарезался спирту до таких чёртиков, что пошёл буянить, вломился в комнату к заместителю командира части, нахамил ему, изломал несколько шкафов в библиотеке, изорвал в клочья подшивки газет, крича, что там всё ложь, и все здесь тоже лжецы, и прочая, и прочая... Его скрутили, облили холодной водой, насилу привели в чувство, а наутро командир объявил 5 суток ареста, добавив: «Ты ещё пожалеешь, Борман!»
Пожалеть пришлось скоро. 7 января 1994 года Бормотов получил очередной приказ об откомандировании к новому месту службы. Батальон на самой границе Чеченской республики. Лишь оказавшись на месте, Борман вполне ощутил, что значит «второй Афган». Не проходило ни дня без провокаций. Самый воздух, казалось, накалился не от солнца, а от предчувствия большой крови. Русские шли через блокпосты на север нескончаемым потоком. То, что они рассказывали, не вмещалось в голове. Их вырезали семьями, угоняли в рабство, продавали, как скот. Всех женщин от 12 до 70 лет поголовно насиловали, некоторых убивали на глазах мужей и отцов. Имущество, нажитое за годы советской власти, забирали даром. Беженцы уносили ноги, прихватив, что можно унести. Откуда за ничтожно короткий срок в горцах проснулась такая звериная ненависть к «белым»? Ненависть порождала ответную ненависть. Вооружённые мужчины, подписавшие с Родиной контракт, психологически были готовы примерно к тому же – убивать без разбору, жечь огнём, давить гусеницами всё, что движется. Там, «за речкой» жило племя врага, которому нет права на существование! Какая сила, с какой целью развела в сердцах сотен тысяч людей огонь ненависти? Даже если то, что рассказывали на блокпосту измождённые люди, его пересекавшие, было преувеличением, домыслом, что-то же должно было лежать в его основании, и кому-то оно было нужно!
В апреле в батальон прибыл новый офицер. Назначенный командованием в роту, где служил младший лейтенант Бормотов капитан Валетов, кого тот не видел со времён Афганистана, сразу признал бывшего срочника и несказанно ему обрадовался.
– Ну что, Борман, ты в штрафниках оказался или доброволец? – спросил он при встрече, на что получил ответ:
– Октябрь. Белый Дом.
– Ах, вот оно, что, – нахмурился Валетов, и больше ни о чём не спрашивал. Просто с этой же минуты младший лейтенант стал для капитана самым доверенным человеком в батальоне. К осени пошёл слух, что готовится спецоперация. О том, что это будет именно штурм, догадывались только те, кто уже вкусил подлости нынешнего политического руководства. Большинство личного состава пребывало в неведении. Предполагались какие-то манёвры с целью устрашения дудаевцев, но не штурм. И уж, конечно, никому в голову не могло придти, что штурм объявят так внезапно – в новогоднюю ночь. Как не могло придти и то, что все детали спецоперации будут заранее известны противнику, и когда она началась, подразделение Валетова бросили в самое пекло, капитан матерился, говоря, что спецподразделения для спецопераций так не готовят, что это бардак, а не армия, что личный состав не согласован, плохо обучен, что это заведомый провал. Но никто из многозвёздных начальников, заславших «мясо» на бойню, Валетова не слушал. Всё было предрешено.
...Борман принял временное командование, пожелав Валетову как следует выспаться, неизвестно, сколько впереди ещё бессонных ночей и дней, и первым делом прошёл по всем четырём квартирам с проверкой. Старшие каждого «укреплённого рубежа» коротко доложили об обстановке. Противник либо затаился, либо отошёл. Чтобы понять, как реально обстоят дела, надо спровоцировать «духов». Делать это лучше в течение ближайших полутора часов, пока совсем не рассвело. Потом будет поздно: абреки при свете не высовываются. Но прежде следовало бы проведать раненных в подвале. Борман короткими перебежками спустился вниз. На первом этаже ненадолго постоял перед дверью в подъезд, высматривая мглу и прислушиваясь. Тихо. Ничего подозрительного. Младший лейтенант скрылся в подвале. Давно отрезанный от коммуникаций, пропитанный застоявшейся водой, подвал отдавал затхлостью спёртого воздуха и гнили, но был значительно теплее, чем пронизываемые ветрами этажи. Чиркнув спичкой, Борман тускло высветил пространство и увидел лежащих на куче полуистлевшего тряпья раненных. Нахмурился. Почему нет часового? Минуя его, никто не должен приблизиться к раненным.
– Часовой, – громким шёпотом позвал Борман, и тотчас от стены отделилась неясная тень.
– Сержант Орлов, – отозвалась она.
– Ты что, спал?
– Никак нет. Увидел Вас, товарищ младший лейтенант, и не стал останавливать. Свои же.
– Устава караульной службы не знаешь? – процедил сквозь зубы Борман и не стал развивать эту тему: – Как они?
– Плохо, товарищ младший лейтенант. Доживут ли до утра?
Бормотов снова чиркнул спичкой и посветил в лицо сержанту. Тот смотрел прямо, лицо его было спокойно, но в зияющих провалах глазниц, давно не смежавшихся сном припухлых веках и в заострившемся носе читалась смиренная готовность ко всему. Борман взял часового за грудки и слегка встряхнул. Силушки у него ничуть не убавилось с афганских времён, и лёгкой встряски было довольно, чтоб переключить сознание. Орлов блеснул глазами в темноте и произнёс:
– Не переживай, Борман, не боюсь.
– Ещё б тебе бояться! – криво усмехнулся тот. Подчинённые контрактники редко обращались к нему по укоренившейся кличке, но уж если обращались, то это означало высшую степень доверия. Борман отпустил часового и добавил: – О смерти думать не смей. Она метит тех, кто об ней думает. И всегда обманет. Придёт невовремя. О жизни думай. В Бога-то веришь?
– Не знаю... А ты верующий человек?
– Верят те, кому знать не дано, – странной фразой ответил Бор-мотов, – Не спать. Скоро подменят. Светает уже.
Он развернулся и пошёл к выходу, осторожно ощупывая стены.
Через 2 часа, когда над поверженным в руины городом взошло скупое январское солнце, в подвал вошли четверо хмурых мужиков в сопровождении только что проснувшегося, а оттого злого Валетова. Они погрузили раненных с тряпья на носилки и выволокли к УАЗику с красным крестом на борту. Тот, подпрыгивая на ухабах, понёсся прочь от занятого бойцами дома. Две дюжины пар глаз провожали уносящийся автомобиль недобрым взглядом: каждый из оставшихся думал о том, сколько ему осталось быть на этом свете в целости, пока не отбудет в тыл мешком с костями и ливером, туго набитым болью. Валетов, выслушав доклад возвратившегося Савельева, расхаживал по комнате взад и вперёд, играя желваками. Под хруст битого кирпича и штукатурной крошки под ногами, обдумывал услышанное. Озверевшее командование требует продержаться «на плацдарме» ещё сутки до прибытия подкрепления, после чего их перебросят в тыл для приведения себя в порядок и отдыха. Какой, к чёрту, тыл? Есть ли он вообще здесь, где каждый мальчишка может оказаться вооружённым до зубов бандитом и запросто выстрелит в спину хоть на «передовой», хоть в расположении штабов. Каждый день на дорогах рвались машины, минами всё усеяно, как ни в какой афганской дыре не бывало. Что ещё за идиотские сутки! Они и полдня не продержатся без боеприпасов и провианта. Ничего же не осталось! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо, а не армия!..
...К полудню стало ясно: обстановка в городе изменилась. Перед окнами занятого отрядом Валетова здания то и дело проносились БТР, БМП и небольшие танковые колонны, следующие строго в юго-восточном направлении. Канонады слышно не было. Редкие щелчки одиночных автоматных выстрелов доносились издалека и говорили о том, что серьёзное сопротивление боевиков, судя по всему, подавлено. Ноющая боль в застуженном правом плече вновь напомнила о себе. Валетов поморщился и позвал Бормотова. Тот подошёл к командиру, почти не пригибаясь. Мимо окон можно было проходить практически не таясь. Ещё один признак того, что положение выправилось.
– Ну, что Борман, – произнёс Валетов, – Как будто выкурили мы этих сволочей из города? Грозный снова наш.
– Наш, наш, – с неопределённой издёвкой в голосе ответил младший лейтенант, – Только вот кто они, эти наши? А, капитан?
– Не знаю, – согласился Валетов и распорядился: – Вот, что, собирай всех, снимай посты, кроме входной двери, мы выдвигаемся на первый этаж. Готовность к марш-броску.
– Это Ваш приказ, капитан, или...?
– Мой. Нечего сидеть, ожидая в море погоды. Наши, не наши, а армейские части город, видно, захватили. Мы тут просто сгниём. Безо всяких боевиков. Так что... Надо идти. То, что нас собираются проконопатить здесь, а потом кинуть в тыл, мне не нравится. По-моему, нами затыкают чьи-то проколы. Если я что-то в чём-то понимаю, к вечеру мимо этих окон начнут просачиваться мелкие банды, чтоб уйти из города на ту сторону. Что, скажешь, нелогично? Как раз наоборот! Наши долболобы будут их по горам гонять, а они преспокойно расползутся по кишлакам да станицам здесь, внизу, затаятся и будут до поры ходить мирными жителями. Известный приём! Так что, если мы останемся ещё до вечера, от нас мокрое место останется. Мимо этой точки им не пройти, а помогать нам никто, видно, не собирается.
– Товарищ капитан, Вы пойдёте на нарушение приказа?
– Какого приказа! Не было никакого приказа! Я мог и не получить. Мало ли... Война, брат, есть война. А я уже вторые сутки без связи сижу. Так что... Приказ понятен?
– Так точно, – хмуро отозвался Борман. Выйди они отсюда невредимыми, приди к ночи в расположение основных частей, окруживших с северо-запада город, то, как пить дать, попадут под трибунал. А останься они здесь, попадут в сводки потерь. Всем отрядом! Эх, Юсупов, Юсупов! Послушался его, отправился служить, и оказался чёрт-те где, чёрт-те с чем и чёрт-те с какими видами на будущее... Впрочем, семь бед – один ответ! – Разрешите выполнять?
– Бегом, Борман! Бегом.
В половине третьего, таясь у стен разбитых пятиэтажек, остатки отряда капитана Валетова выдвинулись короткими перебежками в обратном направлении. Двое суток назад входили они в город следом за прыскавшей плотным огнём бронёй. И вот – тем же путём назад, но уже без брони, бесшумно, рискуя нарваться на засаду или на превосходящую численностью группу вооружённых дудаевцев. Не сделав ни выстрела и не обнаружив себя, бойцы проделали путь в несколько сотен метров, пока не оказались перед необходимостью пересечь открытое пространство широкой улицы. Остаться незамеченными практически невозможно. И хотя, признаков засады капитан не видел, береженого всё-таки Бог бережёт. Улица пустынна. Ни человека, ни единицы техники. Лишь откуда-то ветер доносит еле слышный гул танковых двигателей, примерно в трёх километрах отсюда, понять, куда двигаются, сложно. Капитан приказал Савельеву осторожно произвести разведку местности. Лишний раз не высовываться! Хотя, какой там! Тут всё как на ладони, высовывайся, не высовывайся. Контрактник взял под козырек и, перехватив автомат за спину, ползком направился вперёд, в сторону проезжей части. Глядя ему вслед, капитан мучился единственной мыслью: главный сволочизм войны в том, что иногда приходится со знанием дела отправлять человека на верную смерть только потому, что иначе смерть настигнет десятки других. Впрочем, если боевики действительно оттеснены на юго-восток, то с Савельевым ничего не случится. Должность вестового, упразднённая в советской армии с появлением всяких «чудес» техники, была введена лично Валетовым, мало доверяющим навороченной аппаратуре. И не напрасно. Оказалось, человеческие глаза, ноги и руки много надёжнее в рискованных ситуациях, нежели «умный» прибор, что может отказать лишь из-за того, что села батарейка. Взять, например, рацию! Ну, какого хрена она вышла из строя? Но вот вышла же! И не будь под рукой Савельева, что бы они теперь делали? А тот прирождённый вестовой, сочетающий в своей натуре черты диверсанта-лазутчика, следопыта-шпиона, связного, адъютанта и стрелка. Сколько раз, проявляя чудеса смекалки и изобретательность, выручал, когда, казалось, никто помочь не в силах! Но это задание могло оказаться для Савельева последним.
Валетов отвернулся, чтоб не видеть, как вестовой будет действовать на открытом месте. Но слух продолжал ловить, что происходит. Не происходило ничего. Ни выстрелов, ни взрывов, ни окриков. Похоже, там никого. Если так, можно вздохнуть с облегчением и стремительно форсировать опасное место. Рядом нарисовался Бормотов.
– Савельева на 200 помножаешь, капитан?
Тот не ответил, зло сощурился на младшего лейтенанта и через несколько секунд прошелестел:
– Ты, Борман, вот что... моих действий, будь любезен, не обсуждай. И сам всё понимаешь.
– Понимаю. А если вернётся?
– Тем лучше. Значит, в рубашке родился. И все мы...
Не успел договорить, как с той стороны, куда уполз вестовой, раздался щелчок. Борман и Валетов резко обернулись туда. Савельев стоял на четвереньках с автоматом в руках и разглядывал что-то в овраге на той стороне улицы. Залегшие цепью рядом бойцы напряжённо во все уши вслушивались – что будет дальше? Несколько секунд тишины, потом Савельев выпрямился во весь рост, огляделся по сторонам и, оборотясь к своим, махнул рукой, что означало «путь свободен».
Поравнявшись с ним, Валетов похлопал его по плечу и молвил:
– Молодец, Савельев! Объявляю благодарность! Кто там был?
– Служу Советскому Союзу! – с улыбкой отвечал боец, понимая, что никакого Союза уже нет, и, вероятнее всего, не будет. Потом добавил: – Может, «дух», может, мирный. Чёрт их разберёт! Непонятно, зачем в овраге сидел. В общем, уже сидит у Аллаха в приёмной.
Дальнейший путь по петляющим улицами предместий, меж покосившихся заборов, наполовину сожжённых домов, где ещё недавно жили люди, курились печи, готовилась еда для новогодних торжеств или ещё по какому случаю, прошёл относительно гладко. Капитан выбирал наиболее безопасные направления, интуитивно угадывая непросматриваемые ни с какой стороны зоны. Помогала и погода. Мокрый грязный снег, поваливший из туманной мглы небес, что в одночасье заволокло пеленой низких облаков, скрадывал и звуки и силуэты. Смеркалось. Пару раз со стороны какой-нибудь усадебки раздавался хриплый лай уцелевшей собаки. Но захлёбывался моментально. Умные четвероногие быстро усвоили, что если уж люди друг с другом не церемонятся, то пристрелить мешающую животину им ничего не стоит. За всё время пути пришлось только дважды ещё применить оружие, и один раз – человеческую речь. Уже на самой окраине, чуть ли не у последних домов, за которыми начиналось припорошённое снегом редколесье пригородной зелёной зоны, четверо бойцов нос к носу столкнулись с седобородым стариком, зачем-то высунувшимся из дома на улицу. Старик что-то быстро затараторил, то и дело подворачивая русские слова под чеченские, порывисто взмахивая руками и указывая в сторону города. Один из бойцов вскинул было автомат, но второй отвел ствол и, обратившись к старику, спросил:
– Говори спокойнее. Не тронем. Чего надо? По-русски говори.
Старик заморгал глазами часто-часто и, с трудом подыскивая слова, начал, тем чаще моргая, чем медленнее произносил слова:
– Моя сыновья землю пахал. Моя сыновья никого не обидел. В Москва Хасбулатов. У нас Джохар. Зачем урус пришёл? Зачем моя сыновья убил? Город жгли, меня били. Зачем? Что плохого чеченский человек урус делал?
Подошёл Валетов. Отвёл в сторону бойцов и сказал старику:
– Я не знаю, отец. Бандитов били. Много их тут. А тебя нам не надобно. Иди себе домой и не спрашивай нас, зачем мы тут. Мы солдаты. Нам приказ дан.
– Плохой приказ исполнять Аллах гневить. Колхоз был, работа был. Кому колхоз мешал? В Москва урус совсем не стало. А кто стало? Американски жид один на Кремль сидит. Оттого и всем плохо. Урус в чеченский человек стреляй, американски жид деньга в кубышка кладёт. Кто больше друг друга стреляй, тот ему больше деньги давай. А ты, офицер, мне приказ говоришь. Плохо, совсем плохо станет скоро, когда американски жид с Кремль не прогоняй.
Валетов совсем нахмурился, даже сжался весь, будто и ростом уменьшился. Слова старика жгли, а возразить нечем. Откуда полуграмотный деревенщина взял про «жида», про войну и деньги? Если и не согласен, как возразишь! Валетов, не подымая глаз, произнёс:
– Ты, вот, что, старый... прости нас, если можешь. Я сам своих тут 25 человек положил. Мальчишки. Жизни не видели. Они ведь тоже ни в чём не виноваты. Мы уйдём отсюда, и я тебе обещаю... Слышишь, отец, обещаю! Рано или поздно, а разберёмся, кто заварил эту кашу. И все получат сполна. Это я тебе как офицер обещаю. Веришь?
– Э-э, урус! Прощать тебя чеченски человек не может. Кровь за кровь. А то солнца не будет, хлеба не будет. Такой закон. Но ты правду найди, ты виноватого покарай, и Аллах тебе тогда в помощь!
Пока добирались до базы, слова старика и данное ему обещание мечущимся пульсом стучало в ушах Валетова. Он не мог знать и не догадывался, что в далёкой Москве скоропалительный приказ о штурме Грозного был отдан Главнокомандующим после двух телефонных разговоров – с «другом Биллом» и с шефом 13-го отдела Логиновым. Он не знал, что тотчас после разговора все подробности предстоящего штурма, включая точные направления передвижений войск, количество боеприпасов, численность личного состава, подробности тылового обеспечения, были доложены по спутниковой связи лично Джохару Дудаеву. Не мог знать армейский капитан, что проклинаемый почти всеми несчастный Министр обороны по прозвищу «Паша Мерседес» давно уже ничего не решает в своём ведомстве, и полученный им в его собственный день рождения, приходящийся в канун новогодней ночи, приказ о начале войны он даже не подписал. Понимая, что приказ преступный, он собрал остатки своей растраченной совести хотя бы на то, чтобы не замарать этим приказом своё и без того опороченное имя. Но это уже ничего не решало. Финансовые воротилы по обе стороны океана жаждали кровопускания. И чем оно будет глупее, подлее и безалабернее, тем лучше. Логинов, сразу после звонка Президента, заготовил рапорт об отставке и пистолет с одним патроном. В безумных играх «по новым правилам» он, старый кадровый чекист с огромным опытом, уже ничего не понимал. Каков бы ни был расклад предстоящей операции, ему уже нечего делать. Не знал, не мог знать Валетов, что негласное задание устроителям кровавой бани в Чечне звучало так: «Чем больше будет трупов с обеих сторон, тем лучше, и пускай вырезают самых лучших воинов и самых невинных гражданских». Не мог знать Валетов, что годы спустя во исполнение этого задания будут разыгрывать судебные фарсы над такими же, как он, русскими офицерами, а среди чеченских сепаратистов расцветёт алое древо кровной мести, выкашивающее целые семьи, в основном лучших. И за спиной ввязавшихся в безумие, незримо стояли операторы Ордена Дракона, жёстко контролирующие количество пролитой крови.
...Поздним вечером поднялась пурга, в 10 шагах ничего не разобрать. Измождённые бойцы добрались до базы. Тучный майор встретил Валетова недружелюбно. Коротко распорядился развести людей по палаткам расположения и, едва они ушли, сопровождаемые стрелковым отделением из батальона охранения, как напустился на капитана:
– Кто тебе, сукин сын, разрешал сняться с точки?
– Я мальчишек в мясорубку не кладу. Стоять в качестве мишеней, без патронов, довольствия, связи и в холоде – лучше уж на «губе»!
– Да тебе не «губа», тебе трибунал светит! Ты знаешь, что час назад отдан приказ к отступлению?
– Что?! – не понял Валетов.
– А то! Город сдают. И ты должен был прикрывать отвод войск.
– Чем? Задницами своими, что ли?
– Да хоть задницами! – уже орал майор, – Много вас таких умников развелось! Один, видите ли, гуманист, мальчишек спасает, уводит
из-под огня. Другой, мать его <--->, несанкционированные диверсии устраивает, когда мы с чеченцами уже обо всём договорились.
– Договорились?! – зашипел Валетов, – А о том, как они наших пацанов в упор из гранатомёта расстреливают, а потом на трупах танцуют, вы тоже договорились? Может, посчитали, сколько головорезы Джохара перечислят каждой матери замученного русского парня на похороны того, что от него осталось?
– Ты, вот что, капитан, – сурово ответил майор, – сейчас сдаёшь личное оружие и идёшь под арест. А за то, что самовольно вывел людей, и за слова свои отвечать не мне будешь, а особому отделу. Понял?
Ответа майор не дождался. В тот самый момент, когда он протянул руку за пистолетом капитана, в палатку ворвался запыхавшийся Бормотов. Майор вздрогнул и опустил руку.
– Почему без доклада? Кто такой? – воскликнул он.
– Ты, майор, не зарывайся. Не тебе судить нашего капитана. Вы тут в тыловой дыре окопались, жуки навозные, промеж себя решаете, за какие бабки город брать, за какие сдавать, а мы там на передовой за ваше бабло отдуваемся. Попробуешь тронуть его, пристрелю. Лично. А там пусть судят! Мне не привыкать.
Майор пошёл пятнами, затрясся, хотел было закричать, позвать на помощь, но вместо этого с уст сорвался сиплый шепоток:
– Немедленно покинуть помещение!
– Пошли, капитан! – спокойно молвил Борман Валетову, увлекая его за собой на выход. Они развернулись и пошли вон из палатки, как вдруг услышали за спиной звук передёргиваемого пистолетного затвора. Мгновенно сориентировавшись, Борман по-кошачьи взмыл вверх и в резком развороте мощным ударом ноги в кованом ботинке вышиб из руки майора ствол, заодно опрокинув его самого наземь. Приземлившись в полушаге от поверженного, Борман стремительно упал на одно колено, придавив физиономию тучного противника. Валетов успел лишь слегка отпрянуть в сторону и застыл, наблюдая молниеносную атаку своего подчинённого. В этом положении и застал троих неожиданно появившийся на пороге палатки неизвестный сухопарый мужчина без знаков различия и без погон на шинели. Он спокойно прошёл к Борману, взял его цепкими пальцами за плечо, поднял с майора, потом бесстрастно оглядел лежащего и заметил:
– Стыдно, Рублевский! Говорить с людьми не умеете, оттого то и дело лицом в грязь падаете. Насколько я понимаю, Вы капитан Валетов? Очень приятно. Штоль, Александр Николаевич, Особый отдел Армии, – протянул руку вошедший. Валетов машинально пожал её, ещё не вполне отойдя от происшедшего. Штоль прошёлся по палатке, пока майор подымался и отряхивался, поднял улетевший в дальний угол пистолет майора, повертел его в руках и, обращаясь к Борману,
проговорил: – Похвально, что Вы, господин Бормотов, защищаете своего командира. Но иногда это может завести в очень неприятную историю. Кажется, Вы отличились в октябре позапрошлого года в Москве?
– Не помню такого, – отрезал Борман.
– Напрасно. Об этом следовало бы не забывать никогда. Следуйте за мной. Оба.
Валетов и Бормотов молча повиновались. Штоль вывел их из палатки и повёл по территории базы наискось куда-то вглубь, где и па-латок-то, похоже, не было, и огней было мало. Шли молча. Потом, дойдя до урчащего движка дизельной походной электростанции, остановились. Штоль развернулся и довольно громко произнёс:
– Пока будем считать инцидент исчерпанным. Рублевский жаловаться не станет. То, что он хам и дурак, так это не в диковинку должно быть. Таких в армии много, особенно, в штабах. А вот вы, горячие головы, могли бы быть и поаккуратнее.
Только сейчас Борман сообразил, почему они шли сюда и остановились здесь. За шумом работающего движка никто бы не смог разобрать ни одного слова, окажись даже рядом, хоть в двух шагах. И так-то, даже стоя вплотную друг к другу, приходилось напрягать слух, чтобы разобрать, что говорится. Борман сказал:
– Разрешите обратиться, Александр Николаевич!
– Слушаю Вас.
– Почему Грозный отдали обратно?
– Государственная необходимость. Не удержать такой населенный пункт без введения чрезвычайного положения при помощи войск. Бандитов прогнали. Теперь местные власти сами разберутся.
– Да они же завтра вернутся! Все до единого! – воскликнул капитан. Штоль бросил на него острый пронизывающий взгляд.
– Не Ваше дело, капитан! Вы солдат. И либо выполняете приказ, либо увольняетесь из вооружённых сил.
– Когда подавать рапорт?
– Собственно, за этим я и вывел вас двоих сюда, – загадочно проговорил Штоль и смерил каждого из стоящих перед ним долгим взглядом, – Инцидент будет полностью исчерпан только тогда, когда вы добровольно оставите службу в Вооружённых силах.
– Милое дело, мать вашу <--->! – выругался Валетов, – Значит, никаких льгот, привилегий, выслуги лет, участия в боевых действиях и тому подобное... Хорошо устроились наши...
– Вот, что, капитан, – оборвал его Штоль, – Я не намерен разводить с вами дискуссии, а уполномочен сделать вам обоим предложение, от которого вы не сможете отказаться.
– Интересно, что за предложение? – не сговариваясь, в один голос молвили два офицера. Штоль загадочно улыбнулся и ответил:
– Вы продолжите службу. И сохраните свои льготы. Даже, можно сказать, преумножите. Но с сего дня служить будете в другом ведомстве.
– Не в охране ли Президента? – ехидно переспросил Валетов и ощутил, какой тяжёлый взгляд у сухопарого Александра Николаевича. Тот пробуравил его этим взглядом насквозь, не снимая улыбки с губ, потом похлопал по плечу и сказал:
– Нет, уважаемый, на свете есть другие места и другие структуры, заинтересованные в горячих головах с опытом боевой работы. 13 отдел ФСБ вам что-нибудь говорит? Или фамилия Логинов?
– Ничего, – буркнул Бормотов и тут же добавил: – Значит, выбора Вы нам не оставляете?
– Отнюдь, – раздвинул улыбку до границ своего узкого лица Штоль, – Выбор, господа офицеры, есть всегда. Либо вы соглашаетесь на мои условия, либо вас ожидает трибунал. Вы же нарушили приказ.
– Преступный приказ! – выпалил Валетов.
– А кто давал Вам, уважаемый капитан Валетов, право судить, какой приказ преступен, а какой нет? Или Вы полагаете, что приказ о штурме Грозного не был преступен? Или приказ об оставлении всех складов и всего имущества с последующим присвоением оного головорезами Дудаева, когда всё это начиналось? А теперь задумайтесь, если такие преступные приказы исходят из самого верха, от главкома и гаранта, то кого следует судить, в первую очередь?.. Молчите, то-то! Никто никогда его судить не будет, потому что все его преступления заранее спланированы и оплачены. Идёт большая игра, и я просто предлагаю вам, уважаемые мои ветераны, перейти в этой игре с роли пушечного мяса на роль парой ступенек повыше, что, естественным образом, повышает ваши шансы выжить в этой игре. Лично.
– А чем, позвольте полюбопытствовать, Александр Николаевич, вызвана столь трогательная забота об нас? – с ёрнической ноткой в голосе спросил Валетов и попытался скинуть с себя неприятную тяжесть от взгляда, которым Штоль только что его пронзил. Тот снова кольнул глазами, но не стал добивать, а просто ответил:
– Мы выбираем лучших. Итак?
– Ладно! Всё понятно, – за обоих выдохнул Борман, – Когда Рапорт подавать?
– Вот это разговор! – воскликнул Штоль, – Сейчас мы пройдём ко мне в палатку, я вам всё продиктую, вы подпишитесь, и считайте себя с этой минуты чекистами.
– Милое дело! – проворчал Валетов, и все трое двинулись вперед, Штоль первый, за ним Бормотов, капитан замыкающий. Они шли протоптанной в свежевыпавшем снегу тропинкой мимо складов вещевого и ГСМ, мимо накрытых брезентом «Уралов», в дальний угол расположения. Пару раз проходя мимо часовых, Валетов с Бормотовым замечали: те, чеканя движения, отдают честь проходящему Александру Николаевичу. Видать, важная шишка, коль часовой на посту ему честь отдаёт! Впрочем, «особист» и в Африке «особист»! Не отдашь честь, сам отдаст тебя на съедение какому-нибудь штабному шакалу, и глазом не моргнёт. Дошли до палатки, перед которой под козырьком фонаря так же стоял часовой. Штоль поздоровался с ним и распорядился пропустить всех. Часовой выполнил распоряжение и тут же позвонил начальнику караула с докладом о прибытии на охраняемый объект ответственного лица в сопровождении двоих офицеров.
Трое зашли внутрь. Штоль застегнул полог палатки, скинул шинель без погон. На нём был диковинный китель, какого ни Валетов за долгую службу, ни Бормотов никогда не видели. Судя по нашивке, действительно Федеральная Служба Безопасности. Только шеврон какой-то непонятный. Знаменитая эмблема змеи с чашей, как у медиков, перечеркнутая почему-то золотой линией наискось, а по ободу пропущено изображение не то колючей проволоки, не то чертополоха, и в правом верхнем углу стоит число 13. Погоны тоже странные – не зеленые, как на полевой форме, и не чёрные, как у пехоты, а трёхцветные: новый российский триколор был разделён тремя продольными лычками, на каждой из которых красовалось по звезде. Если б не их расположение, можно было бы распознать полковника, но звёзды стояли в ряд. Крой кителя отличался от офицерского: тончайшая зеленоватая ткань с серебристым отливом, судя по всему, заграничная, лацканы прямее, чем на стандартных войсковых кителях, клапаны нагрудных карманов с боковым разрезом, подчёркнутым золотистой металлической окантовкой в форме латинской буквы Z, пуговицы на рукавах и по борту кителя гладкие, без звёзд и символов, точно и не форма, а гражданская одежда. Александр Николаевич отметил, какое впечатление произвёл его китель на видавших виды офицеров и молвил:
– Вы тоже будете носить такую форму. Знаки различия: одна звезда – советник 1 класса. Две – второго. Ваш покорный слуга – советник 3-го класса. Далее идут нормальные, привычные для вас воинские звания, начиная с полковника. Моё соответствует подполковнику.
Штоль протянул офицерам бумагу и задиктовал текст рапорта. Через 5 минут всё было готово. Штоль достал из нагрудного кармана портативный спутниковый телефон. Разговор состоялся короткий и совершенно непонятный. А ещё через 2 минуты полог палатки откинул заместитель командира полка, к которому были прикомандированы оба. Они вскочили со своих мест, приветствуя прямое начальство, но полковник, не глядя на них, махнул рукой, примолвив «Вольно», и, за руку поздоровавшись с «особистом» в диковинном кителе, протянул руку за рапортами. Штоль отдал ему бумаги, тот, почти не читая, подписал, вынул из кармана печать, заверил ею свою подпись и только после этого посмотрел на своих подчинённых, с этой минуты бывших.
– Ну что, орлы, – обратился он к офицерам, – Об одном прошу. Помните январь 94-го и город Грозный! Всегда помните!
Борман хотел было ответить, что помнит так же и октябрь 93 на Красной Пресне, но сухопарый «особист» не дел ему сказать.
– Иван Васильич, – поморщился Штоль, – давайте без пафоса. Лишнее. Теперь они будут выполнять иные задачи, ни к чему загромождать память.
– Сожалею, – коротко молвил замкомполка и, резко развернувшись, вышел из палатки.
– Ну, вот и славно! – заключил советник третьего класса Александр Николаевич Штоль и, обратясь к Борману и Валетову, объявил:
– Через полчаса за вами прибудет офицер по особым поручениям и доставит вас до нового места назначения. Я вас поздравляю, у вас начинается абсолютно новая жизнь... Да, и вот ещё, что. Сначала вам предстоит пройти спецкурс. Проходить вы его будете под руководством профессора Владислава Беллермана. Так вот, пожалуйста, передайте от меня ему личный привет. Очень давно не виделись.
...Ровно через сутки, вечером следующего дня, преодолев несколько тысяч километров по суше и по воздуху, двое боевых товарищей в сопровождении безликого охранника входили в серый холл 13-го корпуса, а им навстречу шёл, поблёскивая никелированной оправой дымчатых очков, Владислав Янович Беллерман.
Глава Восьмая. КРЫЛЬЯ ДРАКОНА
Владислав Янович Беллерман не сосредоточил в своих руках всей полноты власти в 13 отделе ФСБ. Он, в одном лице и научное руководство – профессор и академик Академии Медицинских Наук России, и административное – полковник ФСБ и директор «Дурки», целиком перешедшей под крыло ведомства, и международный контроль – магистр ложи Братства Вольных Каменщиков Орден Дракона, всё равно не имел всей полноты информации и власти. С распадом страны начался процесс постоянного реформирования входящих в её системы ведомственных подразделений, в том числе, и 13-го отдела. Получив отдел в безраздельное владение после отправленного в отставку в начале 1995 года Логинова, профессор получил его без нескольких отколовшихся частей. Раньше он всё же мог черпать необходимую информацию от параллельных структур Целебровского и Николаева, а в случае необходимости всегда мог обратиться наверх к Логинову. Теперь Валентин Давыдович стал самостоятелен. Он получил новое воинское звание, после неудачи в поисках Попова и Кулик стал избегать общения с Беллерманом. Подразделение Николаева передали в Федеральную Службу Охраны, что означало: контакт с нею просто невозможен. Логинов перед своей отставкой получил ненадолго назначение в непосредственное окружение Первого Лица Государства, что сделало его неудобным человеком. А его отставка после провала «Грозненской операции» образовала бреши, которые профессор с трудом затыкал недавно им созданной собственной разведслужбой, пополнением кадрового состава которой занялся лично. В её задачи входил, по его замыслу, шпионаж за всеми «смежниками», с одной стороны, за потенциальными конкурентами среди «своих», с другой, и за наиболее влиятельными политическими деятелями, имеющими доступ к информации о деятельности секретных служб, с третьей. Логика Беллермана не отличалась от логики оригинальностью. Результатом такой логики для страны стало то, что за короткий срок количество людей, что-либо производящих, поначалу уравнялось с количеством шпионящих и охраняющих тайны, а затем и стало значительно меньшим. Больше половины взрослого населения России что-нибудь расследовало, либо уходило от расследований, участвовало в столкновениях, либо препятствовало их осуществлению. Раковая опухоль всеобщей подозрительности породила метастазы по всему общественному организму. Люди шли на митинги и пикеты, устраивали голодовки, били друг другу физиономии, сталкивались в поножовщине, сбивались в группировки, регулярно отстреливающие друг друга, сеяли хаос там, где ещё вчера был хоть какой-то порядок. И начало этому положила власть, развязавшая гражданам руки на самодеятельную инициативу создавать, охранять и воровать друг у друга тайны, ставшие товаром, как и жизнь человеческая. Беллерман, оценив обстановку адекватно, сделал то же, что все плавающие в этой мутной воде фигуры.
В числе первых в поле зрения Беллермана попали два офицера в Чечне. Их пути, судя по личным делам, соприкасались с его Испытуемыми А. и Д. Опираясь на аппарат и возможности Локтева, лидера одной из фракций Госдумы и подающего надежды как перспективный политик, Беллерман организовал стремительное вызволение этих двоих из Чеченской западни. Краткий курс переподготовки – и они уже работают на профессора. Ещё нескольких Беллерман вырвал из рук обнаглевших коммерсантов, заполучивших в свои многочисленные службы безопасности великолепных КГБ-шников с опытом работы и блестящим послужным списком. Не удалось пока взять к себе одного перспективного человека из отставников ГРУ, кого заприметил год назад, во время интенсивной «раскрутки» НДПР. Альянс Локтева с семейством Леонтия и Дианы Прицкеров помог Беллерману выйти на вечно ускользавшего отовсюду Сеню Суркиса. Этот молодой хлыщ из художественных кругов обладал несколькими важными фамильными чертами: редкостной беспринципностью, удивительной наблюдательностью и поразительной способностью приспосабливаться к любым обстоятельствам и любой компании. Правда, кроме того, у него наблюдались наследственная жадность, патологическая мстительность и такая же патологическая трусость. В специфических целях он мог быть полезен, так сказать, за штатом. Беллерман довольно быстро привлёк к работе во вновь создаваемой спецслужбе старого знакомца по Фонду Ветеранов Афганистана Володю Мишука, без великолепной спецтехники которого трудно себе представить современный шпионаж. Безработный со дня, как Фонд тихо почил в бозе, уступив новым интересам своего бывшего Председателя, переехавшего заседать в столицу, Володя с семьёй бедствовал, потихоньку распродавая вещи, нажитые в предыдущие безбедные годы. Приглашению полковника Беллермана он несказанно обрадовался и был столь счастлив, что в первый же день службы презентовал очередной перл. Приборчик, с виду обычная перьевая ручка, был одновременно великолепным подслушивающим устройством, снимающим на сверхчувствительный микрофон звук на расстоянии до 250 метров и записывающим его на микроплёнку, и передатчиком в УКВ-диапазоне, пересылающим в эфир только что записанную информацию, закодировав её в режиме ЗАС*) от прослушивания. Беллерман поблагодарил нового сотрудника, тут же распорядившись о солидной премии в ближайшие дни. Благо, финансирование бесперебойно и обильно. Это вам не учителя школ, врачи детских поликлиник или деятели культуры!
К весне штат был укомплектован. Новому подразделению было присвоено звучное имя «Крот-13». Руководить «кротами» профессор посадил отставного майора Мокаша, его он выцепил в филиале столичного банка. В числе приоритетов «Крота-13» стояло выявление интересов Целебровского в регионах Юга России и Казахстана.
Прошедших великолепную подготовку и обработку Бормотова и Валетова откомандировали в Атырау под официальным прикрытием-легендой о двух финансовых спекулянтах, заинтересованных в поиске партнёров по приобретению акций казахских нефтяных компаний, активно осваивающих Северный Казахстан. Через неделю «спекулянты» уже прислали интересные сообщения: люди Целебровского действительно активно работают в городе на берегу Урала. Их интересы не нефтяные и не рыбные, чем Атырау и богат, фактически не имея ничего равноценного углеводородному сырью и чёрной икре, а создание информационного агентства и строительство суперсовременного телецентра, нашпигованного сверх всякой меры редкой аппаратурой. Для осуществления плана команда Целебровского подключила нескольких местных дельцов, вывела на них представителей английской «Бритиш Петролеум» и американской «Шеврон Ойл», через которые пошло щедрое финансирование бурно разворачиваемого проекта. Зная специфику деятельности Целебровского, Беллерман заподозрил, что тот создаёт чужими руками на территории сопредельного ныне независимого государства полигон по обкатке технологий электронного манипулирования людьми, и решил послать в Атырау в помощь двум «кротам» эксперта по технике особого назначения Мишука.
К началу мая подозрения о полигоне подтвердились. Дело прикрывала столь мощная «крыша», что ни Президент Казахстана, ни Ельцин не имели никакой возможности даже поинтересоваться, чем, собственно, будет заниматься «крупнейшая телерадиовещательная компания и информационное агентство» с многомиллиардным бюджетом в городке с населением едва за 100 тысяч человек. Один из «кротов», направленный по поручению Беллермана Мокашем в Брюссель в качестве частного коммерсанта-перекупщика, должен был нащупать возможные каналы «крышевания» европейцами «казахского чуда» в сухой степи в 300 километрах от Астрахани. Беллерман был твёрдо уверен, если такое столь явно «раскручмвают», значит, за этим не столько ФСБ, сколько Орден Дракона или другая транснациональная ложа. Знание возможностей Целебровского даст оценить собственные шансы в борьбе за грядущее лидерство на обломках Империи.
Валентин Давыдович полностью прекратил поиски Романа Меченого, Татьяны Кулик и вообще всего, что связано с Чёрной Книгой, охотой на которую занимался в разных концах страны с середины 70-х. Через своих людей в крупнейших группировках этнически ориентированной преступной среды он разослал «Малову» о перемирии с русскими братками, которая немедленно привела к приостановке разборок между «чёрными» и «белыми» воровскими авторитетами от Хабаровска до Санкт-Петербурга до конца года. Беллерман не мог знать, что особые полномочия и возможности, следы которых его агенты искали в Казахстане и в Бельгии, Целебровский получил непосредственно из рук Главного Смотрящего по России. Он мог только догадываться, что между «главным по психотронике» и Главным Смотрящим по России особые отношения. Впрочем, и узнай он это, не сделал бы правильных выводов. Мистические ритуалы профессор считал театром для профанов. Со скепсисом относился к любым обрядам. Слово «таинство» ничего не значило для него. Магистр Ордена, одним из принципов которого было поклонение чёрным потусторонним силам, Беллерман терпел его ритуалы и атрибутику как необходимость, ничего общего со смыслом существования Ордена не имеющую. Целебровский, напротив, был «глубоко верующим сатанистом». Для него ритуалы, атрибутика, мистика и магия имели силу и смысл, как и для Главного Смотрящего и других магистров Ордена. Именно поэтому недавно, в сравнении с Беллерманом, посвящённый в магистры Целебровский набирал очки, опережая хитроумного профессора.
Другое направление шпионажа касалось Логинова. Не «горячая тема», но информация Беллерману требовалась. Мало ли, чего выкинет пенсионер! Удалось подключить к наблюдениям за бывшим руководителем одну из помощниц «Испытуемого Д.» Надю Чукину. С любовью приторговывающая конфиденциальной информацией налево бывшая сотрудница «Памяти» с удовольствием сливала мелкие сплетни о жизни господина Логинова прикреплённому к ней агенту за скромное вознаграждение. Пока однажды, попав в автокатастрофу, она не оказалась на больничной койке. Практически одновременно Беллерман дал команду «отбой» на сбор информации по Логинову, переключившись на бывшего главного редактора «Памяти» Константина Владимировича Кийко. С какой стати давно оставленный вниманием великан вновь заинтересовал профессора, он не ответил бы. Чистая интуиция. Но первые же донесения «кротов» по Косте привели Владислава Яновича в возбуждение. След оказался настолько горячим, что магистр Ордена Дракона предчувствовал получение какой-то сверхважной информации, которая, возможно, передёрнет все карты и сделает его вновь главным игроком. Оказалось: Кийко имел тайные отношения с устранённым людьми Логинова капитаном Никитиным, одновременно копавшим и под Целебровского и под Николаева, будучи, судя по всему, игроком, внедрённым в бывший КГБ контрразведкой ГРУ. Когда с двойным агентом Никитиным случилось то, что неизбежно случается со всеми ведущими двойную, тройную или четверную игру, кто-то невидимый ощутимо подтолкнул ведомство к тому, чтоб раздробить мощный 13-й отдел на несколько конкурирующих между собою структур, одной из жертв чего стал и Беллерман, формально получив повышение. Дробление было в духе действий нынешних управляющих одной шестой частью суши. Всё мало-мальски стоящее подлежало, согласно этой логике, демонтажу и разрыхлению с последующей передачей новым хозяевам. С другой стороны, Беллерман не мог не понимать, что, став заметным игроком в «эпоху всеобщей мутной водицы», он попал под прицел сразу многих. Было бы странно, если бы тот же Валентин Давыдович Целебровский или Николаев не вели своей слежки. Каждому хочется поспеть к окончательной делёжке пирога первым. Как полагал профессор, силёнок у этих служак не слишком много, чтобы тягаться с ним на равных. А потому все их потуги могут играть только ему на руку. Правда, оставалось и ещё одно. Нельзя было исключить, что план раздробления 13-го отдела создан в Брюсселе. Дотуда профессору пока не дотянуться, хоть он и магистр. Значит, нужно не дать конкурентам проникнуть внутрь «Дракона». А для этого нужны сбор и обработка информации, подготовка компромата, достаточно действенного перед лицом братьев Ордена.
Беллерману узнал, что Кийко имеет прямое отношение к едва не завалившему дело Локтева придурку Шмулевичу, живёт с его мамой. Тоже мне, геронтофил! Мальчик вернул себе фамилию Берг. Недавно вторично задержан и томится в следственном изоляторе прокуратуры по подозрению в двойном убийстве, а Кийко с его мамашей наняли вести его дело адвоката Вольфензона, известного, в числе прочего, связями с Суркисом и Целебровским. С упрямой хохлацкой породой профессору возиться напрямую ещё не приходилось. Но ничего не поделаешь! Если Целебровский действительно потихоньку вербует этих людей, скорей всего, против Беллермана, то придётся начать с хохла. Хотя, если выяснится, что на это нужно слишком много времени и сил, проще обрубить все концы. Ликвидация – самый верный способ уйти от провала. Впрочем, если вся эта «команда Ух» – Кийко, его сожительница, её сын, исчезнувшие Татьяна Кулик и Меченый – имеют какую-то связь с пропавшим «Испытуемым А.», лучше всё-таки попробовать вытянуть у них всё, что им известно прежде, чем ликвидировать. И лучше вытягивать из их мозгов информацию без их ведома, для чего затащить их в клинику. Пожалуй, это и есть наипервейшая задача! И главное, абсолютно выполнимая! Если удастся подцепить тёплую компанию, их скопом можно сделать стратегическими союзниками, при их помощи можно попробовать навсегда завалить ушлого Валентина Давыдовича. В тот самый день, когда профессор готовил «сюрпризы» для Кийко и Берга, прибыл офицер по особым поручениям Ордена Дракона и вручил личное послание от Его Сиятельства Агахана.
Пробежав глазами послание, Беллерман испытал взаимно исключающие чувства. Его Сиятельство поздравлял Беллермана с успешной работой и извещал о приглашении в Париж для прохождения обряда посвящения в следующий градус. Вылет назначен на завтра. Безусловно, послание господина Агахана знак выдающегося успеха. Но неизбежно придётся отодвинуть атаку на «хохла» и его команду, а это может иметь последствия. Кто знает, не опаздывает ли он уже сейчас? Не исчезнет ли вся команда в очередной раз прямо из-под носа?
Делать нечего. Отказать Его Сиятельству Али Агахану невозможно, и, даже не успев передать управление делами «Дурки» ни в чьи руки, благо улетает максимум на сутки, Беллерман отбыл в Париж.
Прямо из Аэропорта «Шарль де Голль» вместе со встречавшими профессора советником по науке и образованию при Посольстве России во Франции и вице-президентом известного Русского Издательского Дома в Париже Беллерман отправился в резиденцию Его Сиятельства в одном из предместий Парижа. Живописный район, главной достопримечательностью которого были многочисленные поместья преуспевающей артистической и деловой элиты, в сени широколиственных рощ подле многочисленных озёр, встретил давно не бывавшего за границей Беллермана приветливым дыханием весеннего воздуха. Бронированный «Линкольн» с высокопоставленными пассажирами, мягко шурша протекторами по гравийной дорожке, неспешно въехал на территорию одной из вилл, ничем не выделяющейся из рядом соседствующих. Лишь опытный глаз приметит искусно замаскированную систему многоуровневой охраны и слежения по всему периметру поместья, а так – всё, как у всех. Когда автомобиль встал, проворный слуга в белоснежном кителе распахнул дверцы, Беллерман вышел вслед за своими спутниками наружу, оказавшись у фасада двухэтажной виллы, выстроенной в стиле итальянского неоклассицизма. С широкого обрамлённого строгими дорическими колоннами крыльца навстречу спускался сам хозяин Али Агахан, являя сияющим лицом всю полноту благорасположенности, что позволял являть его высокий сан. Владислав Янович торопливо поднялся на несколько ступенек к нему навстречу, рассчитав таким образом, чтоб оказаться перед ним на расстоянии рукопожатия точно посреди лестницы. Его Сиятельство протянул крупную смуглую руку и пожал тонкую ладонь профессора, ритуально поддерживая под локоть пониже предплечья.
– Рад Вас приветствовать на земле благословенной Франции, магистр! – произнёс один из влиятельнейших людей на планете, и Беллерман, не отнимая руки, слегка поклонился и ответствовал:
– Да преумножится сила того, кто держит в узде род человеческий! Будем готовы!
– Пройдёмте в покои, магистр, – любезно предложил мультимиллиардер, прерывая рукопожатие и жестом приглашая Беллермана внутрь, – До начала церемонии есть некоторое время, которое можно посвятить беседе. Нечасто у нас выдаются такие свободные минуты. А у меня есть, что Вам сообщить. Вы ведь давно ждали возможности переговорить со мной?
– Да, Ваше Сиятельство, ждал. И очень рад, что наша встреча состоялась.
– Вот и хорошо. Прошу Вас, брат Владислав.
Они проследовали по мраморной лестнице вверх и скрылись за массивными дверями ручной работы, которые Его Сиятельство заказал когда-то начинавшему свои изыскания в Париже опальному русскому художнику Михаилу Шемякину. Заказ был анонимен. Художник не знал, на кого работает, но гонорар был столь щедр, а недавно изгнанный из социалистического отечества художник столь остро нуждался в деньгах, что с радостью подписался под договором, одним из пунктов которого было соблюдение эксклюзивности и строжайшей конфиденциальности, вплоть до того, что Шемякин никогда впоследствии не должен вспоминать ни об этой работе, ни об её декоративных элементах. Между тем, каждый из них отличался великолепным сочетанием изысканной простоты и монументальной значимости, что в совокупности наделяло обыкновенные резные двери чертами настоящего шедевра. Даже беглого взгляда на это произведение хватало, чтобы по достоинству оценить величие мастера и замысла. И как знать, не был ли этот скромный за каз самой выдающейся работой в наследии русского художника! По периметру лицевой панели красного дерева трёх оттенков пробегал орнамент, причудливо сочетающий древнеегипетскую символику и элементы арабской письменности. В четырёх углах этот узор прерывался глубокой врезкой символа сдвоенной молнии, как на петлицах СС времён гитлеровской Германии. От этих молний по диагонали к центру стекались пунктирные линии, инкрустированные переливающимися стразами числом в 666 штук, каждый своего оттенка. По центру, в том месте, где пунктиры пересекались, красовалась позолоченная сусальным золотом Звезда Давида величиной в две ладони, слегка вытянутая и наклонённая к вертикальной оси под углом 18 градусов, что создавало ощущение непрерывного вращения этой звезды вокруг своей оси. Ручка двери представляла собою бронзовое кольцо, образованное будто сросшимися клыками саблезубого тигра, голова которого была вмонтирована в корпус двери, будучи одновременно сложнейшим замком, к которому невозможно подобрать ключа. Глаза тигра
сияли огнём довольно крупных чешских гранатов, огранённых лучшими мастерами известной израильской фирмы по специальному заказу, так же на условиях строгой конфиденциальности и анонимности. Простая входная дверь, таким образом, представляла собою образчик искусства, объединяя в себе сразу несколько его родов и видов – от декоративно-прикладного и ювелирного, до скульптуры и архитектуры. Особый изыск этой двери придавало то, что, будучи в два человеческих роста и веся никак не менее полутонны, эта дверь поддавалась легчайшему прикосновению, если знать, как она открывается, что достигалось благодаря мастерски выполненной системе шарниров, на которых она покоилась. Спустя 11 лет, когда парижские предместья заполыхают огнем, этот щедевр погибнет от рук вандалов арабского происхождения. Молодчики метнут бутылку с зажигательной смесью прямо в неё, и пламя уничтожит следы былого великолепия. Тогда Его Сиятельство отдаст личное распоряжение найти виновных и лично казнит найденных здесь же, на территории виллы, о чём никогда не будет упомянуто в официальной французской прессе, всегда стыдливо молчащей обо всём, что не вписывается в рамки представлений о «гуманном цивилизованном обществе». Но до того впереди ещё много лет, и пока дверь верой и правдой служила хозяину виллы, оставляя неизгладимое впечатление у каждого пересекавшего обозначенный ею порог.
Не был исключением и Беллерман, который всего второй раз был в этом месте, и до сих пор не мог забыть впечатления от входной двери Парижской виллы Агахана.
Внутри они неспешно шли длинным коридором, тускло освещенном факелами на стенах. Пройдя метров сто, они оказались перед входом в подземную часть виллы, где собственно и проходили все важные ритуалы Ордена Дракона, когда для их проведения избиралась Европа. Его Сиятельство остановился и, пропуская вперёд себя Беллермана, произнёс:
– Отрешайся от суетного, всяк сюда входящий!
– Будем готовы! – отозвался профессор и ступил на уводящую в подземелье винтовую каменную лестницу. Заученные ритуальные фразы произносились и воспринимались им без трепета. Он видел в них декоративный элемент для отпугивания профанов. Сам всю жизнь занимаясь искусством манипуляции человеческой психикой и не в последнюю очередь опираясь на слово, тщательно подбираемое им в ключ-коды, гипнотизирующие его испытуемых и подопечных, Беллерман не подпадал под воздействие элементарных ритуальных заклинаний, отскакивавших от его сознания, как от стенки горох!
Когда они достигли нижнего этажа подземелья, где лестница закончилась, и остановились перед входом в Овальный зал со сводчатыми потолками, молчавший всю дорогу принц Агахан заговорил:
– Магистр, прежде всего, я хочу, чтобы Вы поняли, что не Вы один заслужили чести пройти сегодня обряд посвящения в новый градус. Скоро сюда прибудут те, кого я пригласил. Среди них большинство Ваши соотечественники. Россия на сегодняшний день – стратегический плацдарм для решения наших глобальных задач, ибо время Прихода Того, Кого ждём, близко, а ресурсы на исходе. Поэтому те, кто трудится во имя пополнения наших ресурсов, ценятся нами в первую очередь. Все остальные задачи на сегодняшний момент второстепенны. Либо уже решены. Это Вам понятно?
– Да, Ваше Сиятельство, вполне.
– Поэтому, пожалуйста, не нужно переоценивать своего, хотя и значительного, но всё же частного вклада в наше общее дело. Наибольшее значение сейчас имеет для нас деятельность тех, кто непосредственно причастен к вопросам энергетики и ресурсов. Их посвящение сегодня будет первым и наиболее праздничным. Каждый из них получит сразу два градуса. Также двумя градусами отметим мы и человека, благодаря мудрой деятельности которого удалось подойти вплотную к решению наших стратегических задач на русском плацдарме. Я имею в виду магистра Брата Михаила.
– Я рад за него, – холодно ответил Беллерман, изо всех сил стараясь подавить в себе зачатки зависти.
– Я вижу, что Вам трудно принять свою второстепенную роль в общем процессе. Но, чтобы Вам было легче, сообщу следующее. Созданный 57 лет назад 13-й отдел, которым Вы руководите в настоящее время, впервые за всю историю своего существования перешёл полностью под наш контроль. Так получилось, что в основе его создания была контригра. Вам понятен термин?
– О, да, абсолютно понятен, Ваше Сиятельство. Более того, я
сам изредка употребляю его.
– Будьте осторожны, магистр. Царь Иосиф за полвека правления Россией сильно затормозил наше продвижение. И в первую очередь, созданием таких структур, как злосчастный 13-й отдел. Если бы у него был сильный преемник, нам бы вообще не пришлось говорить с Вами здесь, ибо наше время отодвинулось бы на много столетий, если бы вообще пришло. Но у него не было преемника, и уже к концу 60-х нам удалось многое. Практически все созданные им центры контригры были либо парализованы, либо расформированы, либо были готовы работать на нас. Да, в истекшем году кое-чем из подготовленной к перевербовке структуры Вашего отдела пришлось пожертвовать, но именно благодаря тому, что Вы, Магистр Брат Владислав, возглавили отдел, можно сказать, что и на этом фронте мы одержали окончательную победу. Так что предстоящее сегодня Ваше очередное посвящение в новый градус – и справедливая оценка Ваших заслуг, и кредит доверия, как говорят новые русские политики. Это тоже понятно?
– Абсолютно, Ваше Сиятельство. Есть другие вопросы, но стоит ли ими обременять Вас, учитывая Вашу занятость более значимыми?
– Если смогу отвечу, задавайте. Не скоро ещё у нас появится возможность побеседовать наедине.
– Хотелось бы знать, возможно ли вернуть в 13-й отдел группу Брата Целебровского. То, чем занимается этот высокообразованный человек, близко сходится с моей проблематикой, и мне представляется, что объединение усилий специалистов под моим началом могло бы...
– Понял Вас, магистр. Не продолжайте. Наш брат Целебровский, выполняет задачи, зная, из какого источника исходит их постановка. Кроме того, ему покровительствует Брат Анатолий, назначенный нами Главным Смотрящим по России. Чтобы передать дело Целебровского в Ваше ведение, требуется заручиться согласием Брата Анатолия, либо Вам выйти из-под непосредственного подчинения Приорату и переподчиниться ему. Последнее, я понимаю, для Вас было бы понижением статуса, а не повышением, не так ли?
– Да, Брат Валентин подчиняется Брату Анатолию. А я – непосредственно Приорату. Но получается, Ваше Сиятельство, что, делая одно великое дело, мы создаём условия, когда одни наши люди реально препятствуют другим?
– А в чём Вы видите препятствия, магистр Брат Владислав?
– Видите ли, Ваше Сиятельство, – слегка замялся Беллерман, – в последнее время во всех параллельных структурах, как мы их называем, у «смежников», некоторый разлад. Люди, темы, направления, что я давно разрабатываю, вдруг оказываются в других руках, и выходит, я напрасно потерял время. Разве наши предшественники, называвшиеся Коминтерном, не завещали нам избегать внутренней конкуренции?
Профессор старался говорить как можно обтекаемее, чтобы не обнаружить элементарной ревности к успехам Целебровского, особенно ранившим его на фоне определённого затишья в собственной игре. Никаких ярких событий, прорывов, научных открытий, никакого сдвига в финансировании деятельности – ничего! Только шпионаж. Словом, полный застой, как в начале 70-х, когда он только внедрился в медицинское учреждение, официально числящееся в системе гражданского Минздрава. Принц посмотрел на Беллермана с нескрываемой иронией и, жестом предложив войти в Овальный зал, у входа в который они остановились, чтобы побеседовать, заметил:
– Никакого разлада нет, Брат Владислав. Когда обстоятельства требуют заострить внимание на какой-либо проблеме, мы его заостряем. То, что круг Ваших исследований на сегодняшний момент не является приоритетным, о чём я Вам сказал в начале нашей беседы, не должно смущать Вас. Время Вашего приоритета ещё придёт, когда потребуется поменять некоторые вывески в Вашей стране. Пока не пришло. И не надо искать конкурентов. Мы все служим Одному.
«Да, – подумал профессор, – мне легко говорить своему заместителю о том, что я не испытываю человеческих чувств, ибо не являюсь вполне человеком. Но когда я замечаю, что меня опережает безродная бездарность, я вспоминаю о том, что человеческие чувства не чужды и мне». Впрочем, Владислав Янович думал о Целебровском несправедливо. Валентин Давыдович не был бездарностью, иначе не достиг бы тех успехов, какими по праву мог бы гордиться. И уж во всяком случае, не был безроден. Просто он был другой.
Принц и его спутник вошли в подземный зал, округлые стены и сводчатые потолки которого причудливо озарялись мерцающими бликами от дрожащих языков пламени многочисленных факелов на стенах. Посреди зала возвышался каменный трон, к которому неспешным шагом направился Али Агахан, оставив Беллермана в одиночестве у входа. Зал понемногу наполнялся гостями. Среди них были известные Владиславу Яновичу и совсем незнакомые. Персон было много. Производя впечатление просторного и вместительного, зал не был столь велик, чтоб две сотни человек, находясь в нём, могли свободно перемещаться по его пространству. Довольно скоро все вошедшие оказались вынужденными стоять на одном месте, почти плечом к плечу, и разобрать, кто находится поодаль, было практически невозможно.
Когда все гости собрались, под своды зала вознеслись негромкие звуки позитива*), складывающиеся в торжественно-скорбный хорал, означающий начало церемонии посвящения.
Его Сиятельство, облачившись в чёрную тогу с красной подкладкой, простёр левую руку перед собой ладонью вниз и, вторя гудящим басам древнего инструмента, пропел:
– Credo in Unum Spiritum Sacrum et Luciferum, praevalebit in Gloria Gei**)...
Каждую строку ритуального песнопения после произнесения её Принцем в чёрной тоге вполголоса пропевал нестройный хор собравшихся людей. Шевелил губами и Беллерман, кому всегда была противна именно эта часть ритуала, когда разумные и весьма уважаемые люди должны были хором продемонстрировать свою якобы готовность служить мифическому Сатане, к коему и были обращены слова дурацкой молитвы. Да, Владислав Янович так и оставался абсолютным материалистом, отрицающим существование сил, каким служил верой и правдой на протяжении всей сознательной жизни. Тех сил, с какими заключил договор, подписанный, как и положено, кровью. Тех сил, благодаря покровительству каких он, собственно, и стал тем, кто он есть.
Беллерман, чуть морщась, повторял вслед за всеми слова латинского ритуала и думал, до чего же примитивно устроен человек, если за тысячелетия своей истории так и не смог выкарабкаться на качественно иной уровень развития, а принуждён участвовать в нелепых театрализациях, цена которым рубль в базарный день на святочной ярмарке. Один держит часами свечку и бьёт поклоны нарисованному на вощёной доске идолу под гнусавое пение длиннобородых людей в позолоченных длинных одеждах. Другой кривляется в конвульсиях, подчиняясь ритмам магического бубна, выколачиваемым длинной палкой шамана. Третий подобно китайскому болванчику раскачивается вперёд и назад лицом к стене с тяжеленной книжкою в руке, держа на голове нелепую чёрную шляпу, из-под которой свисают немытые тонкие пряди завитых волос. Четвёртый пять раз на дню падает на колени и бьётся лбом в пол, подчиняясь завывающим командам маленького человечка на высокой башне. И везде, во всех этих случаях в основе одно и то же: патологическая потребность человека в насильственном объединении с себе подобными, пускай даже и в самом нелепом действии. Это желание время от времени толкает толпы одних людей на убийство толп других людей, и они, и те и другие, со сладострастным наслаждением выполняют внушённое им ради того, чтобы некто, затеявший очередное кровопускание, пополнил свой сундук очередной кучей золота. Ну, хорошо, на то они и толпа, мясо истории! Это удел быдла – удобряя своими разлагающимися телами историческую почву, подготавливать очередной виток развития! Но в закрытых элитных клубах, в масонских ложах, здесь, в Ордене Дракона под водительством умнейшего, прозорливейшего и богатейшего человека Принца крови Его Сиятельства Али Агахана, собрались разумные, просвещённые, по-настоящему талантливые люди! Почему они принуждены выполнять ту же нелепицу, что и остальное стадо? Или им тоже уготована роль перегноя в исторической мясорубке, только перегноя более качественного, рафинированного, что ли, для использования ещё более высокоорганизованными сущностями в своих целях?
Профессор продолжал машинально выполнять положенные по ритуалу действия, то опускаясь на одно колено и закатывая штанину, то подымаясь и прикладывая согнутую в локте правую руку к левой груди, то нараспев произнося очередные латинские слова сатанинской молитвы, то вместе со всеми выкликая имя очередного посвящаемого, пока не настал черёд остальным выкликнуть его имя. Продираясь сквозь толпу к трону для прохождения посвящения, наталкиваясь глазами то на одно, то на другое знакомое лицо, Беллерман не мог отделаться от мысли, что всё происходящее сон. Не потому, что он ждал и не верил в счастливую возможность подняться на градус выше. Просто всё, что он видел, отзывалось в нём внутренней досадой разочарованности. Как учёный всю жизнь занимаясь методами обработки человеческой психики, познав многие способы работы с памятью, с сознанием и подсознанием, с индивидуальным и коллективным бессознательным, с рефлексами и снами, он уже несколько лет, как утратил последние остатки мистического чувства и склонность к религии. Всё, что он наблюдал в ритуале, было ему технически знакомо, а потому совершенно неинтересно и абсолютно чуждо. Сам же когда-то называл это «ритуальными танцами». И вот, на тебе, сам же их исполняет и испытывает от того дискомфорт. Брат Михаил, осчастливленный обретением нового градуса посвящения, исполнял ритуал с истовостью искренне верующего, и, наблюдая краем глаза за его экстазом, Беллерман не мог отделаться от презрительного отвращения к этому человеку. Вглядываясь в его раскрасневшееся знаменитое пятно на лбу, он негодовал: «Отчего этому ничтожному человеку достанутся все лавры и почести, а ему, гениальнейшему учёному и естествоиспытателю – безвестность?» И словно в ответ на его мысли, неведомый голос пропел: «Каждый платит за всё!»...
...По возвращении Беллерман заперся в кабинете, никого не принимая и не отвечая на звонки. Перед глазами почему-то поминутно возникал образ заточённого в психушку Глеба Бессонова. Беллерман отгонял навязчивый образ, но тот возвращался вновь. Решив для себя, что он просто переутомился напряжённой работой над созданием сыскной службы и передрягами последнего времени, Владислав Янович вышел из кабинета в половине восьмого вечера, когда, кроме дежурных, никого из персонала не было, неспешно прошёл по всему корпусу и, сказавшись на КПП внизу нездоровым, предупредил, что завтра скорей всего на работу не выйдет, и отправился по одному давно забытому адресу. Несколько лет назад, когда ни с того, ни с сего ему также сделалось нехорошо, он посетил одну цыганку, которая когда-то, на заре его медицинской практики проходила у него лечение в связи с галлюцинациями на почве гаданий. Тогда, помнится, странная женщина, ни слова не говоря, сразу признала своего доктора, завела его в дом, а жила она в роскошной квартире в центре города, напоила чудесным бальзамом, настоянным на каких-то травах и уложила на широкую кровать под ароматным балдахином, предварительно приведя за руку голубоглазую красавицу, скрасившую ночь Беллермана до самого утра. Прошло немало лет. Как-то встретит его старая колдунья?
Поднявшись на четвёртый этаж, Беллерман остановился перед звонком, постоял, подумал и уже хотел было нажать кнопку, как дверь сама растворилась, и на пороге появилась старинная знакомая. Время как будто не тронуло её совсем: те же глаза, тот же платок на голове, бусы на широкой шее, та же фигура. Сколько же лет пролетело?
– Заходи, доктор, заходи. Давно тебя поджидаю, – пробасила цыганка, и Беллерман заметил, что голос у неё стал другой. Всё же время что-то меняет в человеке.
Он вошёл вслед за хозяйкой в квартиру, узнавая по ходу обстановку. Хозяйка, похоже, задалась целью как можно бережнее охранять от перемен каждую мелочь в своей квартире. Кажется, даже тапочки в прихожей стоят в том же порядке, что и годы назад.
...Далее в точности повторилось всё, как и тогда. Изумительный напиток, после которого в голове лёгкий туман, а теле необычайная лёгкость, великолепная кровать под благоухающим балдахином и умелая восточная красавица с редкими голубыми глазами.
Но наутро случилось нечто новое, чего не было в прошлый раз. Когда Владислав Янович вышел в коридор, оставив почивать притомившуюся прелестницу, из комнаты напротив вышла хозяйка, покуривая длинную сигаретку в мундштуке, и пригласила своего гостя на кухню. Там они уселись один против другого и она сказала:
– Третий раз придёшь, последний для тебя будет. Учти.
– Пугаешь, что ли? Так я не боюсь в этом мире ничего! – Усмехнулся профессор, поправляя очки.
– Знаю, просто предупреждаю. У тебя свои методы, у нас свои.
– У кого это у нас? – насторожился Беллерман. Цыганка пропустила вопрос мимо ушей, пустила кольцо сизого дыма и молвила:
– А те, кого ищешь, уже не там, где ищешь. Не ищи.
– Там не искать или вообще не искать?
– Вообще не ищи. Тебе с твоими братьями с ним не совладать. Там наша, цыганская рука прошла.
– Как ты сказала? Братьями???
– Хотя ты и не любишь их, они твои братья. И зовётесь братьями. Много вас, братьев. А сердца у всех каменные, как у тебя. А у цыгана сердце горячее. Где цыганская рука прошла, каменному сердцу делать нечего.
– Вот смотрю я на вас, цыган, и всё диву даюсь, откуда в вас такая абсолютная уверенность в себе? Ни черта не знаете, ни черта не учились, и абсолютно всё наперёд знаете!
– Кабы не кровь наша, не знали бы. Твоя кровь – тёмная кровь, сам знаешь. А у цыгана кровь – огонь полыхающий. От огня и все знания. Огонь может и беду принести. Но он живой. Когда от своего каменного сердца ваш брат утомляется, к нашему огню припадает. Чуть поживился огоньком, и глядишь, ещё сколько-то протянет.
– Так кого же ты, старая, называешь моими братьями? – спросил профессор, вперивая цепкий взгляд сквозь очки точно в переносицу цыганки. Она потянула свой мундштук и ответила, не глядя на него:
– Братья каменносердые. Много вас таких. Но и нас немало. Иди себе, ступай, ступай, колдун. Помни, что сказала старая.
Владислав Янович покачался на каблуках, потом резко развернулся и вошёл в комнату, где ещё дремала красавица. Посмотрел на неё почти с ненавистью и принялся собираться.
*) Чирчик – город в Ферганской долине неподалёку от Ташкента. в 80-е годы в Чирчике располагался крупнейший военный пересыльный пункт, через который
*)ЗАС – система высокочастотной шумовой кодировки передаваемого сигнала, делающая невозможным его адекватное восприятие без декодера с введёнными заранее параметрами кода, состояла на вооружении до 2000 года.
**) Credo in Unum Spiritum Sacrum et Luciferum, praevalebit in Gloria Gei – начало ка-толической молитвы «Верую в Бога Единого, Святого и Благословенного...» с подменой слова, искажающей до противоположного её смысл. Дословно: Верую в Единый Дух Священный и Светоносный (Люциферум), всемогущий в Славе Земной (лат.)