Сон

               
Разбуженный дважды клаксоном души   петушиной,
И с телом, казавшимся твердой бездушной  машиной,
С трудом притащился туда, где прославился Он.
Но крест не сколочен еще, и венец  не  сплетен.
Волнуясь, размахивал сучьями  сад  Гефсиманский,
И небо засыпано было  толченым стеклом.
И месяц, глядящий,  сквозь прорези облачной  маски,
Следил за интригой, гадая, что будет потом.
Светало. Туман выползал из глубоких обочин,
А Он пережил, пока спали Завета   столпы,
Пелены плевков и  ожоги плебейских пощечин,
От жадной до зрелищ к Голгофе текущей толпы
Какие соседи! Разбойники слева и справа,
И с уксусом губка, и преторианца копье,
И пьяный от счастья шатается грязный Варрава
И вечная жизнь  пред ним  как гнилое тряпье…
Слова неуклюжи, беспомощны лучшие краски...
Он не был отцом,  никогда не пьянел от вина,
Не чувствовал судорог женской болезненной  ласки.
А в будущей жизни  –   скорей всего, нет ничего.
В рассыпчатом мире оставивший минимум правил,
И собственной жизни роман прочитавший на треть...
«О, Господи, Отче, меня на кого ты оставил?
Кому нужна жертва сия, ради Бога,  ответь?»
Что вытерпел Он от Себя не приснится  Иову,
Ужасная тайна гнетет тяжелей, чем свинец...
Какая большая охрана приставлена к Слову:
Откроешь последнюю букву -  и будет  конец.
                1994