Однажды светлый Феб ворвался к Хирону среди ночи, сам на себя не похожий, мрачный, всклокоченный, перепачканный сажей, едва не рыдающий, – и подал кентавру крохотного, ещё даже не омытого, младенчика, покрытого копотью и похожего на пронзительно орущий кусок живого мяса.
http://kentauris.livejournal.com/219383.html
Это был его сын Асклепий, которого он успел выхватить из чрева царевны Корониды, изменившей божественному возлюбленному с простым смертным и пронзённой за это стрелой Артемиды (Аполлон был готов сам покарать неверную, но убивать женщин было прерогативой его свирепой сестры). Мёртвую Корониду с младенцем во чреве положили на погребальный костёр – и вот тут сердце олимпийца не выдержало: дитя, уже готовое родиться, было в последнее мгновение спасено.
Харикло, жена Хирона, как раз кормила в то время грудью младшую дочку, Фетиду, и выпестовать приёмыша ей не составило большого труда, даже при том, что Асклепий был недоношенным. Аполлону же некуда было его деть: сам он никогда не был женат и предпочитал делить время между Парнасом, где слагал свои чудесные пэаны и гимны, и Олимпом, где пел их перед другими богами.
Хирон же стал учителем мальчика, который проявил необычайную душевную чуткость и сострадательность ко всему живому, столь отличную от высокомерной холодности его отца. Асклепий был удивительно добр, чем немало удивлял Хирона, привыкшего к зверским нравам людей и немилосердной мстительности олимпийцев.
http://www.vandevathorst.nl/cheiron_r.html
(Тео ван де Ватхорст. Хирон и Асклепий)
Убивать живые существа даже ради собственного пропитания Асклепий просто не мог, – стало быть, ни охотника, ни воина, ни даже хорошего скотовода из него никогда бы не получилось. Способности к музыке у него были средние – выше, чем у большинства людей, но намного ниже, чем у кентавров. Аполлон слегка морщился, слыша, как его сын тренькает на лире или поёт гимны: мелодия получалась правильно, но голос был некрасивый, а исполнение каким-то тусклым.
Тем не менее на мальчика возлагали самые упоительные надежды.
Тут я должна коснуться мифа об Окирое, дочери Хирона.
Она к тому времени была взрослой девушкой и являлась ученицей, помощницей и верной единомышленницей отца. В чём-то таланты дочери уступали отцовским (как большинство женщин, в абстрактных и точных науках она была слабовата), а в чём-то её одарённость выглядела даже ярче Хироновой: у Окирои была невероятно развита интуиция, и потому она была блестящим диагностом и безошибочной прорицательницей. Хирон прозревал сквозь века и вселенные, а его дочь чётко видела не столь отдалённое будущее – и, что не менее важно, не боялась прямо об этом говорить, даже если речь шла о смертельной болезни или другой тяжёлой беде. Кроме того, Хирон чаще всего выражался в беседах довольно туманно, полагая, что лгать, конечно, не следует, но и знать всю правду смертным опасно, а к тому же всегда существует пусть небольшая доля вероятности произвольного или непроизвольного отклонения от траектории хода вещей. Окироя же с её женской эмоциональностью и юным темпераментом была более откровенной, что порою отталкивало от неё окружающих и не на шутку тревожило мудрого отца.
Так вот, про Окирою существует миф, известный многим по «Метаморфозам» Овидия, но почерпнутый, боюсь, не из самых первых рук, в чём великого поэта винить никак невозможно: во-первых, он всё-таки был человеком, а не кентавром, и во-вторых, римляне слишком полагались на авторитет греческих писателей, не подозревая о том, что те могли либо лгать, либо выдумывать, либо пересказывать ходячие заблуждения, внушённые людям олимпийцами, как это было с мифом об Иксионе.
Якобы, когда Хирон принёс маленького Асклепия в своё обиталище, Окироя тотчас прозрела в нём будущее божество и выложила всю его извилистую судьбу расписанной от альфы до омеги.
Этот эпизод часто иллюстрировался в старинных изданиях «Метаморфоз», причём в большинстве случаев Окирою изображали в обличии молодой красивой девушки.
http://kentauris.livejournal.com/287065.html
Согласно Овидию, не успела Окироя завершить свою пылкую речь о грядущем величии Асклепия, как разгневанные боги прямо на глазах у отца превратили её за разглашение сокровенных тайн судьбы в бессловесную кобылицу.
Иногда этот момент изображают смягчённо (Окироя-девушка или Окироя-кентаврида стоит на переднем плане, а кобылица – на заднем), но порою встречаются и очень страшные рисунки…
http://www.mlahanas.de/Greeks/Mythology/Ocyrhoe.html
Но я вновь задаюсь вопросом: а могло ли такое быть?
(Я не о самом факте трансформации, который безусловно имел место, а о времени, обстоятельствах и причинах безжалостной кары богов, обрушенной на Окирою).
Мне кажется, что Зевс и его приближённые опять внесли преднамеренную путаницу, сочинив эту эффектную историю, дабы изгладить из памяти кентавров и людей подлинную суть событий, куда более мрачную и неприглядную.
Ведь с какой стати им было наказывать Окирою за разглашение тайны, которую и так все заинтересованные лица знали? Хирон и сам был ясновидящим, и ему не составляло большого труда узнать будущее своего воспитанника по звёздам, если уж интуиция не сработала сразу. А сработать она непременно должна была – хотя бы потому, что от Феба не могло родиться заурядное дитя, да ещё в таких невероятных обстоятельствах. То, что у младенца, исторгнутого из чрева матери, убитой за измену, судьба не могла быть не трагической, это ясно и любому понятливому человеку, для этого даже не надо быть богом. С другой стороны, Аполлон тоже занимался пророчествами (правда, не лично, а через своих служительниц в Дельфах), и, спасая Асклепия, вряд ли не понимал, что помогает рождению существа с необычным будущим.
Поэтому никакого публичного разглашения тайны не было, как не было и самой тайны – по крайней мере, для тех, кто мог быть очевидцем и свидетелем этой сцены.
Мне кажется также совершенно невозможным, чтобы Хирон столь философски отнёсся к превращению любимой дочери в бессловесную тварь. Любой нормальный отец на его месте добрался бы до самого Олимпа и учинил бы там грандиозный скандал, или постарался бы отомстить богам – а вернее, Зевсу, ибо кто ещё дерзнул бы такое сделать? Аполлона и Артемиду мы сразу исключим, Афину и Деметру – тоже, Афродита такими делами не занималась, Гермес бы действовал лишь по приказу…
Остаётся Зевс. Больше некому.
Но, пока был жив Хирон, даже Зевс не рискнул бы поступить с его близкими таким образом.
Я думаю, всё случилось после ухода Хирона, и вовсе не из-за Асклепия.
Однако про это – в свой час.
Когда Асклепий чуть-чуть подрос, у него открылся изумительный дар врачевателя. Объяснения Хирона он схватывал на лету, и казалось, будто он не усваивает нечто новое для себя, а радостно припоминает случайно забытое. Исцелять, между прочим, отлично умел и Аполлон, только довольно редко этим даром пользовался, поскольку был начисто лишён способности к состраданию. Ведь и Асклепия он спас не потому, что пожалел невинное чадо, а потому, что тот был частицей его самого – его бессмертной плоти и сиятельной крови.
http://kentauris.livejournal.com/72387.html
(Аполлон, Хирон и Асклепий. Фреска из Помпей)
Асклепий стал любимейшим из двуногих учеников Хирона и самым близким к нему по взглядам и устремлениям. Остаётся лишь пожалеть, что Асклепий, как и Хирон ничего не писал, и мы можем судить о его учении лишь по отдаленному эху в трудах Гиппократа и прочих великих античных врачей. Но, думаю, что основные заповеди Гиппократа несомненно восходят к Асклепию – а значит, и к самому Хирону, хотя дошли до нас в крайне искажённом виде.
Судьба Асклепия, как и судьба Прометея, оказалась сломанной всё тем же Зевсом, не терпевшим чужого могущества.
Асклепий покусился на краеугольный камень земного существования: смерть, обеспечивавшую круговорот веществ в природе, определённый экологический баланс и поступательный ход эволюции. Конечно, полубогу, воспитанному бессмертным кентавром, казалось страшно нелепым и несправедливым, что смерть порой приходит нежданно и вовсе не к тем, кто её ждёт (истомясь, например, ветхим возрастом и жестокой болезнью), и не к тем, кто её по большому счёту заслуживает. Прекраснодушный целитель был убеждён в том, что преступников и злодеев можно исправить, а больных – вылечить. Умирать же должны лишь те, кто сам этого пожелает, да и то лишь по зрелому размышлению.
Хирон смотрел на вещи куда более печально и мудро, но объяснить Асклепию, в чём он не прав, так и не сумел: ученик был достоин учителя, и на всякий его аргумент находил разумное и кроткое опровержение.
И, дабы слово не расходилось с делом, Асклепий начал понемногу претворять свои замыслы в жизнь, ибо как врачеватель превосходил и Аполлона, и Хирона, поскольку был посвящён во все тайны духа и плоти.
Когда Асклепий принялся воскрешать мёртвых, Зевс, как известно, поразил слишком умного и дерзновенного внука молнией, специально выкованной гигантами-гекатонхейрами (обычная молния для этого не годилась), а Аполлона, пытавшегося отомстить за сына, надолго разжаловал в земные пастухи…
Правда, потом, смягчив гнев на милость, Зевс сам воскресил Асклепия, даровал ему бессмертие и с какой-то дальней целью забрал к себе на Олимп (боги ведь не страдали земными хворями; видимо, тут сыграли роль другие мотивы, – и я даже подозреваю, какие, если вспомнить мифы об Эвридике и Алкестиде: помимо женского милосердия владычицы Персефоны, для возвращения обеих верных супруг из царства мёртвых требовалось искусство величайшего врачевателя, и вовсе не его вина, что опыт с Эвридикой не был доведён до конца). Асклепию было впредь запрещено вмешиваться в вопросы жизни и смерти, однако, дабы он совсем не заскучал, отлучённый от любимой профессии, ему позволили завести себе святилище в Эпидавре и являться страждущим во сне, чтобы вселить в них надежду или даже поставить верный диагноз.
Запоздалое обожествление Асклепия уже ничего не меняло в судьбе человечества, которое было обречено на невежество, болезни и самоистребление в бесконечных схватках за клочок каменистой почвы, блестящую безделицу или привлекательную самку. Люди в течение многих тысячелетий оставались весьма диким племенем, брезгливо пренебрегаемым как большинством богов, так и кентаврами.
Это потом двуногие перевернули всю картину с ног на голову и ославили кентавров как совершенно необузданный полузвериный народ, неспособный ни к мирному общежитию, ни к наукам, ни к ремёслам, ни, тем паче, к торговле (уж это – да, не наша стезя).
На самом деле в те древние времена всё обстояло почти наоборот.
У кентавров был Хирон.
А у людей не было никого, кто мог бы сравниться с ним в мудрости и учёности.
Явиться ни с того ни с сего к людям и начать учительствовать среди них Хирон не мог. Этого не позволяли ни его двусмысленные отношения с Зевсом, ни нравы самих людей, ни собственная занятость более возвышенными и важными делами: астрономией, музыкой, врачеванием и философствованием. Помимо прочего, у него была семья, о которой нужно было заботиться, хотя никто давно уже не требовал, чтобы великий Хирон пас скотинку, собирал каштаны или таскал из лесу дрова для домашнего очага. Всё необходимое делали домочадцы, ожидавшие, что взамен он будет по-прежнему делиться с ними своими познаниями. Душевной доброты Хирона хватало на всех, и в его просторном жилище, помимо супруги и дочек, постоянно обитали какие-то ученики, воспитанники, выздоравливающие больные и просто забредшие на огонёк соседи, друзья, случайные путники – боги, кентавры, нимфы, сатиры…
http://www.greecetravel.com/pelion/front.JPG
Хирон жил на слоне горы Пелион. Место было достаточно уединённым, но в то же время хорошо известным, поскольку великий кентавр не имел обыкновения прятаться от посетителей, полагая, что от каждого собеседника можно узнать что-то новое и полезное. И после того разговора с Зевсом решил, что отныне не будет сторониться даже людей, если они сами захотят повидать его или задать ему какие-нибудь вопросы.
В конце концов, никакой Зевс не мог ему запретить принимать у себя в пещере гостей, кем бы они ни были, и беседовать с ними о чём захочется.