Однажды (это было в приснопамятные хрущёвские времена) в наш сельский одноэтажный магазинчик, над входом которого висела облезлая вывеска «Раймаг», каким-то странным образом в продажу попали американские нейлоновые носки — с яркими красными и синими полосками. Стоили они три рубля. К примеру, на эти деньги можно было тогда купить пар десять, если не больше, простых хлопчатобумажных носков, которыми мы вечно пользовались, или двадцать булок чёрного хлеба.
Я раз за разом подходил к маме и канючил, выпрашивая денег на носки — очень уж они запали мне в душу, но с финансами в семье, как обычно, были приличные проблемы, и денег мама не давала не потому, что упрямилась, а потому что их у неё попросту не было.
— Что ж это за носки такие, сынок, разориться из-за них можно, — искренне негодуя, ворчала она, не теряя надежды, что у меня каким-то образом пропадёт интерес к ненужной, по её мнению, вещи.
Наконец, мама получила детское пособие на младших моих сестрёнок и дала мне («оторвала от сердца») три вожделенных рубля одной зелёненькой купюрой, по-прежнему глубоко сомневаясь в необходимости покупки.
Дело было вечером, я со скоростью звука рванул к торговой точке, потому что до утра, во-первых, от нетерпения мог просто не дожить, а во-вторых, в семье могли произойти финансовые корректировки, и тогда плакал мой троячок, а с ним и красно-синяя мечта. До закрытия оставалась ровно минута. Продавщица уже стояла у порога, но увидев мою возбужденность и нездоровый блеск в глазах, поняла, что если не продаст сейчас носки, ночью может произойти кража со взломом замков.
Она вернулась за прилавок (кажется, впервые за свою долгую службу) и продала мне плохо реализуемую из-за дороговизны экзотику — носки в прозрачной целлофановой упаковке. Когда я принёс эти драгоценные носочки домой, смотреть сбежалась вся семья: их щупали, рассматривали, цокали языками, мама долго пристально через очки, как через микроскоп, их тщательно изучала, и так и сяк вертела «ненашенский шмоток» в руках, даже понюхала, потом со свойственной ей сельской прямолинейностью изрекла:
— Это ж надо! До чего только капиталисты не додумаются! Ну, ладно. Посмотрю, сколько их проносишь!
А чего смотреть? Носки, к удивлению всей семьи, прослужили очень долго. Может, и сейчас ещё где-то лежат не истлевшими в земле, — нейлон ведь. Я ж тогда, ох! и повыпендривался перед одноклассницами! Правда, мои сандашлёпы, сшитые на советской фабрике пьяными сапожниками, были немного «не того», — совершенно не гармонировали с заграничными носками, однако они ни на грамм не умаляли достоинств красивого американского нейлона. Тогда-то я впервые и услышал такое приятное на слух слово «импорт».
*****