БЗ. Глава 1. Эйне. Параграфы 24-27

Елена Грушковская
1.24. Странный вкус


И я познала, каково это. У представителя косметической фирмы вы можете купить пробник духов, чтобы понять, хотите ли вы купить целый флакон, а я получила от Эйне «пробник» жажды крови.

В университет мне нужно было ко второй паре, поэтому я встала в восемь. Отец и Алла уже ушли на работу. Меня знобило, одеяло не могло отогреть меня, и я заварила чай и налила грелку. Странный вкус был у чая, какой-то гадкий, маслянисто-бензиновый. Я не смогла удержать во рту эту пакость, выплюнула его. У молока вкус оказался ещё хуже – затхло-болотный, отдающий тиной. Прокисшее, что ли? Да нет, не может быть: оно только вчера куплено.

И колбаса, и сыр были отвратительными, меня чуть не стошнило, едва я взяла в рот бутерброд. Я попробовала пожевать просто хлеб, но он стал как резиновый, будто я ела автомобильную покрышку. Я перепробова­ла всю еду в холодильнике: у супа был вкус и запах прокисших отходов, яблочный сок напоминал мочу, гречка воняла, как отхожее место на вокзале, яйца казались тухлыми, а про творог и говорить неприлично, на что он был похож. Я пошла в магазин и купила там шоколадный батончик, йо­гурт, пачку чипсов и минеральную воду.

Тщетно. Шоколад смахивал на резиновый клей, йогурт был горький и вонял грязными ногами, чипсы – как штукатурка, и только минераль­ную воду можно было с горем пополам пить: она хоть и немного горчила, но ничем особенно мерзким не воняла. Отчаявшись, я попробовала съесть яблоко, но сморщилась от непереносимого вкуса гнили, хотя на вид оно каза­лось вполне хорошим.

Кофе был как помои. Макароны – как дохлые черви. Картошка воняла, как грязная подмышка. Беляш, купленный в буфете, пахнул мерт­вечиной. Сосиски – протухшей рыбой. О самой рыбе и говорить не­чего: она была мерзкая, склизкая и несъедобная, как задница Горлума. Солёные огурцы имели до того непотребный вкус и запах, что их и в рот невозможно было взять.

Вся еда будто в одно мгновение испортилась. Я смотрела, как люди в буфете жевали беляши с мертвечиной, ели хот-доги с тухлыми сосиска­ми, поглощали резиновые булочки и уплетали салаты из прокисших и по­лусгнивших продуктов, но при этом на их лицах было написано удоволь­ствие. Меня же тошнило от одного вида человека, который ел пирожок с трупным запахом.

Но при всём этом в моём животе разгорался пожар голода. Я бы согласилась съесть что угодно, если бы хоть какую-нибудь еду было можно взять в рот. Я смогла пить только воду, которая попахивала болотом.

Голод гнал меня к холодильнику, но там остался только прокисший суп и труп­ная колбаса. Я попробовала через силу съесть кусок хлеба, даже разжева­ла его, но проглотить не смогла: он застрял у меня в горле. Я попробовала запить его молоком, но оно тут же выплеснулось у меня изо рта.

– Что это с тобой? – спросил отец. – Ты у нас не заболела, а?

Я не могла ничего ответить, потому что сама хотела бы знать, что со мной творилось. Алла поглядывала на меня со значительным и понимаю­щим видом, но скажите на милость, что она могла понимать? Мне поста­вили градусник, но температура была не повышена, как предполагал отец, а даже понижена – тридцать пять и восемь. Грелка не помогала, руки и ноги всё время зябли. От голода я ослабела, у меня кру­жилась голова и дрожали колени, но я не могла заставить себя съесть хоть кусок человеческой еды, потому что она воняла разлагающейся мертвечиной и на вкус была такой же.

Конечно, голод не тётка, но я ещё не настолько опустилась, чтобы питаться падалью.

На следующий день я обнаружила на своём столе плоскую продол­говатую коробочку – тест на беременность. Наверно, это было дело рук Аллы, догадалась я. Какая проницательность с её стороны! Отцу такое даже в голову не пришло, а женская интуиция Аллы навела её на такие подозрения. Но тут она попала пальцем в небо: я была совершенно увере­на, что беременности взяться неоткуда – разве что только ветром на­дуло. Однако чтобы разубедить Аллу, я всё-таки сделала тест. Как я и предполагала, результат оказался отрицатель­ным.

Самочувствие моё было неважным, в желудке периодически возни­кала резь, а от слабости шумело в ушах.

– Ну, что? – спросила Алла вечером.

По её тону и взгляду было ясно, что она намекала на тест.

– Отрицательный, – сказала я и показала ей результат.

– Гм, странно, – сказала она. – Может, тест плохой?

– А может, я просто не беременна? – усмехнулась я.

Алла полезла в сумочку и достала другой тест.

– Вот, попробуй ещё этот. Если и он покажет отрицательный ре­зультат, то будем считать, что так оно и есть.

И так было ясно, что я не беременна, но тест я терпеливо сделала ещё раз. И говорить нечего, что он снова показал отрицательный результат.

– Странно, странно, – сказала Алла озадаченно. – Слушай, сходи-ка в женскую консультацию и сдай анализы, чтобы уж наверняка убедиться. Кто их знает, эти домашние тесты? Вероятность ошибки у них всё же есть.

Ни в какую женскую консультацию я, конечно, не пошла: во-пер­вых, неважно себя чувствовала, а во-вторых, не видела в этом надобности. И чего Алла так уцепилась за эту версию?

Однако мне становилось хуже. Съесть я не могла ни кусочка, желудок соглашался принимать только воду, да и та уже начала застревать в горле. Только случай помог понять, что со мной.


1.25. Желанная пища


Алла чистила картошку и порезалась, капелька крови упала на край кухонной мойки. Досадливо поморщившись и сунув пораненный палец в рот, она пошла в комнату за пластырем, а я как вкопанная стояла и смотре­ла на алый выпуклый кружочек.

У меня вдруг бешено подскочил пульс, резь в желудке усилилась, а рот наполнился слюной; все предметы как будто отдалились за мутную пе­лену, мой застывший взгляд был сфокусирован на капельке, которая уже потекла вниз по стенке мойки под действием своей тяжести;

она ползла, ползла, удлиняясь, уже достигла изгиба мойки и приблизилась к стоку – медленнее, медленнее, почти совсем замерла;

красные кровяные клетки хаотически плавали в пространстве плаз­мы гуськом, как стопки монет, уцепившись друг за друга;

моя диафрагма вздрагивала, желудок пульсировал, кишки содрога­лись;

всё во мне пришло в крайнее волнение и в едином порыве устрем­лялось к этой капельке, жаждало её, и эта жажда была невыносима, как любовная мука на пике своего проявления;

всё моё существо хотело эту капельку, и под упругий и тяжкий ритм сердцебиения, отдававшийся во всём теле глуховатым, низким и мяг­ким звуком, как удары по подушке, я сделала шаг к кухонной мойке, потом ещё один, не видя ничего, кроме алого потёка на серебристом фоне

Мой палец, скользя вверх, к краю мойки, подобрал алый потёк, под­нёс ко рту, и я вдруг почувствовала такой дивный, сладкий густой запах,

что каждая моя клеточка восторженно запела, желудок и кишки сла­женно отозвались длинной перистальтической волной

Горло сжалось от неистового желания глотать,

губы открылись навстречу желанной пище,

и язык всеми его радостно дрожащими

вкусовыми сосочками

ощутил наконец

это блаженное

невыразимое

сладкое

пьянящее

животворное

исцеляющее

чёртпоберикакэтопрекрасно!!!

яз кап пья жел глот

сер ел зим клет

в а э

о м

т


ВАленрлуась ла. Еёп леац б зылакелен ласпыртем.

Вернулась Алла. Её палец был заклеен пластырем. Но я чувствовала кожей, всеми порами, капиллярами, волосками ток ток токающий пульс в её ранке, нарушенная целостность кожных покровов издавала, излучала, источала ток ток то количество биоэнергии, чтобы всё моё раздразнённое, раздражённое, раздраконенное нутро сразу устремилось, разевая, раздви­гая, размыкая своё входное отверстие, для того чтобы поглотить, прогло­тить, глоткой глотнуть то, что могло быть проглочено, переварено, усвое­но, преобразовано в ток ток то качественно новое состояние, на основе ко­торого во мне бы заструился моей собственной энергии ток!

– Ты что на меня так смотришь?

Алла надела на руку с пораненным пальцем резиновую перчатку для защиты и продолжила чистить картошку. На плите в кастрюле что-то булькало – что-то, чего моё нутро принимать в качестве пищи уже не же­лало. Ещё подрагивая диафрагмой и чувствуя в кишках голодные спазмы, я бросилась к себе в комнату.

Боже мой, что же это такое?..


1.26. Глоток


Прижимая к ток ток токающим вискам холодные пальцы, я сидела на кровати, забившись в угол. Что она сделала со мной? Как она сде­лала это?

Пять утра, дождь, ледяные лианы рук, холодный мягкий плен губ, «сырое мясо». Мраморный овал её лица, взъерошенные космы и искорки в чёрной бездне глазниц. Ничего другого просто не приходило в голову, это было её единственное проникновение внутрь меня, после которого всё и началось. Я больше не могу есть человеческую пищу, мне нужна кровь!..

Во мне всё ещё властно вздрагивало пульсирующее, томительное желание, стенки кишок недовольно сокращались: их только раздразнили и ничего не дали. Закрыв глаза, я попыталась вспомнить это ощущение, ко­торое вызвала во мне малая толика крови, уместившаяся на пальце. Если эта капелька довела мой желудок до оргазма, то что сделает со мной целый глоток? Или больше?

Подумать страшно.

Но где и как мне добыть этот глоток?


1.27. Первая охота


– Ну что, детка, ты готова испытать самый крутой кайф на свете?

Слабая, измученная голодом, замёрзшая до костей, я сидела на па­рапете крыши двенадцатиэтажного дома, над головой темнело холодное осеннее небо, а внизу тихо шелестел в кронах деревьев ветер, тоже слабый и боль­ной, будто на что-то жалуясь. Эйне, стоя на том же парапете, вглядывалась в темноту, и ветер трепал её и без того спутанные и встрёпанные жёсткие волосы с седой прядью над лбом. Что она видела там, во мраке? Что мож­но было отсюда разглядеть в тёмном лабиринте пустых улиц? Я тихонько и жалобно застонала.

– Мне так паршиво...

– Потерпи, – ласково отозвалась она. – Совсем чуть-чуть.

Расставив ноги и скрестив на груди руки, она продолжала всматри­ваться в тёмные крыши и редкие жёлтые квадраты окон. Вдруг она пружи­нисто присела, напряжённо вытянув шею, и в её глазах зажглись красные угольки. Упираясь пальцами в край парапета, как готовый к старту сприн­тер, она улыбнулась.

– Ну что, детка, ты готова испытать самый крутой кайф на свете? Кажется, я нашла для тебя лакомый кусочек. Полетели.

Я подняла голову, ещё не вполне хорошо соображавшую от голода и слабости.

– Зачем?..

Она улыбнулась ещё шире, блеснув всеми зубами.

– Кушать.

Меня подхватил знакомый чёрный ураган, и мы оказались посреди тёмной улицы. Вокруг не было ни души, только свет фонаря поодаль отра­жался в луже. Эйне велела мне сесть прямо на тротуар. Ветер с шуршани­ем гнал опавшие листья по асфальту, где-то лаяла собака. Пульс постуки­вал в моих висках, ноги озябли, руки в карманах куртки закоченели: ноч­ной осенний холод пронизывал насквозь. Шорох, шорох, бесконечный шо­рох гонимых ветром листьев наполнял мои уши.

Не прошло и минуты, как Эйне вернулась, но не одна: рядом с ней шагала круглоголовая мужская фигура. По мере того как они приближа­лись, я расслышала их слова.

– Вон она, видите? – сказал приглушённый голос Эйне. – Она очень слаба, не может идти, а у меня не хватит сил, чтобы её нести.

Низкий мужской голос спросил:

– Пьяная, что ли?

Эйне ответила почти с возмущением:

– Нет, нет, что вы! Моя подруга совсем не пьёт, она просто плохо себя почувствовала. У меня в мобильном аккумулятор сел, никуда не по­звонить... Я понимаю, у вас, конечно, свои дела, но как нам быть? Ведь ей плохо, она даже встать не может. Пожалуйста, помогите! Вы сильный, вам это ничего не будет стоить!

Эйне совершенно преобразилась: откуда-то взялась женственная по­ходка, выразительные жесты и убедительные интонации, даже какое-то кокетство. Можно сказать, она вела себя вполне по-человечески.

– Вообще-то уже поздно, я домой тороплюсь, – сказал мужчина.

Это прозвучало как-то не слишком уверенно. Эйне, слегка прижи­маясь к нему плечом, уговаривала:

– Это не займёт много времени, она живёт тут, поблизости, всего-то в пяти минутах ходьбы. Ох, ну, я просто не знаю, что и делать! Все отма­хиваются, все боятся... А человеку плохо! – В голосе Эйне прозвучало весьма натуральное отчаяние, она нервно прикусила ноготь и откинула со лба волосы.

– Ну, хорошо, – согласился мужчина.

Актёрские способности Эйне можно было бы оценить на пять бал­лов из пяти. В её глуховатом голосе слышалось беспокойство, как будто и впрямь она переживала за свою подругу и не знала, что делать: час поздний, прохожих мало, а сплошь и рядом такое равнодушие, никому нет дела! Одна надежда на отзывчивость этого припозднившегося человека, который, по всему видно, был настоящий мужчина и не привык проходить мимо девушки в беде, а отговорки были так – для виду. Когда он выразил согласие, Эйне вся просияла и воскликнула:

– Ой, молодой человек, спасибо вам! Я прямо как чувствовала, что вы мимо не пройдёте.

У мужчины был в руке пакет. Она протянула к нему руки:

– Давайте, я пока ваш пакетик понесу.

Он отдал ей пакет, и они подошли ко мне. Мужчина был высок и хо­рошо сложён, под его курткой была форма охранника. В свете далёкого фонаря тускло заблестел короткий ёжик волос на его голове. На вид ему было лет тридцать. Обыкновенное, ничем не примечательное лицо, однако фигура хорошая, спортивная. Когда он присел возле меня, от него повеяло мужественным ароматом – запахом пота и сильного мужского тела.

– Слушайте, да тут «скорую» вызывать надо! – озабоченно заметил он, взглянув на меня.

– Уже не надо, – проговорила Эйне.

В один момент исчезла вся её человеческая и женская растерян­ность, её изящно очерченное, словно высеченное из белого мрамора лицо стало жестоким и страшным, а голос прозвучал на октаву ниже. Мужчина видел её истинную сущность всего секунду: она откинула ему голову на­зад и сдавила цепкими пальцами шею. Его глаза закатились, он обмяк и осел на асфальт рядом со мной.

– Ну вот, детка, всё очень просто, – сказала она, обращаясь уже ко мне. – Немного женского обаяния – и дело в шляпе.

Сильным рывком разорвав воротник мужчины, она открыла его сильную шею и чуть откинула ему голову набок. Прижав большим паль­цем артерию – палец глубоко вдавился в тело, – она чуть сдвинула свой перстень-коготь и вонзила его чуть выше по ходу сосуда. Из небольшой ранки сразу потекла струйка крови.

– Кушать подано, – усмехнулась Эйне. – Давай скорее, пока тёплая.

В ноздри мне ударил запах, и тут же мой желудок скрутил жестокий голодный спазм. Снова как зачарованная я смотрела на алую струйку, и во мне поднималось желание

глотать

глотать

пить

это восхитительное, воскрешающее из мёртвых ЧУДО!

– Ну же, давай, – подбодрила Эйне.

Она убрала палец, и фонтанчик ударил мне в рот.

По моему пищеводу,

лаская мою грудную клетку,

согревая мне сердце

и наполняя тёплой тяжестью желудок,

потекла

живительная, густая и сладкая амброзия.


Как чудодейственный бальзам, она мгновенно потушила голодный пожар у меня внутри, и моя утроба отозвалась восторженным урчанием. Кишки возрадовались, а по моим жилам заструился огонь, достиг сердца, и оно вспыхнуло. Я стала лёгкой, свободной и сильной, за спиной у меня как будто выросли крылья и подняли меня на вершину блаженства, кото­рой не могло достигнуть ни одно смертное существо из мира жертв.

На плечо мне опустилась рука.

– Всё, детка, на первый раз хватит, – услышала я голос Эйне. – Оставь и мне капельку – ведь это я его для тебя поймала.

Лёжа на асфальте (холодном, влажном, грязном, но мне было всё равно) и глядя в небо, я улыбалась окровавленным ртом. Небо раскину­лось над городом, тёмное и холодное, как кошачьи глаза Эйне, и равно­душно взирало на распластанную на асфальте, блаженно потягивающуюся и выгибающуюся фигуру, которая принадлежала, должно быть, мне. Рядом насыщалась Эйне, стискивая безжизненно висящее тело в объятиях и высасывая из жертвы то, что в ней ещё осталось. Бросив жертву, она по-кошачьи оскалилась, обнажив окровавленные клыки, и рявкнула. Потом засмеялась и похлопала меня по животу.

– Ну как, девочка наелась?

Ответом ей был мой долгий стон блаженства.

– Ну, вот и славно.

На глаза мне попался пакет мужчины, лежавший на асфальте. В нём была булка хлеба, пачка макарон, пакет молока, ещё какие-то продукты. На безымянном пальце тускло блестело обручальное кольцо. Ещё затума­ненным от сытости и удовольствия взглядом я обводила всё это, но к мое­му сердцу подкатывался ком смутного тоскливого чувства. Я взглянула в лицо того, кто, попавшись на удочку Эйне, поверил, что мне нужна по­мощь, и собирался её оказать, и на меня накатила растерянность и скорб­ное недоумение. Но сытость, уютно наполнявшая моё чрево, окутала и сердце байковой мягкостью, а потому я послушно встала, ухватив­шись за руку Эйне. Живот был тугой, как барабан. Я перевела расте­рянный взгляд на Эйне.

– Это только жертва, – сказала она. – Не думай о нём и не расстраи­вайся. Не ты, так кто-то другой съел бы его.

Какие-то чёрные тени показались в переулках и дворах; на челове­ческие фигуры они были непохожи – слишком приземистые и горбатые, уродливые, с тускло-жёлтыми огоньками глаз. Они выглядывали отовсюду, но почему-то к нам не приближались, будто выжидали, не сводя с нас своих холодных, мерцающих в темноте глаз. В том, что это были не люди, убеждало и то, что передвигались они на четырёх конечностях. По моей спине пробежал холодок.

– Шакалы, – сказала Эйне. – Они падальщики, следуют за хищника­ми, чтобы подобрать остатки их трапезы. Это примитивные и трусливые существа, сами они никогда на живых не охотятся.

– Я даже не подозревала, что у нас в городе водится такая нечисть, – пробормотала я.

– Днём они прячутся по подвалам и в канализации, а также в других вонючих тёмных дырах. Правда, иногда бомжи и диггеры их шугают… Был случай, когда они всем гуртом навалились на одного бомжа и загрыз­ли. Но это исключение, обычно они не охотятся сами, только ждут подачки от нас. Они всё за нами приберут, не оставят ни клочка плоти, ни одной косточки. Хорошие санитары. Они уничтожают все следы. Ну, по­шли. Нам пора.



продолжение см. http://www.proza.ru/2009/12/10/1117