Соседка

Татьяна Алейникова
Фёдоровна – старуха высокая, сухопарая, с мрачным, будто наглухо закрытым лицом, невзлюбила свою соседку. Вместе когда-то работали на транспорте, квартиры получили на одной площадке. Поговаривали соседи, что по молодости ревновала Фёдоровна муженька своего к молодой, смешливой да больно яркой соседке. Муж был моложе супруги, побаивался её. Сколько лет уже нет его, а неприязнь к вертихвостке осталась. Не скрывала своих чувств Фёдоровна, да и чего прятаться?!.. Она женщина крепкая, солидная, зря словами бросаться не будет. А Зойке всё хихоньки да хаханьки – ни огорода, ни сарая, ни хозяйства.

Мужа тоже отродясь у Зойки не было, а сыночек подрастал на зависть всем, крепкий да румяный, такой же рыжий, весь в мать. Танцевать Зойка любила, пела хорошо, подруг полон дом, парни кругами вокруг ходили. Подбросит своего Сашку незамужним девчатам, а сама в клуб, только и видали её. Поначалу хороводилась, потом остепенилась, сына очень любила, да баловала.

Раздражало Фёдоровну в ней всё: молодость, красота, лёгкий и весёлый нрав. Но из терпения соседку вывело другое. «Пустодомка», как звала она Зойку, позвала своих хахалей, и те выгородили на площадке уголок, сварили решётчатую стенку и за ней поставили деревянный ящик для овощей. Не жарко на площадке, да и мороз не доберётся. Открыла дверь, тут тебе и подвала не надо, бери картошку, морковь. Родня Зойку этим добром вдоволь обеспечивала, а Фёдоровне на огороде спину гнуть приходилось, чтоб ту картошечку заготовить. Как тут не осерчать?!.. Больно легко этой красотке всё давалось.

Фёдоровна гордилась своей основательностью. И сарайчик успела захватить просторный. Покойный муж в нём погреб выкопал, сухой, добротный, стены деревянными щитами укрепил. Всё по уму! Картошка до весны не прорастала. В сильные морозы ватником дверцу прикроешь, и все заботы. А тут Зойка подсиропила. Тоже, считай, подсуетилась. Не понравилось Фёдоровне такое самоуправство. Потребовала от соседки, чтоб убрала из мест общего пользования свой ящик. Картошка, мол, гнить начнёт, запах появится, а она, женщина чистоплотная, терпеть не намерена. Зойка со смехом отмахнулась: «Не успеет сгнить, Сашка вон наворачивает, что твой мужик».

Оскорбилась Фёдоровна, сколько уж лет вдовствует, а вертихвостка мужа её как поминает. Зря оправдывалась Зойка, что не Павла Степановича имела в виду, а присказка такая есть. Но соседка не успокаивалась. Вызвала участкового, подробно ему всё рассказала, ящик предъявила, как вещественное доказательство. Тот с Зойкой побеседовал, снова к Фёдоровне заглянул, начал уговаривать. «Может, помиритесь, да отзовёте заявление, трудно ей одной сына растить, зарплата маленькая, а картошка вон какое подспорье!.. Да и сарая у неё нет, а у вас он вдвое больше, чем у других».Тут уж совсем осерчала Фёдоровна. Сараем попрекает! Да она из-за сарая развод со Степанычем оформила, чтоб два прихватить. А Зойке тогда не с кавалерами кружиться надо было, а сарай отвоёвывать. Подумала, промолчала, только лицо бурым сделалось. Участковый испугался: «Вам не плохо, бабушка»? – ишь, внучок выискался! «Мне хорошо, –прицыкнула Фёдоровна, – а на тебя жаловаться буду, защитник нашёлся!»

Вспомнилось ей некстати, как после развода всегда тихий Степаныч будто с цепи сорвался. Кричал ей, что наконец-то освободился, и теперь своё возьмёт. Да недолго кружился. Напился как-то зимой, а Фёдоровна его в дом и не пустила. Пошёл ночевать к собутыльникам, сбился с пути в метель, только весной и отыскался, когда снег сошёл в яру. Кричала, голосила на похоронах, как положено, даже вроде как сознание теряла, но за всем наблюдала внимательно. Заметила, как Зойка соседа оплакивала. Не понравилось это Фёдоровне, как за своим убивалась. Ну, отольются ей эти слезы! Промелькнуло в голове, будто что в неё ударило.

Участкового выпроводила и села писать его начальнику. Майор потом лично к ней приходил, уточнял насчёт участкового, а ящик тот продолжал глаза мозолить. Надумала Фёдоровна в суд подавать. А тут Зойка возьми да и подложи ей подлянку. Легла спать вечером, а утром не проснулась. Врачи потом сказали, что сердце у неё от рождения слабое. Кто б мог подумать!.. Похоронили Зойку, народу собралось, почитай, весь посёлок сошелся. Фёдоровна не пошла, из-за занавески поглядывала, когда уже увезут. Сашку забрали родственники в деревню, после поминок и ящик тот злосчастный по досточке разнесли. Квартиру Зойкину замкнули.

С Фёдоровной соседи почему-то здороваться перестали, а подруг у неё сроду не водилось. Тихо стало. Тут бы жить да радоваться, а старуха растерялась. Стала ей Зойка по ночам сниться, вроде как за ящиком приходит. Затосковала соседка. Не то, что поругаться, словом не с кем обмолвиться. Шарахаются от неё, как от нечистой силы. «Ничего», – успокаивала себя Фёдоровна, – со всяким такое будет, кто обижать меня вздумает».

А по весне спустилась в подвал, ростки у картошки оборвать, да больше и не выбралась оттуда. Говорили, удар хватил, на помощь позвать не смогла, речь отнялась. Хватились, когда из сарая дух нехороший пошёл. Провожать её некому было, так и похоронили за казённый счёт. Напоминает о ней квартира опечатанная. Желающих занять её пока нет. Говорят, священника надо сначала позвать. Посудачат во дворе, да и разойдутся. Зойку только жалеют, едва ведь сорок исполнилось, да Сашку – мальца её. Баловала больно, трудно придётся без матери. Фёдоровну не вспоминают. Как и не было.