У кентавров, по сути, вообще не было повелителей в человеческом смысле этого слова.
Так уж повелось изначально. Не стоит забывать, что кентавры произошли не от приматов, и некоторые стадные инстинкты, до сих пор свойственные людям, нам чужды просто потому, что для нашего выживания в глубокой древности они не были необходимы. Взрослый кентавр – довольно крупное и весьма сильное создание, которому требуется определённое жизненное пространство, и жить скученно, как это свойственно людям, мы физически не в состоянии – а значит, у нас и не сформировалась потребность постоянно находиться среди себе подобных. Чувство страха, столь важное для формирование некоторых институтов человеческого общества, в том числе государственных и религиозных, кентаврам тоже не очень присуще. Во всяком случае, бояться своих собратьев никому из нас не пришло бы в голову. Если один кентавр в пылу гнева или ссоры убивал другого, то безусловно подвергался моральному осуждению соплеменников и зачастую был вынужден покинуть привычное место обитания; возвыситься над другими путём насилия у нас было невозможно, равно как завоевать себе добрую славу чередой кровопролитий.
Такие понятия, как монархия, аристократия или олигархия, оставались для кентавров пустым звуком или, как говорили эллины, софистикой. Из распространённых в древности общественных систем им понятнее всего была бы демократия, поскольку самые важные решения у кентавров тоже принимались общим голосованием, однако почти всегда находились несогласные, которых никто не преследовал, поскольку за каждым признавалось право жить, как ему вздумается.
Людям такой способ бытия в миру кажется «диким» и «примитивным», но на наш взгляд, всё обстоит ровным счётом наоборот, поскольку строгие правила могут быть полезны лишь неразумным существам на раннем этапе их развития, а чем сознательнее индивид, тем меньше он нуждается в навязывании ему чужих решений.
Своих детей кентавры учили не только слушаться старших, но и полагаться на собственный разум, ибо не всегда же рядом окажется кто-то более мудрый и знающий. Чем сильнее и умнее становился юный кентавр, тем больше расширялось пространство его личной свободы, включавшее в себя как физическую реальность в виде среды обитания, так и реальность духовную: в сфере познания никаких табу не существовало вообще.
Неистребимая тяга каждого кентавра к самостоятельности порождала очень своеобразное устройство их общественной жизни, сочетавшее в себе, если мерить человеческими мерками, элементы общинно-родового строя и анархии, если понимать под этим словом не беззаконную вольницу, а сознательный отказ от иерархической социальной структуры и государства как органа отчуждения и принуждения.
Взрослый кентавр мог жить вообще в одиночестве, ни в ком особенно не нуждаясь, особенно на старости лет, когда плотские потребности угасали, а сил ещё хватало на то, чтобы добыть себе скромное пропитание и защититься от хищников. Одинокий образ жизни порой выбирали и совсем молодые кентавры, желавшие испытать себя и вкусить ничем не ограниченной свободы. Никто им в этом не препятствовал, а вся ответственность лежала только на них самих и больше ни на ком. Некоторые из этих кентавров-одиночек были прирождёнными созерцателями, другие – азартными охотниками.
Изредка встречались и одинокие кентавриды, целительницы или охотницы; первых никто не трогал из почтения к их ремеслу, а вторые прекрасно умели защищаться. Пожилые кентавриды, у которых дети выросли, а супруги либо умерли, либо были убиты, также нередко предпочитали уединённую жизнь, хотя их охотно привечали в семьях и становищах, нуждавшихся, чтобы кто-то присматривал за малышами, пока родители на охоте или на сборе урожая.
Оптимальной формой социального общежития у кентавров считалась семья, состоявшая из супругов, детей и иногда также стариков, родных или пришлых. В семью могли принять и осиротевших детей близких родственников, и просто воспитанников. Собственно, так жил и Хирон со своими родными, учениками и подопечными, – не слишком далеко от прочих собратьев, но и не вплотную к ним. Человеческие селения, в которых дома соприкасались стенами, выглядели для кентавров подобием улья или муравейника, и сами они так жить никогда бы не согласились.
Узы родства безусловно чтились, но род не имел большой власти над взрослым индивидом – может быть, потому, что отсутствовало понятие родового имущества и родовых святынь в виде капищ, кладбищ и алтарей. Зато очень важен был институт побратимов, позволявший даже одинокому кентавру находить помощь и поддержку почти повсеместно. Ведь побратимами могли стать не только кентавры (в том числе и кентавриды), но и кентавр с сатиром и – пусть редко, но такое тоже случалось – кентавр с человеком.
Иметь много побратимов считалось похвальным и почётным. А уж сатиры считали за особую честь заключить братский союз с кентавром, и от этого народца, откровенно говоря, отбою не было – ведь каждый подобный обряд завершался пирушкой, а попировать козлоногие очень любили (впрочем, снедь они щедро приносили с собой: им важнее было веселье, а не дармовая кормёжка). Зато в любом лесу кентавр себя чувствовал как дома, ибо едва ли не всякий встречный сатир приходился ему если и не прямым побратимом, то побратимом побратима.
Наверное, отсюда и пошёл обычай называть всех сатиров «братцами».
Род объединялся не только общей кровью, но и общей памятью. И даже будучи разрозненными, кентавры одного рода могли перечислить всех своих предков до глубокой древности – примерно так, как это сделано в первой главе Евангелия от Матфея применительно к родословию Христа.
К сожалению, я не могу похвастать ничем подобным: нити, ведущие в прошлое, оказались обрезанными либо сильно запутанными, и я лишь смутно помню, откуда вышли мои предки, но не знаю их доподлинных имён.
Кентавры, принадлежавшие к одному роду или связанные узами давней дружбы, охотно становились соседями, живя порой в пределах видимости, но никогда не вмешивались в чужие дела, хотя по первому зову приходили на помощь в случае беды или опасности. За кентаврами, как я уже говорила, водился такой изъян, как гневливость и вспыльчивость – и, зная про эту свою слабость, они старались не давать повода её обнаружить, особенно применительно к родичам и соплеменникам.
Племя было ещё более высокой и в то же время более рыхлой формой объединения, чем род. Если род оказывался плодовитым и разветвлённым, он мог составлять одно племя. Но бывало, что племя образовывалось из двух-трёх немногочисленных родов или даже семей, связанных брачными или побратимскими узами. Помимо практических целей, племя служило кентаврам напоминанием о принадлежности к единому великому и вольном народу, где все считаются братьями и сёстрами.
Семьи и роды, составлявшие племя, никогда не теряли связи друг с другом и старались часто обменивались вестями. Но собирались всем племенем редко, – только если происходило нечто важное или требовался всеобщий совет.
Для таких случаев в племени существовал вождь, избиравшийся всеми взрослыми кентаврами.
Выбор свершался не одномоментно, а после усердного обдумывания.
Сперва на общем совете выкликали имена наиболее достойных, и три наиболее часто звучавших имени предлагались для дальнейшего голосования, происходившего либо на следующий день, либо, если отлагательство было нежелательным, через недолгое время – достаточное для совещания. Никакой агитации при этом не велось во избежание обид или несправедливости. Каждая семья или каждый род совместно решали, кто из названных кажется им самым подходящим – и потом, при общем сборе, от имени рода говорил один кентавр, обосновывая выбор сородичей.
Всё происходило честно и откровенно, и обычные человеческие уловки с обманом, устрашением, подкупом и обольщением избирателей или подтасовкой результатов тут были просто невозможны.
Избранный становился вождём, два других претендента – его помощниками и заместителями. Они составляли, если так можно сказать, «малый совет» при вожде, обеспечивая совещательность и объективность выносимых решений.
Обычно вождём становился не слишком молодой, но и не дряхлый кентавр, обладавший силой, мудростью, опытом и достаточно сдержанным нравом. Должность эта не передавалась по наследству (сын вождя мог стать следующим вождём только благодаря собственным заслугам или дарованиям) и не была сопряжена ни с какими особенными привилегиями, зато налагала на своего обладателя большую ответственность: вождь уже не принадлежал всецело себе и своей семье, а должен был находиться в распоряжении всего племени. Потому он не мог надолго отлучаться для странствий, охоты или одинокого созерцания. Да и в обыденной жизни должен был блюсти строгонравие, не позволяя себе буйных выходок или слишком откровенных внебрачных связей.
Если поведение вождя не вызывало нареканий, а его забота о племени была очевидной, он мог оставаться в своей должности даже пожизненно, хотя многие слагали с себя эти обязанности, достигнув старости или пресытившись жизнью у всех на виду. Ведь обладание подобной властью не сулило никаких выгод, кроме всеобщего уважения и последующей долгой памяти в сердцах и песнях потомков.
Вождь вершил суд, если совершалось преступление или кто-то причинял собрату обиду. Разбирательство вели трое – вождь и двое помощников, но решающее слово оставалось за вождём: он изрекал окончательный приговор провинившемуся. Самой тяжкой карой было изгнание, нередко равносильное смерти – но кентавры не убивали своих соплеменников, предоставляя исход Судьбе.
Если племя вступало в какие-то отношения с иносущностными соседями, то переговоры вёл тоже вождь. Ведь, пока народы двуногих были немногочисленны, а свободных земель хватало всем, можно было жить, почти не соприкасаясь друг с другом. Но, когда люди размножились, приходилось договариваться о границах поселений и правилах взаимного общения. Здесь-то и требовались такие качества, как мудрость и сдержанность, которым обладали отнюдь не все кентавры, особенно молодые.
Однако вождь тоже не должен был быть слишком кротким и невоинственным, и поэтому на такую должность крайне редко избирали кентаврид, хотя никаких запретов на сей счёт не существовало. Ведь, поскольку матерей и юных девушек старались беречь, то воевали прежде всего мужчины, и им больше пристало носить оружие и проявлять безжалостность в схватках с врагами. Обязанностью вождя было возглавлять племя, если требовалось обороняться от нападений или мстить за оскорбления. Переселением на другое место или большой охотой руководил тоже обычно вождь.
(Руслан Фаргиев. Кентавры. Охота)
Когда наступили времена гонений и рассеяния, в некоторых племенах появились и кентавриды-вожди. Однако ни я сама никогда бы не хотела занять подобное место, ни, смею думать, никакой здравомыслящий кентавр не предпочёл бы эти хлопоты и тяготы свободному, пусть и трудному, существованию.
В обычной мирной жизни вождь не обладал никакой особенной властью над другими членами племени. Ему не платили дань, и его не боялись, как боятся люди своих блюстителей закона. Он не мог никого ни к чему принудить – разве что вразумить словесно. У вождя не было ни телохранителей, ни собственного войска, хотя, конечно, он опирался на самых близких сородичей и друзей. Однако заставить своих приближённых расправиться с кем-то из неугодных он был не в силах – тут каждый решал сам за себя, и путать личные счёты с преступлениями против общего закона было не принято. А если тяжкий проступок совершал кто-то из близких к вождю, включая членов его семьи, избегнуть суда было невозможно, и виновный бывал наказан без какого-либо снисхождения. О преступлении, совершённом самим вождём, и помыслить трудно – я не думаю, что такое вообще когда-либо случалось.
Вождь-тиран, вождь-убийца, вождь-клятвопреступник, вождь-лжец, вождь-стяжатель, вождь-распутник – для кентавров такое просто непредставимо.
Законы кентавров довольно просты и основаны на нашем миропонимании.
Двуногим, в принципе, они тоже давно известны, только ни боги, ни люди их обычно не соблюдают.
НЕ ДЕЛАЙ НИКОМУ ТОГО, ЧЕГО НЕ ЖЕЛАЕШЬ СЕБЕ.
Это – главный закон разумного бытия, отличающий мыслящую материю от немыслящей.
Ибо даже в немыслящей материи действует закон Равновесия сил, и любое его нарушение чревато непредсказуемыми последствиями.
Главный закон вбирал в себя и запрет на убийство, не обоснованное необходимостью или справедливостью, и запрет на похищение чужого, и запрет на прелюбодеяние и насилие, и много прочих запретов, равно как и, напротив, благих предписаний: помогать тому, кто нуждается в помощи; делиться пищей, огнём и укрытием со всяким нуждающимся, будь то родич, друг или гость; открывать известную тебе истину взыскующему.
Все прочие законы вытекают отсюда, хотя формулируются иначе.
СПРАВЕДЛИВОСТЬ ЕСТЬ ВОЗДАЯНИЕ.
Иначе говоря, за добром следует награда, за злом – возмездие.
Иначе Равновесие будет нарушено, и цепь преступлений окажется бесконечной и всевозрастающей.
С другой стороны, для кентавров было верным и обратное: право на возмездие в случае совершения преступления, особенно предумышленного.
НЕ ЛГИ.
Ложь считалась у кентавров едва ли не худшим пороком. Это, опять же, было связано с нашими взглядам на суть вещей и цель разумного существования, которая виделась в постижении истины. Если истина, открывшаяся внутреннему взору, незреченна, то лучше о ней молчать, чем искажать её извращённым толкованиями. Поэтому кентавры никогда не лгали, хотя могли изъясняться иносказательно или туманно. И если обнаруживали преднамеренную ложь в словах собеседника, приходили в ярость.
Обмануть кентавра в самых важных вещах, касавшихся судеб и сущностей, было вряд ли возможно как для богов, так и особенно для людей – кентавры просто знали то, о чем прочие могли лишь строить смутные догадки.
Но оставить кентавра в дураках при ведении житейских дел было довольно просто: будучи правдивыми и верным своему слову, кентавры ожидали того же от других, совершенно не понимая, как можно отступиться от слова, пусть даже произнесённого без свидетелей, или как можно лжесвидетельствовать, или как можно говорить одно, а делать совсем другое.
Людям казалось – подумаешь, немного приврали, что тут такого?
Для кентавров это могло стать поводом даже к войне, если люди не признавали свою вину и не пытались каким-то образом её искупить, согласно второму закону.
Пожалуй, это – самое главное.
Если и были другие, частные законы, то они, как я уже сказала, вытекали из основных, и вряд ли стоит расписывать их столь подробно.